Красное солнце пустыни

Часть 2.3. Акеми. Март, 16 лет после рождения Наруто.

MARINA — Lies

+++

Акеми хорошо понимает, что произошедшее между ней и Ичи — ненормально. Не потому, что он старше нее на пять лет или брат ее любимой подруги, — сестры даже, хорошо, что общей крови у них нет, — а из-за того, что все вышло слишком спонтанно и необдуманно и может привести к очень неприятным результатам. За год, прожитый в Суне, она удивительно крепко привязалась что к троице Сабаку, что к сиблингам Ритсуми, что к их ближайшему окружению, в которое сама вошла. Испортить хорошие отношения по своей же глупости она не хочет. Может быть, она слишком заморачивается, может нет, но это так или иначе надо обсудить. Полбеды, если Ичи посчитает ее ветреной, хуже, если решит, что это слова Мэйко-сан как-то на нее повлияли, и она себе там что-то придумала. Лишь бы только бабушка никогда об этом не узнала! Акеми, наверное, не переживет еще одного разговора о том, как Мэйко-сан всегда мечтала породниться со своей дорогой подругой, насколько же у нее приятный и интересный внук, и как бы хорошо с ним смотрелась Акеми. Даже просто слушать это слишком неловко, а если ей стыдно, то Ичи должно быть еще хуже. Только ее вины в мечтах бабушки нет, зато есть вина в том, что она буквально залезла на Ичи. Если быть совсем откровенной, то старшим Ритсуми Акеми воспользовалась, чтобы сбежать от обиды и самоутвердиться, потому что Ичи ее старше, он красивый, талантливый и популярный. Не поведи себя Канкуро как распоследняя сволочь, то она не кинулась бы ирьенину на шею, даже несмотря на фантазии, которые у нее уже были. Поэтому им нужно поговорить, чтобы не было каких-то недопониманий и сложностей. — Ичи, я… — на выходе из его квартиры Акеми мешкает. Она еще раз заскочила в душ и уже оделась и теперь смотрит на него немного растерянно. Ей надо поблагодарить его за все и пообещать, что это ни на что не повлияет? Или будет лучше сказать, что она больше не будет так себя вести и к нему лезть? Как вообще правильно поступать в такой ситуации? Что делать с Канкуро ей ясно — она на него зла и обижена. А как ей не обижаться, когда он смотрит на нее голодным жадным взглядом, когда она готова все ему дать, а он предпочитает ей кого-то еще? Даже хуже, предпочитает на ее собственный праздник, зло огрызаясь и уходя с Сорой. Акеми любит его уже три года, кем нужно быть, чтобы такое поведение не причинило боль? Наверное, кем-то без сердца и чувств. Эта рану ей нужно было чем-то залечить, покрыть мазью и заклеить пластырем, что она и сделала. То, что Акеми проводит ночь с Ичи, правда, оказывается прекрасным лекарством. С марионетчиком они теперь, можно сказать, квиты, и эта мысль ее утешает. Во всяком случае, она уверена, что при виде него не расплачется. Разозлится еще больше, поругается, — потому что она его за что-то любит, — но плакать точно не будет. Если уж Канкуро не заслуживает ее поцелуев, то почему должен заслуживать ее слезы? — Мне нужно на миссию, — Ичи убирает с лица мокрые волосы, зачесывая их назад, и смотрит на Акеми взглядом, который она не может понять. — Когда тебе ее дать-то успели? Ты же недавно вернулся. — Вчера, она в районе недели продлится. — Акеми заторможенно кивает, пытаясь сообразить, к чему он клонит. — Поговорим, когда я вернусь? Только подожди меня. — Да мне-то вроде и деться некуда. В Коноху ни ее, ни Яхико пока обратно не тянет, и Акеми малодушно надеется, что ее тут просто оставят. Она любит Коноху, но лучше ей здесь. Она любит Коноху, но остаться хочет в Суне. Ее желания слишком противоречивы и неправильны, и она ничего не может с ними поделать. На прощание Акеми сама целует Ичи, но быстро, потому что боится, что иначе никуда не уйдет. Ей понравился секс, ей нравится то, как у нее все приятно ноет, ей нравится вспоминать взгляды, которые она получала от Ичи. Но им действительно надо поговорить, потому что это ведь ничего не значит, правда? Не может, потому что Ичи не проявлял к ней никогда какого-то особенного интереса, да и девушка у него была постарше, куда там Акеми? Переживать она начинает уже позже, когда возвращается домой к Гокьёдай утром. Чие-сан