Красное солнце пустыни

Часть 2.5. Акеми. Апрель — май, 16 лет после рождения Наруто.

Derivakat — Viper

+++

Под недовольным взглядом Чие-сан Акеми собирает вещи. Пожилая женщина поджимает губы, но не пытается ее остановить. Морщинистой рукой на нее она уже махнула, свое мнение высказала, а для всего остального у Акеми своя голова на плечах, пускай она и шилохвостка редкостная. Решение перебраться в апартаменты Канкуро кажется ей вполне разумным, тем более, что вот-вот должен прибыть Кай, который будет именно в Суне. Хорошо, что с ним еще и Шикамару с каким-то поручением от Годайме Хокаге; плохо, что пробудет он недолго и заберет с собой Аичиро. Что ж, этого следовало ожидать, потому что он и так тут уже долго. Другое дело, что приказа вернуться в Коноху ни Акеми, ни Яхико пока не поступало. Они оба ходят на миссии: она с рандомными спутниками, а его определяют в одну из недавно выпустившихся команд. Акеми, конечно, очень интересно, почему их с Яхико — и Саем, который вообще непонятно почему торчит в Суне и продолжает увиливать от вопросов — по сути тут запирают, но жаловаться ей на на что. Она там, где хотела быть, с тем, с кем хотела быть, и, все же, ей не по себе. Ей не дает покоя Ичи, которого даже в деревне нет. Ее преследует его пустой взгляд и мертвый голос — это она, это все она. Акеми не уверена, что она одна, но как минимум свою руку она приложила. От чувства стыда спрятаться ей удается только в объятиях Канкуро. Он прижимает Акеми к себе ночью, окутывает запахом сандала и кофе, будит поцелуями, покрывая ими все ее тело. Когда Канкуро приходит в голову разбудить ее именно так впервые, то она едва не кончается на месте. Акеми хорошо и тепло, ей снится что-то приятное настолько, что она вскидывает бедра и часто дышит, а, открыв глаза, взвизгивает и вздрагивает, не ожидая увидеть макушку Канкуро между своих разведенных ног. Его это словно забавляет, он нарочито медленно и демонстративно облизывает мокрые губы и ухмыляется. Кончает Акеми со стоном, растягивает гласные в сокращенной версии его имени и даже не думает отвернуться когда он над ней нависает и мокро целует. Она чувствует вкус собственной влаги и почему-то вдруг думает, что Ичи бы вряд ли так стал ее целовать. Он брезгливый. К счастью, эта мысль не заставляет ее отвлечься настолько, чтобы Канкуро что-то заметил, нет. Акеми обвивает его руками за шею, прижимается к нему грудью и животом и просит, чтобы он продолжал. Его твердый член упирается в нее, входит легко, прекрасно ее заполняет, и Акеми хнычет, метаясь под Канкуро и подставляя шею и грудь для кусачих поцелуев. На что ей вообще можно жаловаться, если она ходит заласканная и полностью удовлетворенная? Только на себя саму, потому что она думает про Ичи. Не сравнивает, потому что ей нравится секс и с Канкуро, и с Ичи одинаково сильно, но просто думает о нем. Акеми четко знает, что любит Канкуро, и нет никакого варианта, при котором она могла бы предпочесть ему кого-то еще, но и Ичи, кажется, ей совсем не безразличен, раз она переживает за него. Она ведь толстокожая, ее мало интересуют беды посторонних ей людей, — не настолько, чтобы это было отклонением, конечно, но все же она не проводит бессонные ночи переживая о первых встречных, — так что раз она думает об Ичи, то к нему неравнодушна. К тому же, слова Тамкена не дают ей покоя, и она начинает анализировать все, что знает о старшем Ритсуми. К тому моменту, как в Суне появляется Кай, Акеми кажется, что она напрочь запуталась. — Ну? Я опять это наше пятое колесо не увижу? — недовольно спрашивает Кай, когда они садятся за столик в «Тобико». Стараниями Накику, которая обожает любые морепродукты, Акеми успевает проникнуться рыбными блюдами, хоть и не может назвать их прямо-таки чем-то любимым. — Увидишь. Он через несколько дней вернется, их с Куро отправили на миссию. Канкуро в кои-то веки был рад куда-то свалить, пускай с Акеми он и проводит всего два дня. Несмотря на то, что Акеми теперь здесь с ним присутствие Расы в их жизнях дает о себе знать. Она видит, как он злится на отца, как дергается на каждое его высказывание, как срывается, стоит только им оказаться наедине. Иногда Канкуро просто долго и с чувством матерится, проклиная Йондайме Казекаге на чем свет стоит. Претензий к нему у его детей масса, и если Темари с Гаарой способны спокойнее воспринимать присутствие Расы в Суне, но Канкуро никак не может. Он разбивает зеркало, по его же признанию, уже второй раз после очередной стычки с Расой. Акеми выходит на звук, смотрит на упавшие в раковину осколки и прогоняет Канкуро из ванной комнаты. В таком состоянии он скорее порежется, чем все это соберет, а ей несложно прибраться. На самом деле они с отцом не так уж и похожи, но донести эту мысль до Канкуро Акеми не удаётся. Куда легче ему на следующий день, когда у него даже нет сил разговаривать. Канкуро настолько зол, что просто зажимает ее в первом же попавшемся мало-мальски укромном уголке дворца Казекаге и берет. Канкуро прекрасно знает где можно спрятаться и куда никто не зайдет, поэтому Акеми и слова ему не говорит, тем более, что ей, по большему счету, плевать. Ей не очень хочется показывать кому-то лишнего, но трагедии в том, что их может кто-то поймать, она не видит. Думает она в первую очередь о своем парне, у которого крышу срывает отдельно от злости, отдельно от желания и близости к ней. Дорвался, блин, но она не против, а только за. Акеми быстро понимает, что нежный секс Канкуро нравится, он получает удовольствие и от долгих ласк, и от томных