Stickers

Пахнет дешёвым кофе и рамёном. Участок полупустой и тихий, на фоне работает старенький телевизор. Седой дежурный хмурится, рассматривая удостоверение личности в руках. — Ну и что же вы наделали-то… Оглядывает прилично одетого мужчину с наливающимся синяком под глазом. Хёнджон вздыхает протяжно, откидываясь на спинку стула, кривит губы. Молодой полицейский позади дежурного гоняет по щекам жвачку, упирая взгляд в монитор компьютера. — Сонбэ, тут прямо всё вообще прозрачно. Очень хорошо видно и с камер, и с телефона свидетеля. Старший кивает, ставит подпись на бумаге, передаёт листы пареньку. — Проставь печати везде, и оформляем. Полицейский принимает документы, вышагивает к другому концу кабинета за свой стол. Хёнджон хмурится: — В смысле оформляем? Дежурный поднимает уставший взгляд: — В самом прямом. Есть преступление, есть свидетели, есть доказательства. Посидишь с обезьянками, потом судья будет разбираться. Хёнджон глаза округляет, верхняя губа начинает дёргаться в панике. — В смысле судья? Да меня избили! Это я тут пострадавший! Дежурный потирает узловатыми пальцами переносицу. — Гражданин Чхве, ну вы думаете я слепой? — полицейский разворачивает экран компьютера на 180 градусов. — Ну сами посмотрите, что происходит на видео? — щёлкает пальцами по клавиатуре, запуская видео с телефона Чонгука, — гражданин Чхве Хёнджон бьёт рукой в лицо гражданина Мин Юнги. Который, кстати, омега. Знаете же, что омег бить нельзя, да? Хёнджон подскакивает со стула, вскидывая скреплённые наручниками руки. — Ты лицо моё видишь, старик? Меня избили! Вот этот амбал избил! — Тычет пальцем в экран, показывая на Намджуна. Дежурный губы поджимает, ставит монитор в обратное положение. — Ну, раз избил, пишите заявление. Только вот ему припишут защиту омеги с приминением силы, а вам избиение с угрозами жизни. Хёнджон падает на стул обратно, зарывается лицом в руках. Наручники раздражающе звенят. Дышит загнанно, судорожно пытаясь понять, что делать и как выбираться из этой ямы. Он не ожидал, что Юнги поступит с ним так. Его Юнги не сделал бы подобного, он точно бы не подал на него заявление. Нет, его Юнги никогда бы даже на развод документы бы не собрал. Это его коллеги. Этот его Директор, он его надоумил. Ещё и омега вонючий, черноволосый со своим телефоном. Всё играет против него. Дежурный прихлебывает из чёрной кружки кофе, снова принимается писать что-то в документах. — С самого детства же учат, что омежек обижать нельзя… Что ж вы, мужики, в руках себя не держите-то. Хёнджон загнанным зверем мечется у себя в черепной коробке, живо ощущая замкнутность пространства вокруг. Ему срочно нужно что-то делать. Ему нужен Юнги. Критически, до хруста зубов нужен этот омега.

