Координата одиночества

Часть первая

      Фуга де минор гулко разносится по залу, гуляет среди разбитых хрустальных люстр и в пустых коридорах. А она вламывается бесцеремонно, грубо, резко. Пыльная накидка, рыжие кудри, военные ботинки — все в ней прекрасно, как и злющие глаза, и искривленные едкой усмешкой губы. Франциск невольно любуется ею, нежно и абсолютно наивно, а потому даже не ойкает, когда она с грохотом захлопывает крышку пианино ему по пальцам. Просто прижимает вмиг покрасневшие костяшки пальцев к губам и продолжает на неё смотреть — поцеловать чёрные подтеки туши под янтарными глазами хочется нестерпимо. Она лишь хмыкает, заметив его влюблённый взгляд, кидает рваные листы на исцарапанный лак древесины: — Ты просчитался. В её голосе сквозит плохо скрытое злорадство и американский акцент. Военные бирки гулко звякают по прекрасной груди, выпадают, но она не уделяет им и секунды внимания — тычет в разводы на карте, явно крови, чужой и безвинной. Франциска передергивает, он закусывает губу — он прибыл сюда, чтобы не допустить кровопролития, она же — чтобы убить любого, кто косо посмотрит на делегацию. У них разные цели и разные способы их достижения — но в одном они оба не сомневаются уже давно. В разбитые окна безразлично заглядывало неестественно красное, словно глаз языческого бога, солнце. В его розовато-дымчатых тенях пятна крови на дешёвой коричневой бумаге становились почти чёрными. — Ты не смогла договориться, да? Он с надеждой вскинул на неё глаза — женщина, теперь уже скинувшая и военный плащ, и бронированный корсет, уже не выглядела так кровожадно. Она лишь брезгливо покривилась, вытаскивая из-под военного же ремня края мятой футболки: — И убедить их тоже не смогла. Она глухо засмеялась своей же шутке и бесстыдно скинула окропленную кровью форму прямо на пыльный пол. Франциск не сомневался, что кровь не её, но все равно поднялся. Половицы под тощими лапами скрипнули, Мелисса кинула на него злой взгляд — Франциск отступил, перебирая пальцами. Они все ещё горели болью. — И что ты собираешься теперь делать, о великий ядерный физик, Франциск Оранский? Почитай, почитай. Мелисса уселась на край стола, небрежно смахнув пушистым хвостом с него пару стопок бесценных бумаг, и, скрестив руки на груди, с насмешкой уставилась на мужчину. Франциск с нескрываемым ужасом перевёл взгляд на толстую папку, заляпанную чужой кровью. Даже мысль о том, чтобы прикоснуться к ней его пугала, жутковатое ощущение собственной вовлеченности в убийство мерзко перекатывалось под кожей. Но женщина была непреклонна — щурила глаза и прикрывала улыбку рукой. Труп красного солнца уже исчез за горизонтом, и в наступающем мраке эхом отразился крик бессилия. На смятых расчётах, в потекших символах явно змеился приговор. Приговор им всем.

