C92.0

Сейчас в больнице было не так жарко, как в прошедшие дни. Недавно прошёлся утренний дождь, и на улице стоял приятный свежий запах мокрой травы, который нравился Чуе определённо больше, чем пекло, словно в самом центре Сахары, что развернулось в Йокогаме несколько чисел календаря назад. Обычно Накахара ездил на работу, прибегая к использованию либо общественного транспорта, либо такси — зависело от времени, оставшегося на путь до больницы. Конечно, он бы предпочёл иметь собственную машину для поездок, но к сожалению его накопления пока не позволяли совершить такую большую покупку. Единственное, на чем мужчина мог ездить — это старенький мотоцикл, который он умудрился выпросить у тëти в качестве подарка на семнадцатый день рождения за безупречную учёбу на протяжении всего года. Но взрослый серьёзный двадцатисемилетний врач, катающийся на таком транспорте… засмеют же, ей-богу! И всё же сегодня Чуя добрался до пункта назначения на своих двоих. Атмосфера мегаполиса, где люди с утра пораньше спешат на работу, ему почему-то нравилась больше, чем молчаливый в это же время Киото. Он дошёл до входа в поликлинику, поздоровался с парой врачей из других отделений. Увидел, как ругается рядом с грузовой машиной заведующий хозяйственной частью Куникида Доппо — мужчина молодого возраста, но в душе, судя по всему, глубокий старец, с его-то консервативными нравами и убеждениями. — Доброе утро, Куникида-сан. Как поживаете? — спросил рыжий юноша, подходя к высокому блондину в очках, держа в одной руке стаканчик кофе. — Доброе утро. Принимаю новые скамьи в коридоры и койки в стационар. Представляете, эти грузчики уже что-то сломать умудрились! Вот и кто будет расплачиваться за их некачественную доставку? Больничное имущество и так уже на соплях держится, а они новое угробить хотят. Ой, ужас какой-то! — Доппо поправил очки на переносице, поглядывая то на наручные часы, то на тёмно-зелёный ежедневник перед собой. — Опаздываем ведь на две минуты уже, опаздываем! Мне ещё надо сделать проверку, пересчитать и отчитаться, а эти задерживают. Простите, Накахара-сан, я пойду. — Да-да, ничего страшного. Ещё увидимся, — рыжий отошёл, наконец заходя в здание. В регистратуре сидели две уже знакомые женщины, к чьим лицам Чуя успел привыкнуть за время работы. Он поднялся на свой этаж, открыл кабинет и начал готовится к приему по записи. Пока надевал халат, в помещение успела забежать медсестра и поприветствовать его. Где-то около восьми Накахара, уже полностью проснувшись, сидел в кресле, когда его коллега пригласила первого на сегодня пациента. Удивительно, но это оказался Дазай Осаму. — Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете, господа? — шатен влетел в кабинет как пуля, на ходу чуть ли не сшибая цветок и успевая очень по-джентельменски поцеловать запястье медсестры. Та рассмеялась и слегка покраснела, но быстро взяла себя в руки. — Надо же, какой жизнерадостный. В честь чего? — Чуя взглянул снизу вверх на Осаму, усмехаясь. По правде говоря, он немного не понимал своё отношение к этому человеку. Бесспорно, Накахара был лечащим врачом этого юноши, а значит как минимум испытывал веру, надежду и, что неудивительно благодаря его мрачному прошлому, желание помочь. И всё же намечалось здесь что-то другое. Не зря же рыжий уже пару раз пренебрегал профессионализмом, переходя на «ты» совершенно неожиданным для себя образом. Искреннее переживание на моральное состояние человека? Интерес к пережитому жизненному опыту? Да, именно это. Хотелось понять Дазая Осаму; понять то, как он справился с плохими новостями и в первый, и во второй