встречает ее подозрительным взглядом. Видимо, заметила, что она не ночевала, хотя вообще-то должна была вернуться, а не куролесить всю ночь. — Где шаталась, шилохвостка? — Нигде, — как можно честнее отвечает Акеми, пожимая плечами. Врать бессмысленно, Чие-сан почует ведь, поэтому она решает говорить правду, просто не всю. — Меня расстроил Канкуро, поэтому Ичи забрал меня к себе. Этот ответ, видимо, Чие-сан устраивает полностью, потому что ее лицо разглаживается, и она отмахивается от любых других объяснений. В целом-то ей не так уж и важно чем занята Акеми до тех пор, пока она никому не доставляет проблем. Ну и, к тому же, она не ее внучка, не ее подопечная, чтобы за нее переживать. Чие-сан и спросила-то больше для порядка, потому что Акеми пока живет под ее крышей, так что хозяйка должна знать где она проводит ночи, когда не является к вечеру. Раз с Ичи, то и переживать не о чем, ведь если он присматривает за бедовой девчонкой, то с ней точно ничего плохого не приключится. Чие-сан упоминание старшего Ритсуми мигом успокаивает, потому что он ответственный и правильный. А вот Акеми становится не по себе. Никто не подумает, что она могла переспать с Ичи, это настолько неочевидно, что даже она сама в это не до конца верит. Если бы не ноющие мышцы, то можно было бы подумать, что это сон. Любые следы с ее кожи он свел еще утром, посчитав, что так будет правильно. Теперь Акеми даже жалеет, боясь, как бы он не сделал это не из-за того, чтобы не поднимать волну слухов, а чтобы легче было отвязаться, если она кому-то расскажет. Ичи двадцать один год, ей шестнадцать, и вчера она вообще впервые в жизни занималась сексом. Утром — второй раз, но за ночь опыта у нее больше не стало. Что, если ему не понравилось? Парням-то, чтобы кончить, много не надо, это она знает, как знает и то, что просто кончить не так уж интересно. От своих пальцев Акеми вот тоже получала удовольствие, только оно не сравнится с тем, что она испытала с Ичи. Она передергивает плечами, чувствуя, как напрягается низ живота. Ей понравилось, ей ужасно понравилось, но сейчас не о том ведь речь. Почему он вообще пошел у нее на поводу? Наверное, из жалости, другого объяснения у нее нет. Акеми вспоминает как выглядела вчера и морщится: ну да, тут только обнять и плакать. Он-то именно это, наверное, и хотел сделать, просто она сама полезла к нему, вот все и вылилось в «обнять и трахать». Сама Акеми этим осталась от и до довольной, только теперь начинает переживать, что Ичи ради нее расстарался, а она и сама ничего толком сделать не смогла для него и вообще. Она смотрит на себя в зеркало и тяжело вздыхает. На лице уже никакой косметики не осталось, это снова она, а не та ее версия, которая была старше и красивее. Ичи покормил ее перед уходом, поэтому завтракать с Широ и Яхико она не хочет, пускай и готовит для них тамагояки. Попутно она одергивает младшего брата, чтобы тот не докучал Широгику. Девочка на нее смотрит глазами, в которых плещется какая-то вселенская мудрость и принятие того, что вокруг все идиоты. Акеми не выдерживает и щелкает ее по носу, вмиг превращая обратно в ребенка. Из всей троицы Ритсуми она кажется самой взрослой, хотя на самом деле ей не так уж и много лет. — За что? — удивленно тянет девочка, потирая кончик своего хорошенького носа. Акеми фыркает и наклоняется к ней, чтобы поцеловать в щеку. — Потому что нельзя быть на свете красивой такой. — Широгику на это улыбается. Кому не нравится получать похвалу? В доме Акеми мается до тех пор, пока ее не находит Аичиро. Друг сетует, что она сбежала, а на вопрос, почему ее никто не искал отвечает, что Гаара видел, как ее увел Ичи. Дальше уже все выяснили, что расстроил ее Канкуро, у братьев вышла перепалка, к которой присоединилась и, как ни странно, Мацури, видимо решившая заменить отсутствующую вчера из-за миссии Темари, и все закончилось как-то никак. В том, что ее увел Ичи, у которого она переночевала, никто ничего подозрительного не увидел, ну и замечательно. Акеми не уверена, что готова с кем-то обсуждать то, что у нее с ним произошло. Во всяком случае, не сейчас. — Я думал за тобой сходить, но Юката-чан