Темные воды чужой жизни

Саша Саша думала о любви. О том, как всё-таки плохо люди друг с другом договорились. Каждый называет любовью, что хочет. А делают вид, будто говорят об одном. Вот Марк, похоже, совсем не понимал Сашу в этом вопросе. А что уж говорить о таких, как Станислав, с которым ей предстояла теперь встреча? Поразительно, как взгляд человека может меняться в зависимости от того, кто перед ним. Всё, что Саша помнила про Станислава и их единственную встречу у Ани в гостях — скучающие, безразличные глаза. Ему был безразличен ужин, приготовленный Ольгой, ему было всё равно, как дела у Ани и что за подруга к ней приехала. И если возможно было представить, чтобы скука стала еще более явной, то она стала — когда Станислав понял, что Саша не из влиятельной семьи и с ней нет смысла выстраивать даже видимость дружеских отношений. Единственная, с кем он вел более или менее оживленную беседу в тот день, была Алиса. И то, потому что та говорила про работу. Теперь же на Сашу смотрели очень внимательно, даже изучающе. Как смотрят инвесторы на любопытный, перспективный стартап, оценивая, стоит ли в него вложиться. Станислав сидел рядом с Дудаковым за столом, когда Саша вошла. Врач жестом пригласил её на свободный стул. — Проходи, Сашуль, я как раз закончил объяснять, в чем суть дела… Саша села и молча уставилась на Аниного отца. Этот тип людей был ей абсолютно непонятен. Как они думают, чувствуют, любят? Всё это казалось Саше головоломкой похлеще неразгаданных математических задач тысячелетия. Оттого невозможно было и предугадать, как такой человек отреагирует, как будет действовать, что скажет. Это вызывало крайне неприятное, липкое и тревожное ощущение внутри. — Я, признаться, удивлен, — сказал, наконец, он. Саша не знала, что на это ответить и просто пожала плечами. Она чувствовала себя неловко перед двумя взрослыми солидными мужчинами, которых должна была почему-то уговаривать спасти Аню… За их спинами в окно лилось апрельское солнце. Верхушка вишневого дерева, росшего во дворе больницы, уже украсилась белыми цветами, между которыми летали осы. Хотелось туда. Лежать на спине, жуя травинку, и смотреть в бесконечно голубое небо. — Но, полагаю, я должен всё-таки спросить вас… Э… Александра? Верно? — уточнил Станислав и, дождавшись Сашиного кивка, продолжил. — С чего такой щедрый подарок? Саша мельком глянула на Дудакова и поерзала на стуле. Очевидно, Сергей Викторович ничего про отношения Саши с Аней не сказал. И это было весьма мудро с его стороны. Саша была уверена, что скажи она Станиславу, что влюблена в его дочь окончательно и бесповоротно, он бы просто пристукнул её на месте. — Мы уже довольно давно дружим. Аня стала важным человеком для меня, — Саша старалась звучать спокойно и солидно. Она даже репетировала дома специальный тон: низкий, без спешки и суеты. Станислав буравил её взглядом, точно хотел превратиться в рентген-аппарат и просветить её насквозь. — Почему, позвольте спросить, вы хотите скрыть от моей дочери, что станете её донором? — Она не согласится, если будет знать. — Отчего же? Саша едва заметно закусила губу изнутри. Если такие вещи приходится объяснять, то нет никакого смысла объяснять… — Я думаю, что она тоже меня весьма ценит и не захочет, чтобы я рисковала своим здоровьем. Анин отец склонил голову на бок и в его глазах промелькнуло подобие недоверчивой усмешки. — Допустим, — он прокашлялся и повернулся к Дудакову. — Вы раньше говорили, что операция в случае Нюты очень рискованная. Что изменилось? Сергей Викторович сложил руки в замок. Он тоже не выглядел расслабленно и, по мнению Саши, явно предпочел бы сейчас, как и она, летать с осами между цветками вишни, а не вот это всё. — Любое вмешательство это риск, учитывая состояние здоровья Анны. Но в институте трансплантологии работают профессионалы высокого класса. К тому же мы говорили не столько о рисках для жизни, сколько о том, что донорский орган может не начать работать. Раньше у нас ведь не было речи о добровольном живом доноре. — Дудаков сделал небольшую паузу. — Теперь он есть. На той неделе я получил по имейлу результаты Сашиных анализов. Девочки подходят по антигену HLA, а это само по себе редкость, так что можем считать добрым знаком. По группе крови они тоже совпадают. Кроме резус-фактора, но это не имеет большого значения. Crossmatch тест в порядке. Я бы сказал, что, учитывая, что Анна и Александра не родственники, это невероятная удача. Надежда на положительный исход есть. — Но нет гарантий? Так ведь? — тут же сказал Станислав. — Я имею ввиду, что я должен согласиться подвергнуть дочь серьезному риску ради ничего? — Гарантий в таких вещах ни один врач не даст, — ответил Дудаков спокойно. - Но я бы не сказал, что это риск ради «ничего». В случае успеха это почти полноценная жизнь. Без диализа. Мне кажется… — Но насколько мне известно, — перебил Станислав. — С донорской почкой тоже не живут вечно. И всю жизнь необходимо принимать лекарства, подавляющие иммунитет, обследоваться и беречься от инфекций. — Беречься никогда не повредит. С донорской почкой или нет. — Дудаков все так же держался спокойно. — Но как врач могу сказать, что несмотря на определенные ограничения, качество жизни совсем иное. — Я, тем не менее, не уверен, что всё это целесообразно… — снова напирал Станислав. Саша впервые не выдержала и встряла в разговор. Тон она все еще пыталась держать деловой, но выходило с трудом. — Возможно, надо предоставить право решать самой Ане? Станислав снова с интересом и подозрением уставился на Сашу. — Вы сами хотите, чтобы мы всё сделали, пока за здоровье Анны отвечаю я как родитель. Теперь говорите, что решать должна она. Определитесь, сударыня. Саша поежилась от этого фамильярного «сударыня», но продолжила