раз. Почему-то хотелось узнать его лучше. — Ну а что. Я уже третий день как не курю, сегодня на химию сходил. Вот скоро тошнить начнёт от этой отравы! Порадуюсь относительно спокойной жизни, пока есть возможность, — объяснил Дазай, присаживаясь напротив Чуи. — А как поживает Накахара-сенсей? Надеюсь, хорошо? — Сносно. — Лучше, чем плохо! Некоторое время они обсуждали самочувствие Осаму и препараты, которые тот принимал в прошлом. Рыжий выписал ему список дополнительных медикаментов, которые помогут облегчить симптомы от терапии. Шатен всё ещё улыбался, пока обещал продолжить воздержание от курения и обязательно пить все лекарства по рецепту. — К слову говоря, у вас сегодня пустовато. Я знаю, что обычно прихожу позже, но мне казалось в отделении онкологии народу всегда много. А тут зашёл — практически ни души! — Дазай разговаривал, краем глаза посматривая на дверь сзади себя. — Сегодня похороны у одного из врачей, так что многие медработники в знак уважения решили посетить их и попрощаться с человеком в последний раз. Я тоже там появлюсь, просто поработаю и уйду пораньше, — Чуя смотрел в экран компьютера, внося данные в медицинскую карточку пациента. — Надо же. Жаль. Кого хоронят? — Фукудзаву Юкичи, заведующего онкологическим отделением. Он же был Вашим врачом в прошлые года? Вот только Дазай вдруг перестал улыбаться. Уголки его губ во мгновение упали вниз, глаза заполнились неверием и чем-то ещё загадочным. Будто бы… отчаянием. — Как это? Почему? — он задавал вопросы, меняя позу с расслабленной на более зажатую. — Что с ним случилось?! Накахара, удивлённый происходящим, перевёл взгляд на больного. — Ну, он же улетал на консилиум в США. Попал там в аварию и разбился насмерть. Тело буквально вчера привезли из-за границы в Йокогаму. — Рыжий немного не понимал, почему Осаму так остро отреагировал на новость о смерти врача. Ему мог нравиться Фукудзава, как человек и профессионал своего дела, благодаря лечению которого он вышел в ремиссию. И тем не менее подобная реакция очень необычна, в особенности для шатена, который, судя по всему, не большой любитель ярко проявлять эмоции. Может быть, он сильно ему доверял, а теперь расстроен? Скажем, тем, что теперь его будет лечить Чуя…? — К слову, совсем забыл сказать, — осторожно начал Накахара, всматриваясь в лицо юноши напротив, — Теперь, раз уж Фукудзавы-доно нет в живых, я стану вашим постоянным врачом, а не временным. Ох, возможно, придется заполнить некоторые бумаги и… — Прошу, давайте потом, — Дазай выставил ладонь перед собой, как бы говоря «нет, остановитесь» и после этой же рукой взялся за голову. — Я плохо себя чувствую. Мы можем закончить побыстрее и разобраться со всей этой бюрократией в следующий раз? — Плохое самочувствие? У Вас голова кружится? — врач прищурился и обратился к медсестре. — Такаги-сан, помогите ему, пожалуйста. Девушка уже встала с нагретого места, чтобы проверить состояние пациента — а то мало ли в обморок грохнется — но тот стал отнекиваться. — Нет, всё в порядке. Просто болит немного. Я пойду, мне не нужна помощь. Всего доброго, Накахара-сенсей, — на пути к выходу кинул шатен, успев улыбнуться медсестре для верности. У Чуи было много вопросов к тому, что сейчас произошло, но одно он предчувствовал точно — мирно это всё не закончится. Мужчина взглянул молча на второго человека в кабинете, та — на него. — Ну, полагаю, если вашему пациенту действительно очень плохо, то он упадёт где-нибудь на первом этаже. Там как раз неотложка, кстати, — девушка пожала плечами и взглянула на сегодняшний список записей ещё раз. — В принципе, верно. Продолжим.