поцелуев, и от неторопливых покачиваний ее бедер когда она устраивается на нем сверху, но любит он куда более жесткий и агрессивный. Сама она не против ни того, ни другого, тем более, что даже доводя Акеми до слез, Канкуро следит за тем, чтобы ей не стало действительно больно или неприятно, чтобы она кончила и потом смотрела на него мутными, восторженными глазами. Слезы с ее щек он слизывает или сцеловывает, дразнясь, что Акеми страшная плакса. Аичиро, заметив, что Акеми отвлеклась, пинает ее под столом. Она моргает и сосредотачивается на Кае, который рассказывает как дела в Конохе, и что там вообще нового. Она старается слушать его, но по-настоящему заинтересована в разговоре становится лишь когда он упоминает рыжего Хитори Хошиме, его ровесника и специалиста в оружии и ниндзюцу. — В общем, мы вместе. Не вместе-вместе, потому что ни одному из нас не нравятся парни, но вместе, — объясняет Кай, методично избавляя от костей рыбу. Они с Акеми заказали одинаковые блюда и он, заметив как она сама мучается, — обычно чисткой она озадачивает Канкуро, — ставит свою тарелку перед ней. — А в чем смысл? — недоумевает Аичиро, жуя креветки. — Нам хорошо вместе, но нам нужен кто-то третий, кто все уравновесит и будет спать с нами. — По очереди? — Почему обязательно по очереди? Вместе, втроем. Неожиданно для себя Акеми давится глотком воды, и Аичиро подрывается, чтобы похлопать ее по спине, пока Кай не встает сам и не кладет одну руку ей на горло, а вторую между лопаток. — Ты пить разучилась? — спрашивает Кай, глядя на нее поверх стеклышек своих очков. Акеми вытирает лицо и стол салфеткой, чувствуя что мучительно краснеет, пытаясь избавиться от тех картин, который подкинуло ей воображение: она в одной постели с Канкуро и Ичи. За это ей стыдно сразу по десятку причин, хотя фантазия выходит очень-очень горячей. — Акеми? — Все хорошо, все в порядке, — бормочет она и прячет лицо в ладонях. Обреченно стонет, прекрасно понимая, что теперь от нее не отстанут. — А. Ке. Ми, — по слогам произносит Кай, потом смотрит на Аичиро, но тот недоуменно пожимает плечами. — Я… — начинает Акеми, с трудом отрывая ладони от лица. — Я люблю Канкуро. Правда люблю. — Ты любишь его с тринадцати лет, мы все в курсе, — вздыхает Кай, на что Аичиро согласно кивает. Да, сложно было не догадаться почему Акеми бегала за Канкуро и смотрела на него с восхищением в глазах. — Да, собственно, люблю и… на свой день рождения я переспала не с ним. Кай щурится, Аичиро кашляет в кулак, и у Акеми создается впечатление, что о поведении марионетчика один ее товарищ по команде второму уже все рассказал. Наверное, это даже хорошо, потому что рассказ будет короче. — С кем? Ты же с Ичи ушла? — спрашивает Аичиро и вдруг роняет свои палочки. Выпучивает глаза и округляет рот. — Да нет! Да ну! Акеми! — Несколько раз. По пути в Коноху. И обратно. А потом я помирилась с Куро, Ичи узнал и обиделся. Или не обиделся, потому что у него лицо было такое, как будто я его убиваю, — Акеми начинает тараторить. Если замолчит, то уже больше ничего не сможет рассказать. С губ Кая срывается длинный вздох. Он подпирает голову рукой и пристально смотрит на нее. Под тяжелым взглядом Акеми начинает ерзать на стуле так, словно она провинилась, и ее сейчас отчитают. — Давай подытожим: Канкуро обидел тебя, ты решила переспать с Ичи, причем несколько раз, потом вы с Канкуро выяснили отношения, что Ичи воспринял негативно, — медленно, чтобы ничего не упустить, перечисляет события Кай. Акеми кивает и опускает глаза, аппетит у нее пропадает напрочь. — Поздравляю, Акеми, ты умудрилась закадрить двух парней. — Ичи я не нравлюсь… ну, не так, чтобы… чтобы… — Чтобы… как ты сказала? Как она сказала? — он смотрит на Аичиро и прищелкивает пальцами. — Э-э… а! «У него лицо было такое, будто она его убивает», вот, — Кай довольно кивает сокоманднику и переводит взгляд на Акеми. Да, если задуматься, то вряд ли все выглядит, словно она нравится Ичи «не так». На самом деле Акеми и сама это понимает, но принять этот факт оказывается тяжело, а когда кто-то другой озвучивает его, то как-то и выбора уже нет. Ей становится противно от самой себя: если бы она знала, что у Ичи к ней какие-то чувства, то никогда в жизни бы так с ним не поступила! Неужели, он правда решил, что она дала ему шанс? Но она ведь любит Канкуро, и Ичи точно об этом знал. — Поздравляю, ты закадрила двоих и разбила одному или сердце, или психику, — коротко и безжалостно резюмирует Кай. — С психикой там и без меня было не все в порядке, так что я, разве что, доломала, — Акеми находит в себе силы поднять на Кая глаза и беспомощно хмурится. — Я не знаю что мне делать. Акеми не знает что ей делать с собой, с Ичи и со всем, что она о нем узнает. Вначале в совершенно типичной для Икимоно манере она посылает в его квартиру гуре чтобы осмотреться, потом решается на расспросы. Жертвой Акеми выбирает Темари, которая и не чует подвоха, считая, что про гибель семьи Ритсуми она интересуется в большей степени из-за Накику, а подробнее спрашивает про Ичи потому что тот старший. Они трое ведь в этом и похожи, — Темари, Ичи и сама Акеми, — они все первенцы, которым положено присматривать за младшими. Хотят они этого или нет, но деваться некуда. Акеми вспоминает беспорядки в кварталах Танзаки, где погибла ее мать: крики на улице и в коридорах отеля, в котором они остановились; хнычущий у нее на руках полуторагодовалый Яхико; брызги крови на циновках и стенах нежно-персикового цвета. Страшно. В поместье Росоку все было в разы хуже, так