Красное солнце пустыни

Часть 5.4. Кагуя. Октябрь, 17 лет после рождения Наруто.

polnalyubvi — Сквозь трепет сердца (Из аудиосериала «Железное пламя»)

+++

Распахивая глаза и видя перед собой высокие деревья с зелеными кронами, Кагуя замирает в недоумении. Это неправильно, думает она, оглядываясь по сторонам. Она не должна тут быть, потому что мертва. Себя Кагуя осознает очень хорошо, потому что помнит свои последние мгновения: двоих из троих нукенинов она сумела одолеть, но третий забрал ее с собой. Все ее мысли тогда были об Акеми и Яхико, оставшихся в номере на втором этаже. Она защитила их, никого не пустив наверх, а дальше уже Амен о них позаботился бы. Ей было жаль вот так оставлять детей, ей было горько, что она не будет рядом с ними, но самое главное, что они целы и невредимы, самое главное, что они живы. Разве может для матери быть что-то важнее? Во всяком случае, для нее ничего важнее в тот момент не было. Ей нужно было защитить Акеми и Яхико, что она и сделала, пускай и пожертвовала собой. Об этом она не жалеет, хотя конечно предпочла бы быть живой, чтобы воспитывать своих малышей, знать их и видеть их успехи и взросление. Кагуя точно знает, что погибла, но теперь она здесь, и это неправильно. Она такая не одна, вокруг другие такие же удивленные шиноби. У них разные протекторы, что не просто странно, а скверно. Единственный вариант, при котором они все могли бы оказаться вместе, это если бы их призвали, выдернув из посмертия, что для благой цели не сделал бы никто. Эдо Тенсей грязная техника, запрещенная не просто так, поэтому она не сомневается, что вызвали их всех для чего-то плохого. Кагуя вспоминает все, что изучала об этой технике, какие требования должны быть выполнены, чтобы возродить такое количество человек. При жизни она была в команде, анализирующей разные запретные техники, и все ее воспоминания, к счастью, на месте: она помнит верную комбинацию печатей, значит может освободиться и узнать что к чему. Кагуя решает не тянуть и, прежде чем начать, повторяет про себя правильную последовательность. Змей, Коза, Кабан, Собака, Тигр. Главное не перепутать и не ошибиться, потому что третья печать используется редко, в основном в земляных техниках, к которым Кагуя не имеет отношения. К счастью, все получается. Она чувствует, будто бы кто-то обрезал нить, прикрепленную к ее затылку. Теперь Кагуя может делать все, что пожелает, и вначале ей нужно разобраться, что происходит. От толпы она не откалывается, следует за другими воскрешенными, вслушиваясь в разговоры вокруг, но забывает обо всем, слыша рев мурасаки. Амен же тоже мертв. Она видела его в Джодо, сама встречала и негодовала, что он так скоро к ней присоединился. Неудивительно, что раз вернули ее, то вернули и его, куда более сильного и умелого шиноби. Ее супруг приобрел определенную славу в Третьей Войне Шиноби, получил звучное прозвище Красный Ящер, еще и эти его плотоядные ящерицы, которых и остановить-то сложно. У Амена мурасаки были крупными и злыми, вечно голодными и готовыми вцепиться в любого, но он их идеально контролировал. Кагуя знает, что ее муж может быть смертельно опасным, и раз уж она освободилась, то не ее ли это долг его остановить? Или хотя бы попытаться. Она ведь всегда трезво оценивала свои силы, и как бы хороша ни была, до Амена ей всегда было далеко. Даже умирая, Кагуя невольно удивилась тому, что сумела одолеть троих нукенинов, пускай и с фатальным для себя исходом. Просто тогда она была невероятно зла, защищала своих детей и поэтому не думала о себе, не обращала ни на что внимания, и это придало ей сил. Она не думает, что что-то может так же ее разозлить и в этот раз, но она видит своего мужа и свою дочь. Кагуя узнает ее сразу, даже несмотря на то, что она теперь взрослая девица: просто это ее лицо, ее глаза, ее чуть вздернутый нос, ее рыжие волосы… и кровь, ярко-алая, пачкающая зеленый жилет. Акеми родилась, когда Кагуе было двадцать пять. Она родилась точно в срок, оглушительно закричала и показалась ей почему-то красивой, куда красивее всех детей, которых Кагуя видела прежде. Просто Акеми была ее, просто Акеми была похожа на ее любимого мужа, просто Акеми была. Кагуя до сих пор помнит, как она впервые улыбнулась, как засмеялась, как просилась к ней из своей кроватки, как протягивала пухлые руки, повторяя «мамочка, мамочка, мамочка», когда хотела добиться ее внимания. Девушка, которую видит Кагуя, это ее дочь. Выросшая, вытянувшаяся и обогнавшая в росте свою мать, и красивая даже несмотря на то, что она растрепанная, взмокшая и побитая. Последнее пробуждает в Кагуе такую злость, что Амена она отшвыривает в сторону, а сама удерживает на ногах дочь. Акеми смотрит на нее теми медово-карими глазами, которые у нее были всегда, смотрит так, словно вот-вот расплачется, но ей нужно поберечь силы. Девчушка с белоснежными волосами кидается к ним; Акеми ее знает, понимает Кагуя по реакции дочери, потому отпускает. Пусть девчонка позаботится о дочери, а она займется своим мужем. — Останови меня! — ревет Амен, перехватывая кусаригаму и раскручивая груз на конце цепи. — Останови до того, как я раню еще и Яхико! Акеми лет шестнадцать на вид, может даже больше, а ее младшему брату должно быть на четыре года меньше? Кагуя резко оборачивается, только теперь видя рыжего мальчика и узнавая в нем не своего сына, а скорее самого Амена. Когда ее не стало, Яхико не было и двух, он был слишком мал, чтобы понять, во что он вырастет, он был слишком мал, чтобы запомнить ее, но, кажется, он ее узнал. Потом, решает Кагуя и кидается в бой. Она обращает внимание только на союзников, рычит указания, потому что знает своего мужа и невольно удивляется тому, как же хорошо управляется с кусаригамой Яхико. Учился, молодец, но она пока даже похвалить его не может. Главное — скрутить Амена, главное, чтобы его запечатали, а потом нужно заняться Акеми. Кагуе не нравится ее рана, ей не нравится, сколько крови теряет ее дочь, и она же первая кричит, когда та лишается чувств. Лучше самой еще раз умереть. И еще, и еще, чем наблюдать за тем, как жизнь угасает в ее ребенке. Акеми едва успевают доставить в лагерь, — на глиняной птице, но Кагуя была бы согласна на что угодно, лишь бы быстро, — где ей могут помочь. Кагуя бы с радостью поменялась местами с дочерью, но она уже мертва и теперь может только молиться, чтобы все обошлось. Не нужно быть ирьенином, чтобы понять, что останется шрам. Некрасивый неровный рубец на идеально гладкой коже. Кагуе хочется забрать его себе, она всю боль своих детей бы себе забрала, не задумываясь. Кагуя застывает у лагеря, не решаясь пока зайти. Да и кто ее пустит? Она может только издалека смотреть, как этот шумный Дейдара и девица лет двадцати сгружают Акеми. Вокруг суетятся ирьенины, относят в сторону одного из мелких лагерей, — видимо, решили сгруппироваться так, чтобы у всех было место, — а потом к ним подбегает высокий светловолосый парень. Хорошего ирьенина видно сразу, но на этом лица нет, во взгляде, готова поклясться Кагуя, плещется ужас. У нее проскальзывает в голове мысль о том, что за ее дочь он может переживать ничуть не меньше ее самой. — Что происходит? Вкратце, но четко, — обращается она к вернувшемуся к ней Яхико, но тот вдруг смотрит на нее и хмурится. — Почему ты не как папа? Ты делаешь, что хочешь? Вполне разумный в их ситуации вопрос. — Потому что власть Эдо Тенсей не безгранична. Кагуя рассматривает сына, изучает его, как изучает ее он. Они незнакомы, для него она точно посторонний человек, потому что в его жизни наверняка была другая материнская фигура. Только вот какая? Хорошо ли она справлялась? — Самоволка? — спрашивает она, и так прекрасно зная ответ. Яхико слишком мал для войны, никто бы не взял его сюда, никто бы не пустил. — Я… я хотел защитить Акеми-анэ. — Доволен результатом? — Кагуя подходит к нему сама и ловит за подбородок. — Ты