Предпоследняя глава

      Наш ланч наедине прошёл с большим успехом: я объяснил сэру Хамфри свою программу-минимум — которую тот благосклонно счёл вполне перспективной. Так что я набрался храбрости, нащупал в кармане кардигана найденный накануне в ящике стола бархатный футляр и перешёл к изложению программы-максимум.       В какой-то момент у бедного Хамфри глаза стали на мокром месте, и он принялся вытирать слезинки тыльной стороной ладони.       Слёзы — моя Ахиллесова (или, если хотите, Джимова) пята. Без особой разницы, чьи: при виде плачущей женщины, мужчины, или ребёнка, любые беспристрастные аргументы улетучиваются из моей головы. Продемонстрируйте мне слезу-две и можете верёвки из меня вить, я в лепёшку расшибусь, лишь бы осушить их поскорее. Наверное, в наши дни для этого есть отдельный термин, слезофобия, например.       У меня и у самого щипало в глазах. А каково было ему, гордецу?..       Я не из жалости всё это предлагаю, — как бы не замечая его эмоциональности, я ударился в пространные объяснения. То есть, из жалости, я хотел сказать, милосердия, но не только… — чёрт, сам запутался, к чему веду и готов ли раскрыть сердце или момент пока не подходящий. — Нет, не из жалости, или потому что я в милосердии оставил далеко позади Иисуса (Христа) и Мать Терезу вместе взятых, а потому, что дело касалось его, и пусть бы мы не виделись сто, тысячу лет…       Почему-то слёз сэра у сэра Хамфри только прибавилось: эти одинокие слёзы, ничуть не умалявшие его мужественности, так и катились одна за другой по его щекам.       Я перебил себя на полуслове, протянул ему коробку бумажных платков:       — Хамфри, мои предложения оскорбили вас? Поверьте, я вовсе не...       Он замотал головой:       — Нет-нет! Просто... я отвык от вашего великодушия... Джим, вы точно уверены, что не пожалеете, что тратите время и благородство на меня? — (Ужасно неловко, когда тебя вот так расхваливают прямо в глаза. Уши у меня, наверное, сделались пунцовыми.) — И это после всего, что я наговорил вам когда-то, в ваш последний день на Даунинг-стрит...       Я поспешно его прервал:       — Наговорили? Вы?! Уж извините, сэр Хамфри, что-то не припоминаю!       Хамфри, наконец, справился со слезами и ответил слабой улыбкой:       — И всё же я должен принести свои чистосердечные извинения и заверить в полном раскаянии. Я знал, что скорее рано, чем поздно, ты захочешь перестать скрывать наши отношения, и думал, что ни за что не буду способен сделать то же… — Хамфри безотчётно теребил тонкую узкую ленточку в цветах радуги на лацкане пиджака. — Я совершил чудовищную малодушную ошибку... Нет, хуже: предательство! А потом, когда опомнился от страха, было слишком поздно: я думал, ты никогда не дашь мне второй шанс (я-то уж точно слушать не стал бы на твоём месте!), так что даже не пытался извиниться. Ты всегда, всегда был абсолютно прав на мой счёт: я трус и лжец, но ты даже не представляешь, насколько… — выговорив последнее едва слышно, Хамфри опустил голову, скомкал мокрый платок.       Я, разумеется, кинулся его разубеждать: это я тогда был неправ, я не должен был давить, он не был готов, а я вот так сразу огорошил его, чем не ультиматум и т.д. и т.п. Все оправдания, что я ему нашёл за годы нашей разлуки. И если меня всё-таки «отменят» — не пропадём. Под мостом ночевать не придётся. У меня есть (пусть и скромная) премьерская пенсия, плюс доплата из палаты лордов, а станет невмоготу, чёрт с ним, снимусь в ролике McDonalds, Taco Bell, или что там рекламируют бывшие лидеры правительств.       — Так и вижу вас в телепрограмме «Магазин на оксфордском диване», — подхватил с маленьким смешком Хамфри.       Думает, я не всерьёз! Я готов на любые жертвы ради его улыбки.       Долг платежом красен, и мне есть за что его благодарить, если уж разбираться по фактам: первое, что приходит в голову — без него мне бы ни за что не стать премьером!       — Я сделал это в основном для собственного удобства, — Хамфри виновато опустил белые, будто окрашенные изморозью ресницы.       