стоит ли удивляться тому, что на Ичи произошедшее оставило след? Ночует Акеми у Аичиро и Кая, спит с ними на одной кровати так, как они спали в детстве на первых миссиях. Она, оказывается, ужасно скучала по ним обоим. Оказывается, она ужасно скучает по Аикаве-сенсей и Конохе. На следующий день они втроем отправляются на короткую миссию, всего на сутки, легко вспоминая, как были приучены наставницей работать вместе. В день возвращения Канкуро после обеда Акеми идет на рынок с Шикамару, попутно болтая с ним обо всем и ни о чем. — А что этот Ичи? — спрашивает Нара между делом, останавливаясь напротив лавки с веерами. Задумчиво рассматривает их, останавливая взгляд на том, где изображены горы и скачущие по ним олени. — Я не видел его в деревне. — Он на миссии, — пожимает плечами Акеми и усмехается, глядя на то, как старательно Шикамару изображает полную незаинтересованность. Ичи и Темари стали общаться намного реже как раз из-за того, что все кругом думали будто они вместе. Сама девушка посетовала на это во время их разговора, и Акеми ощутила странный укол раздражения: зачем вообще надо было слушать Аими? Ей вот тоже много чего не нравится, но она же не ходит и не нудит. — Один? — Ты же видел Темари, значит она не с ним, — фыркает Акеми и хлопает Шикамару по плечу. — У Ичи свои проблемы, ему… нравится другая. И Темари тоже кто-то нравится. — В самом деле? — Шикамару едва не морщится от звука собственного голоса и хочет отступить от витрины, но Акеми не дает. Ловит его за рукав, удерживая на месте, и кивает на витрину. — Купи ей этот веер, а заодно какую-нибудь маску, — на секунду она замолкает, задумавшись. — Маску ласки. И попроси ее показать тебе «Акасуну». Скажи, что очень советовали, и ты хочешь с ней сходить. — Но… — Иначе я сама ей это скажу, объяснив тем, что ты застеснялся. Шикамару с привычным «мендоксе» расплачивается за веер и принимается искать подходящую маску. Акеми смеется, прекрасно видя, что ему неловко, оставляет его и уходит домой с новым зеркалом взамен разбитого. У Широгику она одалживает кисти с краской и расписывает зеркало по краям. Она пишет, что ей нравятся темно-бирюзовые глаза Канкуро, что у него очень красивая улыбка, и она любит его лицо. Еще и сердечки рисует, будто ей пять лет, лишь бы только он в зеркале видел что-то еще, а не просто более молодую версию своего отца. Сколько же раз ей потребуется сказать, что они не похожи чтобы он в это поверил? И сколько раз ей нужно будет прокрутить в голове разговор, который она то ли хочет начать, то ли нет, чтобы на что-то решиться. Гуре первыми узнают о возвращении Канкуро. Акеми выходит его встречать, думая подождать в коридоре у апартаментов Йондайме, но в итоге заходит внутрь. Канкуро держит ее за руку так крепко, что ей почти больно. Она искоса поглядывает на него и молчит: если ему нужно ее присутствие, то кто она, чтобы спорить? Самое главное чтобы ему было хорошо, чтобы он не мучился. Ичи тоже не должен мучиться, но как помочь ему Акеми пока не знает. — А, мои неблагодарные дети, — хриплым, неприятным голосом тянет Раса. Канкуро открывает рот чтобы огрызнуться, но Акеми дергает его за руку. — Раз оскорбляет, значит жить будет, можно расходиться, — громко и весело говорит она, делая вид, что не замечает острого взгляда Сасори-сан. Он вроде как и одобряет, а вроде как и заткнуться велит, пусть даже и слова не произносит. Акеми скучает по Накику, которую видела лишь мельком потому что не может найти в себе смелости посмотреть ей в глаза после того, как ранила Ичи. С этим тоже нужно что-то делать, со всем нужно, но Акеми пока лишь утаскивает Канкуро из отцовских апартаментов в их собственные. Вечером они скорее занимаются не сексом, а любовью. Канкуро соскучился, поэтому его много, он везде, и Акеми под ним гортанно стонет, сжимая его бока коленками и жмурясь. Ей хорошо, но становится лучше когда они через пару часов ложатся спать. Она прижимается к Канкуро, целует в плечо и устраивает ладонь на его животе. Он редко спит без футболки, предпочитая, чтобы на нем что-то было. Ей кажется, что это как-то связано с его детством, когда больной отец мог выдернуть детей из постели ради тренировки в любой момент. — Ты думаешь об Ичи? — неожиданно спрашивает Канкуро. Акеми напрягается и поднимает голову, хмурясь. О ее мыслях он ничего знать не может, правда же? — Я люблю тебя. — Я не об этом тебя спросил. Она вглядывается в его лицо и не видит никакой злости или ревности. Это почему-то Акеми немного пугает. — Думаю, — ответ дается нелегко, она не хочет ссориться с Канкуро. — Но я люблю тебя, правда, я… Что делать, если Канкуро ей не верит, Акеми даже не знает. Она ведь не врет, и правда любит его. — Я знаю, — прерывает ее блеяние Канкуро и поворачивается на бок, чтобы притянуть к себе. — Я просто не хочу тебя потерять. — Ты не потеряешь, — обещает Акеми, пряча лицо у него на шее. Она касается смугловатой кожи губами и жмурится. — Никогда, ни ради кого. — Я люблю тебя, — бормочет Канкуро. — Если совсем допекут, то сбежим в твою Коноху, — он замолкает и чуть погодя добавляет, — и, видимо, возьмем его с собой. Акеми не уточняет кого, не уточняет зачем, потому что задавать лишние вопросы почти страшно. Она пытается разобраться в себе под его пытливыми взлядами, старается быть для него хорошей девушкой, — это несложно, потому что она его любит, — и посматривает на календарь. Ичи возвращается в Суну через день после дня рождения Канкуро, и у Акеми поджилки трясутся и сердце замирает от перспективы встретиться с ним.