подверг ее опасности, потому что медлил. Ты же генин? Когда им стал? Скольких убил? Война — не место для детей. — Я не ребенок! — огрызается сын, и Кагуя вдруг видит в нем себя: это ее отражение в зеркале, ее оскал и ее прищур. — Ты меня не знаешь! И это правда. Кагуя может назвать любимую еду Акеми из детства, самую дорогую сердцу игрушку и любимый цвет, но что она может сказать о своем сыне? Она ничего не застала, ничего не увидела, и она действительно его не знает. Тем не менее, это ее сын. Тем не менее, она его мать. — Судя по всему, ты моя копия, только еще не битая жизнью, — хмыкает она и дергает его за ухо. — Не хочу тебя хвалить, потому что ты мелкий поганец, но с кусаригамой ты управляешься ловко. — Я… — А теперь ты пойдешь стоять со своей подружкой и не рыпаться, — он толкает его все к той же беловолосой девочке. Та, судя по виду, даже готова его к себе сейчас привязать, лишь бы он еще что-то не вытворил. Яхико, впрочем, решает не оставаться, зло что-то шипит и уносится к палаткам. Нет, это и правда ее сын. Девочка отвечает вместо него и начинает четко излагать события: снова война, в этот раз все шиноби объединились и сражаются вместе против общего врага. Говорит она по делу, прекрасно, так Кагуя хотя бы понимает что к чему. Она трет виски скорее по привычке, чем от боли, пытаясь понять, что же ей делать. — Прекрасно, — сухо говорит она. — Замечательно. Я вернусь к ночи. — Куда вы? — спрашивает девочка. — Осмотрюсь. Мне это легче сделать, раз я… — она морщится. Кагуя мертва и хочет принести пользу, потому что она здесь. К тому же, Акеми она помочь никак не может, а от бездействия сойдет с ума. Как работает Эдо Тенсей Кагуя знает, поэтому решает прочесать окрестности в поисках того, кто эту технику и применил. У нее нет уверенности в том, что она сможет остановить его, но если хотя бы сумеет определить его местоположение, то это уже будет неплохо. Воскресшие куда сильнее обычных шиноби, потому что могут восстанавливаться очень быстро, не знают усталости и голода. Им не нужен никакой отдых, что делает их идеальной армией. Удобной, послушной, эффективной. Кагуя знает, что сейчас только так и может принести пользу и злится, что поиски ни к чему пока не приводят. Она добирается до берега, думает развернуться, как ее замечают. Компания необычная, и это мягко сказано: она признает в одном воскрешенном Казекаге, а вот пожилого спутника его не знает; напротив них марионетчик, такой же рыжий парень помоложе с бочкой за спиной и девчонка с веером. Песчаники, а этот кукловод, кажется, тот самый прославленный маньяк, если ей не изменяет память. Стоит ли радоваться тому, что он на их стороне? Наверное, стоит. Сражаться с таким ведь сомнительное удовольствие, и так за глаза хватает воскрешенных шиноби, которые и при жизни были сильны, а благодаря Эдо Тенсей стали еще сильнее за счет проклятой неуязвимости. Их нельзя уничтожить, можно только запечатать и ждать, когда хоть кто-то доберется за стоящим за всем этим человеком. Только почему марионетчик так на нее смотрит? Будто бы узнает, хотя она уверена, что никогда прежде они друг с другом не виделись. Кагуя почти не получала миссий в Суну, как-то так сложилось, что куда чаще ее отправляли на восток, поэтому пересечься с ним где-то она точно не могла. Где она, а где Акасуна но Сасори? — Вы мать Акеми, — устало произносит мужчина. Кагуя хмурится, не понимая, откуда тот знает ее дочь. Какое отношение Акеми имеет к Суне и к нему? И так понятно, что та светленькая девочка ее ввела в курс лишь самого важного, а вот про своих детей Кагуе придется узнавать на ходу, судорожно вспоминая все, что рассказывал ей муж. Амен упоминал о Союзе и вспыхнувшей у их дочери любви к этой деревне, но Кагуя большого значения этим словам не придала. Видимо зря, потому что Акеми, судя по всему, решила там основательно закрепиться. Об этом Амен уже мог и не знать, ведь он тоже покинул их достаточно рано. Сколько лет прошло с момента ее смерти? Не меньше шестнадцати. А вот понять, как давно погиб ее муж, Кагуя уже не может. Она замечает, что и взгляд Казекаге направлен на нее, и неожиданное внимание кажется ей странным и неприятным. — Мать рыжей паразитки, задурившей голову моему сыну?! Что-то Кагуе становится понятно, логические выводы она делать способна и пазл собирает быстро. Вряд ли же ее дочери виды пустыни и климат понравились так сильно, что она захотела жить в Стране Ветра? Как относиться к этому Кагуя пока не решила. Решит, когда поговорит с дочерью. Сердце ее болезненно сжимается при мысли об Акеми и следом же Яхико. — Значит, моя дочь связалась с песчаником? — подытоживает Кагуя и выгибает бровь. — Удивительное дело. И зачем ей только? — Или зачем сразу двумя, когда у нас своих куноичи хватает. Двумя? Кагуя удивленно моргает, теряясь. То есть, у ее дочери в поклонниках аж два песчаника? Но предпочла-то она кого-то одного. Наверное. Она вдруг ловит себя на том, что уже ни в чем не уверена. Мир как-то слишком уж изменился с тех пор, как она погибла. — Моя дочь — это лучшее, что могло случиться с нищей Суной, — наконец, произносит Кагуя. Акеми наследница далеко не последнего клана в Конохе, так что им ли жаловаться? — Не слышу слов благодарности. — Ты!.. — Она видит, как вокруг мужчины поднимается песок, но не боится. Чего ей бояться, если она мертва, а тело это благодаря проклятой технике неуязвимо. Бой, впрочем, не случается. Их всех отвлекает страшный взрыв, поднимается облако пыли, и Казекаге скрывается со своим спутником. Кагуя опускает вскинутые руки и все так же хмуро смотрит на Сасори и двух подростков рядом с ним. Сколько на этой войне детей? А ведь та же Коноха после трех войн зарекалась так рано бросать в бой совсем юных шиноби. Разве не должен был этот мир стать лучше? Ей казалось, что именно ради этого они всегда боролись, но, видимо, что-то пошло не так. Как и всегда, раздраженно думает Кагуя. — Моя дочь? — Потому что несмотря ни на что, именно дети интересуют ее больше всего. — Почти переехала в Суну. — Из-за какого-то мальчишки? — переспрашивает Кагуя. — Сын Казекаге? Уж не этот ли? Все-таки семейной сходство бросается в глаза. Она переводит взгляд на мальчишку, но тот тут же качает головой. — Нет, речь о другом сыне, — говорит он, явно испытывая неловкость. — О нашем брате, — подсказывает девушка рядом с ним. Значит, братья и сестра, понятно. — Так значит, она из-за него? — В том числе, — Сасори наклоняет голову, внимательно ее рассматривая. — Вы… — Сама по себе, я изучала эту технику при жизни. Я попытаюсь найти зачинщика. Песчаник кивает, задумчиво на нее глядя. — Вас будут ждать в западном лагере. Кагуя лишь кивает. Она надеется вернуться с новостями, но увы. Ей нечего сказать, да и забывает она обо всем, когда слышит громкое «мама». Акеми рыжим всполохом подлетает к ней, и это снова та маленькая девочка, которую она помнит. — Мамочка, — Кагуе кажется, что дочь плачет, но нет: отстранившись, она видит, что глаза у нее сухие. За спиной Акеми она замечает того самого ирьенина и другого парня, коренастого, с раскрашенным лицом. Оба смотрят так, что ей сразу становится ясно, что ее дочь для них чуть ли не самое важное в жизни. Но у нее-то который из них? Первый красивый, но ей кажется слишком красивым. Правильные черты лица, длинные светлые волосы, яркие бирюзовые глаза. Кагуя оценивает его, пытаясь понять, что понравилось ее дочери в этом парне, но разве может она сделать какой-либо вывод? Она не знает какой выросла Акеми. Второй вот совсем другой, пониже и пошире, со страшным рисунком на лице. Даже несмотря на краску, Кагуя видит сходство с Казекаге, легко угадывая, что это тот самый второй сын Йондайме. Но их двое, соперниками они не выглядят, и то, как оборачивается к ним обоим Акеми, протягивая руки, ставит ее в тупик. Кагуя поджимает губы и ждет, что же еще ей расскажут сегодня.

