Stickers

***

Большой светлый холл за стеклянными дверьми поёт. Буквально поёт бубенцами, которые рабочие развешивают по перилам лестниц и оградам второго этажа. Администраторы и медбратья за стойкой наряжают много зелёных маленьких ёлочек, которые скоро разбегутся по журнальным столикам в зоне ожидания. Главврач Ли собственной персоной на корточках поправляет гирлянду с круглыми лампочками у двери, покрепче приклеивая провод на двусторонний скотч. — Донук-щи, здесь и без вас справятся. Рядом стоит молоденький омега в строгом костюме, поправляет очки на небольшом носу и причмокивает пухлыми губами. — Секретарь Кан, это ты без меня справишься. А моя больница должна быть красивой под Рождество! — Главврач поднимается, оттягивает брюки на бёдрах и запахивает халат. — Серьёзно, Ёсан, я кроме бумажек уже ничего не вижу. Забыл, как пациенты выглядят, забыл, какая форма у нянечек из родильного, забыл, что в кафетерии сэндвич с тунцом на вкус как гангрена. Мы же закрыли вопрос с финансированием, дай мне подышать. Я тебя умоляю. Ёсан поджимает губы, но кивает и принимается нарезать скотч. Чимин сегодня в ночную. Не торопясь, потягивая кофе из термокружки, открывает стеклянную дверь, прижимаясь плечом в плюшевой куртке. Заваливается в звенящий холл, взглядом сразу выцепляя секретаря Кана. — Ёсан-а, привет! Омега растягивает губы в улыбке, кивает входящему медбрату с пушистой копной на голове, подмечая тающие малюсенькие снежинки в светлых волосах. На высокий чиминов голос поворачивается человек в белом халате, что сидит на коленях на полу, прямо у ног Ёсана. Брови омеги ползут вверх, когда он узнаёт Главврача. С квадратиками скотча на каждом пальце, Ли Донук широко улыбается, машет ладошкой Чимину и начинает активно кивать в ответ на судорожные поклоны медбрата. — Ой, ой! Здравствуйте! Вам помочь, Господин Ли? Донук смеётся заливисто, Ёсан закатывает глаза, отвечает за начальника: — Нет, Чимин-а, всё хорошо, мы украшаем больницу. Пак только сейчас замечает изменения. Округляет губы в удивлённом "О!", оглядывается вокруг. Ёлочки на столах, большая зелёная ель почти достающая верхушкой до балкона второго этажа, гирлянды, бубенцы, золотые звёзды, свисающие с потолка... Праздник! На душе сразу как-то теплее. Торжественнее, воодушевлённее. Рождество. — Как тут красиво стало! Ли Донук-щи! Какой праздник вы устроили! Главврач сам начинает сиять как ёлочная игрушка, натёртая любовно до блеска и повешенная на пушистую хвойную лапу. — Скажи, а! Сразу настроение другое, да? Вся больница дышит по-другому. Пока Чимин идёт до раздевалки в своём корпусе, на встречу попадаются медбратья, закутанные в мишуру и рабочие со звенящими коробками. В сестринской гинекологии Гёнхи тянет трубочкой банановый смузи из кафетерия и вырезает бумажные снежинки. — Что тут за переполох? Почему все резко вспомнили про Рождество? — Главврач финансирование на следующий год закрыл, сегодня утром на планёрке лично отдал приказ на "создание праздничного настроения". Доктор Сора передала. Чимин мычит понимающе, поправляя в зеркале волосы. — Так у нас значит двойной праздник. Решила уже, где будешь Рождество отмечать? Гёнхи рассказывает про грандиозные планы поездки в Пусан, фейерверки на берегу моря с любимым парнем и праздничный ужин в честь знакомства с родителями. Делится переживаниями насчёт реакции отца и советуется насчёт платья. Вместе в итоге выбирают брюки и тёплый свитер. Праздник праздником, а морозиться и болеть в планы омеги не входят. Тем более море – ветер не пощадит голых ног. Потом чокаются напитками за "праздник" Чимина — Рождественнскую смену в родильном. Обидно, но не слишком. Отмечать не с кем, а работать в этот день кому-то надо. Поэтому Чимин просто принимает такой расклад. Смена идёт своим чередом. Вечерние капельницы, ужин, отбой — ничего не предвещает беды. Но она