Да знаю, я знаю! Но и в Оксфордские магистры я попал благодаря ему! Я не сдавался.       — Ваша докторская степень по философии была ничем большим, нежели Quid pro quo за помощь Бэйли-колледжу, — напомнил он, опять скромно потупившись.        На чьей он стороне, спрашивается?! Хамфри убивает меня своей новой честностью! Никогда не привыкну. Не прошёл ли он какую-нибудь программу из двенадцати шагов для Анонимных Манипуляторов?       Сколько мы просидели так, тихонько переговариваясь, взаимно оправдывая и прощая друг друга за прошлые обиды? Я держал Хамфри за руку, он склонил голову мне на колени — для этого пришлось подтащить мой высокий барный стул вплотную к его креслу... А будь мы совокупно вместе моложе лет на тридцать (да что там, хватило бы и десяти), я бы точно его завалил на ближайшем диване, не сомневайтесь.       За окном начинало вечереть, когда щёлкнул дверной замок — пришла Софи.       — Вы чего без света сидите, а? — Она вгляделась в наши торжественные лица и скрестила руки на груди: — Что-то ужасное случилось? Кто умер?       — Напротив, Софи, прекрасные вести! Больше вам не придётся корпеть над бумажками: позвольте представить вам моего нового секретаря-архивариуса, — поделился я радостью.       — А ещё мы решили сочетаться узами брака, — добавил Хамфри не без застенчивости в голосе, на мгновение приподняв голову с моего бедра.       Я подтвердил, что женюсь.       Софи упёрлась кулачками в бока и спросила у меня строгим голосом:       — На этом пижоне, серьёзно? А как же ваш сэр Хамфри?!       Глупышка не узнала его без бороды. А может, без депрессии. И вдобавок в новёхоньком светлом костюме. И в сногсшибательном жилете, расшитом узорами из нарциссов. Только галстук остался старый, в ало-синих цветах оксфордского Бэйли-колледжа. На ланч-то ко мне сэр Хамфри заявился не раньше, чем посетил цирюльню, неовикторианский бутик с одеждой для тщеславных консервативных джентльменов нафталинового возраста и цветочную лавку. Шокировал меня, представ во всём блеске и с букетиком нежных роз. До этого он мне цветов не дарил ни разу, прошу отметить. И так смутился, когда я начал ими (в смысле самим Хамфри и букетом в его руках) восхищаться, что в конце концов прошелестел умирающим голосом: «Вы не поняли, они... они для вашей соцработницы! В благодарность за в высшей степени профессиональную заботу об экс-премьер-министре вкупе с его ценным архивом. Поставьте их в воду поскорее, Джим, и, ради бога, перестаньте так на меня таращиться». Ну а незадолго до того, как пришла Софи, я узнал, что сэр Хамфри и к ювелиру успел заглянуть по пути: на этот раз сюрприз с кольцом, по забавному совпадению, задумал не только я... (Разумеется, как ни был я тронут, я не преминул поинтересоваться у Хамфри в шутку, когда он извлёк кольцо из жилетного кармана, не предназначено ли оно для Софи тоже, как вручённые им мне до того розы.)       Кстати, о них:       — Софи, видите в вазе букет? Это сэр Хамфри вам галантно преподносит с наилучшими комплиментами, цените.       Когда наконец всё прояснилось, Софи повосхищалась нашими кольцами, поздравила с радостным воссоединением, затем махнула рукой в сторону шкафов с томами моего архива:       — Это теперь квир-литература, значит. — Заулыбалась, довольная шуткой.       — Ну, несколько последних глав, пожалуй.       — Предпоследних, — внёс правку Хамфри.       Действительно. Которые мы напишем в метафорическом соавторстве, душа в душу. Такое ощущение, что возможно всё. «Здесь нынче солнце… злую зиму в ликующее лето превратило; нависшие над нашим домом тучи… чего-то там и трам-пам-пам», как говаривал великий Шекспир. Обставим Родса с Пикерингом в смысле хэппиэндингов. Они-то, бедолаги, пожениться не смогли бы в любом случае, времена были дикие.       — А знаете, на самом деле вы тоже не сможете пожениться, — заявила нам Софи. Вот уж от кого я не ожидал таких слов, так это от неё! Только я собрался броситься в спор, она пояснила: — Понимаете, никто из вас не женщина, вы оба — мужчины, следовательно, вы «выходите замуж», а не «женитесь».       