Stickers

— И что с вами? Хосок присасывается к трубочке айс-американо, громко булькая на всю зону отдыха. Перед ним три омеги. Все с кислыми минами. На улице Рождественская метель, вокруг коллеги все как на подбор из глупой праздничной серии "Офиса" в дурацких свитерах, сам Хосок в красном колпаке с бубенчиком на конце — только радуйся. — С отчётами у нас всё хорошо, все вроде здоровые... Ну, кроме твоей руки. Личный фронт? Потери? Жертвы? Доложить обстановку! Дахён дует губы, прижимает к щеке остывшую чашку кофе и поднимает глаза на Зама. Вздыхает тяжело, но всё-таки начинает говорить: — Как сделать так, чтобы альфа заметил мою симпатию? Но чтобы ещё и не испугался. И не убежал. А то я... я слишком активная, боюсь, что стар... кхм, что альфа неправильно меня поймёт. Ну, вдруг подумает, что я доступная и так далее... Обычно же альфы нас добиваются. Но он... он такой хороший. Даже не шелохнётся в мою сторону. Хосок выпускает трубочку изо рта, упирает взгляд в потолок. — Ну... Знаешь, если я всё правильно понимаю, то тебе стоить сегодня сходить в церковь. Дахён поднимает бровь. — Чего? — Вечером. На Рождественскую службу. — Зачем? Грехи замаливать? Хосок смеётся, кусает трубочку, подмигивает омеге. — Песенки послушать. Насладится запахами ладана и ёлки... Посидеть рядышком. Попробовать взять Сокджина за руку. Дахён распахивает глаза и моментально краснеет. — Что ты такое..! Хосок-щи! — Да ладно тебе, не кричи, всё же и так понятно. Не Субина ведь ты хочешь к ручкам прибрать. Тем более, что тот на нашего стажёра заглядывается. Чонгуковы брови медленно ползут вверх, а ладонь крепко цепляется за худое бедро Юнги. — Старший менеджер? Ты влюблена в Сокджин-хёна? Дахён? — переходит на кричащий шёпот.— Серьёзно что-ли?! А, Хосок-щи? Я же всё правильно понял? Хосок снова красноречиво булькает кофе, а Дахён вскидывает подбородок вверх. Щёки выдают волнение, но омега храбрится: — Да! Влюблена! И не стыжусь своих чувств! Зам директора ставит пустой стакан на кухонную тумбу и негромко хлопает в ладоши. — Вот этими же ногами иди и поставь старшего менеджера перед фактом, что сегодня он идёт на службу не один, и сцену рождения Христа вы будете наблюдать взявшись за ручки. И расскажи нам потом, там реально всё непорочно случилось, или всё-таки есть пикантное предисловие? Дахён громко стучит керамическим дном стакана рядом с пустым пластиковым, набирает полные лёгкие воздуха, оглядывает омег и начальника, одной рукой поправляет волосы и молча выходит из комнаты отдыха широкими уверенными шагами. Чонгук изумлённо глазами провожает, а затем шепчет: — Теперь либо на свадебке гулять, либо пить от горя... Юнги включается тихим голосом: — Да ладно, мне кажется, они друг другу подходят. Надеюсь, что всё получится. Хосок звенит колокольчиком на колпаке: — Согласен. Нашему божьему одуванчику только такую, как менеджер Ким и нужно, — альфа присаживается на ещё теплое место ушедшей.— Ну а ты? — толкает легонько плечом Юнги. — Ты как? Юнги на лицо лепит улыбку. Коротенькую, совсем не задевающую глаза. — Всё так-же. Ничего не меняется. — Может, я чем-то могу помочь? — Ничем, Хосок-щи. Я бы и рад попросить помощи, но сейчас... Ну, не поможет мне никто кроме меня. — Не вешай нос, миленький, — Чонгук притирается чёрной макушкой к мягкой щеке.— Сейчас всё в горочку пойдёт, сам знаешь. Главные выборы ты сделал. Правильные. Юнги кивает, втягивая носом, совсем не зимний, аромат зелёной травы с чужих пушистых волос, успокаивается на мгновение. Рядом Хосок гладит большой ладонью лопатки. Потом вздрагивает всем телом, омеги рефлекторно поворачивают голову на звук колокольчика. Альфа устремляет взгляд на телефон, что достал из кармана. —Мамуля... в городе. На лице зам директора в момент появляется паника — Хосок-щи? Что такое? Чонгук шепотом, стараясь не спугнуть и так шуганного начальника, заглядывает в глаза. — Мамуля в городе. А я... А я один. До сих пор. — В чём проблема?