приходит. Снова. Появляется под писк компьютера, тянет за ниточку пульса. Выпрямляет. Вытягивает из лёгких воздух, давит на веки. Навсегда занавешивает окна чёрной тканью. Чимин не паникует. Методично качается корпусом, надавливая на сердце руками, про себя молясь, чтобы спящий орган завёлся, проснулся вновь. Доктор Чхве вводит препараты кубик за кубиком, упирается глазами в экран монитора. А Беда молчит, медленно наматывает свой клубок зелёных ниток, стягивая пульс с экрана компьютера, забирая всё себе, совсем не жалея. Ей тоже нужно из чего-то плести судьбы. Она просто делает свою работу. — Время смерти ноль часов тридцать шесть минут. Чимин, перестань. И Чимин перестаёт. Даже надеяться. Сердце не заведётся. Бабуля. Жаль безумно. Застаревший подпольный аборт с прободением стенки матки, непонятно как зажившие перетянутые швы от кесарева, двое родов – она пережила это всё. А на старости лет в организм затесалась обычная инфекция. Правда, она лечится за пару недель антибиотиками и человек забывает о том, что болел когда-то. Но только если у человека есть силы, чтобы бороться с этим. У этой пожилой женщины сил уже не было. Чимин хмыкает носом, смотрит на расслабленное лицо женщины еще минуту. Потом выключает аппараты. Поправляет лёгкое одеяло, укладывает морщинистые руки в кольцах поверх. Аккуратно убирает седую кудряшку со лба. Складывает ладошки на животе, сгибается в поклоне. Самое страшное всегда начинается потом. Истерики, слёзы, неверие, обвинения, безысходность. Праздничные бубенцы и гирлянды смотрятся ужасно неуместно на фоне содрогающихся в рыданиях людей. Чимин в какой-то момент снова оказывается на крыше. Уже переодетый в обычную одежду, снова забирается на спинку лавочки. Не плачет. — Мне не нравится тенденция встречаться с вами здесь только по таким поводам. Чимин не замечает, когда юрисконсульт приземляется у его ног. Всё словно повторяется. Горячий чай из одного стакана на двоих, порхающие голуби. — Как вы себя чувствуете, Чимин-щи? Я читал отчёт. Медбрат кивает, раглядывая тёмную кудрявую макушку. — Никак. — Я понял. Зима жалеет. Ветер не шумит, тучи собирают свои снежинки и уползают вдаль. Солнце лижет щёки, но совсем не печёт — сейчас не его время. Юрист забирается на спинку лавки рядом с Чимином, передаёт омеге полупустой стакан. Плечом к плечу – Чимин чувствует тепло чужого тела. — Почему вы приходите сюда? Следите за мной? — Нет, я частенько здесь бываю. Наши встречи - случайность. — Или судьба. — Ну, или судьба. Молчат после. Допивают чай, греют плечи друг друга. Смотрят на Сеул. Юрисконсульт Ким Тэхён не мучает расспросами, не лезет с сожалениями. Молча пребывает рядом. И от этого Чимину легче. Он расслабляется. Ноги и руки становятся ватными – эмоции дают о себе знать с опозданием. — Я устал. — Работать? Вы же после ночной. — От смертей. Чимин укладывает голову на чужое плечо. Тэхён на это никак не реагирует. Не дёргается, не тянется с ненужными прикосновениями. — Посмотрите на это с другой стороны, Чимин-щи. Возможно, Госпоже Нам там намного лучше, чем здесь. — Думаете? — Почти уверен, — Улыбается, поворачивая голову, в нос въедается нежный ландыш. — Детки у неё не особо приятные, ей пора было отдохнуть от них. У Чимина смешок вылетает. Тэхён, довольный реакцией, посмеивается тоже. Тэхён вкусно пахнет: мёдом, теплом, летом. От него жарой несёт. Один лишь запах может согреть. И Чимину тепло. В зимний декабрьский день за два дня до Рождества, в расстёгнутой куртке на крыше больницы – до одури тепло. — Мне тоже не нравится тенденция встречаться с вами только по таким поводам, Ким Тэхён-щи. — Чимин поднимает голову с плеча альфы, поправляет волосы. — В следующий раз чай с меня. Омега спрыгивает с лавки, оставляя юриста одного. Машет ладошкой на прощание, разворачивается и уходит с крыши. Чимину определённо нравится мёд.