сказала, что ты спишь уже, наверное. — А Сай? — Акеми вспоминает про их товарища по команде и чувствует, как ее заливает волной стыда. Она совсем забыла о нем из-за Канкуро и Ичи. — Где наше горюшко? — Отсыпается. Я пришел от Юкаты-чан под утро, к нему заглянул — дрыхнет, — объясняет Аичиро, ничуть не стесняясь того, что провел ночь у своей девушки. Гордится даже. — Накику его, наверное, и притащила туда. Надо ее поблагодарить. Акеми ищет Накику, но той в Суне нет: упорхнула на миссию, ничего никому не сказав. Вот ведь зараза, нет бы хоть дождалась ее, но, видимо, не посчитала нужным. Что ж, у всех свои проблемы и заботы, проблема, которую Акеми всячески избегает целых четыре дня настигает ее в доме Сасори-сан и Накику, куда она заглядывает в поисках Скорпиона. Она, конечно, не его любимица, но он тоже находит на нее время, а ей вдруг как никогда сильно нужно внимание: она хочет посоветоваться по поводу новых кладок с кем-то помимо ворчливой Чие-сан. Да и просто хочется попросить, чтобы Сасори-сан заплел ей волосы в какую-нибудь красивую косу, хотя, наверное, это и глупо. Ей шестнадцать лет, а она как маленькая лезет ко взрослому, занятому человеку со всякими глупостями. Хотя Сасори-сан, знает она, не откажет. Ей иногда кажется, что его подобные вещи успокаивают, да и волосы ее ему нравятся, хоть он и ворчит себе под нос, что они настолько гладкие, что так и норовят выскользнуть из пальцев. Это не плохо, не забывает отметить он, просто непривычно. Его там нет, зато есть Канкуро, при виде которого она застывает и едва позорно не сбегает. Он ведь тоже не появлялся у нее на глазах три дня, и если бы не ее вездесущие гуре, — себя она оправдывает тем, что хотела знать где он, чтобы с ним не пересечься; на самом деле, конечно, просто хотела знать о нем хоть что-то, — то Акеми могла бы поверить, что его вообще нет в деревне. Краска на лице Канкуро подтекла, словно он спал за столом, устроившись щекой на сложенных перед собой руках. Почему ему приспичило заночевать тут, а не пойти домой, если он устал? Хотя, это же не должно беспокоить Акеми — Канкуро выбрал Сору, так пусть она о нем и переживает. Он же ясно дал понять кто ему важен, а кто нет. Больше всего Акеми ненавидит свою слабость. Она проклинает себя за то, что сердце снова болезненно сжимается от обиды и желания коснуться его лица пальцами и разгладить залегшую меж темных бровей морщинку. Она прячет руки за спиной, обхватывает правой запястье левой, браслет с которой забыла снять. Или не захотела. Или забыла. Акеми так или иначе оправдается перед собой почему не избавилась от любимого украшения. Она не носит ни колец, ни цепочек, как некоторые, только серьги в многочисленных проколах в ушах — бабушку они привели в ужас, зато отцу и Исаму-джи понравились, — и вот этот дурацкий браслет. — Я хочу поговорить, — голос у Канкуро сиплый. Простыл, что ли, в этакую жару? — Не убегай только, пожалуйста. — О чем? — Акеми не двигается с места и не прячет глаз. Еще один, который хочет поговорить, только если необходимость разговора с Ичи она понимает, то тут не желает вообще идти навстречу. — Хочешь рассказать мне как хорошо Сора сосет, или что? Канкуро морщится так, словно слышит что-то неприятное. Акеми приподнимает брови и крепче сжимает свое запястье. — Нет, о… я поступил, как мудак. Мне… — Не извиняйся, — обрывает его Акеми. — Ты не поступил как мудак, ты и есть мудак, просто я почему-то постоянно об этом забываю. — Я не хотел тебя обидеть, блять, я сам не знаю, что на меня нашло! Ты игнорировала меня месяц, я с катушек сорвался, вот и повел себя так. Еще и этот… — Сердце Акеми пропускает удар. Она вдруг боится, что он произнесет имя Ичи. — Коджи, идиота кусок… Пронесло, думает она и позволяет себе вполне предсказуемо завестись и разозлиться. — При чем тут вообще Коджи? Хватит оправдывать то, что ты козел. Ты себя слышишь? «Я не знаю, что на меня нашло», да ты уже объяснил, что на тебя нашло, и именно поэтому и захотел меня обидеть. Канкуро, ты ничего не делаешь случайно! — Хватит меня во всех грехах винить! — Я тебя виню в том, что ты скотина, потому что не можешь сделать выбор! — Да сделал я уже