Координата одиночества

      Самолет приземлился, высоченное небо развернулось над ними пронзительной яркостью голубизны. Коче застыл на трапе, пытаясь разглядеть огромные буквы на крыше серебристого здания аэропорта, но мир, несмотря на повысившуюся яркость, оставался размытым. — Знаешь ли, мне сказали привезти тебя, но ни слова про то, что ты должен быть жив, не было. Рыпнешься — убью. Крупье положил руку ему на плечо — Кочевник дернулся от внезапно накатившего ужаса, но кивнул. Мужчина схватил его за плечо и поволок за собой — удивление такому непривычному антуражу перевесило подавленный страх, а потому Коче не сопротивлялся. На Пустошах небо было рыжевато-коричневым из-за песка и пепла, а потом, во время побега по России, оно постепенно выцветало, пока в порту Февральска… полностью не лишилось красок. Тогда Коче было всего семь, и он удивлённо рассматривал черно-белые фотокарточки, решительно не понимая, почему они так называются, ведь мир и был таким монохромным, неживым. Теперь ему было четырнадцать, и он впервые двигался на запад, а не на восток, и впервые видел, что у мира был цвет. Крупье практически волоком дотащил его до машины и тот запоздало понял, что рыжий так груб из-за собственного страха, а не из-за переживаний насчёт его побега. В прочем, Коче и не собирался никуда бежать — вокруг царил гомон неизвестного немелодичного языка, которого он не знал. Чирикающий японский, грубый русский и даже лающий турецкий, на котором говорила Верба, казались куда роднее. — Куда мы едем? — В Башню Лаулус, там находится тот, кто сказал мне тебя привезти. — На каком языке все написано и все говорят? — Польский. Их пункт назначения находился на отдалении от города — чтобы достичь зеркального чрева башни, Кочевнику под конвоем Крупье пришлось преодолеть европейскую столицу насквозь. Ожидания оправдались — они правда были в Европе, но периодически попадвющиеся среди новых высоток обшарпанные пятиэтажки напоминали о том, что они не так далеко, как хотелось бы. Парень смотрел в окно с заднего сиденья седана, пытаясь разобрать вывески и не сильно глазеть при этом — Крупье буквально трясло, из улыбчивого мужика под полтос он на глазах превратился в затравленную собачонку, а потому Коче решил лишний раз его не нервировать вопросами. Не сказать, что у него в принципе то были какие-то вопросы, да даже не сказать, что его волновало, почему именно он попал в эту странную историю. Правила игры его не интересовали. И, пускай неопрятный рыжий мужчина с поношенных шмотках и вызывал какие-то смутные подозрения о причастности его матери, истинная причина его вовлеченности казалась очевидной. Никто не говорил этого вслух, но Коче давно понял, что он сам по себе представляет какую-то сомнительную, но ценность — других демонов, кроме матери и странного мужчины с Пустоши, он не встречал никогда, и, видя отношение Евгения и Вербы к Меднолапе, мог сделать выводы, что что-то они могут особенное. В прочем, у самого Коче сил хватало только на то, чтобы уподобляться «нормальным» антропоморфам, и то, не всегда удачно. «Башня», как её назвал Крупье, встретила их откровенным сюрреализмом. Огромный зеркальный небоскреб возвышался посреди абсолютного ничего — на сколько хватало его слабого зрения, Коче видел только асфальт. Вот уж точно знакомая серость.