из последних сил держать лицо. — Я не считаю, что Аня не может самостоятельно принимать решения. Я всего лишь хочу, чтобы она не знала имени донора и считала, что пересадка пройдет в рамках обычной очереди. В остальном я бы полностью доверяла её мнению. Если сама Аня решит, что риск того не стоит, я не имею претензий. Но если она хочет, то никто, мне кажется, не имеет права этому препятствовать. Саша прекрасно знала, что Аня пойдет на риск. Она пойдет, даже если скажут, что шанс выжить один процент. А он, к счастью, намного выше. — Александра, давайте начистоту, — Станислав вздохнул и с его лица будто спали все маски. — Так уж вышло, что я осведомлен о вашей ситуации. Как никак, это я устраивал вас через знакомых в приемную семью, нарушая все процедуры. А вы, вне всякого сомнения, осведомлены, что я имею средства и возможности. Может, вы прямо скажете, чего хотите? Саша ожидала этого. — Не понимаю, о чем вы. Вмешался Дудаков. — Как я уже говорил, я знаю Сашу много лет. Никакой материальной выгоды она не преследует, как мне кажется… — Не хотел бы, чтобы вы думали, будто я не отдал бы все свои деньги ради здоровья Нюты, — сказал Станислав. — Но в данном случае речь не о деньгах, а об уголовном деле. Я бизнесмен, а не депутат госдумы — мне такие вещи с рук не сойдут. Если СМИ или конкуренты узнают… — Я ведь сижу перед вами, — Саша едва сдерживалась, чтобы не повысить голос. — И говорю вам, глядя в глаза, что ничего за это не хочу. Сергей Викторович свидетель. Пауза затянулась. Саша, сцепив руки под столом, нервно заламывала вспотевшие пальцы. — Хорошо. — спустя время, выдохнул Станислав, ни на кого не глядя. — Но я должен посоветоваться с супругой… — Нет! — Саша сама не успела понять, как этот крик отчаяния вырвался у неё изо рта. Она тут же осеклась, заметив, как странно Анин отец посмотрел на неё. — В смысле. Я просто думаю, что дело касается Ани и её здоровья, а не других членов семьи… — Вы неверно думаете, — сказал Станислав с некоторым пренебрежением в голосе. — Сергей Викторович, я позвоню позже. Полагаю, на сегодня обсуждать больше нечего. Алиса Алиса думала о любви… Которой у них со Стасом никогда не было. Она это прекрасно знала. Просто в свое время Алиса оказалась умнее других куриц, которые крутились возле такого лакомого разведенного мужчины. Зная его печальную историю о сбежавшей жене, они из кожи вон лезли, чтобы показать ему, что уж они-то не такие! Цеплялись, как банный лист к заднице. На первом же свидании заводили разговоры о браке и детях. Требовали с порога СЕРЬЕЗНЫХ отношений. Работали бесплатными носовыми платочками - ах, расскажи про свою нерадивую бывшую, поплач мне в плече. Не удивительно, что после пары ночей с такими барышнями Стас растворялся в воздухе. Алиса же не требовала даже второго свидания. Когда Стас пропал после их первой совместной ночи, она не стала доставать его смс-ками, ныть, выспрашивать, разглагольствовать о любви, а тут же пошла на свидание с молодым перспективным айтишником. Тогда-то Стас и объявился снова. Только теперь ему пришлось побегать и попотеть, чтобы дошло до второй ночи… Если нет любви, то мужики ценят по крайней мере то, во что вложили силы. Будь то бизнес или женщины. Удержать Стасика у неё вышло, очень даже. А что до Любви… Какая любовь у взрослых деловых людей? Любовь у Алисы была в шестнадцать с Коленькой из параллельного. У Коленьки были небесно голубые глаза и медовые вихры — вылитый Есенин. Коленька брал мотоблок с прицепом у отца и катал Алису по поселку на зависть всем девчонкам. А потом они целовались у пруда так самозабвенно, что не обращали внимания даже на комаров. Но кроме отцовского мотоблока у Коленьки не было ничего. Сразу после школы он сел в тюрьму за наркотики. Теперь Алиса мерила шагами спальню, не находя себе места после разговора со Стасом. Она так и знала! Так и знала, что рано или поздно девчонка подведет всю семью под монастырь! Алиса перебывала в ярости. Если и не было великой любви у неё и Стаса, то вот за свою стабильную жизнь, за дочек, за семью она порвет любого. Она не позволит Ане поставить её благополучие под угрозу. «Прости, Господи, грешную, — Алиса подвела глаза к потолку. — Я не желаю ей смерти, но, честное слово, лучше бы её не было!» Видит бог, она пыталась. Когда Стас сделал ей предложение, подруги предупреждали быть на чеку. Рассказывали десятки историй про набалованных падчериц, которые папину новую жену и на три буквы посылали, и грозились отравить, и бог знает что еще. Ане было тогда лет десять, и Алисе казалось, что она как-нибудь справится с соплячкой. Однако это оказалось сложнее, чем она думала. Нет, когда Алиса пришла в дом Стаса, Анютик ей не грубила. Она была вежливой, тихой и пугающе отстраненной. И это раздражало. Девчонке будто бы внушили, что она принцесса Датская. В первый же их совместный ужин она сидела за столом с такой ровной спиной, точно швабру проглотила, а на Алису смотрела, как на пустое место. Стас же с ней носился. Частная школа, личный водитель, новейшие тряпки из Парижа… Не удивительно, что к десяти годам у малявки раздулось самомнение размером с космос. На Алису она умудрялась смотреть сверху вниз даже при том, что тогда была почти в два раза ниже её ростом. Прощать такое отношение было нельзя. Хоть Алиса была из простой семьи, ноги об себя она вытирать не позволяла никому, в особенности избалованным девочкам. Она не хотела, однако пришлось встать на тропу войны, главное, чтобы Стас ничего не знал. Но даже когда родилась Инна, а потом и Яна, Алиса видела, что для Стаса первой и единственной принцессой всегда будет чертова Нюта. «Нюта то, Нюта это, Нютик, Нютий» (как же бесило это сокращение имени, господи боже!). Стас был не из тех отцов, которые покупают