Часть 2.5. Ичи. Апрель — май, 16 лет после рождения Наруто.

Tom Gregory — Rather be you

+++

В стране Тишины Ичи ещё не бывал, но взять миссию на другой континент кажется ему хорошей идеей. С огромным количеством полевых миссий тот, на котором живёт он сам Ичи изучил неплохо, — хотя куда ему до собственной бабки, конечно, — и сейчас хочет сбежать далеко и надолго. Он не понимает, как обычный секс с шестнадцатилетней девушкой перерос в то, что перерос, и почему у него всё тупо ноет внутри от того, что в итоге ему предпочли другого сразу по возвращению в Суну. Разве он не предвидел такое развитие событий? Знал же, что Акеми влюблена в Канкуро, а с ним только потому, что хотела задеть посильнее того, кто с завидным упорством старался причинить ей боль. Ичи не может понять чем так привлёк рыжую кукловод: она вся такая весёлая, яркая и позитивная, неужели ей нравится, когда кто-то специально её обижает, вытирает об неё ноги? Это же ненормально, впрочем, Ичи бы молчать о нормальности, он сам склеен из проблем, так что и ему рядом с такой девушкой делать нечего. В их группе джонин, два чунина и он, единственный ирьёнин. Преследуют они группу контрабандистов, за которыми как-то следила его сестра, пару лет тому назад. Оказалось, что сеть куда больше, чем они представляли, и если тех удалось выловить, кто-то из группы продолжал работать на территориях соседних стран и под прикрытием в самой Суне. В итоге какие-то ценные свитки и, походя, ресурсы были вывезены, и им приказано вернуть их обратно, а воров уничтожить, можно даже без допросов. Только сначала их нужно найти. Миссия, понятное дело, затягивается, и Ичи, работающий в тылу, с тоской понимает, что убежать от самого себя всё равно не получится. Зря он так поступил: он устаёт от того, что они, практически не останавливаясь, кочуют под прикрытием по довольно большой территории, не может как следует сосредоточиться на работе, ещё и запасы антисептика у него заканчиваются. Одна из девушек-чунинов, которая их сопровождает — выглядит ровесницей Накику — пробует его отвлечь непрозрачными намёками, что он ей понравился, но Ичи даже не пробует быть вежливым и добрым в ответ: прямо говорит, что ему не до романтики и прочей чепухи. И что он занят. Он свободен, но какая разница? Он не хочет ни с кем общаться; в группе в определённый момент возникает напряжённая атмосфера, и старший джонин решает остановиться в какой-то деревушке на три дня, чтобы дать подчинённым прийти в себя. Здесь даже есть горячие источники, чем Ичи пользуется: почти не вылезает из воды, сидит до тех пор, пока его светлая кожа не становится красной, потом лечит сам себя и бесцельно ходит по онсену, игнорируя попытки джонина собраться вместе хотя бы для ужина. Тот на него машет рукой и отстаёт. На второй день их «отдыха» Ичи едва позорно не тонет. Кот-оборванец, шпыняющий остальную живность выскакивает пружиной из-за валуна, хватая жёлто-зелёную птичку, которая присела недалеко от того места, где Ичи облокотился о бортик в гордом одиночестве. В это время суток банные процедуры помимо него решили принять только два других парня, видимо, из местных. Ичи гипнотизировал взглядом иволгу, хотя думал не о своей сестре, с которой у него ассоциировалась птичка, а о совсем другой девушке: с рыжими волосами, светлыми веснушками, разбросанными по аккуратному носу, с мягкими губами, которые так приятно трогать своими. Кота спугивают громким криком, и тот роняет свою добычу в источник. Птица, без сомнений, мертва, и её труп прямо перед ним, в воде, с кровавой полосой, пачкающей жёлтые перья. Ичи хватается дрожащей рукой за бортик, пытаясь вытащить своё непослушное тело из воды, но перед глазами всё расплывается, он слышит в ушах только шум сердца и в какой-то момент понимает, что в нос ему забивается вода, и он не способен сделать новый глоток воздуха. Они все мертвы, мать, отец, дядя, только Рира, оказывается, избежала печальной участи. Но что, если его сёстрам не удалось бы спастись? Что, если бы и они там остались, в Росоку, подбитыми птицами, а он бы остался один? У него нет кеккей-генкая, но он мог сбежать, потому что во время нападения его даже в доме не было, просто он кинулся на шум, как только услышал полный боли крик матери. Перед его глазами кровь на белых и золотых волосах, на рыжих, непонятно откуда взявшихся, её видно хуже, но она там тоже есть, а в лёгких у него вода. Когда он приходит в себя, то видит над собой обеспокоенное лицо главного джонина. Ичи вспоминает, что зовут его Курачи-сан и хрипло выдыхает это имя, кашляя и выплёвывая остатки воды, поднимающиеся по горлу. — Ты отправляешься домой, — не собираясь выслушивать возражения, заявляет капитан. — Я не должен был подтверждать твою кандидатуру. — Почему? — Ичи обмирает, потому что боится, что Курачи-сан напишет в докладе, что Ритсуми более не пригоден для работы ниндзя. — Потому что ты устал. Я знал, что ты вернулся из Конохи с Йондайме-сама, — джонин сам морщится при упоминании