×××

Его экспедиция была лишь жестом благотворительности, если благотворительностью можно назвать самоубийство. У них все равно ничего не выйдет. Вся эта поездка, вся эта безвыходная ситуация — не более чем предсмертная агония. Теперь он понимал эту простую истину кристально чётко, и это осознание резало его без ножа. В здании мирового суда уже около года не было электричества — резные абажуры и причудливые лампы были не более чем изящными обманками, которые более никому и никогда не пригодятся. Франциск метался в темноте, как обезумевший, по пыльным коридорам, по пахнущим пожарам комнатам — и распугивал сонную делегацию набирающей обороты истерикой: — Надо всех срочно эвакуировать! Незамедлительно объявить чрезвычайное положение! Это Апокалипсис! Немедленно собирайте вещи! Срочно звоните в министерство! Назначьте экстренное собрание ВАППЯО! Ну что вы стоите?! Быстро, быстро, у нас нет времени на. Ни на что у нас не времени! Звоните в французское посольство! Да почему у вас у всех такие лица?! Это же немыслимая катастрофа! Мы обязаны без малейшего промедления сообщить во все инста… Договорить ему не дал резкий удар поддых. От злости, жалости к себе и этому бездарно погибающему городу, ощущения собственной беспомощности на глаза навернулись слезы. Из помещений жилого крыла выглядывали учёные — заспанные, напуганные и растерянные, встревоженно переглядывающиеся. Франциск стоял на коленях, судорожно пытаясь вдохнуть и хватаясь за шею — Мелисса стояла над ним, как Немезида, зло поджав губы и кривясь. Постепенно до присутствующих дошёл смысл истерики и суть возвращения капитанши — они собрались в коридоре и стояли вокруг начальников со скорбными лицами, отводя глаза. Как на похоронах. Мелисса присела рядом с Франциском на корточки — на её прекрасном лице смешались отвращение и жалость: — Видишь теперь? Все, кроме тебя, придурка, все понимали ещё по приезде сюда. А ты не понимал. Дурак ты, Франц. Она потерла переносицу, собралась уже вставать, но мужчина схватил её за руку. Стыд, жалость, вина — Франциск поднялся с её помощью Мелисса выглядела, как всегда — высокомерная насмешливая женщина с демоническими янтарными глазами, на дне которых плескалось сожаление и одновременно злорадство. Кто-то из младшего исследовательского персонала вежливо прокашлялся, кто-то уже улизнул под шумок. Франциск оглядел оставшихся — семнадцать антропоморфов выглядели растерянно и немного жалко. Полтора месяца назад их было двадцать два. Двоих убили через неделю после приезда — мародеры, пирующие на останках города, не захотели слушать про эвакуацию, высокую угрозу ядерного взрыва, деятельность ВАППЯО и остальные разумные доводы — две пули, два цинковых гроба поехали обратно во Францию и Польшу. Ещё один пропал без вести во время исследования подземных лабиринтов, где, возможно, и были боеголовки. Пустой цинковый гроб поехал в Литву. Ещё двое… Франциска передернуло от воспоминаний о том, с каким ужасающим равнодушием Мелисса прострелила самые светлые головы Америки, когда от стресса и радиации они сошли с ума. — Кхем... Я... Приношу свои извинения. Минутная слабость. Лицо все ещё горело, в горле першило. Мелисса была сногсшибательна не только в своей первородной звериной красоте, но и в своём умении применять насилие жестко и бескомпросиссно. Кто-то из учёных нервно засмеялся. Франциск поправил галстук, растер ноющие виски. Страх и злость рассеялись, осели в груди и на плечах сожалением и безысходностью. — Я. Так, давайте по порядку… Назначьте на семь утра созвон с ВАППЯО , а дальше по ситуации. Говорить это было больно и противно — Франциск чувствовал себя врачом, который сначала дал надежду неизлечимо больному, а потом самолично приговорил его к эвтаназии: — Но готовьтесь к свертыванию операции. Скорее всего к завтрашнему полудню нас тут быть уже не должно. Воцарившееся молчание нисколько не печалило и не злило. Все все понимали.