***

Чонгук думает. Почему-то серьёзно думает о Тэхёне. Впервые задумывается настолько глубоко об альфе, его возможном будущем рядом с ним , плюсах и минусах... Пытается найти минусы. Чонгук залипает в стену. И кажется влипает в Тэхёна. Тот вечер многое расставил на свои места. Тот вечер многое рассказал о хозяине квартиры. Тэхён нравится Чонгуку ещё больше. Альфа смеялся и говорил, что он жадный, раз купил такие большие апартаменты. Потом не смеялся вообще, рассказывая детскую мечту о большой семье. В голове Чонгука из маленьких пазликов начала складываться огромная картина. Пёс! Ёнтан больной, оказывается. Оказывается, ему нужен особый уход. Оказывается, Тэхён знал о его болезни, когда брал его к себе. То, как альфа относится к пушистику, то, как серьёзно следит за его здоровьем, как любит и заботится... В глазах Чонгука Тэхён вырос в два раза. Тэхён, он... На него хочется положиться. Возможно, полностью. Без остатка. От размышлений отрывает Намджун с бутылкой йогурта. — Секретарь Чон, в кабинет, срочно. Утреннее солнышко режет глаза, когда Чонгук тихо заплывает в Намджуновы владения с документами у груди - последние бумажки для годовых отчётов. Директор растрёпанный, в чёрной водолазке под пиджаком и очках. Пахнет густо, щёки красные, глаза растерянные — растерян и Чонгук теперь. Старшего брата он таким, кажется, ещё не видел. — Хён, чего с тобой? Вкрадчиво, тихо, пригибая голову. Будто из рваных движений видит, что Намджун кипит, сейчас взорвётся, не хочет ещё больше провоцировать. Директор оттягивает горло водолазки, расстёгивает пуговицу пиджака. Дышит глубоко. — У тебя гон? — Чего?— Поднимает взгляд на брата.— А, нет. Нет, нет. — Что случилось? Намджун вздыхает тяжело, прикрывает глаза, упирает руки в бока, откидывая полы пиджака. Чонгук не торопит. А у Намджуна в голове сотни мыслей, как бешенные пчёлы в разворошённом улье роятся, летают, жалят невидимых противников, но ни одной... Ни одной нужной! И всё нелепо по сравнению с этой ситуацией, и всё пустое. И нет ни толики желания садиться за работу, читать, чёрт бы их побрал, бумаги, что принёс младший брат. Хочется просто разобраться. В собственной голове. Выпустить всех пчёл, навести порядок в улье. — Мне нужна твоя помощь, — плечи опускает рвано, трёт переносицу пальцами. Чонгук переживает, видок у Директора совсем не презентабельный. Его бы ромашкой отпоить и спать уложить часов на десять. — Что случилось, хён? Намджун падает на диванчик многотонным китом, и кажется, весь вес сейчас в распухшей голове. — Ты ведь омега, Чонгук. Секретарь вздёргивает бровь, укладывая бумаги на журнальный столик. Умещается после напротив, стягивая с ног кеды и усаживаясь в позу лотоса. Давит ладошками на колени, чувствуя в мышцах и связках натяжение. — Конечно. Давай со мной. Повторяй. Намджун его оглядывает с подозрением, но лакированные туфли снимает тоже. Слишком много пчёл, слишком много, он не хочет добавлять ещё одну жёлтую "зачем Чонгук это делает". Секретарь кивает удовлетворённо, когда Намджун подтягивает пятки под бёдра. Альфа укладывает локти на колени, запрокидывает голову назад. Кадык натягивает тонкую кожу. — Дыши со мной. Чонгук поднимает руки вверх на глубоком протяжном вдохе, слышит, как альфа тянет воздух носом. Соединяет ладони над головой пальцами устремляясь вверх, задерживается в таком положении, давая кислороду пробежаться через весь организм по кольцевой. Выдыхает ртом, выпуская нечисть и умещая руки на ногах. Чонгук следит за альфой. Следит, как равномерно двигается грудная клетка под плотной кашемировой водолазкой, как разглаживаются бугры между бровей. Лицо становится спокойным, не испещрённым рытвинами тревожности. Кислород, словно дым, усыпляет пчёл. — А теперь выкладывай. Намджун откидывается на спинку дивана, открывает глаза. Чонгук смотрит внимательно, не давит, улыбается поддерживающе. Намджун