бывшего Казекаге, — но я забыл, что до этого ты тоже только вернулся с миссии. По уставу тебе полагается пара дней отдыха, и Усё-сан написал об этом в твоём досье. Я проигнорировал замечание, это моя вина. — Вы не можете остаться без ирьёнина, — всё-таки пытается возмутиться Ичи, но вяло, потому что он действительно хочет домой, хочет запереться в своих апартаментах: какая разница где страдать? Здесь от него с такими выходками и правда мало толку. Подводить товарищей он точно не хочет. В конце концов, он возвращается в Суну в компании каравана торговцев, который встречает в восточном порту страны Ветра. Здесь есть те, кто приплыл из страны Чая, а есть и пара человек с Косен. Их Ичи узнаёт без проблем: на Косен своя мода, и многие носят на одежде своеобразный узор, напоминающий солнце, чтобы подчеркнуть, что архипелаг страны Света всегда купается в лучах главного светила. Неторопливое шествие немного приводит его в себя, хотя вездесущий песок и раздражает его, как раньше. Он никогда к этому не привыкнет, хотя, казалось бы, на Косен Ичи огромное количество времени проводил с семьёй на пляже. И всё же, там и песок был другой, и время, и у него не было в голове самовольных приказов немедленно убрать с кожи всё инородное. Антисептика у него больше нет, но есть салфетки, и Ичи покупает у одного из торговцев пахнущую малиной воду. У него же он зачем-то решает приобрести ещё и подарки для сестёр и Темари: Широ он берёт спрей, который поможет ей уложить свои слишком пушистые волосы, Кику — масло для массажа с запахом имбиря и иланг-иланга, который так ей нравится, Темари он выбирает крем для рук, потому что та, может, и суровая сестра Казекаге, но жалуется на то, что её руки не такие холёные, как у многих из-за оружия, которым она постоянно пользуется. Зачем-то он ещё берёт парфюм для Акеми. Он знает, что она не будет им пользоваться, ведь она всегда пахнет одинаково: апельсином, гранатом и карамельным яблоком. Это её запах, Ичи знает; он ему нравится, но этот её запах словно бы не для него. Он для Канкуро, и Ичи уже смирился с тем, что они вместе, а ему остаётся только покупать подарок, который он никогда не подарит. В ярко-бирюзовом бутыльке, сделанном в форме саламандры, ничего от ярких фруктов: в нём нежность пиона, которые так любила мать, в обволакивающей свежести кедра. Он видит Акеми такой, хоть и знает, что это не она. Отчитывается перед Гаарой он со скоростью падающего метеорита, избегая взгляда Казекаге. Тот, видно, тоже устал от всего происходящего вокруг дурдома, так что даже не задерживает Ичи больше необходимого. Когда Ритсуми проходит мимо секретаря, Усё внезапно останавливает его, мнётся, а потом протягивает выуженную из кармана шоколадку. Смотрит из-под очков своими внимательными, жёлтыми, как у совы, глазами и сжимает плечо в жесте поддержки. — Я оставил для Широ-чан, но мне кажется, вам нужнее. — Спасибо, Усё-сан, — вряд ли сладкое приведёт его в норму, к тому же Ичи и не ест шоколад, пусть и горький, но жест и вправду его трогает. Ичи запирается у себя в апартаментах, принимает душ и следующие три дня пытается наскрести в себе силы увидеться с сёстрами. Пока он занимает себя чтением той литературы, которую ему ещё в прошлый раз оставила Чиё-баа, пытается отвлечься углублённым изучением противоядий, но ему ничего не помогает не думать о том, что он одинок и несчастен и не знает к кому обратиться так, чтобы не вызвать подозрений. Пожалуй, Накику и Темари — те, кто больше всего знают о его проблемах — могли бы помочь, но у них самих точно такие же проблемы, и кто бы им помог? Чего Ичи не ожидает, это того, что сестра сама заявится к нему. Причём весьма эффектно: после того, как он не ответил на стук в дверь, она просто что-то делает с хенка, и замок с готовностью щёлкакет, а Кику предстаёт перед ним с горящими золотом злыми глазами и готовыми к бою когтями на правой руке. — Ты решила сделаться грабителем? — пытается пошутить Ичи, отрываясь от чашки кофе и от трактата по преобразованию медицинской чакры. — Сиделкой, — выплёвывает Кику, проходя мимо него и открывая окна. Он проветривает помещение только ночью, пару часов, а днём не желает, чтобы кто-то пытался пробраться к нему в помещение без приглашения. Хотя, кому бы? Разве что его бывшая захочет снова поговорить, но Ичи надеется, что спустя месяц с лишним она всё-таки поняла, что его это не интересует. — Почему ты к нам не зашёл когда вернулся? Ичи пожимает плечами. Он вернулся на следующий день после дня рождения Канкуро, и, честно говоря, не хотел сталкиваться ни с ним, ни с Акеми, а в чьей компании их можно обнаружить и так понятно. Если, конечно, они не заняты друг другом в апартаментах Канкуро. То, что Акеми к нему переехала Ичи уже знает. Что ж, хоть у кого-то всё серьёзно и официально. Ему даже становится жалко Накику, потому что приглядываясь к ней внимательнее, Ичи замечает и её неуверенно бегающий взгляд, и бледность обычно золотистой кожи, и припухшую от постоянных