Всё вокруг тупое, поэтому я с тобою

Время до выхода начинает поджимать в самый что ни на есть ужасный момент. Гоголь носится по квартире, не зная, куда себя деть, открывает все шкафчики и тумбочки, пока Фёдор мысленно сравнивает его с девушкой, опаздывающей на свидание. Ещё утром, даже не так, вчера вечером они всё обсудили, все нюансы и возможные вопросы, ситуации, в которых они могут почувствовать себя неловко, и прочее, и прочее. Предстояло настолько важное событие, что Николай собрал в кучку крупицы собственной серьёзности, положил себе в голову и постарался помочь подготовиться в меру своих сил. Точнее, насколько ему позволяли. Билеты купили заранее, за неделю, чтобы наверняка взять хорошие места не по заоблачным ценам и там, где хочется; одежду обговорили тоже, пару дней назад они даже пошли по магазинам и приобрели для Коли пиджак, хотя он всем своим видом показывал, что нет, нет и ещё раз нет, он это не наденет. Разумеется, всё же пришлось. Всё должно было пройти хорошо, Достоевский даже дал партнёру несколько инструкций насчёт уместных шуток, жаргона, использования суржика, жестов, и далее, и далее. Не подумайте, он не был перфекционистом и, не дай Боже, ему не было стыдно за поведение Гоголя, он бы даже ничего ему не говорил, если бы тот сам не попросил, не желая навредить Федору какими-либо своими проколами и испортить весь вечер. Час назад они были полностью готовы. Гоголь не без помощи партнёра привёл волосы в порядок, оделся с иголочки, приготовил им поесть, чтобы случайно на встрече у кого-нибудь из них не заурчал живот, и положил билеты в коридор, дабы точно нигде их не потерять. Но теперь, за десять минут до выхода, как это обычно и бывает, чего, собственно, и следовало ожидать, их на тумбочке не оказалось. Николай сначала не паниковал: подумал, что мог их случайно смахнуть, потому проверил на полу и за мебелью, потом посмотрел на полке с обувью, на стуле и под ним, заглянул в саму тумбу, во все шкафчики и только потом начал беспокоиться. Экая невидаль! Гоголь даже поначалу шутил, что это домовой не хочет их отпускать, и обращался к стенам и потолку, будто могло произойти чудо, и из-за какой-нибудь фоторамки покажется рука, сжимая украденные билеты. Но чуда не произошло, а времени оставалось всё меньше, так что даже Достоевский подключился к поискам, правда, вскоре понял, что лучше остановиться и подумать, а также постараться не смеяться с того, как забавно ругается Коля, бегая из одной комнаты в другую, из-за чего у него немного растрепались и без того не слишком послушные волосы. Федор глянул на часы, немного вздыхая и уже собираясь придумывать, что им делать и куда вести его матушку, если билеты всё же каким-то немыслимым образом забрал домовой, как вдруг из кухни донёсся грохот с приглушённым матом, потому пришлось экстренно отложить размышления на второй план и узнать, что случилось, чтобы увидеть,.. .. Как Гоголь вылезает из-под опустившейся крышки духовки, которая у них в последнее время отваливается и не держится. –Только не говори, что ты искал под.. - –Нет-нет! Я смотрел под столом! Николай потер ушибленный затылок и поднялся на ноги, вместе с этим с силой возвращая крышку на место, хлопнув ей так, что, кажется, весь дом содрогнулся. –Забей. Найдём, куда её отвести. –Ни в коем случае! Я обещал балет! Белобрысый ураган тут же умчался куда-то в сторону комнаты, грозясь перевернуть всё вверх ногами, но найти эти треклятые билеты, и Достоевскому просто приходится с этим смириться, потому он спокойно выходит в прихожую и видит, что то, что они ищут уже почти десять минут, беззаботно лежит на ручке двери. –Коля, Коля.. Фёдор вздохнул и пригладил волосы, смотря в отражение