окутывается будто тёплым одеялом. О. Вот, что значит семья, да? — Объясни, как вы думаете. Объясни пожалуйста, что я делаю не так и как мне себя вести. — Может, расскажешь всё таки? Я не понимаю, хён. — Омеги... Омега. Он мне нравится. Мы переспали. А потом он ушёл и сейчас... Он сейчас делает вид, будто ничего не было? Разговаривает так, будто ничего не было? Хотя сам говорил, что ему всё понравилось. Чонгук округляет глаза: — Ты переспал с Юнги!? Намджун дёргается от знакомого имени. Да как он узнал? — Не кричи! Ты что, а если кто услышит? Чонгук шипит, упирая руки в колени и подаётся корпусом вперёд: — Ты что наделал, хён? Намджун опять сводит брови. Нет, нет, нет, Чонгук не может допустить эту ошибку. Сам успокаивается, усаживается, будто и не было резкого выпада, будто он и не удивился совсем. — Ладно, всё, хён. Вы переспали с Юнги. Хорошо. Отлично. Он сказал, что ему всё понравилось, а теперь отстранился, так? — Да. Что делать с этим? Я места себе не нахожу. Я думал, всё будет по-другому. — Как ты думал, будет? — Ну... — Вздыхает снова. — Как у всех. Начнём, не знаю, встречаться. Будем строить отношения. Лю... Любить. Друг друга. Чонгук вытягивает ноги, ступнями в носках касается пола. Хён смотрит умоляюще, будто от того, что младший брат скажет, зависит не только его жизнь, но и судьба компании. Да что там Дэсан! Вся Корея, весь мир для Намджуна сейчас на кону! — Хён. Это ведь ожидаемо, нет? — Почему? Секретарь вздыхает. — Ну смотри, — Говорит тихо и размеренно, настраиваясь объяснять, будто ребёнку. Намджун растерян, Чонгук обязан ему помочь. — Юнги-хён сейчас в бракоразводном процессе. Ему негде жить, поэтому он ночует у меня. Ищет квартиру. Пытается продать авто. Муж у него, кхм, прости за мой французский, долбоёб, — Намджун кивает на брань.— Какие отношения? Ты представь себя в такой ситуации. У тебя в жизни столько нерешённых проблем, которые буквально опасны, а от тебя кто-то решит ждать морального вклада в отношения. Он ещё из брака не вылез, а ты пытаешься его затянуть в новую любовь. Дай ему вздохнуть. Не дави. Намджун молчит и впитывает информацию, словно высохшая на жаре губка влагу. Всё вот так просто. До одури легко. Пчёлы занимаются своими делами. Носят нектар с цветов, заполняют соты. Намджун не глупый. У него отшибает мозги только в отношении к милому менеджеру с белыми волосами. Всё остальное он понимает. — Чонгук. — А? — Я так рад, что мы нашлись. Я не знаю, как бы я без тебя жил. Чонгук улыбается ярко, крупные забавные зубы сразу делают лицо детским. Намджун не видел Чонгука в таком возрасте, но глядя на эту улыбку понимает, что братик был славным ребёнком. Они сидят в молчании ещё пару минут, цепляясь друг за друга зрачками, понимая, что обоим нужны вот такие, душевные разговоры, направления в нужное русло друг от друга. Не важно, кто из них старше или младше, ниже или выше по званию. И уже не важно, что последний раз они виделись, когда Чонгук лишь кричал и спал в пелёнках. Что-то работает без их ведома, что-то тянет друг к другу, что-то помогает раскрываться. И это обоим нравится. Оба этому чувству слепо доверяют. И друг другу. Будто вся грязь людская в чужих глазах растворяется. О... Вот, что значит семья, да... Чонгук собирает себя с дивана, обувается и выходит, тихо закрывая за собой дверь, оставляя время и пространство для работы огромных тяжёлых шестерёнок в голове Директора. Не давить. Не торопить. Поддержать. Решить. Все. Проблемы. Если не будет проблем — будет время и моральные силы на него. Намджун разобьётся в лепёшку, но сделает всё, что возможно, всё, что хоть как-то от него может зависеть. Он хочет Юнги. Хочет Юнги счастливым, свободным и спокойным. И если уж он такой дурак... Если уж он такой влюблённый дурак!То он готов на все дурацкие вещи, что предложит ему судьба ожидающего свою любовь альфы. А альфа обязательно будет ждать.