прикусываний нижнюю губу. — Ты опять поругалась с… — Нет, — отрезает Накику. И внезапно широким шагом подходит к нему, садится на колени и обнимает за шею. Ичи машинально обнимает её в ответ, пытаясь вспомнить, когда в последний раз она лезла к нему с лаской. Наверное, лет пять назад, если не больше. Она чуть отстраняется и кладёт на стол три склянки со знакомым ему антисептиком. — Вот, я сама сделала. — Откуда у тебя рецепт? — Взломала твою квартиру, пока тебя не было, — ухмыляется Накику и тут же становится серьёзной. — Я пару раз у тебя ночевала, ты разве не заметил, чистюля? Честно говоря, нет. Впрочем, он сразу заменил постельное бельё, как только вернулся. — Ты определённо ступила на скользкую дорожку, — бормочет Ичи. — Так о чём ты хотела поговорить? — Я что, не могу прийти к брату просто так? — демонстративно дуется Кику, болтая ногами и опять напоминая ему своим поведением Акеми в эту секунду. Ичи пытается не думать о том, чего нет, но думает об этом постоянно: он хочет, чтобы Акеми так же сидела у него на коленках и пыталась обратить на себя его внимание. — Ты разве часто так делаешь? — вопросом на вопрос отвечает Ичи. Кику внимательно на него смотрит, взлохмачивает его ещё влажные после очередного душа волосы и целует в лоб, словно это он тут младший. — Я думаю, это тебе хочется поговорить, но сейчас ты говорить не будешь. Пожалуйста, не прячься в квартире. Завтра Широ предлагает устроить пижамную вечеринку в огороде, приходи. — Широ предлагает? — у него, видимо, такое искреннее недоумение на лице, что Накику смеётся и кивает головой: «да, наша слишком спокойная, серьёзная и хитрая сестра». — Тема-чан тоже будет, она соскучилась по тебе, — говорит Накику. Ичи хочет напомнить, что у Темари есть Нара, и они уже говорили, что им стоит сократить общение, но он тоже соскучился, и они давно не виделись и, честно говоря, не всё ли равно? Если ему хочется обнять Темари, и от её прикосновений, как от сёстринских, ему не делается плохо, это всего лишь значит, что они семья, и он воспринимает её точно так же. Почему он в угоду какому-то парню из Конохи должен ограничивать себя в чуть ли не единственном светлом, что есть в его жизни? Ичи соглашается и просит Накику починить дверной замок. Та хмыкает, но подчиняется, напоследок снова целуя его в лоб. Только через десять минут возвращается, на этот раз тоже пробуя сначала постучать. Ичи со вздохом выливает остатки остывшего кофе в раковину и идёт открывать. Он не успевает ничего спросить, как мимо него ужом проскальзывает куда более тёмная и внушительная фигура. Это не его сестра, это Канкуро. И ведёт он себя как хозяин. Проходит на кухню, присаживается на стул и смотрит вроде бы и не зло, но с каким-то прищуром. — Ты от меня бегаешь? — прямо спрашивает Канкуро, широко расставляя ноги и опираясь локтями о спинку стула. Ичи прислоняется к косяку двери и просто смотрит. — Или от Акеми? Ичи понимает, что про них кукловод знает, непонятно только от кого. Впрочем, и тут догадаться несложно: скорее всего, от самой Акеми, которая честно призналась своему возлюбленному о том, что он у неё не первый, но единственный и неповторимый. Ичи даже не обижается на неё. У него внутри всё пусто и шевелится только когда Канкуро внезапно отводит взгляд в сторону антисептиков, которые так и стоят на столе. Ичи дёргается, знает, что лучше никак не реагировать: подумаешь, обеззараживатель у ирьёнина нашёл, но всё равно подходит и убирает склянки в специальную сумку, которая лежит неподалёку. — Я ни от кого не бегаю, — спокойно отвечает Ичи. — Я у себя дома, в чём проблема? — Моя сестра жаловалась, — обтекаемо говорит Канкуро. — Ещё на моём дне рождении, мы, кстати, ходили в новый бар, который открылся недалеко от «Акасуны». Угадаешь, как назвали? — «Йондайме»? — против воли хмыкает Ичи. — Почти. «Бывший-сама». Кажется, пигалица ему что-то такое сказанула, только непонятно, как слухи так быстро распространились. Поганка, а ему она ничего такого не рассказала. Впрочем, он же действительно всех сторонился, когда бы успела? — И ты решил стать посыльным сестры? Где, кстати, сама Темари? — Когда ты вернулся, страдала жёстким похмельем. Кай, может, и хорохорится, но сам был не в форме, да и у него нет такого опыта, как у тебя… — Канкуро делает паузу и снова кидает странный взгляд теперь уже на его сумку. А ещё на полотенце, которое висит на спинке стула и которое Ичи тоже иррационально хочется уже убрать с глаз долой. У него, судя по всему, ещё и паранойя развилась, ему всё кажется, что Канкуро здесь то ли для шпионажа, то ли для того, чтобы как-то хитро выудить из него побольше деталей о том, что он там с его девушкой делал в постели. Только заходит он издалека и даже не показывает неприязни, хоть и мог бы. — А позавчера Гаара её спровадил на небольшую миссию, она его совсем извела, а тут ещё и наш отец… не волнуйся, она вернётся завтра уже. — Я в курсе, Накику ко мне заходила. Они оба замолкают, не смотря друг на друга. Что тут