висящего на стене зеркала, после чего принялся обуваться, мысленно сетуя на то, что его партнёр – гений и идиот в одном лице. –Иди сюда, хватит бегать, я их нашёл. Гоголь послушно вышел из комнаты, одновременно сияя от счастья и желая получить по шее за собственную глупость, но его лишь отряхивают от пыли, заправляют светлые пряди за ухо и глядят по голове, бросив негромкое «Дундук». От этого он расплывается в улыбке, кажется, и вовсе забывая, что когда-то что-то терял, и также начинает быстро одеваться, чтобы прийти минута в минуту и не опоздать. На улице довольно холодно, всё же не май-месяц, а конец ноября, потому Фёдор сильнее зарывается носом в мех и прячет руки в карманах, бессовестно забрав в один из них ладонь Николая, используя её как грелку. Ну а тот и не против, сам идёт в расстёгнутой куртке, потому что ему «стало жарко», чем чуть не вызвал лёгкий обморок партнёра от неприкрытого шока. Вот вроде столько лет знакомы, но всё ещё удивляет и передёргивает от одной мысли, что в такую мерзопакостную погоду, когда и снега толком нет, но и дожди не прекращаются, кому-то правда может стать настолько тепло, чтобы не застёгивать куртку. Просто. Кошмар. Уже около театра Гоголь начинает нервничать, он часто поглядывает на Фёдора во время разговора с его матерью, старается вести себя, как и подобает хорошему и приличному человеку, что, разумеется, выходит на ура с его-то актёрской игрой, вот только волнение никуда не девается, и он всё равно то возьмёт партнёра за руку, то приобнимет её, то за рукав дернет, то коснётся плечом, поможет снять куртку в попытке получить поддержку и действительно чувствует её в ответных касаниях холодных пальцев, мягком взгляде аметистовых глаз, от которых так и исходит спокойствие и нечто похожее на любовь и утешение, в едва заметных движениях губ, в коих можно прочитать «Всё хорошо», «Не волнуйся» и «Ты ей нравишься». Это обнадёживает. До начала представления они гуляют по залам и холлам, любуются видом из панорамных окон и просто болтают, но Николай вмешивается редко, только если его самого что-то спрашивают, реже – по собственной инициативе, но он постепенно расслабляется, и к моменту, как стали пускать зрителей в зал, активно рассказывает о том, как он недавно перелезал через забор на территорию какого-то частного предприятия, потому что играющие во дворе мальчишки случайно запульнули туда мяч и попросили помочь. Сама матушка Достоевского была женщиной доброй и понимающей, лишь изредка она показывала, что является человеком, как говорят, "старой закалки" и спрашивала то, к чему они и готовились. Удачно вышло соврать, что они всего лишь друзья, на такой случай Гоголь отыскал фотографию с своей подругой детства Люси и сказал, что они пара (сама Монтгомери на эту идею только посмеялась, однако ничего не возразила), а Федор в свою очередь уклончиво говорил, что ему кто-то там нравится, но это не взаимно, а его дражайший друг помогает ему разобраться в себе, поэтому в глазах Марии он стал прямо-таки чудесным советником с правильным взглядом на жизнь. Разумеется, это не совсем такое уж заблуждение, просто Николай был немножечко лазурный и дурно повлиял на бывшего соседа по парте с старшей школы, но ответственно выполнял все, что от него требуется, в том числе проведение «психологических консультаций», как он сам их называл, которые начинались шутками и волшебным преображением в профессионального врача, а заканчивались долгим молчанием и объятиями на балконе или на кровати. Уже во время самого балета, пожалуй, с самого его начала, Гоголю стало скучно, а поскольку был уже вечер, захотелось спать. Нет, всё же танцевать с его любимым Дос-куном импровизированный вальс или