мороженое и идут с ребенком в парк аттракционов болтать обо всем на свете. Не сказать, что он уделял Ане много времени. Порой казалось, что они вообще не разговаривают. Но Алиса всегда замечала этот взгляд Стаса… Особый взгляд. Взгляд на дочь, которая похожа на ту женщину, которую мужчина _действительно_ любил… Тему бывшей Алиса долгое время вообще не поднимала. Была и была. В доме Стаса не имелось даже её фотографий. Только спустя два года брака, он невзначай показал ей снимки со своей первой свадьбы. И Алиса тут же поняла, откуда эти царские замашки и осанка у Ани. Слухи ходили разные. Некоторые друзья семьи, выпивши, говорили, что Юлия была просто шлюхой по натуре. В это Алисе слабо верилось. Другие же признавали: Стас влюбился по уши, но для Юли всегда был слишком заурядным. Она, говорили знакомые по секрету, была девушкой, что называется, оригинальной. Из тех, кто заплетает дреды, любит походы в горы и читает Фуко (кто такой этот Фуко Алиса не имела понятия и не считала нужным в эти темные воды даже заглядывать). Единственное, в чем родственники и друзья семьи сходились, — оставить ребенка настоял Стас. Юля не хотела становиться матерью. В её планах была магистратура, путешествия по миру и отношения без штампов в паспорте. Аню по слухам она в первые же месяцы скинула на няню, чтобы продолжить учебу. Стас сперва мирился. Потом начал устраивать скандалы. Ему было не понять, как можно пропадать вечерами на богемных тусовках вместо того, чтобы играть с дочерью в кубики и благоустраивать новый дом. Наверное, он всегда знал, что рано или поздно на этих вечеринках среди всяких умников, галеристов, художников, философов, журналистов и культуроведов Юлия встретит кого-то себе под стать. Так, скорее всего, и случилось. От Стаса, его нового дома, дочки и всего этого мещанства она в конце концов сбежала куда-то в Исландию. Алиса заочно и персонально ненавидела эту женщину. Но не за то, что та бросила ребенка и мужа. Это как раз бывает. Половина отцов в стране «уходит за хлебом» — и ничего. Раздражало то, что для Алисы такой мужчина, как Стас, с его деньгами и положением, был пределом мечтаний. А Эта — была настолько избалована судьбой, что относилась к нему, как к назойливой мухе. И Нюта была такой же, как мамаша — считала, что другие люди ей в подметки не годятся. В особенности такие, как Алиса, которые, видите ли, не читали Фуко, не писали диссертаций и не умели сидеть часами трепаться на философские темы. Какое-то время Алиса надеялась, что когда Аня немного подрастет, она сможет намекнуть Стасу, что девочку просто необходимо отправить за границу учиться в какой-нибудь хороший пансион. Она даже начала готовить для этого почву, разумеется, преподнося это как заботу. Только и тут соплячка порушила все планы, серьезно заболев. Вместо падчерицы, которая учится где-то далеко и не мозолит глаза, Алиса получила в своем доме высокомерного подростка с кучей медицинских проблем. Но что поделать. Даже с этим она научилась жить. С Аней было непросто. Стас оставался слеп ко всему, что касалось его старшей дочери, хотя Алиса не раз говорила, что ему следует меньше её баловать. Расходы на лечение были заоблачными, но и на это Алиса старалась закрывать глаза — в конце концов, ей и дочерям хватало. Надо отдать должное: Стас никогда не был скуп. Но теперь, когда семье буквально угрожала опасность, Алиса не собиралась молчать. — Я поеду с тобой в следующий раз и сама поговорю с этой Аниной подружкой! — Алиса вышла из спальни и накинулась на Стаса. — Ты не знаешь таких людей, Стас! Поверь мне, нам эта затея боком вылезет! — Лисочка, но врач сказал, что она порядочная. В конце концов, они и правда с Нютой дружны. Помнишь, как Нютка за неё просила, когда девчонку в детдом хотели упечь? — Еще б не помнить. Я тебя еще тогда предупреждала, что добром эта дружба не кончится. — Алиса скрестила руки на груди. — Разуй глаза, Стас. Я насквозь вижу этих девочек из низов, которые ради наживы по головам пойдут! — Послушай, я тоже не в восторге. Мне тоже не понятно, какие у неё мотивы. Но она действительно хочет отдать Нюте почку и ничего не просит взамен. — Это она сейчас не просит! Только пораскинь мозгами, Стас. Милый. Неужели ты не понимаешь, что через месяц-другой она начнет нас шантажировать? Будет требовать деньги или расскажет журналистам, что ты воспользовался её наивностью и бедностью, чтобы купить почку для дочери. Стас, а если её вообще подослали твои конкуренты? — Лис, ну это слишком. Девчонки знакомы вроде бы два года уже. И что, два года конкуренты ждали, чтобы таким изощренным способом ко мне подобраться? — Никогда нельзя недооценивать врагов, Стас, никогда. — Хорошо, — Стас устало потер переносицу и тоже начал ходить из угла в угол, как Алиса всего несколько минут назад ходила по их спальне. — Ну пусть, в конце концов, шантажирует. Я дам ей столько, сколько она захочет. Зато Нюта… — Ты в своем уме, Стас?! — Алиса не выдержала. Нет, ее терпению наступил предел. Неужели он не понимает? — Эта история всплывет на поверхность, помяни мое слово. И тогда деньгами ты не отделаешься. Ты сядешь, Стас. Со скандалом на всю страну. Ты лишишься всего. МЫ лишимся всего! И все из-за глупости. — Лис, Нюта и её благополучие — для меня не глупость. — Но у тебя есть еще двое детей, Стас. Или ты забыл? — Алиса поняла, что время выбросить козыри. — Ты не всесильный. Я понимаю, что ты хочешь помочь Ане, но смирись, иногда помочь нельзя, а сделать хуже — можно. Милый, потеряв всё и сев за решетку, ты не сделаешь никому хорошо. Ане в том числе! Стас совсем поник. Алиса давно не видела его таким. Отчасти ей льстило, что _таким_ его в принципе видела только она. Алиса знала, что он возьмет себя в руки — Стас прекрасно это умел. Но сам