Часть 5.4. Сай. Октябрь, 17 лет после рождения Наруто.

Монеточка — Селфхарм

+++

Корень сделал из Сая идеальное оружие, лишил возможности в чем-то сомневаться, вбил в голову «правильные» установки, заставил верить в праведность преследуемых организацией целей. Все это, разумеется, было ложью. Хитроумным планом одного единственного человека, желающего получить как можно больше власти. При этом, Данзо действительно любил Коноху, жил деревней, но хотел, чтобы она принадлежала ему и только ему. Сай никогда не задумывался о том, зачем он живет. Ему говорили что делать — он делал. Вот и все, предельно просто, предельно четко, предельно ясно, ничего лишнего. Жить так было легко, ему не требовалось ни о чем задумываться, только четко следовать инструкциям и приносить результаты. Порой Сай скучал по этой простоте, скучал по той жизни, где от него ничего не зависело, где не было никаких сложностей, ничего, что могло бы причинить ему беспокойство или даже боль. В жизни Сая не было ничего по-настоящему важного и ценного, он жил не ради чего-то, а по инерции. А потом у него появилась Накику, и совершенно внезапно для себя Сай открыл весь спектр чувств, которые может испытывать человек. Мир окрасился самыми разными красками, ему захотелось жить, он даже стал жадным: по отношению к Накику, которую захотел себе. Она, на самом деле, сама виновата, ведь не он это все начал, не он ее поцеловал, не он, не он, не он! Он пробовал вернуться к прошлой жизни, пытался делать так, как его учили, прежде чем понял всю тщетность этой затеи. Ему дали имя оружия, потому что человеком он не был, но Накику каким-то поразительным образом сумела превратить его из остро заточенного куска металла в дышащее и чувствующее существо. И чувствует он теперь и радость, и боль. Его порой распирает от счастья и любви, а порой он тонет в тоске и обиде. Это сводит с ума, потому что он не привык, эмоции у него сразу сложные и многогранные, их много и поэтому он теряется. Сай не всегда знает что именно и почему испытывает, горячится, отчаянно ревнуя Накику. Она же его, правда? Его жена, они связаны не только брачными клятвами и свидетельством, которое получили в том храме, но и чакрой. Только от страхов это не избавляет. От душащего ужаса от мысли, что Сай может лишиться Накику, самого дорогого в его блеклой и пустой жизни человека, он никак не может избавиться. Ему не нравится, что они в ссоре. Не нравится, что огрызаются друг на друга из-за дурацкой сцены в лагере, где к ней приставали какие-то союзники из других деревень. Но Сай забывает об этом, забывает обо всем, когда видит своего брата. Шин был старше, но теперь они с ним плюс-минус одного возраста, они с ним одного роста, и это неправильно. Неправильно, что Шин здесь, неправильно, что ему с Шином приходится снова сражаться, неправильно, неправильно, неправильно! Сай не узнает свой голос, когда выкрикивает имя брата. Он должен помнить об их миссии, должен следить за Накику, но не может отвести от Шина взгляда. В памяти вдруг всплывает все то, чего его лишили: брат был шумным и нетерпеливым, это он предложил ему превратить любовь к рисованию в главное оружие; у него были добрые глаза и улыбка; он был рассеянным и смеялся, когда Сай начинал за ним все прибирать в их общей квартире. Как он мог это забыть? Как мог позволить кому-то лишить себя брата? Как мог оставаться в Корне после того, как им с Шином велели убить друг друга? Ему больно, сердце сжато в тисках, а потом боли становится только больше. Сай крутится как может, оглядывается все-таки на Накику, потому что ему нужно защищать ее. Нужно защитить и не дать ей тоже умереть, потому что этого он себе не простит. При Сасори же она уже погибла, уже была неживой, была… Кимимаро его, все же, задевает. И тут не сказать даже, что это вина Сая, просто они не вытягивают такое количество хорошо обученных соперников. У них отряд засады, бойцы ближнего боя разрываются, им нужно отступать, но сам Сай уже не успевает. Только смотрит, оседая на землю, на Шина, надеясь, что тот не сильно на него разозлится. Что Накику не будет его ненавидеть. Хотя, пусть помнит всегда и не знает утешения, потому что он бы точно не смог утешиться, он бы последовал за ней, он бы… Он не погибает. Накику не дает, буквально вытягивая с того света — все-таки, Чие-сан их хорошо с Акеми гоняла, стоит отдать ей должное, — и глядя такими страшными и испуганными глазами, что ему и без связи понятно, что она испытывает в этот момент. И получает по лицу он, наверное, заслуженно. Даже Канкуро с этим соглашается, но на него Сай внимания не обращает. Он трет щеку и медленно поднимается на ноги. Шин ушел. Сам. Шин освободился. Сам. Шин уже не здесь. Почему-то от этого одновременно грустно и радостно. Сай судорожно вздыхает. Терять брата еще раз невыносимо, хотя он и понимает, что тот погиб уже давно, что ему лучше отдыхать, а не быть здесь, призванным проклятой запретной техникой. Сай ищет глазами Накику, чувствует ее через их связь острее, чем утром: оба невольно друг к другу тянутся, оба напуганные и уставшие. Это война, к такому их никто не готовил, но к такому и не подготовиться. Сай трет лицо и старается взять себя в руки. Ему нужно будет поговорить с Сакурой, но ее он находит уже в лагере. Мымрочка тоже выглядит уставшей, но немного светлеет лицом при виде него. Сай чувствует на себе взгляд Накику; та от него далеко не отходит — то ли боится потерять, то ли что. Они пока не говорят. У него пока никаких слов нет; посреди горла стоит болезненный шипастый ком. Сай бы рад от него избавиться, но не может, просто ждет, что он рассосется. — Это твой брат передал. Он очень гордился тобой и сказал, что рад, что с тобой все хорошо и ты, ну, не один, — голос у Сакуры полон сочувствия. Сай кивает и берет в руки блокнот, сжимает так, что белеют костяшки пальцев. Мымрочка касается его плеча ладонью и уходит, оставляя его одного. Ей нечего ему сказать, да и что она может, плохо зная его и совсем не зная Шина? Сай почти спокоен, когда они с Накику — она злится и демонстративно его игнорирует, что больно, потому что она нужна ему — снова подходят к Ичи. С Акеми будет все в порядке, обещает он, и сомневаться в его словах нет нужды: Ичи прекрасный ирьенин, а сохранить Акеми жизнь в первую очередь в его же интересах, потому что он ее любит. Дальше самой главной проблемой будет не дать ей ринуться в бой и заставить хотя бы немного отдохнуть. Ичи с Канкуро как-нибудь убедят ее повременить, к ним она все-таки прислушивается. Когда Сай уже хочет было отойти, старший Ритсуми останавливается его и заговаривает о Рире и его отце, услышать о котором сейчас он никак не ожидал. Сердце Сая пропускает удар, он вскидывает голову, неверяще смотрит на парня и спешно хватает за руку Накику. Ему надо как можно быстрее найти Риру, чтобы узнать хоть что-то! Раз она упомянула о встрече, то не просто же так, верно? — Сай, тише, ну, — просит его Накику и вдруг переплетает их пальцы. Он чувствует ее беспокойство. — Ты и так… Тише. Он не понимает как и зачем ему быть тише. Он думает о том, что наконец-то сможет узнать что-то о себе и своей семье. Корень отобрал у него детство, лишил личности, — и ему пришлось создавать новую, искать себя и во всем разбираться, — и теперь он хочет хоть что-то себе вернуть. Разве не имеет он на это права? Разве не заслужил того же, что есть у всех людей вокруг: знать кто он и откуда? Рира не прячется от них. Играет со