Ну и педантство! Спросил её, не в родстве ли она случайно с сэром Бернардом Вули.       Мне всё равно, как это называется — пожениться, позамужиться, вступить в брак. С Хамфри я готов на всё.       Сэра Хамфри, похоже, шуточки Софи о ЛГБТ литературе всё-таки слегка задели, и он запротестовал в том смысле, что один тот факт, что двое степенных многоуважаемых джентльменов золотого возраста, занимавших в прошлом высокие государственные должности, заключают определённый союз, не делает автоматически таковых джентльменов этой вашей новомодной аббревиатурой.       — Кроме того, я должен подчеркнуть следующее: мы с бароном Хэкером решили обменяться брачными клятвами в первую очередь из соображений юридической безопасности и взаимовыгодной финансовой стабильности. Сами понимаете, в текущем экономическом и политическом климате...       В устах Хамфри весь мой план звучит как что-то из прошлого века: договорной брачный союз по чистому расчёту какой-то! Тон Хамфри звучал так убедительно, что я и сам бы поверил, если бы от его недавних жарких поцелуев у меня до сих пор немного не ныла нижняя губа.       — Ясненько, — отозвалась Софи. — Значит, задумали Бостонский брак?       Не очень-то она и поняла, пришлось вмешаться:       — Оксфордский, милочка. Мы намерены остаться здесь, в моей резиденции магистра. — И пусть интриганы из совета колледжей только рискнут выселить молодожёнов (нас, я имею в виду... молодомужей?) во время медового месяца!       — Проехали, позже распечатаю вам из статьи «Вики».       Викки, должно быть, её близкая подруга, ужасно эрудированная леди, Софи часто её упоминает. Я между тем на всякий случай объяснил Софи, что нанимаю сэра Хамфри ассистентом для помощи в работе с архивом отнюдь не из порочной практики непотизма. Просто мой почерк ему хорошо знаком, так что дело пойдёт быстрее. И раз жить он будет здесь, для него нужно подготовить вторую спальню (заваленную архивом) и кабинет.       Не откладывая в долгий ящик, составили список дел на ближайшие дни: позвонить в «Димфну», чтоб они прислали вещи и медицинские бумаги сэра Хамфри, написать его сыну о том, что возвращаться Хамфри не собирается, отправить открытку Люси, подать заявление в мэрию, опубликовать заметку в местной прессе, уведомить совет Хэкер-колледжа.       После обеда мы отправились в отель за скромным багажом (в количестве одного чемодана и двух саквояжей) сэра Хамфри, по дороге обсуждая, хочется ли нам церемонию с размахом или просто расписаться в городской ратуше, стоит ли приглашать наших детей и тому подобное. Я в первый раз в открытую держал Хамфри за руку при ясном свете дня у всех на виду, и он — удивительно! — не возражал.       Надо отметить, озвучивая за ланчем свои предложения: профессиональное и романтическое — я, конечно, уверил его и себя, что дело в первую очередь в том, что я хочу защитить его, дать ему крышу над головой, работу, финансовую безопасность. Теперь, если со мной что-то внезапно случится, ему не придётся уповать на милость нелюбимых сына и невестки, как мой супруг он унаследует мои сбережения. И я отнюдь не желаю пользоваться тем, что он находится в стеснённых обстоятельствах, он ни капельки не будет мне должен, абсолютно ничего… Кроме небольшой посильной помощи в архиве, то есть. Спальня у него будет отдельная — я не из тех, кто, пользуясь обстоятельствами, вымогает чего-то неподобающего!.. Тем более что хоть в брошюре, которую я получил с новым суставом, и написано, что интимная близость разрешается уже через полтора-два месяца, которые, считай, истекли, я не то чтобы рвусь испробовать все нарисованные в брошюре варианты — с кем бы то ни было… От смущения ладони у нас обоих стали мокрыми, но Хамфри, к моей радости, продолжил крепко держать меня за руку. И пробормотал, что, собственно, ничего другого он в нашем джентльменском соглашении и не предполагал, закрыв эту щекотливую тему и вернувшись к обсуждению свадьбы.        