— Юнги заглядывает в глаза. — Омеги у меня нет. В Рождество. Хосок вскакивает с места, оглядывает двух сидящих парней, что-то прикидывает в голове. Потом вскидывает руки, выдыхает и будто смиряется со своей участью. — Нет, не пойдёт! Ну не буду же я!... Взрослый мужик, в конце концов! Но мамуля... Ах, была не была! И вот, уже второй человек вылетает из этой двери семимильными шагами и с абсолютной уверенностью на лице. Омеги смотрят друг на друга удивлённо, так толком ничего не поняв, молчат многозначительно. Юнги отхлёбывает холодный кофе; Чонгук шмыгает носом. — А ты? Хочешь чем-нибудь поделиться? Секретарь жмёт плечами. Вроде и хочется. Вроде и надо. Может, так станет легче. Но как-то... Ситуация то не простая. — Всё сложно... — С адвокатом? — Да и с ним в том числе... Нет, он хорошенький , правда, очень мне нравится, но есть одно но... — М? — Да я не знаю даже как сказать. — Попробуй. Может, станет понятнее и легче со всем разобраться. Знаешь, как говорят: формулировка проблемы это уже половина успеха в её решении. Чонгук откидывается на спинку диванчика, взгляд тонет в высоких белённых потолках, цепляется за островки-датчики и длинные трубы-лампочки. — Мне просто одновременно нравятся два человека. По-разному нравятся. И я понимаю, что нужно выбирать... Пытаюсь, на самом деле. Мне говорить даже стыдно, Божечки, — Юнги кладёт руку на, обтянутое коричневыми брюками в крупную клетку, бедро. — Не знаю, что делать. — Не должно быть стыдно за твои чувства. Вспомни слова Дахён. Нам бы у неё поучиться... Просто разберись внутри себя. Кто знает, может ты особенный настолько, что в тебе любви хватает не только на одного. У Чонгука из груди вылетает нервный смешок. — Но не тяни. Можешь сделать больно не только себе, но и симпатичным тебе людям. Попробуй сначала сам с собой договориться... А потом и с ними. Пауза повисает в помещении. Юнги встаёт с дивана, тихо ополаскивает в раковине кружку: сначала свою, потом оставленную девушкой, вытирает руки полотенцем и мягко направляется к выходу. — А адвокат Ким вроде милый. Мне он нравится. Чонгук улыбается: — Знал бы ты, что тебе и второй... тоже нравится. Но Юнги уже скрывается за дверью и ничего не слышит. Чонгук тонет в белом потолке. Или в своих мыслях.

***

Зелёные растения в горшочках, то тут, то там разбросанные по кабинету Директора и за его пределами, обычно были ответственностью уборщиц. Но Чонгук время от времени засовывал аккуратные пальцы с короткими ногтями в горшки: если земля слишком сухая, а цветок уже и на вид жухлый — брался за милую розовую лейку из пластика сам. В офисе Секретаря с этой лейкой видели не часто, но если приходилось, все покладисто предоставляли доступ к зелени возле и на столах. Какой бы важной не была задача в компьютере, легче было встать и пропустить к столу Чонгука, чтобы Секретарь сделал всё быстро и вернулся восвояси. Чонгук мог подождать, но делал он это прямо за спиной, буквально дыша в затылок. Бывало, что Чонгук напевал себе что-то под нос, или вообще разговаривал с горшечными жителями. Все в офисе к этому привыкли. Сначала к нему относились с подозрением. Присматривались, замолкали, когда Чон заходил в комнату отдыха или туалет. Потом начали прощупывать. Пытались прогнуть. По-своему, конечно, без грубостей. Чонгук знал, что такое происходит во всех людских коллективах. Было интересно, насколько далеко могут зайти коллеги. Но уже через две недели все успокоились. Чонгук перестал чувствовать себя неподходящим пазлом. Он вписался. В основном, конечно, благодаря самому Директору. Тому, с каким уважением и признательностью относился к нему Намджун. Все видели, что Чонгук здесь не просто болванчик за столом у директорской двери. Из-за Намджуна быстро наладились контакты с Хосоком и Сокджином. Юнги подтянулся позже — они присматривались друг к другу, наверное, чуть дольше остальных. Чонгука к менеджеру Мину тянуло. Про него не ходило ни одной грязной сплетни в офисе, он был очень простым и всегда вежливым. Скромно улыбался на постоянную похвалу. Стоит заметить, похвалу заслуженную. После всех этих... событий, что произошли с менеджером, Чонгук понял, что хочет помогать. Просто быть рядом и если что, толкать в спину, чтобы менеджер ни в коем случае не останавливался. Омежья ли это солидарность, судьба, дружеская симпатия — Чонгуку откровенно не важно. Имеет значение лишь то, что с Юнги оказалось неожиданно хорошо. Чонгук не чувствовал себя обременённым даже тем, что поселил чужого человека рядом. Юнги оказался очень приятным сожителем. Чистоплотным, аккуратным, во всех смыслах этого слова. И с золотыми руками. Юнги готовил так, что голова улетала в стратосферу, а вкусовые сосочки взрывались фейерверками. Чонгук никогда так не мог. Он даже немного завидовал, а когда было время — подглядывал. Не лез под руку, просто наблюдал со стороны и пытался запомнить порядок действий. Юнги почти всегда готовил для них завтрак, потому что Чонгук проводил свою утреннюю рутину намного медленнее менеджера. Юнги сам по себе был собранней, что-ли. Как-то расторопнее. Чонгук позволял себе расхлябанность. Мог везде. Кроме работы. В офисе и рядом с