Координата одиночества

      Стрельба начинается как всегда, внезапно и некстати. Кочевник уже даже не пугается, даже не матерится, когда одна из пуль пролетает прямо за спиной — сдергивает со спины рюкзак и, пригнувшись, на коленях проскальзывает в укрытие. Святые девяностые, когда на улицу выходили, как на поле боя, для него — серые будни, когда уже не задумываясь ныряешь за ближайший автомобиль при виде мужчин в земляничных пиджаках. За передним колесом, благодаря двигателю, безопасно, и парень приваливается спиной к пыльному диску, откидывая голову. Плечо, пару недель назад оцарапанное пулей, начинает фантомно ныть, и надежда придти вовремя тает с каждым выстрелом. Ни нервов, ни страха, ни даже злости уже нет — тупое смирение и лёгкое раздражение. — Доброго вечерочка. Мужчина интеллегентного вида прячется за мусорным баком. Кочевник на него не смотрит — сидит, вытянув ноги, и мнет в пальцах самокрутку. Настроение портится стремительно, и идея затянуться шмалью уже не кажется такой поганой, как парой часов ранее. Видимо, мужчину пугает бедность и безразличие парня, и он громко кашляет, привлекая внимание. — И вам не хворать. Глухо отзывается Коче и подтягивает колени к себе. Со стороны он и правда смотрится, как напуганный ребёнок — взлохмаченные посеченные волосы и бело-зелёный оттенок кожи. Только вот Кочевник никогда не был напуганным мальчишкой, и становиться им и не собирался. Маскинг никогда не давался ему хорошо — либо нечто жутковато-паранормальное, либо же наоборот, слишком человечно-слабое. Сегодняшняя стрельба грозила затянуться. Визг подъехавшей девятки не добавлял оптимизма — пошла перезарядка, кто-то завизжал пронзительно, а потом захлебнулся кровью. «Ибо нечего привлекать к себе внимание» — мрачно пронеслось в голове Коче прежде, чем он чуть не заорал сам. Мужчина, неизвестным способом оказавшийся рядом, положил руку ему на плечо и тревожно пытался заглянуть в глаза. От этого взгляда, полного жалости и участия, Коче передернуло. А потом передернуло ещё раз от запоздалого страха. — Ты жив, пацан? Не ранен? Брезгливо скинув чужую руку с плеча, Коче болезненно поморщился. Но фантомное ощущение горячей руки, что скользит ниже и ниже, жадно сжимает кожу, никуда не делось. Он показал зубы: — Нормально. И без вас разберусь. — Странный ты, как неживой. Растерянно ухмыльнулся мужчина, присаживаясь рядом. Кто-то хрипло просил о помощи, умирая от пули. Кочевник уставился на самокрутку, потом, подумав, все же решил не портить образ болезненного мальчишки и не высекать искры когтями: — Эй, у вас огонька не найдётся? Тот молча протянул зажигалку — зиппо с какими то иероглифами. «Челночник? Не похож, скорее уж чиновник» — усмехнулся про себя парнишка и щелкнул колёсиком. Искры разлетаются веером, как рикошетные пули, но огонька не видно. Мужчина прикрывает его неумелые руки своими — огонёк занимается среди пальцев, лижет рыхлый кончик. Кочевник распрямился и лениво затянулся. Всё равно. Если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день. Даже, если в сигаретах дешёвая шмаль, а за спиной — пульсирующая жаром обмотка катаны.