твой блядский выбор! — Ах да, точно! Трахнул Сору в рот? — Да! То есть нет, блять, Акеми я… Хлопок двери заставляет их обоих вздрогнуть. Сасори-сан, специально оповестивший о своем присутствии так громко и четко, смотрит на них взглядом, ясно говорящим о том, что он жалеет о некоторых поступках в своей жизни и думает не превратить ли их в марионеток. Акеми точно знает, что он ничего не сделает с ними, — с ней, во всяком случае, — но все равно зябко ежится. — Выяснять отношения будете в другом месте и в другое время, — говорит он ледяным тоном и смотрит на Канкуро. Его ученик стоит набычившись и с трудом сдерживается от того, чтобы не высказать еще и ему все, что у него накопилось. — Акеми, Накику в огороде, если ты ее искала. Акеми на Канкуро больше даже не смотрит, молча выходит. Накику она в самом деле находит в огороде, присевшей у грядок с кабачками. Акеми подходит к ней сзади и слегка пинает под зад. Накику вскидывает голову и оглядывается, щуря на солнце глаза. — Зачем пинаться? — Зачем сваливать, ничего не сказав? — Акеми, впрочем, не злится, она плюхается на землю и отбирает у Накику корзину. — Овощное рагу для Широгику? Я приготовлю к нему мясо, Чие-сан купила утром. Я проверила, оно нормальное. — Хорошо, — Накику кивает и поворачивается к ней лицом, внимательно разглядывая. — Все в порядке? — Нет, — честно отвечает Акеми. — Тебе не рассказали? — Судя по непониманию в глаза Накику — нет, не рассказали. — К Куро притащилась Сора, и они ушли трахаться. Она старается заставить голос звучать безразлично. Накику обнимает ее рукой за талию и устраивает голову на ее плече. — Они все козлы, — подытоживает она, и Акеми тяжело вздыхает, в целом, соглашаясь с ней. Кто козел у Накику и спрашивать не нужно: скорее всего Сасори-сан, с которым у нее опять какие-то разногласия или Сай, по ней вздыхающий уже который день. Или год, хрен поймешь. На следующий день Накику снова без предупреждения исчезает на миссию. Вот зараза! Акеми только вздыхает и остается, перебиваясь мелочевкой, которую ей поручают делать в пределах деревни. Ичи возвращается в Суну на несколько дней позже положенного. Акеми с Канкуро все еще не разговаривает, он к ней тоже не лезет — бесится, да и Сасори-сан загрузил его так, что времени дурить у него попросту нет. Сору Акеми тоже не видит, зато замечает Аими: девушка дожидается Ичи на крыльце дворца Казекаге. Наверное, хочет о чем-то с ним поговорить, потому что пришла она аккурат тогда, когда он вернулся в деревню и пошел отчитываться Гааре. Акеми рассматривает девушку без особого интереса, больше гадая, зачем ее саму позвали. Сасори-сан велел ей явиться, но ждать его здесь, а не подниматься в кабинет Казекаге. Что за секретность дурацкая такая? Можно было бы сказать, а не томить неизвестностью, прекрасно зная, насколько она любопытная и нетерпеливая. Она забирается на высокий парапет, садится, скрестив ноги, и снимает с руки серую гуре, уже собираясь пустить ее во дворец, как откуда-то сверху доносится голос Сасори-сан. — Только попробуй, — Акеми чуть не падает с парапета и задирает голову, чтобы увидеть выглянувшего из окна Скорпиона. Ладно, у Гаары есть этот его песчанный глаз, у клана Хьюга — бьякуган, у Шино — насекомые, а у Инузука — острый слух и обоняние, но у него-то что есть, что он все знает и видит? — Жалко ему что ли? — бормочет она себе под нос и возвращает ящерицу обратно на запястье. Больше она даже не пытается куда-либо послать шпионку, хотя соблазн ужасно велик. Сасори-сан ее уже предупредил не соваться туда, куда не надо, лучше будет его терпение не испытывать, а то мало ли, накажет ее какой-нибудь особенно изнурительной тренировкой, хотя Акеми и не сказать, что так уж и против. Ей обычно нравится то, что придумывает Сасори-сан, пускай порой задания у него сложные и действительно изматывающие, но зато интересные. Скука пугает ее куда больше ноющих мышц и усталости к концу дня. Акеми ловит на себе взгляд Аими и не понимает, чего та на нее посматривает время от времени. А потом резко понимает, как-то запоздало соотнося, что она бывшая девушка Ичи, с которым сама Акеми провела ночь и утро полторы недели