своим кунаем, вид у неё изнуренный, но не удивленный; как есть знала, что он будет ее искать. Саю она кажется слишком уж бледноватой, но он не понимает почему. Да ему и дела особого нет, если честно. Сейчас так точно, когда у него все внутри сжимается в ожидании и нетерпении. — Мой отец, он… он что-то говорил? — срывающимся голосом спрашивает Сай. Накику все еще держит его за руку, и он благодарен ей за то, что она рядом. Он не знает, какие вопросы ему надо задавать, не знает, что нужно узнавать. Что вообще считается важным, а что нет? Вопросов слишком много, они жужжат в голове как рой насекомых Абураме, так громко, что он не может ничего понять. — Спросил про тебя. Я сказала, что у тебя все хорошо, и ты женился, — неполная история, но зачем покойнику знать больше и мучиться? Сай кивает, прекрасно понимая, почему Рира так ответила, не упомянув ничего про Анбу и Корень. — Что-то еще? — Твою мать звали Кайо, имя тебе давала она. — Какое? — Сейджи. Мудрость. Его мать хотела, чтобы он был мудрым или ожидала этого от него? Или она вкладывала в имя другое значение? Она назвала его в честь кого-то или нет? Она называла его ласково, например, Сеем? Все это Сай не узнает, но теперь хотя бы может домыслить. У него есть имя и фамилия, у него была семья, в которой его любили. Это самое главное и ценное для него. Он судорожно вздыхает и отворачивается от Риры. Та не расстроена и уходит сама, может, искать Дейдару, может нет, неважно. Он думает о Шине. Он думает о Накику. Он думает о своих родителях. Он думает о себе. Он думает о блокноте с рисунками. С одной стороны Шин, с другой — он. На каждой странице по сопернику, которого они одолели, на каждой странице новый шаг друг к другу. Прежде Сай не помнил, что должно было случиться, когда они встретятся. Один из них убьет второго? Они столкнутся с общим врагом? Они оба погибнут, оставив позади все мучения и тяготы жизни, выпавшие на их долю? Сколько бы Сай ни старался, вспомнить ему не удавалось. Воспоминания ускользали от него, словно юркие рыбки в одном из тех прудов, которые он как-то видел в саду замка дайме на миссии. Только сейчас он вдруг понимает, что должен нарисовать. — Я вспомнил, как хотел закончить, — говорит он глухо. Сай достает и распахивает блокнот на середине, где страницы пустые и чистые, и начинает нервно зарисовывать то, что стоит перед глазами. — Мы не должны были друг друга убивать. — Нет? — тихо спрашивает жена, наблюдая за тем, как штрихи на бумаге приобретают четкие очертания. — Нет. Мы должны были быть наконец-то вместе, потому что всех победили. Шин мертв. Сай жив. Шину навсегда почти семнадцать, а Саю семнадцать. Но на рисунке это неважно, на рисунке они улыбаются и держатся за руки. Ничего плохого в их мире больше нет, они одолели всех своих врагов и могут жить тихо и спокойно, не думая о том, что им придется снова сражаться друг с другом. Блокнот у него из ослабевшей руки отбирает Накику, закрывает и убирает в свою поясную сумку. Видимо, боится, что он потеряет. Сай придвигается к ней, роняя голову на ее плечо и просто дышит. — Меня зовут Сейджи. — Я слышала, но ты всё равно мой Сай, ладно? — Ладно. Ему хочется, чтобы на сегодня потрясения закончились, но, увы. Неожиданно в лагере поднимается шум. Можно было бы предположить, что доставили новую партию раненых, поэтому все так суетятся, но звучит все как-то иначе. Слишком много паники в голосах, слишком шумно. Неужели на них напали? Сумели прорваться и атакуют? Подобное нельзя допустить, потому что здесь уже много раненных, большинство из которых даже не сможет за себя постоять. Например, та же погруженная в сон Акеми, но рядом с ней наверняка Ичи или Канкуро, если не Кай, который с четвертой командой и Хошиме всегда носился. Сай и Накику переглядываются и спешат найти своих, чтобы во всем разобраться. В лагере, как выясняется, чужак, и его невозможно выявить. Они находят остальных и задают друг другу вопросы, чтобы убедиться, кто перед ними. Руку Накику Сай все так же крепко сжимает в своей и не отпускает. Раз тут теперь небезопасно, то он точно не должен спускать с нее глаз, иначе и на нее нападут, как нападают на Ичи. Накику брата почти проклинает, как только он приходит в себя, и тоже прописывает пощечину. Чуть не умер, еще один! Точнее, этот-то умер, хорошо, что нашли с помощью лазутчика. Сай хмуро слушает его объяснения и отправляет везде своих шпионов, следить за подозрительной активностью. Гуре Икимоно подошли бы куда лучше, но Яхико не может покрыть весь лагерь, а очнувшаяся Акеми еще не восстановилась. Ее утаскивают обратно в палатку и следом же идет ее мать, а чуть погодя туда же заходит и Яхико. Семейный разговор, видимо, продлится какое-то время. Бездействуют они до самого утра, но отдохнуть при этом никак не могут — слишком опасно, хотя Сай и дает Накику поспать, привалившись к его плечу. Они сидят в одном из белых кругов, начертанных, чтобы хоть в ком-то не сомневаться, и просто ждут. Это ожидание хуже всего, потому что они ничего не могут сделать, никак не могут проследить за всеми разом и даже толком не знают, кому можно доверять. Враг продолжает нападать, выматывая всех, и Сай видит, как это злит Сакуру. Чувство беспомощности отвратительно, а на войне от него вдвойне тошно. Они не могут сделать ничего до тех самых пор, пока не появляется Наруто. Сакура крепко целует своего парня, забыв обо всем, и потом уже раздает указания: джинчуурики видит клонов алоэ, благодаря чему избавиться от лазутчиков врага им наконец-то удается. Они все словно второе дыхание получают, и в этом весь Наруто. Он заряжает силами, убеждает в том, что не все потеряно. Они со всем справятся, вот он — тут, и каждому поможет, никого не оставит и не забудет. На фоне всего, что происходило до этого, это огромный повод для радости. Сай знает, что Наруто тут быть не должно, но ругать его никому и в голову не приходит. И так понятно, что им было тяжелее без него, чем с ним. Сай снова заставляет Накику прилечь ему на колени, буквально на двадцать минут. У них на отдых есть совсем немного времени, но им стоит воспользоваться. Все-таки, они не знают, что ждет их впереди. Наруто рассылает своих клонов по всему полю боя, демонстрируя, что его запасы чакры действительно неиссякаемые. Никто другой подобное бы провернуть не сумел, даже с сейсеки клана Икимоно под рукой, которых и так не хватает. Акеми подскакивает к ним незадолго до того, как приходит пора выдвигаться. Выглядит девушка значительно лучше и явно не собирается отсиживаться в лагере. Она ерошит волосы Сая и крепко обнимает Накику, которой отдает еще два своих свитка, хотя обе девушки понимают, что скорее всего Кику попросту не хватит на такое количество использования техники. Сколько бы они ни дорабатывали Кишо Хенка Тенсей, воскрешение все равно отнимает много сил, и Накику уже выглядит выжатой. Ей бы поспать нормально, но кто им даст? Да и когда, если им снова нужно на поле боя, теперь уже в самую гущу событий? Приходится торопиться; их вызывают к дивизии Сасори, у которой дела обстоят далеко не так хорошо, как хотелось бы. Сай и Дейдара помогают их компании взобраться на птиц, они взмывают в небо и оттуда, с высоты, оглядывают расстилающиеся под ними картины. Радует, что хотя бы воскрешенные вернулись в Джодо — Кабуто наконец-то поймали и обезвредили. Впрочем, радость эта длится недолго. Ситуация для Альянса далеко не так хороша, как хотелось бы. Их враг действительно силен.