***

Юнги стыдно смотреть Намджуну в глаза. Который день он закрывается в себе, строит свой забор, прикладывая камушек к камушку. Ему бы в самое укромное место на земле, завернуться в одеяло и надышать до огненной духоты, чтобы пот градом и лёгкие в цукаты, но никто не отменял работу и существование в социуме. Ему понравилось. Ему очень, до безумства понравилось отдаваться альфе вот так. И то, как он себя ведёт сейчас, вызывает бесконечный стыд. Но по-другому он не может. Вообще никак. Он не готов. Он не может прыгать из одного костра в другой. Он не чувствует себя целым. К Намджуну только целым. Намджун достоин чувств. Он достоин отдачи в троекратном размере. Юнги не умеет. Пока не может. Его раздавили, раскололи на части, растащили бешеными собаками по сливным ямам в разные концы города. Надо себя собрать. Надо себя заново построить. Но сейчас только забор из камней получается. К Директору огромным магнитом тянет, а Юнги сам себя отдирает. Через силу уводит взгляд от манящей к себе двери кабинета. Опускает голову и старается не выделяться, вписываясь в нестройный хор голосов каждое утро, мысленно облизывая слова, одно к одному, в "Доброе утро, Директор!" Он не достоин особого отношения. Он не личность ещё. Его не существует. И он не может самого себя, вот такого, разодранного и бездомного, и это не про четыре стены, к Намджуну на коллаже приклеить. Не клеится. Клей засох. Сначала надо научиться быть. Жить. Самостоятельно, чтобы в голове всегда осознание, что у него есть крыша и деньги. Что он не зависит ни от кого. Что он в безопасности. Сейчас такое невозможно. Сейчас в опасности. Сейчас он теснит секретаря, который неожиданно другом стал, боится ходить пешком вечерами, даже в магазин, потому что в каждой тени безумные глаза и красивое до омерзения лицо мерещится. Сейчас он болтается в этом мире будто неприкаянный. Не отпетый суицидник, которому, на самом деле, петлю другие люди затянули. — Менеджер Мин! Голос словно раскатом грома бьет по ушным перепонкам. Хочется убежать, хочется положить новый камушек в свой забор. Но он взрослый человек. Менеджер Мин. Нужно держать марку. — Здравствуйте, Директор. Они встречаются на кухне, пока Юнги купает бумажный пакетик в кипятке. Он снова, как и всегда для Намджуна, очарователен. В чёрной свободной рубашке, из выреза в глаза бросается жемчужная кожа, и светлых молочных брюках. Намджун когда-нибудь признается омеге, как нравится ему смотреть на него, как нравится изучать движения, как нравится очерчивать взглядом профиль и линию тонких неуложенных волос. Серебрянные серьги-кольца дрожат, когда Юнги разворачивает голову к Директору. Глаза не сияют, кажется, даже не бликуют. Матовые, безжизненные. Он исправит. Он постарается для Юнги. — Пакетированный? Я нашёл наверху листовой. И свёрток с разными травками. Тебе заварить? Они одни на кухне, поэтому Юнги не дрожит от неформального обращения. Машет головой в стороны, отходя от столешницы, давая пространство начальнику. — Кто, интересно, принёс травки? Надеюсь, я никого не объедаю тут. Для Юнги странно, что Директор сам пришёл делать себе чай. Где Чонгук? Чем он занят? Почему вместо Директора, которого хочется обхватить руками и прижаться к спине, здесь не секретарь? Он прожигает взглядом точку между лопаток, натянутый на плечах кашемир, короткие бритые волоски на шее, переходящие в затылок. Но вместо желаемого сжимает в руках горячую керамику, опаляя кожу на пальцах, просыпаясь от нахлынувших чувств. — Это я... Это мамины травы. Из деревни. Привозил для Чонгука и оставил немного здесь. Вы не объедаете. Мне не жалко. Директор разворачивается, опирается бедрами о кухонный гарнитур, оставляя в чашке завариваться ароматные цветы жасмина. Улыбается нежно, чуть показывая ямочки. — В следующий раз поблагодарю и помогу со сбором. Очень вкусно. Юнги теряется. Директор говорит так, будто уверен, что этот следующий раз вообще будет. Как можно быть в чём-то уверенным сейчас? Как может Директор быть таким уверенным в себе? Или в Юнги? Он не понимает. Ему сложно вообще соображать на эту тему, он не способен, он не достоин. Губы сжимаются в тонкую бледную полоску, кадык прыгает по шее от сглатывания. Юнги отрывает бетонные ноги от пола и выходит с кухни прочь. Намджун снимает с лица улыбку. Прячется в темноте большой кружки, заливая незаваренный, почти ещё, чай в себя. Надо исправлять. Срочно. Юнги серый. Такого быть не должно. Юнги не понимает, как относится сейчас к самому себе, что говорить о Директоре. Он не понимает, считается ли он изменщиком. Они ведь до сих пор в браке с Хёнджоном. Или это уже не брак? Кто-нибудь, скажите, какой статус имеет Юнги в обществе. Юнги перестал знать, кто он такой. Он изменил? Отомстил? Сделал на зло мужу? Нет. Точно нет. Сам от себя эти мысли отмахивает. Он хотел заняться сексом с Намджуном. Сам хотел. Не завися от внешних обстоятельств. Но сейчас... Сейчас так тяжело понять, что делать дальше. Чего хотеть дальше. Взгляд с чужой спины, скрывающейся за дверью кабинета насильно отдирает с мясом. Прекрасно он понимает, чего хочет. Лишь себе не признаётся.