***

Тэхён в своей большой ладони сжимает дрожащую Чонгукову. Секретарь перепугался, перенервничал, но сделал всё, что Тэхён ему сказал. У адвоката в груди огромным шаром распирает гордость. Маленький такой, боялся, плакал, но взял себя в руки. От этого хочется подбородок выше задрать, хочется перед собой Чонгука выставить и всем показывать — смотрите, какой храбрый мальчик! В руке небольшая ладонь умещается правильно, будто так и должно было быть всегда. — Всё нормально, я успокоился, Тэхён-а. На улице холодно, у участка стоять неуютно, но Чонгуку надо было подышать. Время пятый час, начинает темнеть, оттого ещё больше ощущается мороз, пробирающий кости. — Отвезу тебя домой. Чонгук безвольной куклой за Тэхёном шагает к черной Audi, носом ловя шлейф феромона. Тянется за рукой, за теплом, за запахом. Прекрасно понимает, что альфа специально выбрасывает в воздух свой аромат, чтобы успокоить. Чонгук за это, честно, благодарен. Сеул буквально на глазах затягивается чёрной вуалью. Фонари по дороге зажигаются гирляндой, многочисленные заведения включают цветные вывески, призывая зайти и потратить внутри деньги. Чонгук на это не ведётся, отворачивает от дороги голову, обводит взглядом мужской профиль рядом. С Тэхёном нутро перестаёт бурлить. С ним хочется пить молоко и кутаться в плед. Чонгук в последнее время часто думает о том, что Тэхён хороший вариант. Альфа не бедный, судя по машине и внешнему виду, умный и тактичный. Иногда пугает совершенно фанатичным поведением по отношению к своей работе, но Чонгук легко подкидывается на это. Приятно видеть чужую страсть к делу. Даже сегодня в бизнес центре, по телефону, когда Чонгук объяснил ситуацию, Тэхён не испугался, не удивился, а наоборот, был чуть ли не счастлив. Он точно улыбался, когда кричал в трубку просьбы заснять все на видео. Это могло бы сойти за маниакальную жажду насилия в сторону омег, но Тэхён… он просто любил свою работу. Он просто обожал, да, обожал, когда строчки дела падают одна на другую, выстариваясь в ровные ряды, как в тетрисе, которые после исчезновения дают не очки, а преимущества подзащитному. Поэтому Чонгук не боялся. От Тэхёна не пахло опасностью. От него веяло жарким летом, пчелиным жужжаньем и ранним рассветом. Густой, текучий феромон обволакивал мёдом. — Тэхён-а? Мужчина поворачивает голову к омеге, отрывая взгляд от дороги на мгновение. — М? — Я хочу провести этот вечер с тобой. Альфа сглатывает, плавно выжимает тормоз на светофоре. Машина погружается в тишину на несколько длинных секунд. Чонгук не волнуется, он говорит от всего сердца. Ему хочется побыть с этим альфой ещё дольше. Он не готов расстаться через десяток минут. — Поедем ко мне? Ёнтан будет рад познакомиться с тобой. Чонгук губы в улыбке растягивает. — Да, хочу подружиться с твоим пёсиком. Пушистый шпиц встречает заинтересованной мордой, высунутой из проёма двери в спальню. Полностью в коридор не выходит, громко принюхивается и ведёт блестящим чёрным носом. Чонгук заходит в квартиру первым и удивлённо оглядывает инсталляцию из кучи разных сумок и переносок прямо у входа. Тэхён закрывает дверь и принимается снимать обувь. — Вот это… Вау, у твоей собаки больше сумочек чем у меня. — Исправим. Чонгук поднимает бровь, оглядываясь на мужчину за спиной, что неспешно освобождается от пальто. — Ты выкинешь все сумки Ёнтана, или купишь мне столько сумок, чтобы я обогнал твоего пса? Тэхён хмыкает, начиная помогать с верхней одеждой Чонгуку: — Только если ты позволишь, Чонгук, я подарю тебе столько сумочек, сколько ты захочешь. — Ты сейчас пытаешься показать, какой ты богатый, или пытаешься меня соблазнить? — И то, и другое, пожалуй. Чонгук ответом остается удовлетворён. Принимает ухаживания, даже позволяет снять с себя туфли. Не чувствует никакого смущения, когда Тэхён сначала обхватывает щиколотку, аккуратно стягивает ботинок, а потом большой горячей рукой проводит по всей ступне в обычном черном носке. Потом идёт исследовать апартаменты. Большая квартира. Огромная просто, для холостяка с собакой — несуразно много свободного пространства. От того, видимо, неуютная. — Ты недавно купил квартиру, да? — Ну… Можно и так сказать. Почему спрашиваешь? — Как-то пустенько у тебя тут. Тэхён пожимает плечами, отпуская омегу изучать новое место. Ёнтан пристаривается следом к ногам, цокая по ламинату коготками. — Тан, не пугай его, ладно? Я хочу, чтобы ему здесь понравилось. Хочу, чтобы он остался со мной. Пёс словно понимает всё, поворачивает голову вбок, смотря бусинками на хозяина. Потом виляя хвостом следует за новым человеком на его территории. Если папа сказал, что новому человеку должно здесь понравится, он постарается для папы. Новый человек будет в восторге! Новый человек точно здесь останется! Тем более, что новый человек вкусно пахнет. Прямо как газон в парке, где он гуляет со своими друзьями, когда у него есть силы бегать самому. Он любит зелёную траву. Новый человек останется с папой.