Часть 5.4. Саске. Октябрь, 17 лет после рождения Наруто.

Blackout — SXSUKE

+++

Саске соврал бы, если бы сказал, что никогда не жалел о своём уходе из Конохи. Первое время он изредка задумывался, что было бы, останься он и пройди свой путь по-другому. Но очень быстро такие мысли пришлось выкинуть из головы — Орочимару ведь не просто по доброте душевной его тренировал, и цена за это была слишком высока. Саске совершенно не собирался становиться жертвой саннина и отдавать ему своё тело. Он должен был стать сильнее, настолько, чтобы выйти уже в этой битве победителем, а потом идти дальше, к своей цели. Никаким сожалениям больше места не оставалось. И они превратились, подпитываемые ненавистью, в совершенно другие чувства. В первую очередь — в раздражение. Его бесили попытки бывших сенсея и сокомандников вернуть его в Коноху, бесили и новые сокомандники, которые были лишь слегка полезнее, чем старые, но представляли из себя сплошную головную боль. Особенно Карин с её нелепыми подкатами — не была бы она Узумаки с выдающимися способностями, никогда Саске не стал бы приглашать в команду куноичи. Девушки вообще странные существа, у них при влюблённости мозг отключается, что чревато большими проблемами в бою, например. Хотя, Карин его приказов слушалась беспрекословно, так что и нареканий к ней особых не было. Теперь у него опять не остаётся «товарищей», если не считать Акацки. Те, впрочем, никакие не товарищи, с самого начала и до конца они друг друга удобно использовали, так что Саске в любой момент может поменять мнение и уйти дальше, не оглядываясь на этих чудиков. Глаза Итачи ему пересадили, те даже исправно работали, — этот бесячий белый Зецу красиво сгорел в Аматерасу, — а Тоби непонятно где, ну и фиг с ним. Покидая Сангаку но Хакаба, Саске двигается в сторону Конохи, с удивлением обнаруживая, что селения, на которые он натыкается по пути, полностью пусты. Куда все сгинули, пока он восстанавливался? Ни единой живой души, до тех пор, пока не появляются клоны белого — того самого, сгоревшего — Зецу. То ли он не помер, то ли они к нему не имеют особого отношения. Вопрос о том, что происходит в мире эта группа мутантов игнорирует, так что Саске приходится расправиться с половиной, а оставшихся допросить с помощью гендзюцу. Новости, конечно, впечатляющие, и раздражение новым витком врезается в сознание Саске. Пока он лежал, почти беспомощный, в схроне Тоби, в мире, оказывается, началась война. В которой главной целью объединённых сил шиноби стала защита Киллера Би и Наруто — а, точнее, Хачиби и Кьюби. Что ж, Наруто ему-то и нужен… или нет? Саске почти что теряет всё самообладание, когда краем глаза замечает старшего брата. Итачи мёртв! Совершенно точно мёртв, и у Саске его глаза! Так что же он тут делает? Саске бросается в отчаянное преследование, и, хотя Итачи не останавливается, снисходительно решает всё же рассказать младшему брату некоторые детали настоящего и прошлого, которые рассказать не успел или не смог. Запутывает его ещё больше и выводит из себя. У Итачи всё складно так выходит: вырезал всю семью, а брата пожалел, потому что он был маленький. И взращивал в нём чувство ненависти, чтобы Саске стал героем, убившим предателя. Что за чушь вообще? Почему он поступил именно так? Почему не дал Саске никакого выбора? Почему он оставил его один на один со всем этим неприятием и болью, которые яростно горят внутри, и пожар этот никак не унять? Ещё и вернулся в этот мир из Джодо по указке какого-то урода. Повезло, что смог освободиться от техники, как объяснил Итачи, иначе он бы и собственной воли не имел. У пещеры, где они останавливаются, Итачи приказывает Саске ждать его снаружи. — Ты не можешь больше мной манипулировать, — отвечает Саске и следует за ним внутрь. — Я делаю что хочу. — Я вижу, — кратко и с печальным вздохом комментирует Итачи и больше ничего не говорит. В первое мгновение Саске кажется, что скрытая под плащом с капюшоном фигура — это Орочимару. Он даже останавливается в ступоре — а вдруг саннин сам себя оживил с помощью Эдо Тенсей, а потом… да нет, бред какой-то. Впрочем, он не так уж и далёк от правды: это не Орочимару, но его главный прихвостень Кабуто, который Саске, конечно, никогда не нравился. Он и языком почесать любитель, так что на духу выкладывает все планы Тоби по захвату мира, к которому Кабуто решил присоединиться. — К слову, — Кабуто как-то странно облизывается. Его новое лицо ещё более мерзкое, чем раньше. — Тоби пообещал мне отдать тебя в качестве платы за помощь, Саске-кун. Спрашивать зачем Саске даже не собирается, вытаскивает катану и бросается вперёд. Тот тёмный огонь, который горит в нём перманентно, вспыхивает ярче, злее, с диким воем, который заглушает голос Итачи и собственные мысли. Им всю жизнь манипулировали. Всю жизнь ему врали, чего-то ждали от него, хотели его использовать. Какой-то очень слабый и далёкий голос в голове возражает, напоминая, что у него были и хорошие моменты. С командой номер семь, ведь были же. Этот голос не принадлежит ни его брату, ни ему самому — возможно, тому мальчишке, который умел улыбаться и пытался с друзьями подсмотреть что же там под маской их учителя. Этот мальчик давно умер, и никогда больше не воскреснет, ни с каким Эдо Тенсей. Бой выходит неожиданно сложным. Якуши, насколько Саске помнит, не представлял из себя ничего выдающегося, и вообще вроде как был ирьёнином. Но Кабуто был бы не Кабуто, если бы тут же не похвалился своими достижениями и тем, что смог сделать со своим телом, изучив записи Орочимару-сама. Болван, как есть. Но убивать его нельзя — со слов Итачи, остановить запретную технику воскрешения можно лишь поймав этого клоуна в гендзюцу. Саске и пытается, но установить зрительный контакт не выходит — Кабуто тоже понимает в какую ловушку они собираются его поймать и тщательно отводит взгляд. Об Учихах он, несомненно, много знает, особенно о Саске, и вполне удачно с помощью всех генных модификаций противостоит обоим соперникам. Даже входит в какой-то режим отшельника, отчего Саске испытывает укол злости и зависти. И всё же, в конце концов, Итачи