***

Выйдя за пределы кабинета, Осаму судорожно выдохнул и шмыгнул носом, пытаясь задержать хоть на немного влагу из глаз, которая вот-вот должна была политься ручьями. Он практически спринтом добрался до лестничной клетки, пробежался до самой регистратуры внизу и лишь там пошёл быстрым шагом до выхода из больницы под любопытные взгляды медицинского персонала, гардеробщицы и других людей. Выбравшись за пределы учреждения, юноша снова побежал и таким темпом за несколько минут добрался до небольшого храма — рядом с больницами они не так уж и редки, — а затем и до недавно благоустроенного сквера, где сел на первую попавшуюся скамью. Здесь очень тихо и спокойно, никто не трогает Дазая. А потому Осаму спокойно поджимает ноги к груди, обхватывая руками колени, и всхлипывает, более не в силах сдерживаться. Ну почему? Всё ведь было хорошо. Он расстался с вредной привычкой, максимально отгораживаясь от курения; стал проходить терапию, соблюдать режим сна, даже задумался о поиске какой-никакой подработки. И получается это всё было зря? Все те обещания, данные друг другу, были пустыми словами? Как же захотелось умереть. Просто невозможное желание снова сделать это: взять где-нибудь лезвие и вспороть кожу на запястье, наблюдая за течением темной-темной, красной, практически чёрной крови и ощущая медленно наступающие головокружение и слабость. Херовый день. Абсолютно херовый. Шатен резко поднялся со скамьи, отталкиваясь ногами и подпрыгивая, чтобы приземлиться впереди на мокрый от недавнего дождя асфальт. Через секунду такие акробатические трюки дали о себе знать — перед глазами потемнело, а ноги затряслись. Мда, кровь в его теле явно не готова мириться с любой спортивной активностью. Дазай положил руки в карманы и посмотрел на пасмурное серое небо, усмехаясь. Одной рукой он нашарил в широких штанах зажигалку и почти пустую пачку сигарет — там лежала лишь одна штука. Выпуская дым вверх, юноша побрёл домой, уже не пуская слезы. Когда Осаму переступил порог квартиры и прислушался к звукам, он понял — матери дома нет. Впрочем, по отсутствующей на обувной полке паре чёрных женских туфель это тоже можно было узнать. Ну, слава богу, хоть надоедать никто не будет. Юноша кое-как добрел до своей комнаты, где развалился на холодных простынях с маленькими следами капель крови — пошла ночью из носа, а в стирку закинуть было лень. Он прикрыл глаза и через пару минут провалился в беспокойный сон, полный уже порядком стёршихся из памяти воспоминаний о событиях прошлого.

***

Дазай Осаму никогда не знал своего отца. Его мать в детстве постоянно заверяла сына, что они скоро встретятся, и мальчик сможет познакомиться с ним поближе. Но тем не менее ни в четыре года, когда ребенок впервые спросил, кто этот отец и где он, ни в последующие года долгожданного события так и не произошло. Конечно же, мать-одиночка всегда много работала, чтобы прокормить себя и своего ребёнка, поэтому при первой же возможности Осаму отдали в детский сад, а потом и в школу. Она почти никогда не присутствовала на различных выступлениях или праздниках, где другие дети обычно были со своими родителями. Сын видел женщину лишь рано утром и поздно вечером. Где-то ближе к тому моменту, когда Дазаю исполнилось десять, он перестал сильно нуждаться в присутствии матери в своей жизни. Вследствие этого их отношения как родителя и ребёнка сильно охладели и стали больше напоминать деловой контракт: один обеспечивает деньгами, а другой — старается максимально не вмешиваться в жизнь того человека. В общем-то, они практически игнорировали друг друга. У Осаму не было друзей — лишь редкие знакомые, с которыми он не поддерживал активное общение. В середине обучения в средней школе он стал вытягиваться в росте, носить серьги в ушах, ошиваться с местной «плохой компанией». В этой же шайке юношу сподвигли начать курить. Примерно тогда же Дазай впервые попробовал создать себе маску интересной личности: немного борзоватой, но при этом остроумной; дамского угодника и уверенного в себе красавца. Таким образом шатен и дожил до конца средней школы, на публику разыгрывая из себя шута и весьма позитивного человека. Ему так проще жилось, ведь появились хоть какие-то занятия в жизни, кроме сидения дома и многочасового рассматривания трещинок на потолке. Не приходилось больше уходить в топь размышлений о жизни и её невесёлом течении. В старшей школе в голове Осаму будто бы что-то щёлкнуло, отчего и думать он стал по-иному. Если так посмотреть… Что вообще хорошего произошло за пятнадцать лет, прошедших с момента появления юноши на свет? Отца — нет, матери — на практике тоже, ведь она всегда работает. Хорошие, настоящие друзей, которым он бы открыл душу? — да никогда. А приятные воспоминания? Очень малое количество. Фактически, у Дазая не было смысла жизни. На фоне этого осознания настроение юноши стало постоянно депрессивным, носить маски более не оставалось сил. Он решил попробовать резать себя. Люди же почему-то прибегают к такому способу подавления душевной боли. Действительно, селфхарм немного помог — теперь шатен немного больше думал о том, как болят порезы, нежели о бренности бытия. Ноющая боль в руках, которая рано или поздно уйдёт, отвлекала от зияющей дыры где-то в груди. В семнадцать, именно в тот период, когда шла пора контрольной подготовки к выпускным экзаменам, в его левом бедре появились боли и стали усиливаться с каждым днём. Потом появились и другие странные симптомы, на которые невозможно было не обратить внимание. Дазай поговорил со своей матерью, а та, безусловно, хоть и не являлась близким человеком сыну, всё же не хотела пренебрегать его здоровьем. Ему пришлось пройти рентген, который показал, что никаких травм кости нет, сделать кучу анализов и исследований, чтобы в конце концов оказаться перед надписью, висящей в больничном коридоре и гласящей «онкологическое отделение». Юноша встал на учёт к обычному онкогематологу Фукудзаве Юкичи — мужчине в возрасте тридцати лет. Он и поставил роковой диагноз — острый миелоидный лейкоз. В самый ненужный момент, когда ему нужно было ступать на новый этап жизни, удача отвернулась от него окончательно и бесповоротно, бросая на произвол судьбы.