А он хочет именно церемонию свадьбы — а не гражданского партнёрства, хотя оно и даёт ту же меру юридических прав. Он хочет, чтобы мы, разодетые в пух и прах, стояли рука об руку на ступенях старинной церкви под дождём из розовых лепестков и рисовых зёрен («Вы знали, что эта традиция берёт своё начало со времён древнего Рима, господин магистр?») За лепестки и зёрна пусть отвечают соцработники Софи и Павелчек. И он хочет отправить фотографии этой костюмированной мистерии сыну. О да! — сэр Хамфри решил поступиться своими обычными принципами сдержанности и скромности и хочет такую свадьбу, чтобы чертям в аду стало тошно, такую, чтобы от фотографий у неблагодарного сына и (особенно у неё!) у выскочки-невестки глаза на лоб полезли.       Кто я, чтобы возражать против маленьких слабостей моего дорогого Хамфри, если он хочет принарядиться и блистать.       Ближе к полуночи того памятного долгого счастливого дня он тихонько постучался и заглянул в мою спальню. Извинился и объяснил, что увидел полоску света под дверью и подумал: раз у меня тоже бессонница, можно зайти, не боясь потревожить мой покой. Вообще-то, я сплю с включённым ночником: если я уроню что-нибудь со столика, споткнусь и упаду в темноте, мне и моему суставу хана, поэтому ночник горит всю ночь. Но я действительно не спал, а старательно перечитывал любимую книгу с цитатами великих политических деятелей. О, когда-нибудь.... А ему почему не спится?       — Видите ли, я немного замёрз… — кротко ответил Хамфри, сильнее кутаясь в свой роскошный шёлковый халат в пол, весь в алых драконах.       Я сел в постели:       — Забыли взять с собой грелку? Ну а носки-то хоть толстые шерстяные есть? В шкафу должны лежать несколько одеял, сейчас поищу, а утром — когда придёт Софи, растопим камин!       — Нет... Джим, я имел в виду, если ты не возражаешь, можно, я ненадолго к тебе?.. — он показал взглядом на край моей постели.       О! Сообразив, я убрал книжку, стащил с носа очки, приглашающе подвинулся и откинул одеяло.       Как давно мы не лежали вот так, рядышком... Я даже дыхание затаил, когда заскрипели пружины матраса. Взял его руки — будто изо льда — в свои и принялся растирать и греть дыханием.       Спустя полминуты Хамфри нетерпеливо вздохнул. Неужели я опять сделал что-то не то?       — Господин магистр... я имел в виду, что холодно моему сердцу. — Ишь, загнул! И смотрит этак, снизу вверх, своими тёмными глазищами. — Джим, я бы хотел обнять тебя, но боюсь сделать тебе больно, — прошептал.       Я сам обнял его.       Полнейшее ощущение счастья и дежавю — или ностальгии? — наш самый первый раз, мы согрешили во время рабочей поездки в Эдинбург, вскоре после моего назначения его министром в Департамент административных дел, *дцать лет назад, в маленькой гостинице... только тогда всю ночь шёл ливень и сверкали молнии, гремели раскаты грома... сейчас же за окном кружились седые хлопья последнего весеннего снега.       Но на всякий случай я — тоже почему-то шёпотом — заявил ему, что если это опять его классовые штучки, или что он это «из вежливости» и «для пользы дела», как в прошлом, то второй раз я этого не вынесу. Я, мол, хотел и хочу помочь ему без всех этих его закидонов, ничего не подразумевая взамен. Никаких этих Quid pro quo и прочих мутных политических схематозов.       На всё это Хамфри мне ответствовал: что он 1) в курсе, 2) ему самому хочется, 3) что он и не предлагал ничего такого.       Он разомкнул моё объятие, отодвинулся и приподнялся на локте, чтобы взирать на меня сверху вниз:       — Простите, господин магистр. Наверное, мне не следовало приходить? Я чересчур тороплю события? Я, пожалуй...       Готовясь сбежать, он отвернул край одеяла. Я тут же сгрёб его в охапку и опять притянул к себе:       — Спятил? «Чересчур тороплю события», — передразнил его. — Да я ждал последние пятнадцать лет, когда до тебя, мой упрямый, наконец дойдёт, что мы созданы друг для друга. — Я осторожно раздвинул шёлк его кимоно, чтобы пощекотать подушечки пальцев о тонкий иней поросли на его груди. Ниже наткнулся на кромку шерстяного пояса из овечки — лучший аксессуар, по нашей погоде, у меня есть такой же!       — Десять, — между поцелуями возразил Хамфри, — лет. — (Но мне уже было плевать на споры и вычисления.) — Рад, что ты до сих пор сохранил сексуальную активность.       А я-то как рад!       Не утерпел и похвастал:       — Всё дело в трезвом образе жизни, мне удалось бросить все вредные привычки.       — Ты пока что не бросил меня, — сострил Хамфри.       Действительно, если подумать... он шокирующе самокритичен. (И положительно невыносим — так играть со мной! Будто я ему клубок пряжи.)       — Премного благодарен вам за это, господин магистр, — проворковал Хамфри мне на ухо, отчего у меня словно забегали по коже электрические искры. Как же легко и просто он по-хозяйски занял своё привычное место у меня в сердце, без труда прокравшись туда на мягких лапах.       Мне пришло в голову, что Хамфри вот-вот почувствует неоспоримый признак моей благосклонности (назовём это так), и я решил на всякий случай немного и незаметно отодвинуть от него бёдра — не тривиальная задача, с новым суставом. Стоило мне аккуратно шевельнуться, Хамфри, коротко мурлыкнув: «можно?», переместил кисть руки с моего плеча, и без всякого стеснения и экивоков она пробралась пальцами мне под пояс пижамных штанов, под резинку трусов и с бесцеремонным энтузиазмом взялась за дело.       — А это что у нас тут, м-м, господин магистр? — с притворным удивлением поинтересовался Хамфри. Совсем стыд потерял!       Он уверенно огладил мой... (Сдаётся мне, Хампи вряд ли понравится, если я прямо так и напишу в мемуарах: «член». Нужно подумать, на какую менее прямую — ха-ха — метафору заменить. Навскидку: штык, мачта, королевский скипетр, джойстик, britische Wurst, самонаводящаяся ракета, Эскалибур, стрела Амура, колонна одноглазого Нельсона... ), начавший заинтересованно твердеть ещё с полчаса назад, когда Хамфри только ступил на порог моей спальни.       — Это значит, что я, как это ни невероятно, пока не почил от твоих выкрутасов, Хамфри, — нашёлся с ответом я. И попросил его завязывать с регламентом и не называть меня «господин магистр» в постели.       Как бы то ни было, уличённому, мне не оставалось ничего иного, кроме того, чтобы в ответ попробовать уличить бессовестного Хамфри: хватит, доигрался, я ведь не железный! И я рад был обнаружить симметричные доказательства взаимной и искренней заинтересованности (это душой кривить легко, членом не получится) с его стороны. Стоило нам обхватить флагштоки друг друга, и слова стали не нужны — поразительно, как пальцы помнят каждое чувствительное местечко годы и годы спустя... Хамфри на несколько секунд раньше меня выбросил в воздух белый флаг, таким образом несомненно признавая моё безоговорочное лидерство и победу.       — О, милосердный боже, — тихонько простонал он в изнеможении исполненным сладости голосом куда-то мне в шею.        — Нет, Хамфри, это всего-навсего любовь всей твоей жизни, твой будущий муж. Кстати, всегда пожалуйста.       — Пожалуйста?.. За что? — Первые мгновения после блаженства Хамфри всегда соображает медленней обычного.       — За то, что помог тебе услышать сонмы ангелов и увидеть всё небо в алмазных звёздах, конечно же. Мне не сложно, обращайся хоть каждый день. Точнее, ночь. Меня не затруднит. — Тут я приврал немного для красоты, но раза три в неделю для меня консуммировать наш брак точно не составит проблемы!       (А если кого-то из молодых читателей занимает вопрос, в каком возрасте мужчин перестаёт интересовать секс, то вам лучше переадресовать его кому-то постарше нас с Хамфри. В любом случае, по слухам, половинка знаменитой небесно-синей таблетки творит чудеса.)       После разделённого со мной наслаждения невозможный Хамфри почти сразу — опять! — засобирался в свою спальню, но я убедил его остаться. И опять крепко держал за руку, пока нас не одолела сонливость — мне казалось, иначе Хамфри каким-то непостижимым образом снова додумается исчезнуть из моей жизни.