Часть вторая

      В гулких коридорах до сих пор пахло пожаром, автоматная очередь глубоко пропахала противоположную от окна стену — штукатурка осыпалась, а залать её было некому. Здание мирового суда производило впечатление такого же бессмысленного осколка цивилизации, каким и была делегация. Франциск сидел, уперевшись лбом в деку пианино, и снова и снова щелкал тумблером дозиметра. Тот стабильно выдавал режущую уши и сердце трель — миллион миллизивертовТот радиоционный фон, при котором начинается развитие лучевой болезни. Фантомно начинала болеть печень. Пианино жалобно скрипнуло — Мелисса уселась на футорзвуковой короб пианино и бесстыже подтянула ноги под себя. Крышка опять с грохотом захлопнулась, но к счастью, Франциск уже успел распрямиться и убрать руки. Женщина лишь фыркнула, поняв, что унизить его третий раз за день ей не удастся. — Ну что, Франц, какие дальше планы? — Я… Вернусь во Францию. Она продолжала смотреть на него — узкие злые глаза и слегка надменная улыбка антропоморфа, который знает гораздо больше, чем окружающие. Франциска практически физически передернуло от её холодной отстраненности. Как будто не они наблюдали за разворачивающейся трагедией из партера. Он пожал плечами, старательно делая вид, что у него не холодеет все внутри от одной мысли о нерадужной перспективе возвращения «домой»: — Нас определённо будут судить, но я не думаю, что ВАППЯО захочет обвинить нас в самонадеянности или... И наконец она рассмеялась. Громко, зловеще, но при этом очень искренне — задирая подбородок и обнимая себя за плечи: — Нас? Каких ещё нас?! Ты хотел сказать себя? Нас больше не существует! Все ещё веселясь, она что-то стянула с пальца — разбитые костяшки, длинные, нечеловеческие когти. Перед мужчиной упало тонкое обручальное кольцо — упало и покатилось по паркету елочкой, по немытым половицам, звонко подпрыгивая. А Франциска обожгло. Натурально обожгло это ненапускное безразличие, злое веселье и искрянняя радость, что ничего не вышло. Что целый город падёт, умрёт, превратится в безжизненную Пустошь только потому, что они облажались. — Да как ты, сука, смеешь?! Он подорвался с места значительно резче, чем планировал, и закричал громче, чем мог бы. Мелисса заткнулась моментально — нездоровое любопытство зажглось в её алчных глазах, но его слишком понесло, чтобы вовремя это заметить. Он упёрся в пианино и зло навис над женщиной, задыхаясь от ярости. Она лишь откинула пыльную прядь рыжих волос и злобно уставилась на него снизу вверх. Она с трудом доставала кончиками ушек до его груди, даже сидя на коробе пианино, но упрямства ей было не занимать. Франциск нахмурился, схватил её за плечи и встряхнул: — С-сука, су-у-ука, ты во всем виновата, солдафонка. Ты и только ты! Если бы такой тупой и алчной мрази, как ты, хоть бы на минуту пришло в твою пустую бесполезную голову хоть капелька сострадания… Она все ещё была прекрасна. Острые скулы, азиатские глаза и военная выправка, инфернальные когти и зрачки, кровожадность и звенящая лёгкость жизни. Но морок уже спал — Франциск, то-ли в край обезумев, то-ли наоборот, прозрев, теперь видел это кристально чётко. Это она спровоцировала мародеров. Это она застрелила учёных, которые «сошли с ума», а на самом деле просто получили результаты тогда, когда все ещё можно было исправить. Это она и только она саботировала всю их работу от приезда и до момента, когда у них не осталось времени ни на что, кроме позорного бегства. Стало тошно и немного больно — она догадалась обо всем сама, но лишь плотоядно улыбнулась: — Черт, ты все-таки додумался. Жаль, я надеялась, наша «любовь» продержится до того момента, пока тебя не поджарят на электрическом стуле. Франциск уставился на неё напуганно, прижимая уши и ошарашенно вскинув брови. Короткий ствол американской береттыпистолет, которым вооружены солдаты разведки США уткнулся ему в живот, опасно приподнимая ребра. Она же пожала плечами: — Признаюсь честно, было даже увлекательно местами. Ты хороший, Франц, но альтруистам тут не место. Курок сухо щёлкает, взведенный и готовый плеваться огнём. Франциск смотрит на неё, не в силах оторвать взгляд — он давно уже все понял, но что теперь ему остаётся? Только умирать, растворяясь в чужих глазах. — Последние слова? — А я ведь и правда дурак, я то правда был с тобой искренним. Солнце восходит медленно и неотвратимо, лучи цвета бургунди медленно поднимаются по стенам, заглядывая в пустые пыльные коридоры. Он вложил всю свою ярость, жалость, боль, разочарование и ненависть к ней в свой удар — но все равно не смог ничего сделать. Пуля с влажным хлопком воткнулась куда-то под лёгкие, разрезая его жизнь на «до» и «после». А его выпущенные когти — ей в лицо.

