Серость

      Чонгук жалеет о своём вопросе, лежа в одинокой квартире на полу. Он выдыхает в потолок, сжимая грубую ткань рубашки в районе груди. «Почему ты не заявишь об авторстве своих картины?» «Не станешь самостоятельным художником?» Он так и не понял Тэхёна, поэтому тот попросил оставить его одного, и Чонгук послушался. Не стоило лезть, говорить об этом, задавать нелепые вопросы, чтобы его потом прогнали. Чону стыдно, он боится, не хочет прекращать только зародившееся общение. — Неужели так сложно было ответить… — не понимает Чонгук, поднимаясь с пола и осматриваясь по сторонам. Впервые увидев комнату, в которой живёт, Чон еле заметно улыбнулся: всё выполнено по предпочтениям, о которых он говорил родителям. Чонгук боялся, что те никогда к нему не прислушивались и, впервые вернувшись домой после операции, готовился увидеть совсем не то, что представлял, когда выбирал цвет обоев, конструкции полок и тому подобное. Но всё, всё до мельчайших деталей было сделано по его просьбе. Родители Чонгука — замечательные люди. Никогда его не оставляли, не бросили в этом мире самостоятельно бороться с недугом. Отец работал на трёх работах, чтобы оплатить сыну дорогостоящее лечение, которое очень долго не давало результатов. Мама тихо плакала в своей комнате. Чонгук это отчётливо слышал — она просила небо помочь. Его никогда не называли калекой, даже ласковым словом «особенный». Все понимали, что в слепоте нет ничего прекрасного. Вся жизнь Чонгука была борьбой, начиная от домашнего обучения, заканчивая желанием стать востребованным хирургом. Он восхищался врачами, которые много раз спасали его жизнь, которые подарили возможность видеть этот мир в таких прекрасных красках. Но даже после излечения путь в эту профессию ему был закрыт: нечёткое зрение, долгая адаптация… «Выбери себе другой путь, сынок, — мягко улыбнулся хирург, когда пришёл навестить пациента после операции. — Не вешай нос. Теперь у тебя больше возможностей». И Чонгук благодарен за эти слова, но всё ещё потерян. Куда податься, кем стать, на кого учиться? Чонгук ходит из угла в угол и совершенно не представляет, о чём теперь мечтать. Ведь он получил всё, что хотел от этой жизни с рождения — свои глаза. Родители не торопят, не ворчат, что пора бы отдавать долг за лечение, устраиваться на работу; дают ему адаптироваться. Прекрасные люди, которым Чонгук безмерно благодарен, но он не хочет сидеть на их шее до конца своих дней. Нужно брать себя в руки, что выходит из рук вон плохо, особенно после последнего, не совсем приятного разговора. Страх Чонгука не оправдался. Он не залипает около зеркала часами, он к нему даже не подходит, только когда умывается, изредка поглядывает в отражение. Чонгук вдруг понял, что мир в картинках, конечно, прекрасен, но то, что он чувствовал всё это время с помощью осязания, прикосновений, ни с чем не сравнится. Он умел расщеплять этот мир, касаясь пальцами неизвестного, очёркивая его контур, слушал шёпот матери, которая рассказывала об этой новой вещи, описывала цвета и форму. Правда, цветов Чонгук никогда не знал и представить их было сложно. Оттенки он ассоциировал с ощущениями. Жёлтый — как осень, тепло, постепенно переходящее в холод. Зелёный — лёгкий ветер, свежие запахи, от которых мурашки по коже. Красный — испепеляющая жара летним днём, когда каждая часть тела стремится укрыться в тень. Чёрный — то, что видел всё это время Чонгук. Его даже описывать не пришлось. Для любви у матери Чонгука тоже был свой цвет — смешение всех в одной палитре, бесконечная радуга. Она просила сына представить все самые приятные ощущения и смешать всё в одно — это и есть любовь. Когда эмоции на пике, когда боишься в них захлебнуться, но всё равно прыгаешь в этот омут с головой. «Любовь похожа на радугу, — тихо проговорил Чонгук, когда увидел впервые разноцветные полосы в небе, — смешение всех цветов». «Да, Чонгук, именно так», — женщина