факт, что какая-то нищая рыжая подружка Нюты вынудила его так переживать, выводил из себя. — Я не знаю, Алиса… — сказал Стас, шумно вздохнув. Он всегда так делал, чтобы успокоиться и снова придать лицу невозмутимый вид. — Всё это очень сложно. Что если для Нюты не будет другой такой возможности? Доктора сказали, что у неё есть шансы на почти полноценную жизнь. Алису сейчас не интересовали шансы Нюты. Но зато она знала, что на это ответить. — Они даже не говорят, какие шансы и что значит «почти полноценная жизнь», но просят пойти на такие риски! Милый, ты не можешь мыслить рационально сейчас, — сказала она, выбрав свой самый нежный тон. — И другие люди готовы этим воспользоваться. Врачам плевать. Им лишь бы платили деньги. Этой рыжей «подруге» тоже на Аню плевать. Никого, кроме нас, Аня на самом деле не волнует. Только ты по-настоящему переживаешь о ней и только ты должен взвесить все «за» и «против». Остальным все равно, Стас, поверь. Угробят Нюту, тебя упекут в тюрьму — и даже не почешутся. Будь благоразумнее, прошу тебя. Ты всегда принимал деловые и взвешенные решения. Я тебе всегда доверяла… Ради всех нас, ради нашей семьи, пожалуйста, не руби с плеча. Камила Ками думала о любви. В которой ей фатально не везло. Все утверждали, что в её возрасте смешно отчаиваться, но так почему-то не казалось. А казалось совсем другое — ее подруги и одноклассницы ходили на свидания, встречались, целовались, а ей — шишь с маслом. Петю она не интересовала. Андрей — даже не смотрел в её сторону. После новогоднего бала, когда они станцевали медляк с Марком, Кондратюк как раз таки начал в ее сторону смотреть… Но вот беда - самой Камиле это оказалось не больно то нужно. Сплошное невезение. Чем она не удалась? Лицом что ли не вышла? Уж не проклял ли кто ее? Поход по магазинам раньше помогал отвлечься от дурацких навязчивых мыслей, но теперь было не так. Они шли с Алиной за новыми джорданами — это была их весенняя традиция. Их, с Алиной и Аней. Теперь без Нюты Ками чувствовала себя как будто немного осиротевшей. А Алина только злилась. — Заги, что ты от неё хочешь? — Я хотела бы нормального отношения. Сашка, значит, была возле неё с первого дня и до самой выписки. А нас Анна Станиславовна видеть не желают. — Она же не со зла, — сказала Ками примирительно. — Ты б тоже не очень хотела появляться на людях после того, как на глазах почти всей школы плевалась кровью и теряла сознание. — При чем тут вся школа и появляться на людях? Мы с тобой не «вся школа». ПОДРУГ бы я не стеснялась! Они добрели до красивой вывески «Air Jordan», и Алина вдруг остановилась. — Слушай, плевала я на всё. Поехали просто к ней домой. Куда она денется? Спрячется от нас в подвале? Ками помотала головой. — Не надо. Саша сказала её не трогать. Сама напишет или позвонит, когда будет готова. — Ах, ну раз Саша сказала! — Ты чего, Заги? — Ну потому что мы для Ани как будто никто. Никакие не подруги, как оказалось. Куда нам до Трусовой, конечно! — Так Трусова и не подруга… — Блин, заткнись, — Алина закатила глаза. — Я все еще не готова поверить в то, что они… фу блин. — Сама ты фу. Вот и не удивлюсь, что тебя, гомофобку, Аня вообще не захочет больше видеть. — Я не гомофобка, НО мне кажется Аня совсем не похожа на лесбиянку! Лесбиянки они же совсем другие! — Ты только при ней этого не скажи, когда увидимся. — ЕСЛИ увидимся, — Алина насупилась. Они прохаживались вдоль полок с кроссовками, но ни одна новая модель не цепляла глаз. Или они попросту были слишком поглощены своими мыслями. — А ты не думаешь, что мы сами виноваты, что Аня ничего не рассказывала? — С хрена ль? — Ну даже не знаю! — Камила начала театрально загибать пальцы. — Во-первых, ты гомофобка. Да-да, не отрицай. Во-вторых, помнишь, как тебя понесло, когда мы классе в десятом обсуждали тот законопроект про инклюзивное образование? — Чего? Ты бы еще вспомнила времена палеолита. Не помню я ничего. — А я помню. Ты говорила, что все больные должны учиться отдельно от нормальных людей, — сказала Камила и, загнув третий палец, добавила. — А помнишь, как мы на фуд-корте видели пацана в коляске, которого мать кормила через трубку в животе? Алина поморщилась. — Буэ, это помню. Забудешь такое. — …и мы еле удержали тебя, потому что ты хотела пойти к охране просить, чтобы их вывели из зала! — Ну не прям чтоб вывели, не надо! Я просто не понимаю, почему все должны на это смотреть. Может мне неприятно! — Так отвернись, боже. Что мы в итоге и сделали, кстати, пересев за столик подальше. — Не понимаю при чем тут это! Тот пацан был странный и слюнявый. Аня же не такая! — А где градация, Заги? — Ками приподняла одну бровь. — Ты же говоришь про всех «больных уродов». Что их надо как при Сталине на Валаам отправить, дабы картинку тебе не портили. Или разрешить эвтаназию. Ане откуда было знать, что ты не про неё? — Конечно же не про неё. Она ведь моя подруга! — Это так не работает. Как тебе, дуре безызбежной, объяснить? Ну вот если бы, например, кто-то сказал, что татары тупые и их надо на отдельный остров выслать, а потом бы добавил «Ой, Алин, я не про тебя»? Что бы ты сделала? — Промеж глаз дала б. Ками вскинула руки в победном жесте. — Эврика! Вот и скажи спасибо, что Аня тебе не зарядила промеж глаз, а просто не доложила, что она тоже «больной урод». Алина всё-таки взяла с полки кроссовок черного цвета и уселась мерять. — По-моему ничего. Но не ахти, да? — она расшнуровалась. — Вообще, конечно, сейчас все окончательно посходили с ума со своей политкорректностью. Уже слова ни скажи — обязательно кого-то обидишь. Мне что теперь в прошлое вернуться, чтобы всё исправить? — Да нет, просто не наговори новой херни. — сказала Камила предостерегающе. — И про Сашу тоже, кстати. А то кто тебя знает. Назовешь её