Часть третья

      Песок под головой пропитался кровью, он липкий и остаётся оранжевыми разводами на шерсти. Она так и лежит — раскинув руки и приоткрыв рот. Не женщина, не демоница. На песке остаются глубокие следы — Евгений спешит к ней, нисколько не заботясь о том, что проваливается и спотыкается на виду у своих подчинённых. — Кто это? Одна из шлюх тех умных ублюдков? — Из делегации, да. Солдафонка правительства. — Сплюнь! Она все же женщина босса. — Страшная то какая… И что он в ней нашёл? — Это кровь. Она вся в крови. Те лишь судачат, лениво перебрасываясь догадками. Сидят на бронетранспортере и окидывают взглядом вымерший город — теперь их безраздельные владения. Эвакуированный ещё два месяца назад, он опустел, покрылся пылью и как-то раньше времени обветшал. Столицу перенесли поглубже в непролазные дебри страны, а их бросили умирать тут. Пусть. Они сами выбрали такую судьбу — святые девяностые не закончатся в зоне Отчуждения никогда, а значит у них всегда будет то, чем можно поживиться.

~~~

      Мелисса приходит в себя резко, как от толчка. Что-то и правда грохочет, взрывается и гремит — но за горизонтом событий, скрытых от неё вуалью склеенных кровью ресниц. Настороженно приподнявшись, она изо всех сил обращается к слуху, пытается выпытать у навеки померкшего мира какую нибудь информацию. Но мир — не пленник и не дипломат, он жесток и суров, а потому её очередным толчком скидывает на пол — она группируется, но все равно больно ударяется о какую-то трубу и на секунду теряет вообще все ориентиры, оглохнув от грохота сорванной с петель двери. «Гермозатвор? Его вынесло? Я что, в бункере?» Она отплевывается от пыли, трясёт головой и пытается разобрать хоть что-то — затхлый воздух, жухлый свет аварийных ламп, куча железяк, на которые она слепо натыкается, пока встает. Наконец, чьи-то сильные руки в перчатках без пальцев хватают её за плечи, разворачивают к себе. Тот, кто пробрался в лазарет во время взрыва, не успевает даже представиться. Женщина сразу же бьёт его поддых, а следом — локтем по голове. Только когда мужчина, задыхаясь от пыли и внезапной боли, оседает на пол, Мелисса начинает медленно восстанавливать цепочку наиболее вероятных событий — Евгений? Евгений А́нрэ? — Анарэ́. Сипло выдавил тот, держась одновременно за шею и за голову. Он матерился, кашляя, а Мелисса лишь зло мотала хвостом по полу. У неё никогда не выходило с первого раза произносить чужие имена — американский акцент выдавал её с потрохами. Женщина сложила руки на груди, но потом, запоздало поняв, что все равно не может увидеть лица своего «начальника», уселась на пол. По нему ощутимо сквозило, но не влажным воздухом подземных вод, а запахом гари. Позвоночник простреливало такой же болью, как и гулкие коридоры — грохотом падения оборудования. — Что только что было? — Взрыв. — И без тебя ясно, что не второе пришествие. Подробнее рассказывай. — Слушай, а ты вообще не хочешь поинтересоваться, что с тобой произошло? Ну или посвятить меня, а? Евгений поднялся первым — Мелисса не могла видеть ни его лица, ни того, как он одет. Только жухлый свет и тень, которую он отбрасывал. — Тебе напомнить, кто в нашем тандеме задаёт вопросы? Она вскинула бровь и тут же чуть не вскрикнула от боли. Кожа, до этого ощущавшаяся коркой залипшей крови, мгновенно начала сочиться. Она прижала к глазам тыльную сторону ладони и почти зашипела на Евгения, когда он наклонился к ней. С очевидно участливым лицом: — Не трогай, а то начнётся заражение. Он отвёл её руку в сторону. Мелиссе вдруг нестерпимо захотелось посмотреть на себя — но все, что она могла сделать, так это ощупать подушечками пальцев рану. Огромную бугристую полосу от виска до виска. Женщина готова была поставить свой месячный доход на то, что Франциска она убила. Но и он не остался в долгу. — Я и так уже ослепла, не думаю, что может случиться что-то хуже. Голова ощущалась тяжёлой. Она оттолкнула руку Евгения, зло шипя про себя проклятия в сторону и делегации, и разведки и даже самой себя. В прочем, несмотря