Директором включалась будто совсем другая сущность. Чонгук иногда шутил, что у него отдельно работают два полушария. Одно трудится пока он на работе, другое наоборот. Он смотрел на то, как Юнги сам себя вытаскивает из болота, в которое его загнали другие люди, и искренне восхищался. Они почти не говорили с ним насчёт всей ситуации, но Чонгук видел, как омеге тяжело, и постоянно был рядом. Омега подумал, что в любом случае остался бы на его стороне. Возможно, это действительно судьба. Юнги стал для него важен. Чонгук прислушивается к важным людям. Так и сейчас. Смотрит на высокий глянцевый замиокулькас в большом горшке, гипнотизируется тихим звуком тонкой водяной струйки стремящейся из узкого носика розовой лейки, и думает. Думает над словами Юнги. Может, он и правда особенный. Может, в нём и правда хватит любви на двоих. Или он просто незрелый мальчишка, которого не научили выбирать. Ведь действительно: в детстве мама не заставляла выбирать между двумя красивыми заколками — Чонгук мог нацепить на свои чёрные волосы сразу всё из шкатулочки. В магазине отец брал все шоколадки, которые Чонгук хотел. В ресторанах Чонгук мог пробовать еду из всех тарелок семьи... Чоны не бедствовали. Чонгук никогда не задумывался о том, что в доме может не оказаться еды, или что на осень нужно было выбрать — ботинки или кроссовки. У него всегда было несколько пар и того и того. И сейчас... сейчас Чонгук не хотел выбирать. И корил себя за это. Как бы он ни хотел быть похожим на Дахён, как бы он ни хотел ударить себя в грудь и гордо взять двух человек за руки — это было невозможно. Это было бесчеловечно по отношению к этим самым людям. Какова вероятность того, что они вообще знакомы? Хотя нет, вероятность есть, конечно, они же работают в больнице. Оба, кстати, в одной и той-же. Но какова вероятность того, что во-первых, они влюблены в Чонгука? Оба. И какова вероятность того, что они понравятся ещё и друг другу? Сколько процентов? Есть хоть одна цифра после нуля и запятой? Тэхён к Чонгуку испытывает симпатию. Это точно, Чонгук уверен в этом. Он чувствует это кончиками пальцев, когда берёт альфу под локоть, или когда ловит его взгляды на себе, пока играет с Ёнтаном. Чимин... с ним сложнее. Они омеги. Оба. Уже из ряда вон выходящее. Чимин непонятный, мягкий и тёплый даже на взгляд, не на ощупь. К Чимину примагничивает чем-то необъяснимым. Его хочется обнять и беречь. Хочется узнать, какое мороженое он любит и что ему нравится делать вечерами. Для Чимина хочется научиться готовить. С ним хочется валяться под пледом и оставлять на бархатной коже невесомые поцелуи. Хочется снова почувствовать под руками упругость мышц, наполнить лёгкие ландышем... и мёдом. Хочется. Хочется ощущать на своём теле сразу две пары рук: сухие, большие и горячие, с длинными пальцами; и миниатюрные, мягкие, от постоянного использования крема из-за медицинских перчаток, с короткими милыми мизинцами, и квадратными срезанными под корень ноготками. Хочется чувствовать прикосновения, хочется слышать голоса и покрываться мурашками от вздохов — таких разных... Чонгук хочет слишком многого. Замиокулькас тонет и булькает, а Чонгук прикрывает веки и давит на глазные яблоки. В голове слишком много мыслей. Нужно работать.

***

Солнце прячется быстро — декабрь даёт знать о себе вот таким странным, тёмным образом. Рабочая обстановка совсем не рабочая. Все в предвкушении праздника. Кто-то собирается на дружеские посиделки с соджу, кого-то дома ждут супруги и вкусный ужин, кто-то должен отвезти детям подарки. У Юнги планов нет. Он, чтобы не выделяться, тоже напялил сегодня с утра на себя ободок с оленьими рогами, который здорово подошёл к его мягкому коричневому кардигану. И улыбку. Напялил. Где-то к трём работа практически останавливается. Директор с утра объявил короткий день. Кто-то включает музыку и офис заполняется всем знакомыми старыми хитами. Шумные разговоры и смех звучат то тут, то там. Юнги ещё за компютером. Тихо шепчет звучащую песню под нос и ритмично стучит тонкими пальцами по клавиатуре. Всё время думалось, что это просто какая-то романтичная праздничная композиция. Сейчас, когда Юнги понимает английский и задумывается над словами намного больше, чем когда-либо, смысл песни переворачивается с ног на голову. От этого губы складываются в грустную ухмылку. Слова вылетают чуть громче сами по себе, пропадают в гомоне коллег:

— It can happen to anyone of us, Anyone you think of Anyone can fall Anyone can hurt Someone they love Hearts will break Cause i made a stupid mistake...

