Всё вокруг тупое, поэтому я с тобою

Не сосчитать моментов, когда Гоголь снова и снова удивлял его, будь то в хорошем смысле или не очень, но каждый раз, когда Фёдор думал, что полностью разгадал его и может предугадать его действия, его словно окунали лицом в снег, при этом приговаривая «Охлади пыл, салага!» Поэтому, проснувшись в комнате в полном одиночестве при том факте, что засыпал он не один, тот лишь вздохнул и укутался в одеяло с головой, надеясь, что его не пойдут будить ледяной водой из ведра с утра пораньше. Провалиться снова в сон было бы благословением, но, увы, сегодня боги не были к нему снисходительны, и лёгкая дрёма не собиралась давать Достоевскому окунуться в небытие, мучая скукой и странными для него мыслями о том, чтобы самостоятельно приготовить поесть. Питерское солнце, которое обычно скрывается за серой массой чего-то, напоминающего тучи, сегодня тоже решило помешать ему и пробивалось сквозь незашторенное окно, нагревая одеяло, из-за чего под ним банально становилось душно и жарко. Сон от этого окончательно пропал вместе с настроением, что обычно с утра и так не особо хорошее и радостное, а теперь вообще упало ниже плинтуса, хотя у него в комнате был постелен ламинат. Всё же вывернувшись из объятий мягкого родного одеяла, Фёдор отыскал под кроватью тапочки, ещё раз мысленно посетовав на то, насколько они нелепы(серьёзно, Коль, динозаврики?), и пошлепал недовольной и вялой мухой в сторону ванной, однако как только потянулся к ручке двери спальни, отшатнулся, слыша какой-то грохот ориентировочно с стороны кухни. –Блять... Сменив курс, Достоевский, ещё более раздражённый, чем пять секунд назад, ускорил шаг, находя источник шума довольно быстро, вздыхая и облокачиваясь об дверной косяк. Гоголь, не заметив его, поднял сковородку, которую, видимо, уронил, пытаясь достать из всей стопки другую, и убрал на место, продолжая что-то делать на плите. Фёдор не успел даже ни пожелать ему доброго утра, ни обвинить во всех грехах человечества, как гость-сожитель-любовник-кто-он-вообще вдруг схватил пару ложек и стал барабанить по перевёрнутым кастрюлькам, напевая под нос что-то до омерзения бодрое и весёлое, пританцовывая и тщетно пытаясь выговорить слова, видимо, на японском, но получалась такая каша, что ничего не было понятно, разве что пара моментов, которые в песне говорились медленнее. Наблюдая за всем этим концертом, темноволосый в который раз пожалел, что вообще разрешил им съехаться, ведь если бы он не проснулся сам пару минут назад, а из-за этого шума, пришлось бы искать кислоту, чтобы растворить в ней труп весьма высокого талантища. Попробовав окликнуть его, Достоевский, что ожидаемо, ответа не получил, так что подошёл ближе, но почти сразу получил удар по лбу ложкой, комично морщась, однако это сработало, и Николай его заметил, потому сразу выключил музыку в наушниках и взял чужое лицо в ладони, начиная расцеловывать его и извиняться. Фёдор тщетно пытался оттолкнуть его, жмурясь и сжимая губы, отчего выглядел еще более забавно, а всё раздражение будто испарилось, уступая место вполне обыкновенному желанию дать одному энерджайзеру его же ложкой по носу, а потом увести в постель валяться и делать.. Целое ничего. –Коль, всё хорошо, хмфх.. Не больно.. –Точно? Ты когда проснулся, кстати? Я же не..? Он, кажется, только сейчас осознал, что всё это время его дражайший друг мог спать и проснуться как раз из-за нежданного концерта в семь утра, потому теперь глядел в фиалковые глаза не то умоляюще, не то виновато, словно был готов принять любое наказание за проступок, но это не точно. –Нет. Я сам проснулся. Пользуясь возможностью, Фёдор вывернулся из объятий и прошёл ближе к плите, осматривая место готовки, по всей видимости, блинчиков, отчего вполне удовлетворенно кивнул сам себе и направился обратно в коридор. –Готовь пока, я в душ. –Есть, кэп! ~ В ответ послышался лишь вздох и недовольное бурчание, но это лишь повеселило, так что улыбка сама вновь появилась на лице, а желание приготовить всё идеально достигло своего апогея, потому, вооружившись черпаком и лопаткой, Гоголь взялся за блины. Накинув на волосы полотенце и немного посушив их, Достоевский переоделся и вернулся на кухню уже более бодрый, а запах вкусненького окончательно заставил его отбросить мысли о сне, всё же он не может