***

Только во взрослом возрасте Юнги начал понимать, почему и зачем все так носятся перед Рождеством — люди стремятся привнести в жизнь хоть что-то перманентно хорошее. Мама старалась для маленького Юни тоже. Ставила искусственную ёлку, дарила какой-то подарочек. Всегда что-то нужное. В четвёртом классе это были крутые кроссовки с пищалкой в подошве. В каком-то году был ещё огромный пенал с цветными карандашами. В старшей школе мама начала дарить красивую одежду, которую покупала в городе. Когда вырос, Юнги тоже старался делать подарки для мамы. Рисовал открытки, однажды связал салфетку крючком, как-то раз выменял у соседки свои резиновые сапоги на розовый куст. Мама высадила по весне у крыльца. Всегда было какое-то особое состояние предвкушения праздника — он знал, что мама готовит сюрприз, сам старался придумать подарок — и это заставляло сердце трепетать. Сейчас такого нет. Два дня до рождества - он не готовил подарков. Он не ждёт сюрпризов и для себя. Сидит в кофейне после работы и совершенно дурацкого, расщепляющего душу разговора и пытается осознать: Что вообще не так с этим миром.

***

— Забери заявление, Юнги-я. Омега в шёлковой блузе, твидовом пиджаке и пальто цвета фуксии на плечах. Губы сухие и густо замазаны матовой помадой, которая совершенно не подходит к лицу, но замечательно сочетается с пальто. Синяки под глазами выдают многолетнюю усталость. Папа Хёнджона. — Мой мальчик никогда бы не позволил себе тех ужасов, что ты на него вешаешь. Будь человечнее, Юнги-я. Ты ведь хороший омега. Перестань клеветать. Юнги шумно отхлёбывает холодный кофе из белой керамики. Прокручивает слова, знакомым голосом звенящие в голове. Вокруг праздник. Ёлки, гирлянды. На стойке, возле большой постоянно гудящей кофемашины, стоит деревянный щелкунчик с большими квадратными зубами. Девочки подростки уговаривают бариста попробовать декорацию в действии. Щёлк! Юнги вместо ореха представляет свою голову. Девчонки смеются, неумело флиртуют с парнем за стойкой и жуют орехи. Шум мешает. Бесит. — Господин Чхве, но я ведь не вру! Он же... Он меня ударил! — Мой мальчик не мог. Нет, хватит врать, Юнги-я. Если хочешь денег, я тебе заплачу, но не разрушай жизнь моего сына. — У полиции есть все доказательства, даже видео... — Мне плевать, я не хочу слушать твой бред. Захотел нажиться на нашей семье?! Скажи мне сумму, я отдам тебе всё. Только забери заявление. — Мне не нужны деньги! Кофе горький и совсем невкусный. Хотя бариста — очаровательный студент — очень старался и улыбался всё время, пока общался с Юнги. Рождественские песни на фоне совсем не задают настроения. Телефон, то и дело загорающийся уведомлениями - раздражает. По этому телефону папа Хёнджона и вышел с ним на связь. — Как ты можешь, Юнги? Хёнджон-и ведь твой муж! Как ты можешь так поступать с ним?! — Я подал на развод. — Ты глупец! Как ты посмел! Ты ничего в этой жизни не смыслишь, Юнги-я. Как бы не было тяжело, как бы не было грустно и больно — главное в жизни семья! Главное сохранить семью! — Он изменил мне, пока я был в больнице! Он угрожал мне! Он ударил меня на виду у десятков людей! Что вы несёте, какая может быть семья? — Не смей так разговаривать со мной! Не важно, как и что он сделал! Я всё равно тебе не верю! Даже если бы он мог так поступить, а он бы никогда!... Главное семья, Юнги-я! Ты ведь хороший омега, разве ты не понимаешь? У них, у альф, характер! Они должны держать всё в кулаке! А мы должны быть кроткими, мы должны быть умными! Разве твоя мать тебя не учила этому? Мама Юнги учила его лишь тому, что самое главное — собственное благополучие. И как бы нечто склизкое и грязное внутри не пищало и не взывало к мнимой совести — Юнги травит его горьким кофе. Это он здесь пострадавший. Он ни в чём не виноват. Он никому не обязан. Хёнджон натворил дел — Хёнджон должен за них ответить.