Гарет Гейтс продолжает петь свою легендарную песню, а Юнги теперь шевелит одними губами, повторяя такие простые и правдивые слова. Да. Это может случится с каждым. Вообще с любым человеком. Кто-то живет всю жизнь не зная о таких "глупых ошибках". Кто-то напротив, знает и мирится с этим. Юнги такой не один. Не первый и не последний омега, которому изменили. Это просто... Как бы пафосно не звучало: это просто жизнь. Такое бывает. Жизнь нужно проживать. События проживать. Принимать, пережёвывать внутри, перерабатывать, оставлять только нужное, а от мусора избавляться. Юнги глаза переводит на совершенно волшебный снегопад за окном. Пальцы замирают над клавиатурой. Удивительно, что в такой светлый праздник в голову приходят такие же светлые мысли. Чудо Рождества? Сокджин точно скажет, что да. Пусть так. Он, Мин Юнги, сидит сейчас в заполненном людьми офисе, которые пытаются, как и все — жить. Он точно знает, что у каждого здесь есть проблемы. Кого-то предали. У кого-то болеют близкие люди. Кто-то тащит на себе всю семью. Кто-то по уши в долгах. Он, Мин Юнги, не особенный. Все люди одинаковые. И в этом их прелесть. Как бы не было сложно, все люди пытаются жить жизнь. И веселиться. Вот Ёнджун пытается петь в карамельную бело-красную палочку с подачи Сухо и Дахён. Краснеет, но выговаривает сложные английские слова и тянет красивые ноты. Субин в другом конце офиса с него взгляда не отводит. Жуёт губы и поправляет чёрные волосы. Грусть растворяется в воздухе и исчезает с лица Юнги. Жизнь. У всех такая разная... и такая одинаковая одновременно. Хосок у кулера о чём-то активно разговаривает с Йерим, а девушка круглыми сверкающими глазами будто всей душой внимает, а потом кивает. Неуверенно и заторможенно, но кивает. И Хосок в порыве приобнимает её за худые плечи. А Йери краснеет, но укладывает ладошки на чужие широкие лопатки. Сокджин вместе с Чонгуком и дымящимся кофе в руках о чём-то тихо переговариваются у кухни. Наверное, по работе, потому что у Секретаря какие-то документы, в которые Сокджин тычет пальцем. Жизнь. Вот менеджеры Ча и Дан хвалятся фотографиями подарков, которые купили дочерям. У одной дочка подросток, перешла в старшую школу, у другой совсем малютка в детском саду. Вот Сухо звонит невесте, обещает приехать пораньше и улыбается в трубку. Все люди. С разными судьбами, с разными проблемами, радостями и тяготами. И все пытаются жить. Юнги лишь один из. И от этого легче на душе. Все живут, и он будет. И всё будет нормально. Нужно просто пройти этот этап. Временные трудности.

***

Nothing Gonna Change My Love For You — George Benson

К четырём офис пустеет. Народ расходится, коллеги желают друг другу приятного вечера. Шум затихает, и музыка берёт свои полные права. Юнги провожает уходящих улыбками, а сам всё ещё сидит за монитором. У него не горят отчёты, нет срочных дел... Но и других дел тоже нет. Некуда спешить, поэтому менеджер остаётся на своём месте. Чонгук с улыбкой сообщает, что дома вечером не появится, и наказывает долго не сидеть. Ёнджун собирается последним, хрустя цветной карамелью, и просит выключить музыку перед уходом. Цифры на мониторе выстраиваются в складные ряды, но взгляд всё чаще соскакивает с открытого на экране документа на снежное окно. Хлопья не перестают кружиться, в какой-то момент снежинки, собирающиеся в кучки, начинают танцевать под музыку, звучащую в тишине пустых офисных стен. Украшенная ель отражается блестящими игрушками и тёплыми жёлтыми огнями в тёмном стекле. Юнги любуется незамысловатыми пируэтами холодной природы и сдаётся: не делает больше вид, что в компьютере что-то важное. Кажется, сейчас самое важное творится за рамками экрана. Юнги засматривается. Не замечает, как Директор абсолютно тихо подходит к его столу и, не смея отвлекать от созерцания, довольствуется тем же. Находя красоту совсем не за окном, а прямо перед собой. В тёплом кардигане цвета кофейных зёрен, и с милейшими оленьими рожками на растрёпанной белой макушке. Со сложенными поверх клавиатуры молочными ладонями; тонкой шеей, запах которой до сих пор фантомно преследует Намджуна; небольшими ушами, украшенными сегодня простыми серебрянными колечками. Намджун пользуется моментом, впитывает в себя образ, старается вобрать как можно больше деталей. Хочется обнять. Хочется дотронуться. Снова почувствовать под пальцами пух тонких волос, бархат нежной кожи. Почувствовать тепло и биение живого сердца, убедиться, что перед глазами не мираж. Ладонь тихо взлетает вверх и замирает в миллиметре от чужих волос. Намджун сам себя останавливает. Кусает нижнюю губу и сжимает жаждущие пальцы в кулак. Поднимает глаза на окно, так привлёкшее внимание омеги. И взгляды их встречаются в отражении. Юнги видел. Он смотрит, не отрываясь, с абсолютным умиротворением на лице. Намджун опускает руку, несколько раз разжимает пальцы и обтирает ладонь о ткань брюк на бедре. Горит. Юнги тихо встаёт из-за стола и толкает кресло подальше, куда-то между рабочих