бомжом или поломойкой или что там еще в твою «толерантную» голову взбредет. — Очень смешно. — нахмурилась Алина. — Лесбиянкой её тоже называть нельзя? Это политкорректное слово? Кстати, Трусова больше похожа на лесбиянку, чем Аня. — Чего это? — Ну она такая пацанковатая, подкачанная. — Это стереотипы. Ты реально застряла в прошлом столетии! Алина глянула на Ками недоверчиво. — Ничего подобного. Я думаю она актив… — Алина! Этот невинный взгляд Загитовой убивал. Камиле иногда казалось, что Алина попросту рофлит, но нет. Она действительно не понимала, что с её словами не так. — Ну чё? Извините пожалуйста, но я не могу не думать о том, что наверное у них ВСЁ было. И это фу. — АЛИНА!!! — Что? — Ничего. Давай, когда мы, наконец, увидимся с Аней, ты будешь просто молчать? Ками, в отличие от подруги, не имела бессовестной привычки представлять себе секс своих знакомых. Ладно. Возможно, дело было в том, что сама она о сексе знала только из фильмов, книг и фанфиков. О любви, впрочем, оттуда же. Это удручало. А еще Ками поймала себя на мысли, что завидует Ане. За такие идеи хотелось себя пристрелить — ведь, конечно же, Камила не хотела себе Анины проблемы со здоровьем. Но вот такого человека, как Саша, который будет любить, несмотря ни на что… Ох. Порой Камиле даже казалось, что любовь в принципе идет только в комплекте с чем-то незаурядным. А она, Ками, слишком во всем обычная. Потому и парни ей святят только обычные. Никакой романтики… То ли дело истории влюбленных, разлученных войной, революцией, стихией, консервативным обществом или болезнью — вот где чувства проверяются на самом деле! А у неё всё скучно… Озвучивать такие мысли Ками, конечно, не собиралась — ей ума, в отличие от Загитовой, на это хватит. Ведь любой нормальный человек на это скажет «С жиру беситесь, Камила Валерьевна» и будет прав. — Да что ты все время меня выставляешь ведьмой?! — Алина тем временем потянулась к розовой паре джорданов. — Что ни скажи, все не то! — Потому что ты и есть ведьма! Ками показалось на мгновение, что Алина сейчас её стукнет. Но она вдруг села на пуфик в обнимку с кроссовкам, закрыла лицо руками и расплакалась. Опешивши, Камила быстро подошла к Алине и присела рядом на корточки. — Эй, Алин, что случилось? — Н-ничего, — сказала она, шмыгнув носом. — Просто вспомнила, что Аня хотела розовые джорданы. И она бы сейчас сказала, чтобы мы перестали спорить. Я по ней скучаю. Станислав Стас думал о любви, о которой не думал уже лет десять так точно. Не пристало солидным людям заморачиваться. Что же теперь с ним случилось? До чего его довели? Он пил дешевое пиво из пластикового стакана в Бургер Кинге да еще и в рабочий день! Расклеившийся, нервный, нетрезвый, с расстегнутым пиджаком, как какой-то студент, прости господи. И подумать только, КТО его довел до этого белого каления. Не сотрудники, не инвесторы, не конкуренты, не новый закон о СМИ, не Цукерберг с его очередной обновившейся политикой для «Меты», а девчонка! Эта рыжая, взбалмашная, наглая!.. Еще утром все было хорошо. Он успокоился. Он всё рассудил. Он принял решение — да, сложное. Но принял. Он позвонил Нютиному врачу и всё сказал как есть. Мол, нет, игра не стоит свеч. Не надо его семью в эти подозрительные схемы вовлекать, прикрываясь заботой о Нюте. Разговор этот немного вывел его из равновесия. Но затем Стас выдохнул, сел за руль и поехал в офис. Гора с плеч. Он всё сделал правильно. А в обед явилась она. Спустя час Стас будет орать на всех: от охранников и девочек с ресепшена до секретарши — за то, что пропустили к нему эту нахалку. А потом покинет офис, даже не взяв с собой мобильный. — Я не уйду, вызывайте охрану, полицию, да хоть ОМОН! — девчонка стояла, сжав кулаки и смотрела на Стаса с такой ненавистью, что от этого было даже не по себе. — Вы не можете с ней так поступить! Я не дам вам с ней так поступить! — Вон, ступайте вон. По-хорошему. И думайте, с кем говорите. Девчонка откинула назад копну рыжих волос и вдруг наглейшим образом уселась на пол посреди его кабинета. — Нет. Стасу стоило нажать одну единственную кнопку — и ее бы выволокли из здания за минуту. Еще и пинка под зад бы дали хорошего, чтоб забыла сюда дорогу. Но Стас не стал звать охрану. Что он, в конце концов, зверь? Сам как-нибудь справится с обнаглевшей малолеткой. — Вы, видимо, Александра, совсем берега видеть перестали. То, что мы позволяли вам бывать у нас дома, принимали, как свою, кормили-поили и не запрещали дружить с Нютой, отнюдь не значит, что можно теперь садиться на голову. — он подошел к Саше, которая все еще сидела на полу. Она подняла на него глаза и глянула нагло и дерзко, сжимая челюсти. Да что ж такое? В этом кабинете взрослые мужики сутулились и блеяли, как овцы, принося ему отчеты, а эта… Ни стыда, ни страха. Совсем. — Хватит тут цирк разводить, — бросил Стас с пренебрежением и перешел на ты. — Не стоит воображать себя большим игроком, деточка. Думаешь, я дурак? Не понимаю, чего ты добиваешься? — Я думаю вы действительно дурак. И ничего не знаете. Аню не знаете. И жену свою долбанутую тоже не знаете! Стас аж рассмеялся. Детский сад. — Ступай, девочка. Ступай, пока я добрый. А если так беспокоишься об Анюте, дождись, когда ей будет восемнадцать — и пусть она сама принимает решение. Не надо мне сказки рассказывать, что я собственного ребенка не знаю. — Я же объяснила вроде бы популярно! — вскинулась Саша. — Она не согласится! — У неё нет никаких причин отказываться, не смеши. — И вы еще говорите, что знаете свою дочь? — Чего же я по-твоему не знаю? — Того, что ей не плевать на других, в отличие от вас всех! Вам ведь пофигу? Правда ведь, пофигу? И жене вашей пофигу. Вам и так удобно, живет же Аня как-то ну и ладно, только б не мешала. Чего заморачиваться, да? А она