***

— Дядя, а через сколько я умру, если не буду лечиться? — спросил юноша, качаясь из стороны в сторону на кушетке, где принял сидячее положение. — Меня зовут Фукудзава Юкичи, молодой человек. — Знаю. У вас и при входе в кабинет, и на бейджике написано. — Ну так обращайтесь соответствующе. Дазай вздохнул и улыбнулся. — Ответите на вопрос? — Трудно сказать. Можно прожить от пары месяцев до пары лет, — сначала врач долго и пристально смотрел в глаза пациенту, но после сдался. — А больно будет? — Достаточно. На поздних стадиях так вообще адские мучения. — Ой, фу-фу! Такого мне не надо! — Осаму надул губки и сморщил нос. — Если настолько всё плохо, я лучше всё-таки сам как-нибудь умру. Юкичи поднял брови без особого выражения удивления на лице. — Не хотите жить? — поинтересовался мужчина. — Обычно многие в этом отделении за жизнь только так цепляются. — Есть такое. Хотя Вы, наверное, давно всё поняли. Я видел то, как Вы смотрели на мои руки пару секунд назад. — Понял, — подтвердил врач, кивая для уверенности. — А почему жизнь не мила-то? — Имеются причины. — Какие? — Вы что, психолог? — Осаму с издёвкой усмехнулся. — Ну, азы этой дисциплины я освоил, пока учился в университете. Так что в какой-то степени… да. Юноша откровенно рассмеялся, но через время успокоился и взглянул в окно на тёмное небо — он пришёл на приём сразу после школы. И Дазай все же решил открыться «доброму дяде», рассказывая ему вкратце историю жизни и того, по каким причинам он дошёл до лезвий. Поведал и о детстве, и об отношениях с матерью, и обо всём остальном. Он останавливался и подбирал слова получше, а о чём-то и вовсе не хотел говорить. Но тем не менее Фукудзава просто внимательно слушал и не перебивал, и потому хотелось сказать больше, рассказать всё как есть. Через время шатен дошёл до самого неприятного момента. Впервые поведал другому человеку то, что являлось самой верхушкой айсберга тех мыслей, что его преследовали. Юноша смог поразмышлять о смысле жизни и высказать кое-какие собственные предубеждения, появившиеся за последний год. Он впервые нашёл себе достаточно приятного собеседника и слушателя. — Судя по Вашему рассказу, проблему даже с позиции моего жизненного опыта обычным советом не решить… — Фукудзава рефлекторно постучал кончиком ручки по столу, раздумывая. — Я могу предложить лишь попробовать начать лечение. Кто знает, может быть в процессе Вы поймете что-то для себя? И Осаму, не мешкая, согласился. Разве ему есть, что терять?