ведёт сына под руку по старой привычке, следит, чтобы он случайно не запнулся по дороге. Чонгука оставили одного в доме, чтобы он привыкал к самостоятельной жизни, но только потому, что он сам попросил — он не хотел оставаться обузой. Чон смотрит на картину, висящую в его комнате над столом, и не может отвести взгляда. Так мало цветов, оттенков, но насколько сильно это обнажает душу художника в момент, когда он впервые увидел Чонгука. Он на этой картине действительно красивый. А на той, когда Тэхён рисовал его в обнажённом виде, неизвестно — Чонгук не успел на неё взглянуть, стал задавать неуместные вопросы и Ким быстро закрылся, да так, что пришлось немедля уйти. Это напряжение в воздухе не давало вдохнуть. Наверное, это конец, и они больше никогда не встретятся. Жалеет ли об этом Чонгук? Конечно. Этот человек — первый, кто не стал относиться к нему с первых секунд знакомства как к калеке, не расспрашивал о болезни, не задевал ненужные темы в разговоре. Почему Чонгук поступил так опрометчиво? У него нет даже номера Тэхёна, кроме того, что он нашёл тогда в газете, но позвонить Чон не решается — боится услышать, как его пошлют или вообще не возьмут трубку. Совершить ошибку было так легко, а исправить теперь практически невозможно. Интересно, Тэхён жалеет? Он чувствует то же самое? Этот поцелуй, попытка не навредить… Всё так запутано. Комната Чонгука просторная, в светлых тонах, выдержанная в минимализме. Никаких лишних деталей — стол с компьютером, стерео-система, полка с книгами, половину которых Чон успел перечитать, когда послеоперационный период закончился и глаза перестали болеть от яркого света, и ни одного зеркала. Их тут никогда не было, да и сейчас желания купить не появилось. Чонгук таращится в потолок битый час. Стоило бы сесть за компьютер и начать искать университет для поступления, заняться своей жизнью, наконец, но из мыслей не уходит Тэхён. Он поселился в голове Чона, чем-то его бесповоротно зацепив. Может быть, своей харизмой? Или тем, что он на километр не подпускает к себе других? Или этим странным протестным характером, который он всячески пытается скрыть? Чон мог лежать так вечность, если бы не звонок на старый мобильный с несколькими трещинами на корпусе. Вытерев ладони об штаны, Чонгук нажал кнопку «принять» и, затаив дыхание, растворился в хриплом шёпоте. — Привет, — Тэхён мнётся, его голос дрожит. — Я не должен был так реагировать. Может быть, встретимся и поговорим? Если хочешь, конечно, — он говорит так быстро, словно боится, что не дослушают до конца. Чонгук растерян. Он этого звонка не ждал. Он ведь обидел Тэхёна своими словами, а люди не могут прощать так быстро. Чон так считал, но Ким рушит все его стереотипы одним щелчком пальцев. — Где хочешь встретиться? — Чонгук падает в мягкое кресло, забирается на него с ногами. Сердце бьётся быстро-быстро, вдох словно застрял в лёгких, а руки то и дело потеют снова и снова. Он волнуется, это даже дураку понятно. — Недалеко от меня есть кофейня. Тогда тебе понравился капучино… Мы могли бы выпить его снова и поговорить, — Тэхён усмехается в трубку. Наверное, он рад. — Скинешь геолокацию? — Я могу приехать за тобой, — тут же предлагает Ким. — Не стоит, я обещаю не заблудиться, — на лице Чонгука расцветает настоящая улыбка. Его не оставили, снова. Что может быть лучше? — Я буду ждать тебя в восемь. — Приду в без пяти восемь, чтобы ты не ждал, — Чонгук не романтик, но эта фраза будто из ниоткуда родилась в его голове. Положив телефон, Чон запускает пятерню в свои волосы. Чувства радости и страха одновременно не отпускают. Может быть, у них правда что-то получится? А как быть с родителями? Рассказать им о своих предпочтениях, о симпатии к художнику, что совсем не похож на милую девушку, о которой мечтала мать Чонгука? Но эта проблема не первостепенной важности. Чонгуку нужно подготовиться к встрече и снова не ляпнуть что-нибудь, не подумав.