же живая, ей же больно! Вы хоть раз месяцами ходили с постоянной тошнотой и головной болью? Нет, не ходили. Потому и пофигу. Не вам же каждую неделю руки иголками колят. В Бургер Кинге было шумно. Люди вокруг стучали подносами, надевали эти дурацкие картонные короны на голову, забегали с улицы, расстегивая пайты на ходу — духота стояла почти летняя. В углу компания школьников то и дело взрывалась смехом. Стас был здесь чужаком, инопланетянином. Но это почему-то приносило какое-то изощренное удовольствие. От наглости его нежданной гостьи все еще трясло, даже второй стакан пива не помогал. Как она смела его обвинять? Разве он не сделал для Ани всё? У неё была лучшая больница, лучшие лекарства из-за границы. Даниил Маркович, в конце концов, везде её возил. На все процедуры. Да, неприятные, должно быть. Но это от Стаса не зависит. А то, что от него зависит, он сделал. У его семьи было всё самое лучшее. И у Нюты тоже. И пусть никто не смеет его осуждать! Ишь, подруга выискалась. Без году неделя знает Нюту, а уже рассуждает. Да, возможно Аня росла без мамы (но это тоже не вина Стаса, видит бог!), да, возможно, они не имели привычки проводить вечера у камина и говорить по душам. Так ведь он работал днем и ночью, чтобы у его дочерей всё было. Не спал, задерживался в офисе допоздна. Куда он должен был вклинить в свой график разговоры по душам? Стас отпил еще глоток пива. Ему не стоило тут быть. Какой-то ребяческий поступок в самом деле. Но уходить почему-то не хотелось. Плюнуть бы и растереть, забыть этот дурацкий эпизод и эту наглую Сашу. Такая ведь мелочь, у него случались ситуации и похлеще. Но нет ведь, мелочь засела занозой где-то глубоко. И саднит, саднит… Дело в том, что Саша напомнила ему Юлю. Нет, не внешне, конечно. Внешне они были похожи так же, как жираф и рыба. Но вот это пренебрежение к его положению, деньгам… Это их объединяло. Стас устал пререкаться и выслушивать. От девчонки надо было избавляться. У него полно работы, да и терпение, по правде говоря, подходило к концу. Пусть получает то, зачем пришла. Ему не жалко. Нервы и спокойствие семьи дороже. Стас подошел к сейфу и вынул оттуда наобум пачку долларов. Он не знал точно, какая там сумма, но, вероятно, девчонка сможет купить себе машину или оплатить учебу или что она там могла хотеть от жизни? — На, ты же этого хочешь? — он протянул купюры Саше, но та не потрудилась их взять. — Или мало? Ну тогда скажи, сколько тебе нужно, чтобы наша семья больше никогда тебя не видела?! Демонстративно и властно он достал еще одну денежную пачку. — На, бери, говорю! — раздражение нарастало. — Бери и сделай так, чтобы ни я, ни Нюта больше никогда о тебе не слышали! Она взяла. Ну, разумеется. С этого и нужно было начинать, а не вести беседы. Стас довольно ухмыльнулся, когда Саша поднялась с пола. Все-таки Алиска оказалась права. «У всего есть своя цена» Он уже было подался к двери, чтобы по-джентельменски выпроводить эту ходячую неприятность. Но девчонка в два шага оказалась у окна, распахнула раму и вышвырнула деньги с шестого этажа. Стас ошалело подошел к открытому окну и глянул вниз. Оттуда послышались счастливые возгласы прохожих. То, что купить при желании можно всех и всё, было правилом его жизни. Самым рабочим и самым надежным. Единственным исключением из этого правила до сегодняшнего дня была Юлия. Нет, она не была бедной — родители потомственные москвичи, при хороших должностях. Однушку недалеко от Маяковской ей оставил дед. Деньги имелись, но не сказать, чтобы много. Только вот Юлька… Юлька она могла поехать автостопом по стране без гроша в кармане, позавтракать в захолустной чебуречной, уснуть у друзей на полу после вечеринки. Она ходила в каком-то несуразном тряпье из секнонд-хэнда, а кроссовки занашивала до дыр, потому что всё это мирское. Ей хватало на её умные книжки, сотни книг — и остальное побоку. И она была единственной, кого Стас когда-либо любил. Потому что только рядом с ней он чувствовал радость и что живет не зря. Только рядом с ней весення Москва пахла черемухой и теплым дождем. Но и только рядом с ней он превращался из мужчины в тревожного пацана, который знал — его счастье недолговечно. Она уйдет. Тогда, конечно, ему не хватило ума или жизненного опыта понять, что ни совместный ребенок, ни новый двухэтажный дом, ни все заработанные им миллионы не помогут удержать эту женщину. Что ж. Может он чего-то в жизни не понимал, но бизнес стал его спасением. В конце концов, он не спился, не лег на диван в депрессии. Он стал сильнее, создал настоящую семью. И об Ане заботился за двоих, разве нет? Нюта была на неё похожа. Все говорили, что глаза у неё Стаса — это правда. Но всё остальное напоминало о Юле. Всегда, даже когда того не хотелось. Может оттого они с этой Сашей и спелись — странные девочки. Но что делать, если Стас был другим? Не понимал? Допустим. Но разве это повод его сейчас обвинять в том, что ему плевать на родную дочь? За соседним столиком сидел неутомимый, постоянно крутящийся четврехлетка. Отец поставил перед ним поднос и мальчишка, не скрывая удовольствия, закинул сразу три картофелины-фри в рот. Стас про себя отметил, что мужчина был в возрасте — возможно, это его поздний ребенок. Говорят, они самые балованные, потому что долгожданные. Пацан, не успевая жевать, постоянно папкал. — Пап, пап-пап-пап, пап, смотри! Пап, слушай. Пап-пап-пап! У Стаса не было сыновей. Но Аня никогда не была такой. Не цеплялась за руку, не повторяла вот этого «пап-пап-пап». Хотя, может быть, повторяла, но он был вечно занят? — Она ведь могла умереть. А вы в тот день так и не приехали, — тихо, но как-то нервно сглатывая, сказала Саша, стоя у окна. — Если бы что, даже не попрощались бы. Стас перевел взгляд с толпы людей внизу, собиравших