***

Юнги натягивает одеяло, укрывается с головой, оказываясь в спасительной тьме. Он не хочет видеть ничего, он не хочет слышать ничего, он не хочет ничего чувствовать. У него перегруз. Юнги желает оказаться в вакууме, выключив рецепторы и стерев себе память. Он не понимает, за что ему всё это. В какой момент он переступил ту черту, когда обычная жизнь молодого омеги превратилась в… это. Полицейский участок, кажется, выжал из него последнее живое. Думал ли Юнги, что когда-то он будет подавать заявляение на кого-то? Никогда. Думал ли он, что будет искренне хотеть, чтобы кого-то наказали? Официально, на государственном уровне?.. Юнги хочет сейчас. Он очень хочет, чтобы человек, с которым он планировал связать всю оставшуюся жизнь, больше не приближался к нему никогда. Юнги больно и плохо, он чувствует себя размазанной по грязному кафелю субстанцией, плевком под ногами людей. По нему будто проехал асфальтоукладчик, закатав под слой черной жижи и бетона. Под одеялом от горячего дыхания становится жарко, Юнги потеет, но не раскрывается. Как в детстве, когда страшно от громыхания грозы или скрипа половиц старенького дома. Будто слой пуха и ткани становится самой прочной стеной, ограждающей от опасного мира вокруг. И ни в коем случае нельзя откидывать одеяло: тот час за ногу схватит монстр, или молния ударит прямо в подушку. В маленьком тёмном мирке делается парилка. Дышать тяжело, капельки пота скатываются по гладкой коже. Юнги зажмуривает до цветных кругов глаза. — Юнги, я принёс чай. Голос глубокий, пробивается через самую прочную стену, но совсем не рушит душного чёрного покоя. Кажется, и его маленький мирок весь пронизан этим голосом. Спокойным, расписанным по нотам. В миг приходит осознание, что снаружи не опасно. Что там совсем не монстр, маскирующийся знакомым запахом. Там Намджун. К нему можно выйти. Перед ним можно раскрыть одеяло. Омега красный и потный, с прилипшими ко лбу прядками, поднимается к изголовью, усаживается на постели. Намджун, до этого момента стоявший в дверях, уже в домашнем, тихо подходит к кровати в гостевой комнате. — Сладкий. Пей. Юнги молча кружку принимает в руки, окольцовывает тёплую керамику пальцами. Намджун на колени опускается на пол боком рядом с кроватью, усаживается, закидывая локоть на постель и подпирая голову. Юнги отхлёбывает чай, смотрит на альфу. — Прости меня, Юнги. Я поступил ужасно глупо. Юнги заинтересовано переводит взгляд на мужчину рядом. Странно уже то, что он сидит на коленях. Так еще и извиняется за что-то. Намджун сегодня весь день играл роль его супер-героя, то в офисе, то в участке. Везде прикрывал его собой, помогал морально. А сейчас прощения просит. Омега отставляет чай на прикроватную тумбу из светлого дерева. Позволяет себе раскрыться перед Намджуном полностью. Стекает, словно сахарный тягучий сироп, с кровати, усаживаясь перед мужчиной. Копирует его позу, вглядывается в тёмные блестящие глаза. — Я тебя благодарить должен, а ты извиняешься. — Я виноват…— Альфа медленно тянет руку с мягкой пострадавшей щеке, — в этом. Я не должен был позволить этому случиться. — Накрывает бархатную кожу горячей ладонью. Юнги следом кладёт свою руку поверх мужской. Прикрывает глаза. Голова очищается, монстры окружающего мира растворяются в сумерках, всё пространство заполняется теплом и терпким запахом чёрного чая. Лёгкие раскрываются, альвеолы расцветают. Спокойно. Отпускают дневные тревоги, страхи и боль. Ничего не мешает чувствовать. Ничего не существует, кроме него в светлой уютной спальне, и мужчины напротив, испускающего приятный феромон. Запах тянет, влечёт, гипнотизирует. Намджун большим пальцем оглаживает щёку, перемещается ближе к губам. Медлит. Сглатывает, кадык дёргается на горле. Подушечкой прикасается сначала к верхней