удаётся его захватить. Всегда Итачи, который успевает и Саске защитить, и заставить Якуши развеять технику. Великолепный Итачи, старший брат, на которого Саске никогда не станет похож. — Прости меня, — говорит Итачи, покидая этот мир; в этот раз, Саске надеется, что навсегда. Пусть его душа будет свободна и спокойна. — Я не должен был тебе лгать. Я люблю тебя. — Проклятая Коноха… я, — Саске задыхается, гнев, гнев и гнев — вот все чувства, которые он испытывает. — Мне плевать, что ты хотел защитить деревню. Я сравняю её с землёй. Итачи молчит, и Саске уже кажется, что он так ничего и не скажет больше. Но он говорит: что не может повлиять на решения Саске, что Саске вырос и сам несёт ответственность за свои поступки. Что, несмотря ни на что, он любит своего младшего брата. Любит, но не гордится им — это Саске и без слов видит. И даже когда Итачи, наконец, растворяется в небытие, оставляя после себя безликий труп и горку то ли пепла, то ли бумаги, Саске не чувствует в себе сил простить кого бы то ни было. Но начинает сомневаться. Во всём: в системе, в ценности отношений, в мире вокруг и для чего он нужен. Саске сомневается и теряет цель. Сидит возле пленённого Кабуто до тех пор, пока его не находит Джуго. — Где остальные? — без особого интереса спрашивает Саске. — Хотя, Карин, скорее всего, забрали коноховцы. — А Суйгетсу — суновцы, — отвечает Джуго. — Ещё после Гокаге Кайден. Мелкая девчонка из Анбу пришла за братом Казекаге, который сидел в тюрьме с нами. — И она освободила Суйгетсу, а тебя нет? — приподнимает бровь Саске. Та мелочь, которая у него из-под носа выхватила проклятого старика Шимура, превратив его в пепел так быстро, как Аматерасу бы не сумел. — Они были в одной камере. Видимо, решили, что из него выйдет ценный пленник… Джуго присаживается рядом и выжидательно смотрит на Саске. — Что теперь? — Мне нужен Орочимару, — кратко сообщает Саске, не уточняя зачем. — Найди мне носителя Джуина. Он выслушивает последние новости, которые Джуго успел насобирать со своим зверьём, делится кое-чем из того, что узнал сам. В конце концов, сокомандник, единственный оставшийся с ним, притаскивает ему Митараши Анко. И Орочимару тоже возвращается в этот мир, только уже с помощью Кайджа Хоин, так что он вполне реален. — Не ожидал, Сссссасске-кун… — Я тоже, — отрубает Саске. — Но у меня к тебе важный разговор. Орочимару чешет щёку и выслушивает своего ученика. Джуго покорно ждёт: ему, в общем-то, всё равно чем заниматься, он решает следовать за Саске; в Коноху, так в Коноху. Они оба потерянные, возможно, вместе смогут найти свой путь? Орочимару высвобождает четырёх первых Хокаге в храме Нака но Джинджа из плена Шинигами, и Саске выслушивает уже их, их мысли, их истории, их отношения с Учихами и причины, по которым его клан вдруг оказался неуместным в деревне, которую они помогали строить. В конце концов, Саске решает, что Коноху он, всё же, будет защищать. Ради брата, на остальных ему плевать. Да, тот врал ему. Да, тот им манипулировал. Но если у Саске не останется ничего, за что зацепиться в этом мире, то в чём вообще смысл оставленной ему жизни? Саске больше не умеет дружить, не умеет любить, не умеет спокойно жить, наслаждаясь каждым днём. У него должно быть что-то, к чему нужно стремиться, ни на секунду не позволяя себе остановиться. Он нигде не будет своим, он одиночка, но он вполне может хотя бы попробовать сделать что-то хорошее. Хокаге отправляются на поле боя, а Саске слегка задерживается. Бывший наставник тоже изъявил желание присоединиться к бою, к большому неверию Сандайме Хокаге и к ещё большему неверию Саске, аргументировав это тем, что хочет наблюдать за развитием своего непутёвого ученика. Кто из них более непутёвый — это тот ещё вопрос. Сарутоби настолько ошарашен, что, кажется, ему нужно время, чтобы переварить эту мысль, хоть он и следует за остальными Хокаге. — Джуго, ты останешься сторожить Кабуто и Анко, — приказывает Саске. Тот пожимает плечами, но не спорит. Саске прокручивает в мыслях очень много воспоминаний и слов, которые выслушал за последние сутки. На войне он встретится со своими бывшими знакомыми, там совершенно точно будут Сакура, Какаши… Наруто. Будут остальные его ровесники из академии, будут бывшие враги, и все они либо объединены на одной стороне, либо воскрешены на другой. Саске не боится встречаться с кем бы то ни было лицом к лицу. У него нет и никаких сомнений, что их реакции ему не сильно важны, что они-то уж точно не свернут его с новой цели, которую Саске себе наметил. Он хочет защитить Коноху, это верно. Для этого надо сначала выиграть войну, чтобы остановить порабощение мира, а потом просто уничтожить старую систему и построить новую. Саске готов это сделать. Старикам и идиотам, которые правят сейчас деревней, совершенно нечего делать в совете. Да и не только в Конохе. После этой войны должен родиться совершенно новый мир, а отжившее своё исчезнуть на поле боя. Уже на полпути к местам военных действий Саске и Орочимару натыкаются сначала на Суйгетсу, а затем на Карин. Встреча мало того, что неожиданная, но ещё и неловкая. Узумаки в тюремном одеянии, Суйгетсу с Кубикирибочо наперевес, причём восстановленным. Больше всего Саске удивляет протектор объединённых войск ниндзя на лбу мечника. И Карин, видимо, тоже, потому что вместо того, чтобы броситься к Саске она стоит и тупо пялится на металлическую бляху с иероглифом «шиноби» — Дратути, — Суйгетсу отстёгивает с пояса фляжку с водой и приобнимает Карин за плечи. — А я как раз за тобой, детка, мне Тсунаде-сама лично выдала разрешение твоего досрочного освобождения, но, как вижу, оно уже не понадобится. Ты как сбежала-то? — Хокаге-сама? — недоверчиво спрашивает Карин, даже не пытаясь скинуть его руку или вмазать по роже. — Ага, я у Сасори-сан попросил с ней переговорить, что твои способности точно понадобятся, а ты же мне не откажешь, да селёдочка? Саске фыркает и далее в этот бред не вслушивается, в отличие от Орочимару. Он даже не ждёт, что кто-то последует за ним. Просто срывается с места. И так слишком много времени безвозвратно потеряно.