отрицать кулинарный гений Николая и не собирается. Без него редко когда получается есть что-то, что не является яичницей, салатом или простым куриным супом, потому жаловаться совершенно не на что. Усевшись за стол, Фёдор дождался, когда перед ним поставят тарелку и чай, понаблюдал за тем, как его личный повар носится с посудой, и притянул за рукав футболки ближе, оставляя короткий поцелуй на щеке. –Садись давай, стынет всё. На Гоголя этот метод всегда работал безотказно, посему уже через пару секунд он опустился на стул напротив и потянулся к блинам, щедро макая свернутую вкуснятину в уж слишком сладкую сгущёнку и всё это съедая за пару укусов, оставляя Достоевского хлопать глазами в недоумении и непонимании, получая в ответ лишь пожимание плечами и счастливый взгляд разноцветных глаз. Прожевавшись, Николай так же быстро осушил почти половину своей кружки с чаем, громко опуская её на стол и выдыхая, выглядя до крайности довольным, пусть и перемазанным в сгущенке. –У тебя.. Здесь.. Фёдор указал на свою щеку, отпивая немного из своей чашки, и принялся сворачивать блин, совсем немного обмакивая его в сладость и отправляя себе в рот, всё ещё не понимая, как можно съесть за раз в четыре раза больше. Гоголь, кажется, специально ничего с щеки не стирает, только водит пальцем и продолжает улыбаться, надеясь как в прошлый раз, что темноволосый потянется к нему, а он будто невзначай привстанет и поцелует его. Ну нет! На этот раз не купится! –Всё? –Нет. Достоевский флегматично глянул на него и продолжил трапезу, краем глаза замечая недовольную моську светловолосого и позволяя себе немного усмехнуться, скрывая улыбку за глотком чая. Вообще стоит сказать, что довольно часто у него пытаются заполучить разными хитростями даже простые объятия, не то что поцелуи или какие-то тёплые слова. Николай мог давить на жалость, строя глазки, обижаться и дуться или, наоборот, просто делать, что захочет, уводить любовника в сторону и целовать прямо за углом, прижав его к себе, или стягивать силком с стула и уносить на руках в постель, если тот слишком долго сидел за компьютером, но отказывался идти передохнуть. Вспоминая всё это, невозможно остаться равнодушным, потому приходится встать и сделать себе ещё чаю, пока никто не заметил его улыбки. Светловолосый снова стал вещать о всякой ерунде, о том, куда бы он хотел сходить с ним сегодня, завтра, послезавтра, через три дня, в следующем месяце.. О том, что им нужно завести двух крысок, потому что одной наверняка будет слишком скучно; что нужно сходить в поход, что на день рождения он хочет посетить парк аттракционов и обязательно прокатиться на «Американских горках», – при их упоминании Федор поперхнулся, чем знатно развеселил собеседника – и прочее, и прочее. Вся эта болтовня в самом начале даже не отношений, а простого знакомства очень раздражала и отвлекала, сбивала с мысли, из-за чего приходилось держать себя в руках, чтобы не отрезать кое-кому язык, потому что простые просьбы помолчать не работали. Сейчас же его бессвязный монолог успокаивал и позволял отдохнуть, расслабиться, ещё и при этом вылавливая и запоминая что-то важное, чтобы, например, знать, что дарить на какой-нибудь праздник или куда его потащит любовь всей его жизни, когда ему будет скучно, и морально подготовиться. Достоевский в какой-то момент, когда его личное радио ненадолго замолчало, чтобы съесть еще один блин, вдруг вспомнил, что хотел спросить ещё, кажется, минут двадцать назад, потому решил не тратить время зря. –Коль.. –Да? –А что ты слушал, когда я вошёл? На лице собеседника отразилась такая палитра эмоций, что темноволосый успел пожалеть о своём вопросе, но покорно принял наушник и вставил его в ухо, надеясь, что эта усмешка ничего не предвещает.. Господи иисусе... Какое-то время Достоевский добросовестно терпел.. Это.. Вздыхал, закрывал глаза, чтобы бросить уничижительный взгляд на собеседника, давая понять, что в мыслях его давно уже утопили, расчленили и закопали. Даже пытался дальше пить чай и есть.. Но когда уже в третий раз посреди песни довольно отчётливо слышались стоны, от которых он вздрагивал и закашливался, чуть ли не впихнул наушник в руки недопонятого ценителя странного искусства, не зная, плакать ему или радоваться, что он не застал весьма откровенные партии в исполнении Николая.