губе, ждёт реакции. Ресницы омеги трепещут, уголок рта дёргается, но Юнги не делает больше ничего. Ждёт дальнейших действий. Намджун дышит через раз, сердце заходится, феромон начинает выбрасываться в воздух неконтролируемо. Юнги хочется трогать. Его хочется закрыть от всего, защитить, воздвигнуть вокруг стеклянный купол и высадить цветочные сады. Хочется горы свернуть, чтобы увидеть его улыбку. Намджун дурак. И он это признаёт. Альфа подаётся вперёд, упираясь своими губами в податливые аккуратные губы Юнги. Омега судорожно вдыхает носом, распахивая глаза. Намджун чувствует реакцию, отстраняется. Брови заламываются, он совершил ошибку. Ужасно облажался, так нельзя, не в их ситуации, не в их настроении. Не время и не место. О чем он вообще думал? Дурак. Юнги хлопает ресницами, словно бабочками, дышит ртом, сжимает всё ещё лежащую чужую руку на своей щеке, чувствуя еле заметную дрожь. Ему. Открыться. Он падает на Намджуна всем телом, загребая в объятия, прижимаясь губами к лицу, не разбирая, не задумываясь. Поцелуи ловят гладко выбритую щёку, уголок рта. Намджун краснеет, пальцами почти до боли сжимает омежью худую спину, находит губы своими, вжимает Юнги в себя. Сопит носом, давление крови шумит в ушах, будто океан бьётся о каменные стены города. Вот-вот и цунами сотрёт с лица земли все искуственное, оставив после себя чистую землю, что зацветет и запоёт. Намджун позволяет этому случится. Большими руками подталкивает омегу к себе, Юнги слушается, перебирается на крепкие бёдра, прижимается грудью к торсу. Они чувствуют как судорожно и громко раздвигаются кости в грудных клетках друг друга, как сердца заходятся. Кажется, прямо сейчас невесомо трогают души. Сплетают языки, сталкиваются зубами и подбородками. Намджун отрывается от мягкости, следует носом к маленькому подбородку, под челюсть, толкает. Юнги откидывает голову, обнажая тонкую шею. Намджун вдыхает жасмин, улетает, словно принял что-то запрещённое. Голова кружится, не даёт подумать, рефлексы просто толкают вперёд. Понюхать. Поцеловать. Облизать. Прикусить. Сделать своим. Юнги пальцы запускает в тёмные волосы на затылке, царапает ноготками кожу, растекается в горячих ладонях. Тает словно мороженное в солнечный летний день. Позволяет слизать себя. Чувствует зубы на коже и совсем не боится. Это так неправильно, не в то время, не в той ситуации, не в тот момент. Они коллеги, начальник и подчинённый. Они даже не встречаются. Но так… Юнги в восторге. Юнги хочет именно так. Альфа облизывает ушную раковину, цепляя зубами серьгу, выдыхает. Юнги выгибается в пояснице от ощущений, отпускает полустон, прижимаясь пахом к вставшим парусом серым спортивным штанам. Намджуна ведёт от такой реакции, он подаётся твёрдым естеством вперёд, выбивая ещё стон, упираясь в промежность. Юнги тянет за волосы, Намджун подчиняется, они снова соединяются в поцелуе. Юнги непривычно от ласк, от света вокруг, от того, что он видит альфу перед собой. Но как же хорошо. Как же свободно. Как же хочется больше. Шепчет: — Я хочу… Намджун перемещает руки на небольшие ягодицы, сжимает в ладонях, считывая неподдельное наслаждение на лице омеги. Влажная чёлка липнет ко лбу. Альфа слизывает с виска солёный пот, прикусывает хрящ ушка, выдыхает вплотную: — Я в твоём распоряжении. Я постараюсь для тебя. Живот от этих слов скручивает в узел. Юнги сглатывает, закрывает глаза, расслабляется в мужских руках, буквально повисая. Тихо, но уверенно, почти приказывая: — На кровать. Намджун легко сгребает податливое тело, поднимает, прижимая к себе. Аккуратно, медленно укладывает на разобранную постель. Упирается коленями по бокам, нависает над омегой. Юнги мнётся мгновение, разглядывая красивое лицо и пульсирующую вену на шее. — Я не знаю, чего я хочу. У меня очень