***

Что удивительно, юноша вполне послушно выполнял то, что ему говорил онколог. Принимал нужные препараты, отложил лезвия пылиться в ящике. Правда, всё ещё курил, но врачу об этом, по мнению Осаму, знать было и не обязательно. Они очень много разговаривали. Меньше в рамках болезни, больше в рамках бытовых дел и давнего прошлого. Дазай узнал о том, как Юкичи познакомился с одним своим хорошим другом — хирургом Мори Огаем, что работал в этой же больнице. Врач рассказывал много моментов из их лихих университетских будней с недосыпом и непреодолимым желанием ударить друг друга в некоторые моменты. Они даже стали обращаться друг к другу более неформально. В какой-то момент, после того, как в речи шатена окончательно прижилось «дядя», тот тоже начал говорить «ты» и «Дазай-кун». Лечение шло хорошо до рокового момента — сдачи экзаменов. Тогда была зима. Гораздо более холодная и снежная, чем в прошлом году. И Осаму нравилась такая погода, ведь снег в Японии — редкое зрелище. Он заходил в экзаменационные аудитории с хорошим настроением и полной уверенностью в успехе. Но провалился. Где-то недобрал приемлемый для поступления балл, где-то сдал вполне сносно, и всё же недостаточно хорошо. Его мать впервые в жизни обратила внимание на сына, отчитывая за неуспех так, будто больше всех вкладывала сил в подготовку ребёнка. И женщину совершенно не заботило то, что Дазай сидел на экзаменах ужасно уставший, с головокружением и чувством, будто его прямо сейчас стошнит на бланки перед собой из-за последствий химиотерапии. Таким образом дорога в престижный вуз для него оказалась однозначно закрытой. Поступать в государственный вместо частного смысла как такового и не было — всё равно с таким на работу вряд ли возьмут. Из-за всей этой ситуации, смешанной с плохим самочувствием и расшатанной психикой, юноша снова прибегнул к тому, чем обещал больше не заниматься. Он снова стал резать себя. И старался делать это в более незаметных местах, чтобы Фукудзава точно не увидел, но тот, сохраняющий бдительность всегда, без проблем раскусил пациента. — Ты опять взялся за лезвия? — спросил он, хмурясь. — Нет, вы что, дядь, я ж обещал. — У тебя кровь на предплечье проступила под тканью. Осаму посмотрел на упомянутое место и понял: да, чёрт, порезы открылись совсем не вовремя. Прямо через зелёную кофту с рукавами в три четверти стали проступать полосками черно-коричневые пятна. — Ладно, поймали с поличным, хах. — У тебя что-то случилось, Дазай-кун? — Да, произошло кое-что. Экзамены плохо сдал, вот и… ну, грустно совсем было, — юноша почесал затылок и неловко улыбнулся. Юкичи на это глубоко вдохнул и выдохнул через пару секунд, сохраняя молчание. — Так делать не стоит. — Может быть. — Не может быть, а точно, — врач принял более серьёзную позу на своём кресле. — Давай ты пообещаешь мне снова, что не будешь резать самого себя. Не выполнишь — откажусь и сниму с учёта. Пойдёшь лечиться в другую больницу. — Ай, дядя, это жестоко! — Зато действенно. Осаму недовольно простонал, откинувшись назад на всё той же кушетке. — Тогда вы тоже пообещайте мне что-то. — Ладно. Например? — Будьте моим лечащим врачом и не отказывайтесь от меня. А если не сдержите слово, то и я не сдержу своё. — Это уже не обещания друг другу, а взаимовыгодная сделка. — Допустим, что так. — Ох, ладно, бог с тобой. Я согласен, — Юкичи махнул рукой и переключил внимание на диковинку, что недавно поставили у него в кабинете, называемую «компьютер». Удивительная вещь, конечно, но бумажные медицинские карточки казались более привычными. Дазай продолжал терапию, проходил курсы химии и, в конце-концов, смог дойти до того момента, когда Фукудзава Юкичи сказал ему: — У тебя ремиссия, поздравляю. И юноша стал восстанавливать привычную жизнь из руин оставшегося.

***

Когда он проснулся, солнце уже зашло за горизонт. Глаза ужасно слипались, а левый бок, на котором шатен лежал, затёк от отсутствия смены положения, но всё же Осаму смог преодолеть в себе желание остаться так до следующего утра и поднялся с кровати. Матери всё ещё не было дома. Как и всегда. Удивительно, что она вообще перешла из состояния постоянного игнорирования в состояние «обрати на меня внимание». Кажется, её впервые за столько лет стали смущать холодные отношения с сыном, и женщина всё пыталась показаться хорошей и любящей матерью. Доказать эту самую любовь самой себе, заодно получив подтверждение в ответных действиях ребёнка. Ну, пока у неё не особо получалось. Осаму взглянул на время — девять часов двадцать минут. Проспал столько времени! Интересно, однако. Шатен вспомнил о недавних плохих новостях, но не нашёл в себе сил плакать, как утром. В принципе, к нему уже пришло смирение, хоть и неполное. Всё ещё хотелось удариться обо что-нибудь, да хорошенько, чтобы умереть. Дазай немного посидел в размышлениях, потом встал и похлопал себя по щекам, выходя в прихожую и включая свет. Он нашёл ключи от квартиры на тумбочке у входа, после чего молниеносно вылетел из квартиры, отправляясь прогуляться по ночному городу.