Часть 5.4. Суйгетсу. Октябрь, 17 лет после рождения Наруто.

Deprezz — Vois Sur Ton Chemin

+++

Формально Казекаге, конечно, не может распоряжаться Суйгетсу, но так как альянс и каждый солдат — будь то ниндзя или самурай — на счету, каким-то образом они договариваются с Мизукаге. Суйгетсу делает жалобную мордочку, рассказывает о годах плена у Орочимару и, не дослушивая его даже до конца, Теруми Мэй машет рукой, спеша из лагеря к своей группе, охраняющей даймё. Дурацкая задачка, хорошо, что его на такую не снарядили. У него был со Скорпионом уговор и тот, как обычно тяжело вздыхая, бросает, что договорился и с Хокаге. Аргументов выпустить Карин из тюрьмы у Суйгетсу было хоть отбавляй, он, к тому же, твёрдо был уверен, что если обратно на войну они не вернутся, то и за Учихой уж точно не пойдут, даже эта дурёха. Он её убить пытался! Не настолько же она тупая, чтобы всё простить из-за детской привязанности, или что там у неё? Уж не любовь до гроба, это точно. Правда, свиток с официальной подписью Годайме Хокаге Скорпион обещает отдать лишь после того, как Суйгетсу докажет свою преданность Альянсу. Что ж, всё не могло быть так просто. Сам Суйгетсу не считает, что все эти месяцы он на жопе ровно сидел и был бесполезным: он и всех этих разномастных подопечных Сасори тренировал, и таскался с ними на кое-какие миссии, и даже никого случайно не покалечил и не разрубил на куски. С другой стороны, было бы чем — меча-то ему так никто и не выдал, даже самого захудалого. В конце концов, по иронии судьбы, его запихивают в какую-то небольшую группу пятой дивизии, но он не успевает никого заметить из знакомых — разве что рыжую Икимоно, но мельком. Впрочем, долго он там не остаётся: с парой самураев его отправляют присоединиться к третьей после того, как видят сигнальную ракету и получают сообщение из штаба. Самое смешное, что самураи с ним те самые, которые пленили их с Джуго после Гокаге Кайден. Суйгетсу криво усмехается, но никого не провоцирует. Сейчас вообще не время. Ему, в общем-то, всё равно где и с кем сражаться — без меча ему приходится полагаться на хидендзюцу, не считать же набор кунаев и сюрикенов оружием. И Суйгетсу даже глазам своим сначала не верит, когда попадает в плотный туман и видит там не просто своего бывшего наставника, оживлённого дурацкой запретной техникой, но ещё и драгоценный Кубикирибочо. Целый! На отряд внезапного нападения, к которым они пришли на подмогу, он даже внимания не обращает, кидается следом за Копирующим ниндзя, чтобы ни в коем случае его меч не достался никому другому. Хатаке косится на Суйгетсу, но ничего не говорит — скорее всего, о присутствии Хозуки его уже предупредили заранее, как и о том кто он и как связан с его бывшим учеником. Правда, меч сначала, всё же, отжимает Какаши, пока Суйгетсу пытается вести задушевные беседы со своим бывшим наставником. Всё же, Саске говорил, он даже плакал, когда умирал в первый раз. Сейчас вот что-то не торопится расчувствоваться, как и покидать этот бренный мир. В конце концов, Хатаке перекидывает меч Суйгетсу, и им вдвоём удаётся справиться с Забузой, запечатывая с помощью выделенного для этого специалиста. Хатаке кидает последний взгляд на меч, кратко кивает и отходит к своей розоволосой ученице. Жаль, конечно, что с Момочи не удалось как следует попрощаться, но Забуза-сан отметил, что Суйгетсу неплохо продвинулся в ниндзюцу. А вот поделился бы мечом, знал бы и что в кендзюцу он совсем не плох. Пусть и не обладает такой же силищей, как у Демона Скрытого Тумана. Это пока, ему всего-то семнадцать, есть куда развиваться, ха. Суйгетсу снова дёргает Хатаке, прося отправить его в четвёртую дивизию с рекомендацией — всё, он помог, теперь пусть и ему, наконец-то, выдадут что обещали. А он, может, даже подумает о том, чтобы вернуться обратно. Когда убедится, что с селёдочкой там всё в порядке, и никто её сильно не обидел. Скорпион не выглядит слишком воодушевлённым, скорее потрёпанным; их бои в самом разгаре, и отвлекаться на Хозуки ему сейчас совершенно не с руки. Сасори кидает быстрый взгляд на меч, шевелит пальцами, посылая своих марионеток на врага и, роясь второй рукой в кармане жилета, швыряет в Суйгетсу долгожданным свитком. Суйгетсу кратко салютует и снисходит до того, чтобы помочь отбиться от очередной волны белых клонов. Главным образом потому, что ему всё равно как-то себе путь нужно прорубить. До Конохи ещё добраться надо, она не так далеко, как та же Суна, но они почти что на территории Облака, и даже если поднажать, путь не близкий. А ему совершенно точно надо хотя бы остановиться на краткий привал: после боёв требуется восстановить объём чакры, которого должно хватить на дорогу. До Конохи он так и не добирается; на полпути натыкается на группу, которую вот уж совершенно не ожидал встретить. Он даже в первое мгновение думает опасливо попятиться при виде Орочимару, спрашивая себя, уж не начались ли у него галлюцинации на фоне иссушения организма. Хотя, свои запасы воды он предусмотрительно заполнил на привале. Хорошо было в Суне — он привык, что там ему Тосакин постоянно воду таскала. Спесивая девчонка, но это потому, что знает, что Скорпион за неё любому голову открутит. Так-то она неплохая, даже вон, услужливая. Хотя, конечно, и приносила ему фляжки с таким видом, словно сама не понимала нафига это делает. Смешная. Вообще, Суйгетсу там как-то освоился, даже этот тупой подрывник его смешил со своей откровенной ревностью и завистью. И остальные были забавными, уж куда забавнее, чем Саске. Вряд ли Суйгетсу в ближайшее время захочет осесть в огороде, конечно, но это был своеобразный опыт. Но нет, Орочимару — вот он, вполне реален, как и Учиха, который щурится и внимательно смотрит на Суйгетсу, точнее, на его лоб. А потом появляется Карин, и Суйгетсу совершенно точно не хочется перед ней смотреться трусом. Только спустя секунд десять он тупо моргает, рассматривая её тюремную пижамку и моргает ещё раз. Блин, а зачем он этот свиток пёр, если она сама уже умудрилась свалить из тюрьмы? Ещё и время так «удачно» подгадала. Ладно, сохранит на будущее. Как-никак, он с подписью Тсунаде-сама, если вдруг она откинется, у него будет доказательство, что селёдку досрочно выпустили, так что её побег — и не побег никакой вовсе. Саске сваливает прежде, чем Суйгетсу успевает попросить захватить с собой саннина. Ему вот и компании Карин более, чем достаточно. И он даже не успел поиздеваться над Учихой и его очередными великими планами. Интересно даже, как там его на поле боя примут? Суйгетсу-то знает кое-что о новом положении вещей в Конохе и отношении бывших сокомандников к Учихе, а вот самому Саске, наверное, и невдомёк, что там разве что Узумаки, который Наруто, по нему ещё скучает. И то так, по