мало… опыта. Омега притягивает к себе мужчину за шею, зарывается носом в тонкую кожу над железой. — Позаботься обо мне. Кусает. Цунами. Волна накрывает город, унося с собой многоэтажки, машины, бетонные заборы. Слизывает с земли искуственность, противоестественность. Очищает. Намджун вдыхает новую дозу. Обжигает руками хрупкое тело, освобождает от одежды, каждый голый сантиметр клеймя поцелуем. Юнги отзывается на все движения, словно гиперчувствительная бабочка, вздрагивает, подаётся навстречу, просит ещё. Голые бёдра, голени покрываются мурашками. Светлый пушок волос встаёт дыбом, щекочет пухлые намджуновы губы. Юнги мечется, хватает и сжимает тёмные волосы в кулаках, когда чувствует горячее дыхание прямо у яичек. Упирается пятками в матрас, выгибается в спине, ощущая как член пропадает в пылающей влажности чужого рта. Новое, всё новое, его ласкают так в первый раз. Перед глазами салюты, мозг не успевает обрабатывать информацию, Юнги дышит лишь чувствами. Стонет, не сдерживаясь, ощущая гладкий язык на головке. Кусает губы, раскидывает осветлённые прядки по подушке, не знает, куда себя деть, как ещё больше отдаться. Двигает бёдрами в ритм. — Нам… Ах! Намджун, я хочу. Я тебя хочу. Альфа выпускает изо рта красивый розовый член, облизывает губы, смакуя солоноватую смазку. Коленом раздвигает омежьи тонкие ноги, подбирается ближе. Принимается выцеловывать живот и грудь, пальцами прощупывает рёбра, трёт набухшие соски. Юнги сгибает ноги в коленях, потирается раскрытой задницей о стоящий колом член. Намджун рычит, прикусывая под ребром, толкается, добиваясь нового стона. — Разденься. Сними, сними пожалуйста. Намджун одной рукой стягивает спортивки, второй ведёт от груди снова к шее. Накрывает кадык, пахучую железу. Давит пальцами мягко. Юнги хнычет, ощущая привалившийся тяжёлый член на своём. Двигает бёдрами навстречу, трётся, хочет почуствовать. — Точно этого хочешь? Юнги, посмотри на меня. Намджун нависает прямо над лицом, поцепляет пальцами подбородок, заставляя глаза в глаза. Юнги дышит через рот. Он больше всего на свете сейчас хочет почуствовать Намджуна в себе. — Я уверен, Намджун. Я тебя хочу. Они смотрят в глаза друг друга, ищут хоть какой-то подвох, хоть каплю неуверенности. Не находят. Альфа накрывает рот Юнги, кусает за губы, одной рукой оглаживает грудь и талию, другой тянется к промежности. Пальцы пропадают в естественной смазке, влажность засасывает в себя, первый палец входит под удовлетворённый стон. Стенки податливые, разгорячённые, расслабленные. Каждое движение громко хлюпает, соединяясь со звуками поцелуев. Второй палец входит беспрепятственно. Намджун двигает рукой, разрабатывая нежные мышцы. — А-ах! Я... Я хочу не пальцы. Пожалуйста. Намджун накрывает поцелуями омежьи веки, когда приставляет головку твёрдого члена к пульсирующему входу. Толкается медленно, вдыхая запах жасминовых волос, прижимаясь губами к солёному лбу. Зажмуривает глаза от ощущений. Юнги раскрывает рот, цепляется ногтями за жилистую спину, поджимает пальцы на ногах. Цунами унесло с собой боль, печаль и тревогу. Нет больше времени, нет пространства. Есть только чистота и удовольствие, в котором растворяешься, теряя границы собственного тела. Они соединяются, не имея в голове ни единой мысли о том, что делают что-то непозволительное. Они поступают идеально для них. Юнги стонет, хнычет на каждый толчок. Намджун придавливает омегу к кровати всем телом, одной рукой прижимает его лицо к своей пахучей железе, пачками выпускает феромон, окутывая их, смешивая запахи в сумасшедший коктейль, упиваясь ощущением выросших клычков на своей шее. Юнги прикусывает, зализывает за собой следы, не может насытиться. Впивается пальцами в натренированные мышцы, чувствует кожей чужой пульс. Наслаждается наполненностью, распиранием, трением