мест. Намджун молчит, следя за действиями омеги. Менеджер разворачивается к Директору и абсолютно спокойно, не задыхаясь от волнения или страха, обе руки кладёт на широкую горячую грудь. Чувствует бешенное сердце, словно подстраивает свой пульс под альфу. Давление у обоих поднимается, стоит лишь вдохнуть в лёгкие запахи. Феромоны, не специально выпущенные в воздух, оседают на языке полупрозрачным вкусом. Юнги находит чужую руку своей, ошпаривает прикосновениями: кожа к коже, поднимает намджунову ладонь и сам кладёт на свои волосы. Ластится котёнком к большой сухой ладони, прикрывает дрожащие ресницы. Намджун почти не дышит. По телу разливается кипяток прямо с кончиков пальцев. Дорвался. Получил то, о чём думал сегодня весь день. Нет, не день. Он всё время теперь думает лишь о том, как желает его тело быть рядом с Юнги. Как желает его душа быть рядом с Юнги. Как желает его сердце биться в ритм с маленьким сердцем Юнги. — Я сегодня понял кое-что кошмарно важное, Намджун. Глаза так и не открывает, даёт время насладиться мгновениями. Пальцы поглаживают кожу головы, зарываются в обезвоженные волосы. Директор шепчет, словно боится спугнуть: — Что? Юнги тоже переходит на шёпот: — Что всё будет хорошо. Юнги улыбается. Так, что вокруг закрытых глаз собираются мелкие морщинки, а ноздри забавно поднимаются чуть вверх. Искренне. Без капли грусти и приворства. Губы обнажают небольшие зубы и розовые дёсны. Намджун завораживается. Внутри словно тысяча маленьких новогодних хлопушек взрываются цветными конфетти. Перед глазами плывут боке, то-ли от самой ели, то-ли от её отражения в окне, то-ли от влажных бисеринок в омежьих глазах. Намджун двумя руками обхватывает светлое лицо и прижимается горячими губами ко лбу. Плюшевые рожки падают на пол. От души словно отцепили одну большую многокилограммовую гирю. Стало легче. Проще. Юнги сказал, что всё будет хорошо. Он это понял сам. Значит это точно, это самая достоверная информация в мире. У Намджуна нет и толики сомнения, что всё именно так и будет. Хорошо. Юнги смеётся, принимая сухие горячие поцелуи в лоб, пускает по щекам солёные тоненькие дорожки слёз, неожиданно сорвавшихся с ресниц. Накрывает своими небольшими ладонями, большие: альфы, на своих щеках. Вцепляется ноготками, прижимает крепче к себе. Намджун отрывается и оглядывает любовно лицо. Слёзы сверкают на порозовевшей коже, но совсем не заставляют грустить. Нутром чувствует, что со слезами выходит всё. Жуть, но омеге и правда становится лучше. Ведь всё будет хорошо. Юнги прижимается к большому телу, обвивает руками широкие рёбра, вдавливая пальцы в мягкий пуловер. Намджун обнимает в ответ, зарывается носом в ароматные волосы, прижимается щекой. Музыка подхватывает их и движет в такт. Они мягко и плавно кружатся, словно снежинки за окном. Соединяются с праздником, искрящимся в воздухе. Прилипают друг к другу, дыша запахами. — Я хочу рассказать тебе всё. Хочу, чтобы ты всё понял тоже. Хочу, чтобы мы были открыты друг другу. Намджун клюёт губами в макушку и кивает, каждому слову внимая. Танцует с самым важным Рождественским подарком в этом году. — А ещё я хочу есть. Намджун смеётся глухо, еще сильнее сжимая в руках хрупкое омежье тело. — Хочешь в ресторан? — Нет... Хочу к тебе домой. — У меня нет ёлки. — Давай заберём эту,— еле заметно кивает в сторону украшенной ели. — Всё, как ты захочешь. Всё сделаю. Юнги вжимается носом в крепкую душистую шею, собирая крупицы феромона, насыщается. Не может перестать улыбаться. Так легко. Так радостно делать то... что просто хочется. — Я боюсь того, что не смогу себя контролировать вовсе. Я будто отпустил всё сейчас. Чувствую себя совсем расслабленным. Это странно. — Рядом со мной нечего бояться. Доверься мне, пожалуйста, Юнги. Омега отвечает горячей тишиной прямо в шею, там, где железа. Мягкими губами накрывает пульсирующую венку, целует в самое сокровенное место, запечатывая собственную веру.

***

Домой едут под звук колыхающихся ёлочных игрушек на заднем сидении. Они стащили дерево из офиса. Молчат. Комфортно, совсем не напрягаясь. Зная, что впереди тихий вечер и открытый разговор, который расставит все точки. После которого всё будет хорошо. В магазине Юнги покупает курицу и кучу разных готовых панчанов, прекрасно помня "богатый" ассортимент еды в директорской квартире. Тёмные апартаменты встречают теплом и тишиной. Снег с ботинок сразу начинает расползаться мокрыми лужицами. Юнги, не стесняясь, проходит в кухню. Намджун, словно зачарованный, бредёт следом, неся в руках продукты. — Я хочу приготовить что-то согревающее. Ты не против? — Можешь чувствовать себя хозяином здесь. Юнги сглатывает, заглядывая мужчине в глаза. Кивает. Намджун помогает с продуктами, показывает, за какими дверками стоят кастрюли и всевозможная утварь. Потом разбирается с ёлкой, устанавливая ту в гостиной, и садится за барную стойку, подтягивая к себе парующий зелёный чай. Юнги повязывает на талии большой серый фартук и принимается