***

Папа ушёл ни с чем, оставив Юнги перебирать ядовитые фразы. Юнги отказался от денег, в конце концов просто замолчал, растеряв всякую надежду уверить родителя в неидеальности сына. Наверное, если бы Юнги тоже был папой, он бы понял господина Чхве. Или нет. В любом случае, сейчас в голове не укладывается. Насколько слепо можно любить дитя? Можно ли продолжать любить, зная, что твой ребёнок — преступник? А что чувствует родитель, когда узнаёт, что отпрыск, ну, допустим, убил человека? Как сильно безусловная любовь разжижает мозги, что все моральные нормы и правила рушатся? Насколько крепко чувство связи между рождающим и рождающимся? Вопросы... Вопросы накладываются один на другой, ответов же не находится в голове. И вокруг ответов не существует. Никому не интересны сейчас немые рассуждения уставшего омеги за столиком у окна.

***

Зима метёт. Снежинки прижимаются к толстому стеклу, хотят погреться, посмотреть на жёлтый свет ламп — так и погибают. Самое желанное — самое губительное. Юнги сглатывает, наконец поднимая телефон со столешницы.

"Юнги, здравствуй!" "Я не хочу давить на тебя и понимаю всю неловкость нашей ситуации." "Просто хочу сказать, что единственным моим желанием по отношению к тебе есть и будет — твой собственный комфорт." "Я не собираюсь делать вид, что между нами ничего не было. Было. И я рад этому." "У тебя есть всё время мира, Юнги, перед тем, как что-то ответить, но я лишь хочу чтобы ты знал — я готов ждать сколько потребуется." "Очень по-ребячески делать это в смс, но мне кажется, сейчас у меня нет выбора, поэтому..." "Ты мне нравишься, Юнги..." "И это ничем не обязывает тебя" "Я просто возьму на себя смелость заботится о тебе" "Обязательно скажи, если тебе будет некомфортно от этого" "Если комфортно... тоже скажи" "Я начал писать нелепицу" "Всё" "Ну вот так вот в общем" "Я не знаю как закончить" "Короче" "Извини за столько сообщений я волнуюсь" "Менеджер Мин, на этом всё. Надеюсь на ваше понимание." "Но даже если ты не поймёшь всё окей ладно главное чтобы тебе было хорошо ладно? Окей хорошо?" "Блин" "Всё, точно."

Юнги вглядывается в экран смартфона. Что-то течёт по щеке и забивает нос. О... Интересно. Юнги стирает чувства с мягкой кожи лица пальцами, промаргивается, смотря на люстру под высоким потолком кофейни. Знаете то чувство, когда не хочется делать что-то. Но в этом есть острая необходимость. Он не хочет заставлять ждать. И сидеть в ожидании сам тоже не хочет. Но... В этом есть острая необходимость.