на её поведение, мужчина продолжал её поддерживать под локти и за плечо — она медленно встала, опираясь на него. — Доложите обстановку. Идти на ощупь было непривычно и страшно, каждый шаг ощущался, как прыжок в бездну. Но каждый раз под тяжёлым берцем отказывался лишь шаткий пол бункера. Евгений шёл медленно, по генеральски держа спину, а Мелисса хвасталась за его плечо и за стены. Горько, но не слишком больно — соглашаясь предать и американскую разведку, и ВАППЯО, и Франциска она, в принципе то, была готова умереть. Вообще, по её скромному мнению, смерть была даже невысокой ценой за то, чтобы стать причиной падения целого города и становления новой зоны отчуждения. Но жизнь оказалась злой насмешницей — Мелисса осталась жива, но стала калекой. — Становление Пустоши началось на неделю раньше, пригнись, тут взрывом затвор выбило, чем рассчитывали делегаты ВАППЯО, громыхнуло сначала в центре, потом уже по спирали — полтора месяца прошло, ой, аккуратно, тут ступенька, а до сих пор периодически трясёт. Мы конечно подготовились, не зацепись за аварийку, но мы не можем предусмотреть все, тем более, что никто из наших не особо желает, обопрись, тут надо перелезть, повторить судьбу Артёма (главный герой серии книг «Метро 2033», повествующей о выживании людей в метрополитене после ядерной войны), а следовательно мы вынуждены… — С-сука, как-же много слов ты говоришь. За что ненавижу гражданских — вы не умеете докладывать по форме. Мелисса растерла виски и снова задела кровавую корку, глухо зашипела от боли и отстала от мужчины, который продолжал заливать необходимую информацию словами ни о чем. Евгений, при их первой встрече, произвёл впечатление антропоморфа зашуганного и тихого, но по прошествии двух лет изменился до неузнаваемости — кроме жажды власти, в нем проснулась и любовь к пустому трепу. Если первое только радовало алчную женщину, то второе доводило её до настоящего исступления — она просто не могла отделить зерно истины от плевел ненужных подробностей и метафор. — Связалась с гуманитарием на свою голо… Без внешней поддержки ориентироваться в померкшем мире и в незнакомой обстановке, к тому же разгромленной взрывом, не представляется возможным. Стоило Евгению уйти вперёд на пару шагов, как Мелисса со всего маха влетела в нечто — не помогли даже вытянутые вперёд руки. — С-сука ебучая. Пахнет мёдом и пылью, лекарствами. Женщина, в которую она врезалась, ощущалась твёрдой, как скала. Мелисса застыла на полу, напряженно прислушиваясь к шестому чувству — от внезапной гостьи буквально веяло силой и спокойствием, теплым потоком чего-то древнего. Родного. Мелисса машинально хочет потереть глаза, смахнуть слезы, но вновь натыкается на кровавую корку и чуть не всхлипывает в слух. — Разрешите доложить, Ваше сиятельство? Евгений глухо смеётся, от чего на душе теплеет, несмотря на внезапную злость на гостью. Мелисса медленно поднимается с его помощью — на душе кошки скребут, поясница начинает давать о себе знать, а визитерша все стоит и молча испепеляет взглядом их обоих. Женщине, как никому, знаком этот взгляд — взгляд озлобленной суки. Евгений бросается помогать подняться: — Верба, будь аккуратнее. Мадам Оранская, конечно, кремень, но она все ещё… — Я не мадам. Думаю «это» можно считать нашем штампом о разводе. Мелисса зло фыркает, чуть не режет ладонь о звездочки на плечах Евгения. Корка на глазах вновь кровит, она вытирает её рукавом. Гостья же продолжает абсолютно молча испепелять её взглядом и чего-то ждать. Та лишь дёргает ушами, пытается выведать у померкшего мира хоть какую-то информацию, но… Ничего, кроме силы и вечности, так знакомой ей с младенчества. Наконец, слышится злой и пренебрежительный вздох, видимо вид Мелиссы настолько жалок и отвратителен, что гостья смягчается и даже начинает поправлять ее рыжие кудри. В прочем, мгновенно получает по рукам. — Ваше сиятельство, позвольте обратиться к… Госпоже Ельских. Думаю, я смогу снабдить её необходимой для принятия решений информацией, поданной в правильном виде.