внизу. Яички тяжелеют. Намджун ускоряется, шлёпая об упругие ягодицы, сам присасывается к ароматной коже. Юнги мычит, когда альфа меняет темп, скрещивает ноги на широкой пояснице, больно впиваясь ногтями в плоть. Мышцы начинают заходится в судороге. — Тш-ш... Нет, нет, Юнги, не сейчас. Намджун отлипает от омеги, с громким хлюпающим звуком выходит из горячего нутра одним движением. Юнги заламывает брови, не понимая, что не так, почему у него забрали то, в чём он так нуждается сейчас. Хнычет, тянет руки к мужчине. Намджун подцепляет маленькие ладони, тянет слабого омегу на себя. Затаскивает на свои колени, зацеловывает красное влажное лицо, руками зачёсывает белую чёлку назад, открывает лоб. Проходится подушечками пальцев по бровям, приглаживая волоски. Он знает, что Юнги делает так. — Держись, вот так, — закидывает бледные руки себе на шею. Юнги сцепляется мгновенно, прижимаясь, прикипая. — Приподнимись. Ладонями помогает, укладывая на ягодицы, подтягивая чуть наверх. Пристраивается членом к разработанному анусу, надавливает на мягкие мышцы. Член входит под другим углом, Юнги ахает от новых ощущений, насаживается до упора. Пытается распробовать, смакует то, как тело отзывается на этого мужчину. Клюет влажными губами, выпрашивает поцелуй. Намджун упирается одной рукой в постель позади себя, давая себе свободу в движениях. Облизывает распухшие омежьи губы, второй ладонью накрывает аккуратный член. — Держись за меня, Юнги. Юнги кивает болванчиком: доверяется, слушается. Намджун начинает сразу и быстро. Вколачивается, заставляя Юнги переходить на крик. Надрачивает пульсирующий член, облизывает мокрую от пота шею. Большим пальцем надавливает на уретру, когда чувствует, как мышцы начинают бешенно пульсировать вокруг его члена. Юнги принимается вздрагивать всем телом, скручивается, горбится. — Смотри на меня. Омега вскидывает голову, взглядом упираясь в почти чёрные блестящие глаза. Намджун резко выходит из Юнги, приподнимает омегу под ягодицы, позволяя члену шлёпнуть себя по животу. Не прекращает фрикции, большой ладонью обхватывает сразу два ствола, не меняя скорости. Юнги стонет, скребёт затылок альфы. — Смотри на меня, Юнги. Еще несколько отрывистых жёстких движений. Юнги кончает первым, пачкая животы. Намджун не отпускает, продолжает двигать рукой. Изливается следом, выпуская из груди рык, вгрызаясь в омежью шею. Грязными руками обнимает Юнги за спину, укладывая голову на небольшое плечо. Юнги дышит загнанно, не убирает руки с мужского затылка. Чистая, изничтоженная земля оживает. Цветёт, благоухает. Птицы поют свои песни. Зелёные листья деревьев лижет весеннее солнце, не выжигая, но даря жизнь. Океан затихает, накатывает на золотистые пляжи, приносит с собой сверкающие ракушки. Юнги тоже оживает. И разрешает себе чувствовать всё. И говорить об этих чувствах. — Ты мне нравишься. Намджун отрывает голову от плеча, вглядывается в ясные, совершенное счастливые глаза. — Это взаимно, Юнги. Ты мне тоже очень нравишься. Омега кивает, прижимается к щеке губами, словно запечатывая свои слова. — Это был мой первый раз. Такой... Намджун носом ведёт по бархатистой щеке, прижимается лбом к влажному виску. — Какой? — Приятный. Я правда получил удовольствие. Не думал... что можно вот так. Альфа кивает снова, оставляет новый поцелуй прямо у ушка. — Хорошо. Я рад, Юнги. Я буду стараться для тебя ещё больше. Юнги выдыхает, устало опуская плечи. Припадает к тёплому влажному телу, растекается по сильным мышцам бесформенной субстанцией. Он не привык к такому. Он даже не хочет сравнивать это с тем, что у него было до. — Сделаю новый чай? Тот уже замёрз. Юнги тихо хихикает в плечо, принимая поглаживания везде, до куда достают руки Намджуна. — Я выпью холодный. Только не уходи никуда.