привычке, наверное. Определённо, Суйгетсу хочет видеть рожу Саске, когда он явится на войну. И, желательно, где-нибудь по пути найти фотоаппарат, чтобы запечатлеть эту эпичную встречу. В курс дела их вводит Орочимару, так как Учихи и след простыл. — Если Саске идёт на войну, — тянет Карин, поправляя очки на переносице, — то мы тоже должны. — Мы никому ничего не должны, — вздыхает Суйгетсу. Орочимару выразительно глядит на протектор, который выдали Суйгетсу, чунинский жилет — причём суновский, а не его родной деревни — и хмыкает, но ничего не говорит. — Да, да, знаю, я уже в полном боевом обмундировании, — фыркает Суйгетсу, послушно направляясь за санином, который поторапливает их, напоминая, что Саске свалил уже некоторое время назад. — Я, между прочим, уже поучаствовал, отдых заслужил. Его никто не слушает, и Суйгетсу обиженно сопит. Вот сколько кому ни помогай, нигде благодарных не сыщешь. Орочимару ведёт их в какое-то странное место, где, по его словам, должны находиться раненые Каге. Откуда ему это известно — тайна покрытая мраком. Но это же Орочимару, он всегда всё знает, а ещё он неубиваемый, как показывает практика. Зачем Саске понадобилось его возвращать? Зачем Орочимару сейчас пытаться помочь Альянсу? Нет, определённо, Суйгетсу никогда не поймёт этих людей. Хотя, можно ли называть теперь Орочимару человеком в полном смысле этого слова? Ай, да какая разница? Вон, говорящие слизни это лучше, разве? Непонятно сколько соли нужно, чтобы от этой толпы избавиться. Суйгетсу затевает шутливый спор с Карин по этому поводу, и та даже втягивается. Ну ладно, хоть не растеряла характера, а то такая апатичная и задумчивая была всю дорогу, что просто ужас. Он, ненароком, забеспокоился, что ей что-то там повредили в башке, пока допрашивали. Делая себе пометку убедиться в обратном, но чуть позже, Суйгетсу проходит мимо гигантских слизней, и чуть дальше они находят Хокаге… в не самом целом состоянии. Да уж, прилетело ей знатно. Суйгетсу не назвал бы это чистой работой, но он тут и не для того, чтобы комментировать раны. Карин склоняется над бесчувственной женщиной, пока Суйгетсу пытается правильно расположить Хокаге, чтобы у неё всё срослось как нужно. Карин, всё же, не медицинскими дзюцу тут оперирует, да и под рукой нет ничего кроме, собственно, её руки, за которую Тсунаде её и кусает, вроде слегка приходя в себя после манипуляций Узумаки. — И что теперь? — Теперь нам нужно найти Саске, — сухо говорит Карин. — Зачем? Кажется, этот вопрос застаёт её врасплох. — Помочь ему? — как-то неуверенно произносит девушка. — В тюремной пижаме? Ты совсем спятила? — Да хоть голой! — тут же взрывается Карин. — Какая разница? Думаешь, твоя жилетка тебя лучше защитит? Смотришься в ней ужасно тупо! — Не беспокойся, мой обычный костюмчик дожидается меня в лагере, там, кстати, и для тебя комплект найдётся. Может, заглянем, прежде, чем… Она превращает его голову в воду одним ударом, и Суйгетсу разочарованно понимает, что дальнейшего диалога не будет. Но и пойти сразу ввязываться в главное сражение они не станут: Карин, как бы ни хорохорилась, должна хоть немного отдохнуть и восстановиться, прежде чем бежать к своему ненаглядному Учихе. Он и без неё справится, если, конечно, ему вообще позволили поучаствовать в этом сражении. Суйгетсу знать не знает, что творится вокруг, да и не хочет особо. Кидает взгляд на Карин: та-то со своими выдающимися сенсорными навыками наверняка что-то чувствует, пусть и не по всей территории сражений, конечно, даже она такое не сумела бы. Всё-таки, Узумаки весьма талантлива, этого у неё не отнять, всё, как он и говорил Дейдаре. — Иди сюда, — предлагает Суйгетсу, хлопая по земле рядом с собой. — Она ведь скоро очнётся, как ты сказала? — И? — Карин не двигается с места, упрямо складывает на груди руки и смотрит хмуро исподлобья. Вот злючка. — Как раз дождёмся. Видишь, не зря я её уговорил дать тебе помилование, ты пришла и спасла её! Как всё удачно совпало. — И в чём тут твоя заслуга? — закатывает глаза девушка, неожиданно усмехаясь. — И где ты, собственно, до этого столько времени ждал? — Разведывал обстановку, — находится Суйгетсу. — Кстати, я за тебя давно уже просил, это ты, дура, держала рот на замке ради Саске, а могла выйти намного раньше. Я даже свидетельства передавал, что ты… — он обрывает сам себя. Совсем не обязательно ей знать, что за чушь он там понаписал в надежде, что её сочтут либо жертвой принуждения, либо неадекватной. — Зато ты как на духу взял и предал его, да? — морщится Карин. — А, то есть он нас не предал? Всё это время ходил и горевал по нам, пытался нас вызволить и искал встреч. — Нет, но… — Что но? Почему ты всегда ищешь причины его оправдать? Я думал, тебе там мозги промыли наконец-то, но, похоже, не в том направлении. Да, он зол, может себе позволить раз в жизни. У него даже шутить нет желания, ни подкалывать её. Он хотя бы что-то сделал для её освобождения, а где Саске был всё это время? Страдал по брату, которого сам же и прикончил? Глазки свои драгоценные восстанавливал? Думал о том, какую очередную фигню ему нужно сделать в жизни? Суйгетсу святым себя не считает, но на фоне Учихи он, пожалуй, даже положительный герой. Только, видимо, не её романа. Как он так вообще не заметил, что захотел им стать? И зачем ему вообще вся эта романтическая чепуха в жизни? Он, видимо, тоже умом тронулся в какой-то момент. Суйгетсу больше её не зовёт. Закрывает глаза, пьёт воду и устало откидывает голову, упираясь макушкой в каменную стену убежища. Что ему теперь делать? Видимо, возвращаться-таки обратно на поле боя, в любом случае. Надо было там и остаться, может не только со своим наставником бы встретился, но и с бывшими мечниками Тумана… с братом. А может, это и хорошо, что он его не встретил. Брата он любил, хоть они и конкурировали с детства, чтобы вступить в ряды Семёрки. Мангетсу туда попал… и умер. Когда Суйгетсу чувствует рядом с собой шевеление, то даже не открывает глаза. И когда к его боку прижимается чужой тёплый бок тоже. Он имеет право обижаться и игнорировать её точно так же, как Карин это делает. И тяжёлый вздох её. Пусть сама просит прощения. Вместо этого она как-то неуклюже мажет его поцелуем в щёку и тут же, пока Суйгетсу даже отреагировать не успевает, точным ударом в эту же щёку стирает следы «преступления». И как это расценивать? — Нам пора, — заявляет Карин, уже на ногах, словно и не было её рядом. — Ты же вернул себе меч, вот и покажешь, чему с ним успел научиться. — Я вчера его вернул! — восклицает Суйгетсу, подскакивая. — Всё, заткнись, герой-самозванец. Кажется, Хокаге очнулась. Суйгетсу затыкается и ждёт, пока Тсунаде переговорит с её спасительницей. Специально отворачиваясь, чтобы скрыть совершенно идиотскую улыбку, которая так и лезет на лицо.