промывать рис. Намджун следит за каждым движением. — Мама почему-то всегда учила меня мыть рис так, в семи водах. Никогда не видел, чтобы кто-то делал так-же. Обычно все под проточной просто... А я как-то привык. Юнги набирает в кастрюлю с рисом воды, хорошенько перемешивает крупу и перебирает между пальцами так, что вода белеет. Выливает и всё сначала, постоянно выключая и включая воду, упорно вымывая рисинку за рисинкой. На седьмое повторение вода остаётся кристально чистой. Намджун улыбается. — Моя мама... моя мама тоже так делала. Внутри разливается такое тепло, что окатывает мгновенно с кончиков пальцев на ногах и по самую макушку. Заливает совершенно непонятным, забытым чувством такого всепоглощающего уюта и любви, что глаза непроизвольно влажнеют. Намджун не отводит взгляда от ловких мокрых рук и сжимает в подрагивающих пальцах горячую чашку. Юнги устанавливает ёмкость в рисоварку и задаёт программу, переключаясь на курицу. На лице играет лёгкая улыбка, внутри до безумия спокойно. Ни тревог, ни страхов. Ему приятно быть здесь. Чувствовать тяжёлый взгляд на себе, вдыхать густой феромон, которым пропитан каждый сантиметр пространства. Омега нарезает овощи, Намджун аккуратно заправляет чужую мешающую чёлку за ушко. — Я говорил, что хочу всё тебе рассказать. Можно? — Да. — Хорошо... — выдерживает паузу, собираясь с мыслями. Думает, с чего начать и как донести всё понятнее. — Мне было тяжело. Сначала беременность. Уже тогда я начал понимать, что что-то не так. Потом выкидыш, больница, Хёнджон... столько всего. Всё кучей, разом навалилось. Намджун кивает, всматриваясь в милое лицо. — И с этим ещё и ты. Как-то незаметно появился в моей голове и остался. Я не понимал, за что браться, что разгребать первым. Понимал только, что по уши застрял, а как выплывать... Ни у кого же не спросишь ещё. Ужасно. Юнги кладёт нож, опирается о каменную столешницу. Намджун тенет обе руки к омеге, накрывает чужие влажные ладони. Смотрят друг другу в глаза. — Я видел, как ты смотришь на меня. Смотрел на тебя так же. Украдкой. Пытался перестать, правда, но у меня ничего не получилось. Я просто думал... Что нельзя. Не время, не место. Будто я не достоин. Будто у меня не та ситуация, чтобы... — шепчет еле слышно, — чтобы влюбляться. Намджун собирает брови у переносицы и пальцами сжимает дрожащие руки. Зрачки растворяются в таких же напротив, мир вокруг плывёт. — Я не понимал, какое я имею право... В таком состоянии. Я чувствовал себя аморально. Потерял ребёнка, развожусь, у меня элементарно нет крыши над головой, а мысли только лишь о том, как мне хочется до тебя дотронуться. Я разбит. Намджун, мне так больно. Так страшно, что я не смогу ответить тебе взаимностью в полной мере. Так страшно, что не хватит ресурсов для того, чтобы... любить. Биение двух сердец находят общий ритм. Феромоны смешиваются, бьют по вискам. — Я решил, что должен сначала утрясти всё. Убрать все проблемы, чтобы быть уверенным в том, что смогу дать то, чего ты заслуживаешь. Что смогу отблагодарить тебя за всё, что ты сделал для меня, — голос дрожит. — Но я даже этого... не смог. Не выдержал. Я не вывожу, Намджун. Столько проблем, столько дел, с которыми я должен разобраться, но голова забита лишь тем, как хочется вдыхать твой феромон. Меня разрывает от воспоминаний нашей ночи. Я не могу нормально спать: словно сумасшедший ищу во сне твои руки. Не знаю, что делать со всем этим. Хотел сам во всём разобраться, я хотел быть для тебя лёгким и приятным, а сейчас будто всучил тебе мешок с камнями... Мне должно быть стыдно, но я чувствую себя так умиротворённо от этого. Я эгоист. Юнги замолкает. Ждёт реакции, пытается найти что-то в чужих блестящих глазах. И Намджун обволакивает. Тихим, глубоким голосом словно обнимает со всех сторон. — Одно лишь то, что ты находишься где-то в радиусе ста метров от меня, заставляет моё сердце трепетать. Я не хочу тебя идеального в каком-то мифическом плане. Ты и так лёгкий и приятный. И даже если бы ты был мешком с камнями... Я бы подумал, что это конфеты, — серьезное лицо Юнги озаряет мимолётная улыбка. — На тебя навалилось слишком многое. Ты не обязан тащить всё на себе. Юнги, у тебя есть я, понимаешь? Я хочу помогать. Хочу видеть, как ты улыбаешься. Хочу знать, что тебе становится легче. Мне радостно лишь от твоего присутствия, а ты беспокоишься о том, что мне чего-то не хватит... Юнги, давай сейчас мы подумаем о тебе? Не обо мне, не о людях вокруг, не о ком-либо еще. О тебе. Давай будем делать так, чтобы тебе было хорошо. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. И если сейчас ты чувствуешь себя спокойно от того, что высказался, что поехал сюда со мной и что мы с тобой украли ёлку... Значит, мы всё сделали правильно. Ты всё делаешь правильно. Позволь себе побыть спокойным. Расслабься. Доверься мне. Они переплетают пальцы, Намджун подтягивает омежьи руки к своему лицу. Одаривает поцелуями. Аккуратными, тихими и нежными. Юнги отпускает поводья окончательно. Доверился. *** Настроение парит снежинкой где-то на уровне голубого холодного диска луны в тёмном небе. Чонгук проходит ароматным бальзамом по губам, причмокивая и ощущая горьковатый вкус алоэ. Смотрит в зеркало, задумываясь на секунду. После хватает со столика бумажную салфетку и начинает яростно стирать с раскрасневшихся губ гигиеническую помаду. Краснеет ушами. Тэхён выходит из машины, как только видит спускающегося по ступенькам, завёрнутого будто в сто слоёв шарфа, милого омегу. Улыбка сама лезет на лицо. Осторожный, растопыривший пальчики на одной руке, в попытках удержать равновесие на предательски скользком и влажном снеге. Другой рукой схватившийся за поблёскивающие фольгированными нитками ручки длинного и узкого подарочного пакета с вином. Альфа широкими шагами оказывается рядом, подаёт тёплую большую ладонь. Чонгук кивает благодарно и пальцами вцепляется до боли. Тэхёна это только забавляет. Погода по-рождественски заметает серебрянной ватой всё вокруг, Тэхён второпях раскрывает дверь машины и помогает омеге забраться внуть. — Привет? Чонгук морщит нос и прячет улыбку в шарфе, кивает, сверкает чёрными глазами: — Да, привет. Альфа перегибается через парня, захватывая пальцами бляшку ремня безопасности. Медлит. Лица их находятся в считаных сантиметрах друг от друга. Чонгук чувствует согревающее дыхание на своих покусанных морозом щеках. Краснеет то ли от тепла, то ли... Тэхён отпускает ремень, перекладывая руку на сиденье под омегой. Смотрит в сияющие глаза на нежном лице. Чонгук выпутывается из шарфа, хмыкает оттаивающим носом. Тянет губы в смущении. Прикрывает чёрные ресницы и жмётся губами к прохладному большому носу альфы. Целует прямо в очаровательную родинку, что приметил ещё при первой встрече. По душе сразу льётся водопадами тепло. Альфа пропускает удар в груди, дыхание обрывается. И как только небольшие упругие губки отрываются от его лица, лёгкие снова раскрываются. Словно попкорн взрываются ярким сочным зелёным запахом. И в голове картинки лета, на языке ностальгический вкус травяного сока. Трясёт изнутри. — Я скучал, Чонгук-щи. И губами в щёки. Припадает, все своё существо направляет в губы, чувствует лишь мягкость кожи и невесомый пушок. Чонгук под ласками хихикает, обнажает крупные зубки, принимает с удовольствием. Греется. Болтают обо всём на свете. Чонгук без стеснений держит руку на твёрдом бедре своего водителя. Жестикулирует и не контролирует громкость голоса, иногда подпевая включенному радио. Больница тонет где-то в непроглядной глубине неба, когда машина въезжает на парковку. — Мне лишь нужно забрать кое-какие бумаги, мы успеем. — Да я не переживаю. — Посидишь в машине? Чонгук прижимает к себе цветастый пакет. — Нет, я поднимусь с тобой. Может увижусь с Чимин-и. — Чимин-и? — Мгм. Пак Чимин. Медбрат здесь, в гинекологии. — Понял, — альфа сглатывает, пристраиваясь на парковке. Чонгук не следит за дорогой, упирая взгляд в широкую спину перед собой. Лестницы сменяют коридоры, кое-где приглушенные ночные лампы отражаются в праздничных украшениях. На затылке волосы время от времени встают дыбом от фантомного ощущения тонкого аромата нежных цветов, хотя нос забит густым мёдом. Осознание того, что Чимин где-то рядом, прямо в этом здании, заставляет плечи покрываться мурашками. Неловкость вылезает из-под кожи иголками. Чонгука разрывает от непонятных чувств: стыдно ли ему? Хочется ли увидеть Чимина до чесотки? Хочется ли обнимать Чимина на глазах у Тэхёна? Тумблер в голове щёлкает, когда до Чонгука доходит, что запах не фантомный. Что ландышем пахнет физически. Как пойманное фарами автомобиля в ночи животное, Чонгук распахивает глаза, судорожно оглядываясь вокруг. Где? Тэхён спокойно проходит за пустую стойку регистрации в пат гинекологии, начиная пальцами перебирать бумажные папки. Чонгук закусывает губу, поглядывая на щель между косяком и дверью в сестринскую за спиной альфы. Туда тянет. Оттуда пахнет. Чонгук сжимает пальцы на верёвках-ручках пакета. Ищет опору в холодном пластике медицинской стойки, мелкими шагами заходит за Тэхёна. Длинные пальцы дрожат на исписанной бумаге. Кадык ходит по мощной шее. Чонгук судорожно вдыхает в лёгкие запахи феромонов смешанные с хлоркой и фармацевтикой. Кулачок еле слышно слышно стучит. Омега в нетерпении распахивает дверь в сестринскую, аромат ландыша окатывает волной. — Чимин? Тишина не отвечает. На небольшом обеденном столе брошенными стояли пачки уже разбухшего рамёна и недопитый кофе. В душе будто разбивается стекляшка — разочарование. Но оно длится недолго. Гром колёсиков разрывает пространство. Тэхён вскидывает голову, Чонгук разворачивается на месте. Русая макушка, светлые глаза устремляются в сторону пары за стойкой. Брови Чимина спешно ползут вверх по испачканному кровью лицу. Высокий медбрат и доктор Сора везут на каталке беременную девушку с заплывшим глазом. Сзади за небольшой делегацией семенит низенький мужчина в тонких очках, обкусывающий бледные