* * *

Ветер задувает под лёгкую чёрную рубашку. Сегодня Чонгук впервые надел вещь с открытыми рукавами, не обращая внимания на прохожих, что таращатся на его шрамы. Тэхён показал ему, что этого не стоит стесняться. Гук стоит возле одноэтажной кофейни, облицованной красным деревом. Внутри сидят парочки, кто-то ест десерты, кто-то в одиночестве читает романы. Атмосфера завораживает. Чонгук не отводит взгляда, пока позади него не раздаётся кашель. Без пяти восемь. — Привет, — Тэхён сегодня снова в свитере, но в этот раз в чёрном, и светлых штанах. Его волосы убраны в хвост, а на лоб спадают несколько прядей. — Я рад, что ты пришёл. Чонгук рад, что его пригласили. — Тэхён, я хотел извиниться. Я не хотел… — тараторит Чонгук. Его колотит, и то, как он нервничает, видно невооружённым взглядом. — Ты спросил о том, что хотел узнать. Прости, я неправильно среагировал, — Тэхён жестом указывает на дверь. В кофейне он занимает место у окна, откидывается в мягкое кресло. — Я должен был объяснить, понимаешь, — начинает Тэхён, когда Чонгук усаживается и обращает на него всё своё внимание. Ким поднимает руку, чтобы сделать заказ, отвлекаясь от рассказа, но когда официант уходит, он продолжает. — Когда впервые продал картину, я уже не мог заявить о себе. Каждая моя картина, которую я продал Субину, обладала характерными чертами, моими чертами. Если бы я появился в обществе художников, меня в лучшем случае назвали бы подражателем, а в худшем — раскрыли бы истинный талант Субина покупать всё. У нас с ним был договор: если кто-то узнает, что всё рисую я, я должен буду выплатить ему несколько миллионов долларов, а откуда у меня такие деньги? — грустно усмехается Тэхён. — Я был молод и глуп, боялся заявлять о себе. Мне было проще зарабатывать на творчестве, чем карабкаться по лестнице признания, а когда я одумался, было поздно, очень поздно, Чонгук, — Тэхён кивает, когда им приносят кофе, и долго смотрит на розоватую пенку. — Я стал рисовать, словно это мои работы, а не заказ Субина, стал выливать душу на полотно, но каждый раз делал вид, что мне это безразлично. Я сам запутался в своей лжи и не смог найти из неё выход. Я рисовал каждый день, потому что иначе терял цель жизни, — Ким делает глоток, облизывает губы. — Я просто художник, не бизнесмен, и не ищу аукционов, чтобы продать своё искусство подороже, не вступаю в ряды ценителей и критиков. Я просто делаю то, что у меня получается, то, чем живу, — Тэхён отставляет кружку в сторону. — Я хочу остаться никому не известным Ким Тэхёном, который любил рисование больше всего на свете, я хочу любить своё дело не из-за популярности, а потому что оно приносит удовольствие. Я много раз видел художников, которые для того, чтобы заработать деньги, понравиться публике, из кожи вон лезли, рисовали без вдохновения. Они довели себя до того, что стали ненавидеть живопись, они выгорали. Я не хочу себе такой судьбы, Чонгук. Тэхён выпрямляется, глядя в глаза Чонгуку, губы которого приоткрыты в немом восхищении. Он поражён, и это мягко сказано. Мысленно даёт себе пощёчину, а ещё немеет от того, как Тэхён легко открылся ему. Доверяет? Явно. — Ты потрясающий, — дрожащим голосом произносит Чонгук. — Я идиот, — парирует Тэхён. — Кофе-то пей. Я попросил добавить тебе сироп, может, понравится… Я заметил, ты любишь кофе. Чонгук берёт свою чашку, делает равномерные глотки. — Тогда, на выставке, я попробовал его в первый раз, — признаётся Чонгук. Раньше он считал кофе невкусным, а мама рассказывала, что он горький и его нужно пить только для того, чтобы взбодриться, но нет. Этот напиток согревает. Он представляется красным или жёлтым, и Чонгук бы с радостью пил его каждую осень в компании Тэхёна. — Я должен был спросить, любишь ли ты кофе, — подмечает Тэхён, — а не просто купить по факту. — Ничего. Этот вечер я никогда не забуду, — Чонгук не врёт — он впервые в жизни был так близко к чему-то необычайно красивому, впервые понял, что означает это слово, и хотел бы это повторить. — Да, я тоже, — улыбается Ким. — Не хочешь десерт? Ты не голодный? — Нет, я позавтракал, — Чонгук чувствует на себе взгляды мимо проходящих людей. Они зацикливаются на шрамах и синяках, а кто-то специально отворачивается или бросает нелестные комментарии о том, что нужно прикрываться. Он не обращает на это внимания или делает вид. — Уже вечер. Точно ничего не хочешь? — Тэхён мягко берёт лежащую на столе руку Чонгука пальцами, поглаживая ладонь, и улыбается, добровольно падая в бездну тёмных блестящих глаз. — Представь, что никого нет, только ты и я. Чонгук кивает. Ему нравится такой план. Тэхён ещё долго может рассказывать о своём увлечении, о том, как впервые взял в руки кисть в восемь лет и буквально отдался живописи. Чонгук может слушать его речь часами, расщеплять её на хриплые звуки и тихий шёпот, иногда на восхищённые возгласы. Вокруг них исчезает целая вселенная, сжимаясь до тех пор, пока люди в ней — пыль, осколки — навсегда не затеряются в пространстве. Их разговоры — неразборчивый космический гул, к которому не стоит прислушиваться. Если бы Чонгук мог, он бы отгородился с Тэхёном куполом от всего на свете. Он пережил бы с ним исчезновение всего сущего, называл бы Тэхёна своей новой галактикой.