деньги, снова на эту странную, сумасбродную девчонку. — С чего ты взяла, что я не приезжал? — Я была там весь день. Кажется, третий заказанный стакан пива был лишним. Стасу хотелось положить голову на стол и забыться. Хоть бы на некоторое время забыться, чтобы не думать, не решать. Почему какая-то девочка из Аниного класса сидела, оказывается, под дверью реанимации, пока он… Нет, он был на связи с докторами. Он звонил Глейху. Он все держал под контролем и всё оплачивал — только бы Нюте помогли. От слов Саши о прощании стало дурно. Нютке было одиннадцать, когда начались серьезные проблемы с почками. Тогда еще врачи не знали, что с ней, обследовали — и Стас был все время рядом. Аня не плакала, хотя каждый день у неё забирали столько крови на анализы, что можно было бы насобирать в итоге, наверное, целое ведро. Стас готов был плакать за неё, но тихо и ночью. Только родитель, столкнувшийся с подобным, может понять, как страшно смотреть на страдания ребенка и не иметь возможности ничего сделать. А потом ему сказали, что их ждет. — Она умрет? — Сейчас есть множество способов, чтобы поддерживать такие состояния, — сказал какой-то солидный, седовласый врач. — Нужно быть очень внимательными, соблюдать все назначения, постоянно обследоваться и следить за анализами. Когда потребуется, разумеется, назначим диализ. Да, возможны осложнения, иногда летальные. Но мы сделаем всё, чтобы не допустить их. Это было не про любовь, а про малодушие. Да-да, хотя бы сейчас ему стоило себе в этом признаться. Он отстранился, он повернулся к ней спиной… Бросил и бросал потом ни раз в больницах и реанимациях. Ведь мысль о том, что он потеряет Нюту… Как потерял и Юлю… Снова лишиться кого-то столь важного… Одна эта мысль была невыносимой. Проще было сделать вид, что всё в порядке, всё под контролем. Заплатить врачам, заплатить Глейху, откупиться, отстраниться — только бы не соприкасаться с этой болью. А вышло ведь, что это значит не соприкасаться с самой Аней. Не больше, во всяком случае, чем требовали повседневные приличия. Конечно, он трус, трус и только. В отличие от этой рыжей девчонки. Стас вернулся в пустой офис только поздним вечером и тут же набрал номер Сергея Викторовича. Танечка Танечка думала о любви. Которая приходит только тогда, когда пробьет её час — не позже и не раньше. И у каждого человека этот час свой. Лёшу она встретила на сорок первом году жизни. Она тогда работала костюмером в кукольном театре и уговорила коллег в День Волонтера привезти спектакль в детский дом, в котором она по выходным преподавала детям шитье и вязание. Таня тащила по лестнице большой задник-декорацию из гипсокартона, когда чьи-то руки настойчиво подхватили его с другой стороны со словами, что таким прекрасным женщинам не гоже надрываться. В итоге гипсокартоновый лист не прошел по длине на узкой лестничной площадочке между этажами, и прижал Таню и её помощника к стенам. Они застряли. Они хохотали, как подростки. Они посмотрели друг другу в глаза — и больше не расставались. Детский дом семейного типа они с Лешей организовали через год после свадьбы. Родственники и друзья не очень их понимали. «Ладно бы малыша усыновили, а то набрали подростков!» — ужасались они. «Как чужого ребенка можно полюбить? Не верю!..» Что ж. Таня видела, что их с Лешей любовь очень глубокая, спокойная и зрелая. И её — много. Подросткам из системы нужен дом не меньше, чем младенцам, а может быть даже больше, иначе они выйдут во взрослую жизнь и тут же пропадут. Сгорят, как метеоры, никем не замеченные. Любить почти взрослого человека сложно. Эта любовь отличается от любви матери к новорожденному, когда гормональная буря создает одну из сильнейших в мире привязанностей. Полюбить травмированного, колючего, проблемного, побитого жизнью подростка, не выходит сразу. Эта любовь прорастает постепенно и не имеет ничего общего с заложенными природой механизмами. Она идет от ума, от рацио, от терпения и понимания — а уже затем расцветает великолепным цветком в сердце. Танечка чистила картошку, иногда поглядывая на Сашу и её подругу, которую та пригласила в гости. Девочки сидели за кухонным столом друг напротив дружки и помогали нарезать овощи на салат. Сашка светилась — не часто ей приходилось приглашать в дом друзей, видимо. Таня понимала, конечно, почему в такой мелочи для неё заложена такая большая радость. Конечно, за столь короткий срок ни о какой привязанности к этой девочке речь не шла. Да и в целом для них с Лешей это был новый опыт: они брали под опеку подростков тринадцати-пятнадцати лет, а не без пяти минут совершеннолетних. Что до Сашки, их просто попросили хорошие люди, которым не хотелось отказывать. Она была взрослой. В хорошем смысле. Самостоятельная, без завихрений, не проблемная, упертая, знающая, чего хочет. Иногда она задавала слишком глубокие вопросы, совсем не по возрасту. Таня сказала бы, что такая ментальная зрелость, учитывая Сашкино прошлое, большая редкость. Один случай на тысячу, наверное. От них с Лешей не требовалось её воспитывать или направлять — это уж точно. Ее достаточно было просто по-человечески поддержать. А еще Сашка хорошо влияла на Софу, в натуре которой присутствовало определенное раздолбайство. Иногда она бывала немного странной. Например, вчера вернулась из города какая-то взбудораженная, с едва ли не трясущимися руками, и отказалась говорить, почему. А на утро уже скакала по дому, напевая песни. Танечке оставалось надеяться, что рано или поздно Саша начнет ей доверять больше и поделится проблемами. Но этот процесс нельзя форсировать. — …да просто мы все до чертиков боимся кого-то напрячь… Таня услышала обрывок Сашиных слов. Она говорила, залихватски откусив половинку огурца, который нарезала. Её подруга, Анютка, пожала