***

Сокджин устал. У него годовой отчёт по аналитике стучит по темечку, ни одного подарка не куплено, дома бардак, к которому не прикасались уже дней восемь и... Дахён. И сейчас он стоит в кофейне, ждёт фраппучино и айс-американо. Для себя и для своей подчинённой. Стыдоба. Искалечил девушку, пьяный, да ещё и отключился потом. Матушка за такое бы его выпорола. "...Страшные находки обнаружила полиция, войдя в дом Эда. Кресло обтянутое человеческой кожей, шкатулки, коробки для белья..." — Господь Бог, что вы опять смотрите? Дахён хмурит брови и машет ладонью в сторону старшего менеджера, мол, помолчи. Пальцами загипсованной руки жмёт только на пробел, чтобы лишний раз не беспокоить ноющую кость, здоровой рукой порхает над клавиатурой. Йери, сидящая напротив, жуёт кончик своей тонкой косички, пачкая белую резинку тёмной бордовой помадой. Упирает взгляд в экран компьютера, иногда щурясь и морща лоб. "... Между 1947-м и 1952-м Гейн совершил сорок ночных вылазок на три местных кладбища, где эксгумировал недавно похороненные тела, о которых узнал из некрологов..." — Святая Дева Мария, Субин, выключи это! Сокджин ставит стакан кофе перед недовольной Дахён, Субин громко щёлкает по пробелу, отрываясь от кучи бумаг. — Я понимаю вашу страсть к криминалистике, но у нас годовой на носу, давайте сосредоточимся! Субин выпячивает губу, обиженно зарываясь в бумаги снова. Йери выпускает изо рта косичку, в расстроенных чувствах вскидывая руки: — Да блин, Сокджин-щи! Н у я же почти поняла! До меня почти дошло! Ну что вы прерываете то меня? Сокджин, словно испуганный олень, держится за свою столешницу, во все глаза таращась на Ким Йерим, искренне злую на него, будто долгожданная рыбка выскользнула из её рук. Субин исподлобья косится на начальника, сдерживая улыбку. Дахён громко булькает кофе из трубочки. Сокджин вздыхает. Трёт пальцами переносицу, прикрывает глаза, затем упирается в стол. — Вам легче работать под описания жутких зверств? Дахён выпускает пластик из губ: — Это успокаивает. Брови Сокджина взмывают вверх. — Скажите честно, вы просто планируете моё убийство да? Субин из угла шелестит бумагами: — Старший менеджер, если бы мы хотели, давно бы... — Субин-а, ты не помогаешь.— Сокджин плюхается на стул, зарывается пальцами в кое-как уложенные чёрные волосы.— Ради всего святого, только давайте не обосрёмся с годовым, я вас умоляю. Субин щёлкает по самой длинной кнопке на клавиатуре. — Не обосрёмся, Сокджин-щи. " ...С самого детства мать твердила мальчикам, что женщинам нельзя доверять. Что секс - великий грех, и терпеть его нужно только ради продолжения рода..." Йери снова берёт в рот волосы, придвигается почти вплотную к монитору, прищуривая глаза. Субин начинает перекладывать листы по столу, шепчет себе под нос номера аналитических отчётов за весь год, перепроверяя подписи и печати. Дахён двигает по столу стакан с кофе прямо под подбородок, чтобы не занимать руки, обхватывает губами трубочку, и начинает печатать по старой схеме. Кабинет у них небольшой, но одна стена практически полностью — окна. Поэтому светло и тепло всегда. Рядом со столом Субина большая маркерная доска, на