губы. Чимин перебрасывается парой фраз с доктором и уже собирается шагать в сторону стойки, как девушка хватает его за руку. Лицо её кривится от несдержанных слёз. Чимин наклоняется к ней, шепчет на ухо что-то. Пальцы разжимаются, пациентка прикладывает кулачок сначала к своему лбу, затем касается костяшками пальцев подбородка. Чимин кивает и отходит. — Вы что тут?... Привет. Чонгук? По коже омеги ползут липкие, противные мурашки, будто его застукали за чем-то ужасно постыдным. Вот оно. Стыд. Чонгуку стыдно находится сейчас рядом с двумя сразу. Двумя людьми, от которых трепещет всё нутро и горит сердце. И горит шея. С двух. Блять. Сторон. На лбу выступают огромные капли холодного пота. Лицо Чимина рядом секундно плывет перед глазами, и на подкорке незаметно проскальзывает мысль о том, что земля из под ног сейчас уйдёт. Но Чимин обнимает в приветствии, будто ставит омегу на твердую землю. — Привет, Чимин-а. Чонгук сипит, дрожащими руками обхватывая спину обтянутую медицинским костюмом. Дурацкий пакет с вином мешается и бултыхается на руке. Чимин ладонями сжимает чужие рёбра, прижимается телом, но голову держит отстранённо, стараясь не касаться Чонгука чужой кровью. — Что произошло? Чимин разжимает руки, оборачивается к альфе, наблюдающему за омежьми объятиями сверху вниз. Тэхён чувствует, как пот ползёт по спине холодными змеями. — Вы мне нужны, Тэхён-щи. От серьёзного тона медбрата Тэхён включается, пальцы на больничной карте, что он держал в руке, расслабляются, оставляя после себя вмятины. — Что? — Женщина, 27 лет, 25 недель беременности, тянущие боли внизу живота, рассечение ладони правой руки, гематома в области левого глаза, многочисленные синяки по телу. Муж говорит, что она упала с лестницы. Тэхён подбирается на месте, вытягивает шею вперёд, меж бровей пролегает морщина. — А что говорит она? Чимин сжимает губы. — Она немая.

***

Хёнджон подтягивает ноги к себе. Кушетка жесткая и неудобная, спина затекла, болят суставы. От него воняет потом и неизвестной грязью, которой пропитан обезьянник. Ему везёт — в этом отделении полиции одиночные временные камеры. Сколько он еще будет здесь сидеть — не известно. Отец не послал к нему адвоката. Папа приходил и визжал на сотрудников, это положение в глазах офицеров только усугубило. В помещении холодно и постоянно воняет сигаретами, кофе и лапшой быстрого приготовления. В окнах часто мигают фары машин сквозь ночной снегопад. Хёнджон часто зевает. Пристраивается к холодным металлическим прутьям решётки головой. Хочется спать. — Да вы не понимаете! Мне срочно надо, говорю! Это вопрос жизни! Знакомый тонкий женский голос заставляет открыть глаза. Господи. Визжит, прямо как папа. Полицейский, седоватый мужик в потёртой джинсовой куртке, тяжелыми шагами приближается к Хёнджону. — Эй, давай вставай, пацан! Омегу свою успокой! Она щас на своей этой бабьей истерике ненароком закон сама нарушит! А мне вот этой вони не надо в участке, не в мою смену. Хёнджон прикрывая глаза поднимается, цепляясь руками за решётку. Вот кого, а её он здесь точно не ждал. — Юби, ты чего орёшь там? Из коридора выходит невысокая худая девушка в ботфортах на шпильке и чёрной блестящей шубке. Губы её дрожат в преддверии слёз, щёки рдеют. — Оппа! Шпильки резво цокают по казённой плитке, Юби трясёт чёрным каре и начинает реветь в голос. Хёнджон закатывает глаза и протягивает через прутья руки навстречу. Офицер выругивается: — Етить вашу за ногу... Ладно, давайте только 15 минут в честь праздника. Девушка приникает к решётке, вцепляясь в помятый костюм алыми ноготками. Тушь течёт по щекам. — Оппа! Я так переживала! Я думала, ты меня бросил! Я ходила к папе, чтобы он тебя нашёл! А ты вот тут! Оппа, как же так! — Да не кричи ты так, я слышу. Юби отлипает от решётки, хлюпает носом и костяшками пальцев пытается стереть черноту под глазами. Поправляет ладошкой уложенное каре и оглядывает лицо напротив. Хёнджон уставший и с зеленоватой кожей. От него грязно пахнет, а волосы лохмато топорщатся. — Оппа, тебе тут плохо так, да? Давай я скажу папе, он тебя вытащит! — Юби, успокойся. Всё будет нормально, меня скоро выпустят. — Но, оппа, я так соскучилась! Когда же это, скоро?— девушка разворачивается на шпильках в сторону коридора и тоненько кричит: — Дяденька полицейский, когда оппу отпустят? Хёнджон вздыхает раздражённо. Прекрасно понимает, что девчонка уже перебудила всех в соседних камерах. Вытягивает руку из решётки, за локоть привлекает омегу к себе. Шпильки опять цокают. — Всё, Юби, не о чем беспокоиться. Не кричи. Я скоро выйду. — Но, оппа, когда? Ты должен быть со мной сейчас! В такой период мы должны быть вместе всегда! Юби опять заходится громким плачем. Хёнджон осматривает девушку непонимающе. — Какой период? Омега снова хлюпает маленьким носиком, берет ладони Хёнджона в свои и прижимает к шубке на животе. — Мы должны вместе растить нашего ребёночка! Ты должен быть всегда со мной, оппа! Лёгкие сводит спазмом. Юби беременна.