ещё сказать? Они приятели, но не друзья, они из одной семьи, но меньше всех близки, даже с Гаарой Ичи чаще видится, чем с его старшим братом. Они трахали одну и ту же девушку. Только сначала Ичи, а теперь Канкуро, у которого на это есть полное право. Наверное, стоит поблагодарить кукловода за то, что он ведёт себя как ни в чём не бывало, даже заглянул удостовериться в том, что так всё и останется, что Ичи не станет влезать в их отношения, что он не составляет хитроумный план и просто живёт своей жизнью. Так всё и есть, если не считать того, что Ичи под душем дрочит на Акеми и смотреть в сторону кого-то ещё не хочет. — Ты же не собираешься снова свалить куда-то ещё? — напоследок интересуется Канкуро. — Гаара и Усё сказали, что запретили тебе брать миссии в ближайшие две недели. — Вот как? — странно, что Канкуро в курсе, а он нет. Хотя, он же никуда и не выходил, а от Казекаге никто с докладами к нему не являлся. — Нет, не собираюсь. Хочу больше времени провести с семьёй. С какой он не уточняет. А Канкуро не спрашивает. На следующий день Ичи почти забывает про обещание, данное сестре: просыпается, задыхаясь, потому что во сне у него намешалось слишком много всего: страстный секс с Акеми, кровь на её же покрытой веснушками коже, чья-то грязная сандалия, которая ему наступает на горло, издевательский смех Расы вдалеке и Широгику, одетая в чёрный обтягивающий костюм — с маской песца, закрывающей лицо — над могилами родителей, которых в реальности не существует. Он долго стоит под тугими струями холодной воды, царапает мочалкой кожу, почти раздирая её до царапин, для верности обливается антисептиком и проводит полчаса, залечивая небольшие ранки. После обеда за ним является Темари и без лишних слов вытаскивает за ухо, направляясь в сторону ворот. — Я думал, пижамная вечеринка подразумевает, что это будет вечером, — Ичи покорно идёт за подругой, хоть ему и приходится склониться в три погибели из-за высокого роста. — И я не успел захватить пижаму. — У твоей сестры есть, — отрезает Темари. Останавливается уже на полпути к поместью Гокьёдай, отпускает его, внимательно рассматривает и вдруг больно щипает в бок. Прямо как Накику. — Можешь и в трусах походить, можно подумать, мы тебя в них не видели. И то верно. Но в трусах Ичи всё-таки не ходит. Да и пижамная вечеринка оборачивается просто многочасовым пикником и уютными посиделками в палатке, где они делятся последними новостями. Темари засыпает, положив голову ему на колени, и Ичи кладёт ладонь ей на плечо, чувствуя прилив нежности ко всем своим сёстрам. Широ говорит, что к концу лета должна получить маску Анбу и рисует эскиз в своём альбоме — это, и правда песец, рядом она, и в полный размер нарисовало редкое экзотическое животное, дальний родственник фенеков, которых можно увидеть в пустыне. Они все в итоге засыпают в палатке, только Широгику уходит, потому что Чиё-баа зовёт её в дом, и Яхико ждёт, дуясь, как хомяк, на лавочке возле теплицы. Можно подумать, ревнует свою фею к семье. Два дня спустя его перед дверью апартаментов отлавливает Акеми. Ичи возвращается с рынка и, занятый пакетами, не сразу замечает, что она сидит в углу коридорчика, прямо на полу, обняв колени руками. — Если ты тоже пришла поговорить, не нужно, — устало просит Ичи, открывая замок ключами — как положено, а не всякими хенка — и готовясь захлопнуть дверь перед носом рыжей. Останавливает его её потерянный и при этом удивительно решительный взгляд, а ещё тот факт, что она, кажется, вот-вот расплачется. Что ж, он сам виноват не меньше, правда? Он обещал с ней поговорить раньше, но так этого и не сделал. А он ведь старше на пять лет, мог бы наскрести в себе как смелость её вовремя оттолкнуть, так и смелость теперь на неё взглянуть. Это те же медово-карие глаза, которые преследуют его во сне, те же очаровательные светлые веснушки и мягкие волосы, которые под пальцами похожи на потоки воды. Он справится, надо просто выслушать что она от него хочет и жить дальше, как он делал раньше. Настроение портится, но Ичи находит в себе силы пропустить Акеми в квартиру, предложить сесть на диван в гостиной — хотя, какая гостиная; она, может, и большая, но спальня у него тут же, просто кровать в углу — и удалиться на пару минут чтобы убрать продукты в холодильник. А на самом деле просто чтобы дать себе собраться с духом. Возвращается с двумя кружками кофе, и запах горького напитка перебивается её — апельсин и яблочная карамель звучат особенно сильно, заглушая гранат, который нравится ему больше всего. У него в сумке лежит для неё подарок, но Акеми его никогда не получит. Что с ним Ичи будет делать, он вообще не знает. Носить при себе, как напоминание о собственной глупости, видимо. — Я люблю Канкуро, — заявляет Акеми, нервно перебирая пальцами браслет с красной бусиной. А то он не знал. Ичи ставит кружки на столик и кивает, присаживаясь в кресло, хотя и рядом с Акеми, поджавшей под себя ноги, много места. — Я люблю Канкуро, и мы вместе. — Я