ней кривенько нарисованная табличка с пунктами, которые нужно сделать, проверить, заполнить для годового отчёта. Зеленые галочки стоят уже напротив больше половины строчек. Сокджин смотрит сначала туда, а затем на белоснежный гипс с сожалением, сжимая челюсти. Шепчет, чтобы не разрушать атмосферу: — Сильно болит? Дахён переводит взгляд на начальника. — Я на обезболивающих. Ноет, тянет, но резких болей нет. Сокджин кивает, понимает, что надо заняться работой, но глаз оторвать от поломанной конечности не может. Дахён булькает кофе, снимает руку в гипсе с клавиатуры и протягивает по столу ближе к Сокджину. — Рисуй. Старший менеджер вскидывает голову: — Что? Дахён вытаскивает из стаканчика розовый маркер, подаёт альфе. — Белый - скучный. Нарисуй что-нибудь. Я так быстрее выздоровею. Сокджин принимает маркер, сначала вертит его между пальцами, недоверчиво оглядывает лицо девушки. Дахён же переводит глаза на монитор, снова принимаясь печатать. Руку с гипсом так и оставляет ближе к альфе. Сокджин скрипит розовым по белому, старательно вырисовывая цветочек, понимая всю ответственность за то, что Дахён будет носить несколько недель подряд. Хмурит брови, прикусывает кончик языка от напряжения. Дахён косится на красивое лицо начальника, сдерживает улыбку и пытается не отсвечивать, чтобы ни в коем случае не попасться. Когда Сокджин выводит последнюю буковку, Дахён предусмотрительно взгляд переводит снова на экран. Старший менеджер аккуратно тихо кладёт маркер на стол подчинённой, осматривает строго гипс, сам себе кивает и наконец берётся за документы на своём столе. "Выздоравливай скорее, незаменимая Дахён!" вместе с милым цветочком красуется на белом, уже не таком скучном гипсе. Дахён улыбается, шепчет, чтобы услышал только начальник: — Ну вот, теперь вообще не болит. Пухлые губы Сокджина трогает скромная улыбка. Их взгляды встречаются. — И не обосрёмся мы, Сокджин-щи, не переживай. Слова эти успокаивают. В голове почему-то сразу все разбегается по своим полочкам, становится под свои номера. Вдруг становится понятно, что нужно доделать и с чего именно начать. Старший менеджер обводит взглядом свои небольшие владения, пропитывается духом активной кропотливой работы, звуками документалки про очередного маньяка, запахом бумаги, кофе и крабовых чипсов Йери. Трое менеджеров, трое его оловяных солдатиков, которые выбирались из таких задниц, про которые сам Иисус не знает, находятся в своём привычном состоянии – работают. Они фанатики. Весь их дочерний отдел ужасные трудоголики, которые собственноручно отсекают часть своей жизни и отдают её на благо компании. Они сумасшедшие, наверное, гики, с которыми некоторым может быть стыдно общаться. Дахён резкая и склочная вне их кабинета, Йерим постоянно с обсосанными кончиками косичек и стилем подростка, у Субина по всему лицу прыщики, не прошедшие со школы. А сам Сокджин какой-то несуразно широкий и высокий. Мослатый. Их словно на подбор собрали в этом кабинетике, закинули новенькие компьютеры и раздали указания, прекрасно понимая, что это словно свежеее мясо для собаки – примут с счастьем и виляющим хвостом. Сокджин точно на своём месте.