×××

Незнакомое. Всё кругом незнакомое, даже руки, которые раньше принадлежали ему. Это не его руки, это чужие. Это незнакомый ему дом, хотя он отлично понимает, что он тут жил. Но он не знает этого места, не знает этих антропоморфов и не понимает, почему тело ему — чужое. Он как будто не на своём месте, он как будто… Нездешний. Нездешний… В голове бьётся по мешьшей мере миллиард вопросов, пока худые пальцы цепляются за соломенные волосы. Слезы текут по лицу, из-за чего очки съезжают, а потом и вовсе падают на пол. Линза брызгает стеклом. Кочевник шугается как от удара, встречается взглядом с чужим, абсалютно не его, отражением и в следующий момент вылетает из квартиры. Слышится окрик незнакомого мужчины, хотя он отлично помнит, что это — Тофик, его отчим — руки трясутся, соскальзывают, дверь открывается с другой стороны, мальчик сбивает с ног какого-то мужика и грудью влетает в бетон подъездной стены. Слетает по лестнице, путаясь в развязанных шнурках, вываливается на улицу. На дверных ручках, обшарпанной краске бетонных стен, перилах, ступенях — остаются алые склизкие следы. Пронизывающий ветер залезает под куртку, тоже чужую, обдирает мясо с костей, но мысли не обретают четкости. Всё кругом незнакомое, даже руки, которые раньше принадлежали ему. Это не его руки, это чужие. Кровь стекает с белых кед. Он задыхается и ничерта не видит без очков. Бежит напролом, пугаясь антропоморфов и машин, оказывается в каком-то сквере, где позволяет себе упасть за какой-то машиной и разреветься. Не от того, что чужие руки убили антропоморфа. А от того, что пуля пробила его живот навылет.