кататься за ручку на коньках, пытаясь изобразить хоть какой-то намёк на него, намного лучше и интереснее, чем всё это, даже если музыка красивая, а костюмы – превосходные. Здесь же сосредоточиться на том, чтобы просто смотреть, было сложно, он то и дело отвлекался на чудесный профиль Достоевского, забываясь в любовании, и отмирал только тогда, когда оный слегка толкал его коленкой или брал за руку, но ненадолго, чтобы не привлечь людей, сидящих сзади. Фёдор спустя час понял, что всё же идти сюда была не самая лучшая идея. Да, конечно, ему самому очень нравится, а его матушка, не бывавшая в театре лет двадцать, и подавно в восторге, но даже несмотря на хорошую игру Коли он видит, что ему некомфортно, потому учтиво улыбается, говоря, что уйдёт в туалет, а его друг, – у Гоголя от этого слова скоро будет дёргаться глаз, он ручается – как раз проводит, потому спешно ретируется из зала под парочку недовольных реплик других зрителей. Николай собирается спросить, в чем дело, но тактично молчит, когда слышит негромкое «Пошли», и правда идёт следом, надеясь, что нигде не провинился, однако стоит ему закрыть за собой дверь уборной, как он чувствует мягкие искусанные губы на своих и млеет. Вся нервозность тут же сходит на "нет", ладони нежно обвиваются вокруг талии, прижимая к себе близко-близко, ресницы слегка дрожат, словно в предвкушении чего-то большего, но Фёдор не позволяет так легко столь невинному поцелую перетечь в это и отстраняется, однако от объятий не уходит и сам же опускает холодные ладони на шею, поправляя как бы между делом слегка помявшийся воротник. –Осталось не так много. Скоро будем дома. Тебе очень здесь не нравится? Гоголь качает головой и оставляет лёгкий поцелуй на кончике носа, хихикая с того, как забавно и мило морщится Достоевский. –Мне будет хорошо, пока Дос-куну всё по нраву. –Коль, я серьёзно, не паясничай. –Ну.. После того, как ты меня поцеловал, стало намного лучше~ Темноволосый вздыхает, опуская голову тому на грудь, и замечает, что из не до конца закрытой небольшой сумки виднеется металлический термос, о содержимом которого они не договаривались, но хотели взять воду, однако у них есть и простые бутылки, зачем же именно термос? Не сок же он там пронёс? –Коль, что ты взял с собой? –А хочешь? ~ Гоголь по-лисьи ухмыляется, и, о Боже, Фёдор хорошо знает эту улыбку, потому ничего хорошего и приличного и не надеется ждать, какой уж там сок. –Что это? –Вино. Достоевскому очень хочется врезать по одной наглой мордашке, которая сейчас лишь беззаботно улыбалась, как будто ничего такого не было, и даже достала термос, открывая его, наполнив воздух вокруг себя терпким запахом чего-то кисло-сладкого. –Ты полный идиот, – заключает Фёдор, наблюдая за этим всем, и фыркает, стоило только Николаю с таким же беспечным видом отпить немного, словно там правда был лишь сок, ну, слегка забродивший разве что, –тогда и мне дай, мы это вино вместе покупали. Гоголь хмыкает, делая ещё один глоток, и целует его снова, нетерпеливо, глубоко, так, чтобы партнёр прочувствовал весь вкус алкоголя, но оный всё же тянет руку к термосу и ловко выхватывает, после отстраняясь и слегка надпивая, силясь прогнать с лица небольшой румянец, всё же Николай умел целоваться и целовать так, чтобы по телу пробежали мурашки, из-за этого в собственном костюме стало жарковато. –Возвращаемся. Достоевский закрыл термос, пихая его тому в грудь, и подошёл к раковине, умывась и слегка приглаживая волосы, наблюдая с помощью зеркала, как светловолосое хулиганьë снова прячет вино в сумке и отходит к двери, неприкрыто радуясь, что его не станут ругать за выходку. Ну, это всего лишь дело времени, а ночью его у них будет предостаточно.