знаю, — криво ухмыляется Ичи, щурясь и делая глоток. Его сестра добавляет в напиток молоко, Ичи предпочитает сливки. — И ты пришла мне это подтвердить? Зачем? — Ичи, я… — Акеми теряется, начинает даже мелко дрожать, и ему хочется встать, подойти, обнять её, такую нежную и расстроенную, но он не двигается с места. — Я тебя тоже люблю. — Я знаю, — повторяет Ичи. Естественно, она его любит. Акеми считает себя частью семьи, и он тоже, с его сестрой они уже словно родные, проводят вместе так много времени, как могут. — Я тоже тебя люблю, Акеми, так что можешь не волноваться. Через пару месяцев всё станет как прежде. Не станет, но постараться сделать вид он же может? — Не так, — Акеми чуть подаётся вперёд и отнимает пальцы от браслета. Она упирается в край сиденья, облизывает губы и смотрит теперь так, что у него в животе закручивается узел возбуждения. — Я хотела извиниться, но я не буду извиняться. Мне жаль, что всё так вышло, но я тебя не использовала. Может, я так и думала, но поняла, что нет. Я люблю Канкуро, и тебя люблю. По-другому, но ты мне нужен. Я не могу без тебя. И не хочу. Ичи… — она путается в словах и снова облизывает губы, встаёт и подходит к нему, отбирая кружку из рук. К своему кофе она даже не притронулась. — Я не знаю даже что тебе сказать, честно, я готовила монолог, но, — она нервно хихикает, заправляя прядь за ухо, потому что её волосы распущенные, а не собранные как обычно в высокий хвост, — я дура, и ты дурак, если думаешь, что ты мне не нужен. Вот. Вот. Он ей нужен. Он и Канкуро. Ей нужны они оба. Ичи хочется резко и холодно спросить в курсе ли её драгоценный Канкуро о таком положении вещей, но вспоминает визит кукловода и тоже теряется. К тому же, Акеми уже чуть ли не заползает на него, и Ичи, сколь бы не ненавидел себя за эту реакцию, покорно кладёт ладони на её колени и сжимает их, судорожно вздыхая. Он слабак, потому что позволяет ей собой пользоваться. А себе — ею. Она спит с Канкуро, живёт у Канкуро, а сейчас она бессовестно усаживается на него, двигая бёдрами, чтобы вжаться в его, и её тёмно-медовые глаза так близко, губы так близко, что вся решительность Ичи тает как снег, если бы тот вдруг подумал выпасть в Суне: не долетая до земли, не долетая до сознания. Какая разница, в самом деле, как она его конкретно любит, и что там думает по этому поводу Канкуро? Пусть Акеми и не его, но она сама пришла, сама на него села, сама сейчас целует так отчаянно, словно он сам снег и растает в любую секунду, оставив её ни с чем. Акеми мокрая, Акеми хнычет и просит не жалеть её, потому что она виновата. Ичи не собирается её жалеть, и себя тоже, потому что он тоже виноват. Он подхватывает её за ягодицы и уносит в душ, воду включает обжигающую, но, кажется, ей всё равно, а ему и подавно. Одежду, липнущую к телам, они даже не снимают, только верхние накидки, которые обычно носят в Суне от палящего солнца. На Акеми под ней весьма удобная сетчатая майка, через которую он может целовать и кусать набухшие соски, мять пальцами мягкую грудь, которая соблазнительно подчёркивается полупрозрачной тканью, оставляя место для воображения. Ичи лишь слегка отодвигает Акеми от потока воды, когда опускается перед ней на колени, проводя руками по её длинным, стройным ногам, чтобы капли не били ему в лицо, пока он ведёт языком от её колена по бёдрам и выше. Он уверяется в том, что она кончила, — с кратким вскриком, в котором легко угадывается его имя, — прежде чем без предупреждения подняться, попутно закидывая её левую ногу себе на плечо и резко войти в неё, тугую, с сокращающимися после оргазма мыщцами. Все шиноби тренируют пластику, растяжки и физическую форму. Ичи знает, что несмотря на то, что у неё ноги длинные, поза неудобная, потому что он, мало того, что выше её почти на добрых двадцать сантиметров, так ещё и практически на вертикальный шпагат её сажает. Он её, конечно, поддерживает; пальцы одной руки на её щиколотке, второй — на пояснице, заставляя выгибаться ему навстречу. Ритм он сразу берёт быстрый и безжалостный, чтобы у неё не было времени ни пожаловаться, ни остыть, — пусть и под горячей водой — ни даже попытаться снова произнести его имя или любую другую глупость. Потому что это глупость, между ними — сорвавшаяся с петель дверь, а не изящно взломанная. Она может об этом пожалеть, он, наверняка, пожалеет когда всё закончится. Но сейчас он хочет её, и, доводя до пика второй раз, резко отстраняется, кончая ей на живот и только сейчас вспоминая про то, что забыл презерватив. Идиот. И она тоже, пусть и на таблетках же, наверняка. Впервые в жизни он поддался такой дикой страсти. Он стоит и тяжело дышит, не в силах протянуть руку и уменьшить температуру воды. Акеми сама это делает, потом обвивает его плечи руками, крепко прижимая к себе и лопоча ему на ухо какие-то нежности, смысл которых от него ускользает. Он должен был с ней всё решить и жить дальше. Вместо этого он зачем-то совершает очередную глупость. И понимает, что это не в последний раз.