×××

      Грохот шипованный берцев по железным настилам отдаётся пульсацией в висках и ломотой в ребрах. Шевелиться, да даже дышать, кажется потрясающе бессмысленным, и Коче безвольно прикрывает глаза. Шипы скребут по полу, высекают искры, и Коче кажется, что каждая косточка его тела крошится по отдельности. — Прикрой живот. Советует голос Крупье откуда-то из мрачной вышины. Кочевнику этого не хочется. Ему хочется лежать звездой и чувствовать, как ломается каждая косточка его тела. В следующий момент он получает по почкам и все советы обретают кристальную ясность боли. Вообще, в этом что-то было. Чувствовать себя вещью. Вещью, которую… У вещей чувств нет. Позорное и мазохисткое удовольствие. В следующий миг его насильно поставили на ноги, держа за волосы. Сквозь пелену слез Кочевник наткнулся на внимательный взгляд красно-зелёных глаз. Инквизитор был недоволен: — Жалкая, бесполезная шавка. Он тряхнул его, как игрушечного, и с отвращением отшвырнул. Локти и колени вспыхнули болью, Коче задохнулся, ударившись рёбрами о пол, но через пару секунд снова вернулся в это странное состояние — ничего не чувствующей вещи, что просто лежит у ног хозяина. Ни гнева, ни желания жить, ни борьбы. Лёжа на полу, он остро чувствовал не только зябкий сквозняк и холод железного пола, но и ледяные волны. Прикрыв глаза, он позволил этому привычному ощущению захлестнуть его — когда-то давно, он жил у океана. Когда-то давно, в прошлой жизни, он вдыхал его солёный сырой воздух во всю грудь, что не жгла от каждого вдоха. Когда-то давно, наверное, в прошлой жизни, океан слизнул его волной с бетонного пирса. Когда-то давно, в чужой жизни, он захлебнулся солёной водой, и, по ощущениям, утонул. Но это было не как показывают в кино — отчаянной борьбой, страхом и паникой. Нет. Кочевник просто утонул, и растворился в океане, как сахар в чае.

×××

— Ты — абсолютно бесполезное отродье! Простейшее поручение, с которым даже псина справится, ты и то умудрился запороть! Тупая, никчемная ошибка селекции! Ты даже не стараешься хоть как-то исправить своё положение, скотина безмозглая! Все самому делать приходится, ты ж, подстилка ебанная, ни для чего другого не годишься... Холодный тон, дрожащий от ярости, привёл его в себя. Он открыл глаза — мир мелко потряхивало от застарелой, чужой боли, спину ломило практически до слез. Он утер лицо рукавом, пытаясь навести резкость и проморгаться — вместо этого лишь замарал себя кровью. А в голове прохладно и пусто. Тряхнув ею, он поднимается — ноги длинные, ломкие, гнутся как-то неестественно и не в те стороны. Зато на руках — длиннющие, нечеловеческие когти. Оглядывается, пытаясь придти в себя. Мыслей нет, страха и боли тоже — они какие-то отстраненные, как чужие. Грохот ругани на фоне не ослабевает. По лодыжкам веет холодом, но не сквозняком, а силой. Продираясь сквозь туман дереализации, он поднимает предмет, пальцы жжёт, он игнорирует это, напряжённо осматривая тонкое скошенное лезвие и ручку, обмотанную бинтами. Меч. Катана — всплывает в памяти слово, которое он сам совершенно точно не знал. — Хах, так вот как это работает. Метод, конечно, идиотский, но… Ты можешь мне пригодиться. Горячая и широкая ладонь аккуратно ложится ему на загривок, скользит в волосы. Тон у мужчины обволакивающий, успокаивающий, но обмануть его не так просто. Он оборачивается, резко отсекая воздух за собой — мужчина с улыбкой садиста и изумрудными глазами ловит катану голыми руками: — Ты не такая, как казалось. Остановится даже интересно. Сломанные пальцы жжёт, а когда по ним прилетает коленом, голова и вовсе взрывается болью. Следующий удар и вовсе заставляет его позорно упасть на колени, согнувшись, но катану не выпустив. Мужчина насильно удерживает его за волосы, не давая встать, как будто бы считает, что у него есть силы на это: — Меня зовут Инквизитор, но можешь звать «Хозяин», не ошибешься. С этого момента и впредь до твоей окончательной смерти, ты полностью принадлежишь мне. Hast du verstanden, Schlampe? Колени ломит, пальцы не слушаются, а в гудящей голове впервые рождается что-то, похожее на эмоцию. Гнев. Он молчит, уставившись в кожаные штаны мужчины, дышит со свистом и злится. Инквизитор трепеи его за волосы, в шее что-то щёлкает, на глаза наворачиваются жалкие слезы: — Ja, ich habe verstanden, Herr… — Отпусти его, Инк. Он и так еле на ногах держится. Хриплый голос прерывает акт подчинения. Мужчина выпускает его, отшвыривает, мгновенно потеряв интерес. Упав на холодный пол и переводя дыхание, он смотрит на удаляющиеся шипованные берцы и гребенчатый хвост. — О, очнулся. Слышится глухой стук удара и стон боли. Он смотрит без интереса — катана лежит рядом с переломанными руками, холодит привычно и успокаивающе. Он закрывает глаза, не слушая больше пустой треп. Он всего лишь вещь, а у вещей эмоций нет.