плечами. — Потому что ты всегда остаешься в долгу перед тем, кто помог. И если долги накапливаются, то это не очень. Хронических должников никто не любит. Про Анютку Таня с Лешей за последнее время узнали многое. Саша, пожалуй, только о ней и говорила. Танечка три недели собирала контейнеры с едой для Саши, которая практически прописалась в больнице и не появлялась дома. Леша завозил ей еду и иногда поздно вечером забирал на машине домой переночевать. Если говорить откровенно, Таню эта дружба в некотором смысле пугала, что-то в ней было странное. Первые дни, пока Аня была в реанимации, Сашка ходила непохожая на себя. Таня готова была забыть все свои предыдущие рассуждения о её ментальной зрелости, потому что казалось, случись что с Аней — Саша без колебаний тут же выйдет в окно. — Да не, это не всегда так, оказывается, — сказала Саша. — Вот я думала, что буду Танечку и Алексея Николаевича напрягать. А уж как Софа их напрягает, когда ленится! Да, Танечка? Таня покачала головой — мол, нет, не напрягает, и Саша продолжила. — А Санёк малой им в том году чуть дом не спалил. И ничего, должником его никто не считает. О, а еще раньше был Васька, который однажды разгромил телевизор за то, что ему не дали весь день играть в комп. Васька был вторым ребенком, которого они с Лешей взяли под опеку. Про него в детдоме говорили «оторви и выбрось». Разбитый телевизор был не самым страшным эпизодом. Сколько часов Танечка провела, краснея, в школе у директора — не счесть. «Неуправляемый, ленивый, учителя от него воют, примите меры!». Ничего, вырос. Теперь учится в Португалии — сам поступил, хоть и не сразу после школы. Некоторым людям нужно больше времени, чем другим, чтобы повзрослеть. Танечке всегда казалось, что самые сложные дети, самые выстраданные, в итоге самые любимые. — Ну если у них и есть какой долг перед нами, то разве что прожить счастливую жизнь, — сказала Таня, улыбнувшись. Анюта посмотрела на неё странно. Какое-то недоверие было в её взгляде, невысказанный вопрос вроде «А что, так можно было?». Бедная девочка. Худющая после выписки из больницы. Бледненькая, с кожей почти прозрачной и глазами… Олененка, не иначе. Ножик она держала неправильно и нарезала огурец медленно и криво, хотя явно старалась. Но несмотря на всю хрупкость и болезненность, в ней была какая-то грация что ли. Тане даже казалось, что Аня совсем не сочетается с их простенькой кухней и занавесками в горошек. Ну принцесса ведь. Только с очень грустными глазами. Таня бросила последнюю дочищенную картошку в кастрюлю с водой и поставила её в раковину, когда Аня вдруг спросила. — Танечка, простите за вопрос, но зачем это вам? Разумеется, речь была не о картошке. Значит, всё-таки решила озвучить свой немой вопрос. Что ж, Таня к таким вопросам привыкла. — Дети? — уточнила она. — Проблемы. — Проблемы есть у всех, Анюта. Только послушай людей — проблемы, проблемы, проблемы, сплошь проблемы. Даже если нет детей. — Я имею ввиду… — Аня не смотрела на неё прямо. Стеснялась чего-то наверное. — Что вас заставляет заботиться о чужих людях? Танечка вытерла руки о фартук и повернулась к девочкам. — А что, по-твоему, вообще побуждает людей заботиться о людях? Аня неуверенно пожала плечами. — Обязательства. Долг. Чувство вины, возможно. — Да, наверное, для многих так и есть. Оттого они и несчастливы. А как по мне, только любовь и может побуждать. Тогда всё не трудно, а в радость. — Говорила я тебе… — хмыкнула Саша. Осмысляя ответ, Аня задумчиво и машинально потянулась к помидору. Она надавила на него ножом слишком сильно — и сок прыснул ей в лицо. Сашка заливисто расхохоталась. Она быстро оторвала кусок бумажного полотенца, перегнулась через стол и вытерла Анины щеки и нос. В этом жесте было столько нежности, что Таня почувствовала себя немного неловко, будто наблюдала за чем-то очень интимным. Хотя ничего такого не происходило. — Будешь должна, — сказала Саша саркастично, но не пряча улыбки, и бросила бумажное полотенце рядом с огуречными очистками. — Всё ёрничаешь, — Аня растерянно моргала и смотрела на свой лопнувший воинственный помидор, будто хотела его спросить, что ж он так. — Ну если и не ёрничать, говорю же — мы провалились как человечество, если все время боимся стать обузой кому-то. — сказала Саша уже серьезнее. — Даже в учебнике биологии сказано, что человек существо социальное. В нас заложено помогать друг другу, сечешь? Вон Танечка тому доказательство. — Ты сама будто не боишься быть обузой. А то как же… — Может быть раньше боялась. А теперь думаю, что просить помощи — это хорошо. Люди когда помогают, чувствуют себя нужными. А это радость, Нюта, ра-дость. Ты же это тоже знаешь, ну. — Если только любовь может побуждать, то наверное я знаю... Только это как будто… редкость. Таня все еще стояла с фартуком в руках и точно ждала, что девочки вот-вот вовлекут её в этот важный разговор. Но они не вовлекали. Сашкины глаза блестели, и она смотрела на Аню, как на сокровище. Они что-то продолжали вполголоса говорить друг другу, а между ними лежали, позабытые, доски для резки и оставшиеся помидоры с огурцами. И Танечка ясно ощутила вдруг этот кокон, которым Сашка с Аней были отделены — и от неё, и от этой кухни, и от целого мира. Так было в тот день, когда Таня встретила Лешу. Они дотащили декорацию до актового зала, помогли собрать сцену и присоединились к празднику для детей. Они были вроде бы вместе с целой толпой, а вроде бы и отдельно, видя и замечая только друг друга. Таня могла бы сейчас, конечно, привлечь внимание девочек, напомнить, что салат сам себя не дорежет и сказать, чтобы хватали ножи да поторопились. Но сделать это было совсем-совсем невозможно… Потому что бессмысленно. Они были вне зоны доступа, где-то за горизонтом событий.