~~~

      В бункере было душно и пахло гарью, аварийный свет резал глаза. Правду говорят, что слепота компенсируется обострением всех остальных чувств — интуиция безошибочно подсказывала, когда стоит нырнуть в проем, чтобы уйти в другой отсек. Кое-где шныряли разношерстные мародеры, по углам стояли ящики с оружием и провиантом. Верба, высоченная женщина в шуршащих балахонах, шла быстро — каждый её шаг отдавался цокотом огромных когтей по металлическому полу. Как-то беззлобно и даже обречённо, она кинула через плечо: — Мой тебе совет — убирайся с Пустоши вон. — Свой совет себе посоветуй. Они поднялись на поверхность — зябко и порывисто ревёт ветер. Город вымер, зачах и местами был занесён песком по самые окна — ни души, ни крика птицы. Слишком холодно. В молчании они пересекли контрольно пропускной пункт, площадь и сквер, облетевший, обгоревший, вывернутый наизнанку. Мелисса уже успела обзавестись зонтом-тростью, а потому шла практически без страха. Правда, она не имела ни малейшего представления, кем является эта женщина, назвавшаяся Вербой. И табельного оружия при себе не имела. — Ты провела в «коме» полтора месяца. Становление Пустоши началось не через неделю после твоего «изгнания» из делегации ВАППЯО, как вы все ожидали, а буквально день в день. Что стало с делегацией, жив ли Франциск Оранский — не знаю, и Евгений тоже не обладает информацией. Взрывы пошли по спирали, начиная от центра и расходясь далее, потому около двух недель мы находимся в изоляции из-за нестабильных территорий. Взрывы сильные, кое где радиация прямо как в Чернобыле, ни мобильной связи, ни стационарного электричества нет. Радиосвязь работает через раз, непредсказуемо. Воды в городе нет. Природу взрывов выяснить не удалось, так как инфраструктура стабильна лишь на первый взгляд, порой происходит… Чертовщина. Верба говорила спокойно, с некой ленцой и безразличием. Она не была профессиональной военной, какой была Мелисса, она была кем-то… Опаснее. Дворцовой интриганкой, алчной сукой, приследующей свои интересы вдовой. Мелиссу передернуло — уж каких врагов она никогда не хотела иметь, так это таких. — Что ты имеешь в виду под «Чертовщиной»? Верба остановилась как вкопанная, и та налетела на неё со всего маху. Желание пырнуть её широкую спину никуда не делось, злость всколыхнулась с новой силой. С тихим шорохом ветер трепанул её балахоны: — Если на хочешь увидеть, что я подразумеваю под этим выражением, бежим. — А может я и хо… А в следующий миг кто-то сгреб их за одежду и волосы в охапку и бросился бежать. Как сквозь дурной сон, где не можешь ни пошевелиться, ни увидеть опасность, ни убежать, Мелисса слышала чудовищный рокот, безвольным телом трепыхаясь в чьих то руках. Девятиэтажка в конце проспекта абсолютно киношно накренилась, рассыпалась стеклом и обломками, а потом со скрежетом арматуры, грохотом ломающихся перекрытий и рвущихся проводов упала. Поднявшаяся пыль была отвратительна, забивалась в глаза и лёгкие. Вербу колотило, она медленно сползла по крылу автомобиля, за которым они укрылись. Мелисса лежала рядом, голова гудела, дышать было решительно нечем, но она все равно нашла силы расхохотаться: — И после такого ты действительно надеешься, что я уйду?! Это же великолепно! Целый город для… У Евгения было какое-то виновато-удивлённое лицо, он неловко укрывался ОМОНовским щитом и явно не ожидал, что так страстно желанный им ответ придёт так внезапно и в таких обстоятельствах. Мелисса перевернулась и, несмотря на то, что глаз у неё теперь не было, улыбнулась только лишь ими. Евгений прижал уши и нахохлился: — Откуда ты знаешь? — Глаза мои завязаны, но я все вижу. Мне все про все рассказано, и я все помню. Она наконец искренне рассмеялась: — Ты реально думаешь, что я не согласилась бы остаться после того, как обменяла американскую разведку и ВАППЯО, Франциска и погоны на маленькую анархию? Это моя анархия.