×××

— Давай, сыграем в честность. Мужчина крутит в руках револьвер и щёлкает барабаном. Кайл смотрит на него снизу вверх, щурится, пытаясь разглядеть говорящего. Голова трещит, мир тошнотворно-серо-зеленый и медленно кружится, покачиваясь. Невысокий мужчина в твидовом пиджаке в нем — нечто абсолютно лишнее. Кайл смаргивает. Ему слишком плохо, чтобы думать о том, держится ли ещё маскинг. Оно и видно — мужчина смотрит на него исподлобья, но без страха, скорее с опасливым интересом. Кайл ещё не до конца пришёл в себя, поэтому недоуменно моргает и переспрашивает, кажется, вопрос доходит до него с большой задержкой: — Что? — Ты мне нравишься. — Ой не надо тут… Кайл отводит мутные, с фиолетовыми разводами, глаза. Ему не страшно и не противно, скорее просто тошно. Остатки наркотика и послевкусие первого убийства не спешат покидать тело, плечи ломит. Мужчина только беззлобно смеётся, обнажая зубы, где все клыки, и откладывает револьвер. — Ха, ты в этом смысле? Кайл, я для тебя староват. Злоть вспыхивает, как инъекция, парень дёргается так, что трещат верёвки. Лис невольно отстраняется, хотя не доверять цепи на шее демоненка оснований нет. — Только посмей меня Кайлом назвать, сука! Мандибулы второй пасти щелкают перед лицом, но воздух из лёгких выходит раньше, чем тот успевает что либо сделать, и мальчишка падает назад в кресло, жадно хватая ртом воздух. Из-под растрепанных патл собственных волос Коче натыкается на недоуменный взгляд мужчины. Не интерес. Просто любопытство на дне мутно оранжевых стёкол. — У всех есть только одна мысль, когда они видят меня. Опускает голову ниже. Горло саднит, мир все ещё кажется достаточно омерзительным, чтобы покинуть его без сожалений. Но он хотя-бы обретает чёткость в своей отвратительной серости — равномерный гул двигателей, сетки и стальная обшивка. Внутренности грузового самолёта — доходит поздновато, и то, только когда он замечает на мужчине стрепы ремней безопасности. Но в глаза бросается другое. Он рыжий. Такого же кирпичного цвета, как Меднолапа, такого же грязного цвета, как когда-то был сам Кочевник, перед тем, как начать использовать маскинг. Мужчина опять крутит револьвер, а потом как вникуда говорит: — На меня не действуют предметы. Так сыграем? — В чем твоя выгода? — А? Какой же ты меркантильный. Я же уже сказал. Ты мне нравишься. Все лгут. А мы сыграем в честность. Он поднимает уши, удивлённо заламывает брови домиком. Он тоже использовал маскинг, но правила этого мира не обойти — демоны не могут скрыть свои глаза, ведь они зеркало души. От взгляда Коче не укрылось то, что мутно-оранжевые склеры и красные зрачки не были бутафорией. Они так и сидели — демон в стрепах и демон в веревках молчание становилось затянутым, под ложечкой неприятно засосало. Мальчик сглотнул: — То есть? — Я не солгу тебе, пока ты не солжешь мне. Я буду честно отвечать на любые твои вопросы. Только картежники могут говорить несколько часов, не сказав ничего. Неожиданно стало откровенно страшно. Что есть у него такого, что можно скрывать? Чего нет у этого мужчины, что он может бросаться такими словами? Коче подбирает под себя ноги, пытается сесть. Верёвки не дают, запястья ломит, но он хотя-бы оказывается в жалком подобии устойчивого положения. А ещё можно чувствовать, что ни катану, ни предмет у него не отняли — оба они обжигают кожу эфемерным жаром присутствия. — Абсолютно любые? — Абсолютно. Мне плевать, что ты сделаешь с ответами — продашь, сохранишь, используешь против меня. Мужчина пожимает плечами, отводя взгляд. Он не врет, это чувствуется практически физически. Щёлкает барабаном, а потом и когтями. Мальчик открывает рот. Мужчина снова щёлкает пальцами: — Я отвечу на любой вопрос. Так что не задавай вопросы, на которые ты не хочешь знать ответ. Кочевник торопливо закрыл рот и опустил взгляд. Картежники могут говорить часами, но так и ничего не сказать. Надо воспользоваться предоставленным временем с умом — почему-то Коче не волновало ни в какой мере, куда и зачем его везут и куда делась рана в боку. Ему просто было… Одновременно плевать на обстоятельства и слегка интересно, как жизнь развернётся. Мужчина закрыл глаза с откинулся назад, растекаясь словно куча меха. Молчание длилось долго. Слишком долго. — Вы…ты. Кто ты? Меня не интересуют подробности. Только имя и то, откуда ты взялся на мою голову. Рыжий открыл глаз, с улыбкой разглядывая парня. Коче внезапно для себя стушевался и сделал вид, что промолчал. — Мы уже играем? Кивок. По прежнему не смотрит на мужчину, но кивает. Наконец, тот расплывается в улыбке, на этот раз искренней, тёплой и не такой клыкастой: — Тебе покороче или подлиннее? — Сколько часов нам лететь? — Долго. Часов двенадцать. — Значит подлиннее. Апатия и безразличие навалились бетонным грузом. Мир гудел двигателями и покачивался стрепами, мужчина напротив был такой же, как он сам, а катана была с ним. Так чего бояться? Ему все равно нечего терять. Снова воскрешая в памяти свою дырявую карту мира, мальчишка пришёл к выводу, что летят они куда-то в Европу. Неожиданно, его плеча коснулась горячая ладонь — парень не дрогнул, но про себя отметил, что у рыжего нет безымянных пальцев на обоих руках: — Тебя развязать? Я, если честно, ожидал, что ты будешь буйным, потому принял кое-какие меры. Глаза у рыжего были демоническими, но честными. Кочевник ещё раз взвесил все за и против — в своей жизни он не доверял никому, ни Евгению, ни Вербе, ни матери, ни тем антропоморфам, которые окружали его после её побега. И обычно, он не ошибался в своем выборе. Но сейчас очень хотелось ошибиться. Морально подготовившись получить по лицу, Кочевник поднял развязанные руки: — Я сам развязал себе руки, пока вы тут пиздели. — Вот сука! Брови мужчины взлетели, он возмущенно, но беззлобно и радостно, рассмеялся. Парень инстинктивно отшатнулся, но, увидев, что его конвоир не злится, заметно расслабился. Он ошибся, и это радовало. Отсмеявшись, рыжий сел на пол рядом с парнем и, закинув руки за голову, начал рассказ, от которого они уже значительно отошли: — Ну ладно, слушай. Я — Крупье, тот, кто родился давным давно…