назад. Неужели узнала? Да не могла, наверное, если только не увидела их тогда на улице… но нет, Акеми бы заметила. Гуре почти постоянно снуют вокруг нее, это привычка каждого Икимоно. Только вот были ли они в тот день с ней? Ладно, это неважно. Им же нечего делить. Наверное. Вроде. Она же спросила у Ичи, точно ли он расстался с Аими, так что ее вины тут никакой нет. Ноги она раздвинула только после подтверждения расставания, иначе бы не дала Ичи совершить ошибку. Ей больно от того, как поступил Канкуро; хоть они и не вместе, быть Сорой она не хочет. Акеми демонстративно смотрит в другую сторону и потому не видит, как на крыльцо выходит Ичи. Аими зовет его, голос у нее нежный и приятный. Что, интересно, Ичи не понравилось? — Я тебя ждала, мы можем, пожалуйста, поговорить? — Какая повальная волна желающих поговорить, думает Акеми, бессовестно грея уши. Ей вот тоже нужно поговорить с Ичи, но делать это когда он только-только вернулся она точно не будет. Пусть отдохнет после миссии, наверняка же устал. — Давай в другой раз, Аими, я не могу. Мне собираться и завтра выходить. — Ты же только вернулся, — Акеми тоже интересно, куда это его отправляют. Разве не положено ему несколько дней отдыха? Она хмурится и удивленно наклоняет голову набок, когда Ичи, обойдя Аими, подходит к ней самой. — Привет, — говорит Акеми, впервые оказавшись выше Ичи. Она смотрит на него сверху вниз и, к своему стыду, ловит себя на том, что взгляд ее застывает на его губах. Свои собственные она тут же облизывает, даже не думая как это может смотреться со стороны. — Как дела? — Хорошо, — Ичи улыбается и протягивает ей руку. Акеми приподнимает брови теперь уже насмешливо: это он куноичи собрался помогать слезать? Он забыл, что ли, что они с Гаарой доводили Сасори-сан и Баки-сан тем, что постоянно торчали на всех возможных и невозможных выступах зданий Суны? Свою ладонь в его она, тем не менее, вкладывает, и спрыгивает на землю. Опять ниже, ну и ладно, зато привычно. — Куда тебя там отправляют опять? Гаара забыл, что людям нужно отдыхать? — Акеми, конечно, прекрасно понимает, что хороших ирьенинов мало, а таких как Ичи — еще меньше, только вот если он от усталости и убиться нечаянно может. — В Коноху. Пошли, по дороге расскажу. — Куда? А туда зачем? Погоди, нет, мне Сасори-сан надо дождаться, — Акеми хлопает глазами точь-в-точь как рыбка. Она крутит головой в поисках Скорпиона, но Ичи разворачивает ее за плечи и подталкивает, торопя. — Ты тоже идешь. Нет, тебя там не оставят, мы втроем туда и обратно, деталей пока не знаю, — объясняет Ичи, как только замечает, что у Акеми в глазах появляется тревога. Она сама не знает почему не хочет пока возвращаться домой. А, может, как раз знает. Они выходят на рассвете. Вернувшаяся вчера Накику провожать их не выходит, хотя Акеми и отловила ее вечером, чтобы убедиться, что подруга сердится не на нее. Нет; она не выглядит довольной, но ее обняла и поцеловала, пообещав, что у них все в порядке. У кого нет — она не уточнила, но Акеми этого хватило, чтобы успокоиться. Канкуро тоже не показался, потому что его Сасори-сан еще два дня назад сослал на миссию в компании Шино и, к сожалению Аичиро, Юкаты. Даже при том, что она все еще злится, Акеми его чуточку жаль: сочетание этих двоих Канкуро должно показаться убийственным. Сасори-сан решает, что они могут обойтись без привалов до тех пор, пока не пересекут границу страны Рек. Там они делают первую большую остановку, потому что наступает ночь. С Акеми Ичи себя ведет как ни в чем не бывало и это ее почему-то нервирует. Все как обычно: голос, интонация, поведение. Канкуро она знает очень хорошо, легко определяет что происходит в его дурной голове, хоть и не всегда еще понимает почему. Ичи она знает хуже, даже сказать не может что ему в постели нравится. С другой стороны, Акеми с ним одну ночь провела, тем более, для нее это вообще первый раз был, что она там вообще узнать могла? — Я буду дежурить, вы спите, — говорит Сасори-сан, когда они ставят палатки. — Пусть лучше Акеми спит, она потратила чакру, а со мной все в порядке, — возражает Ичи. Он себя совсем не жалеет, раз предлагает поделить дежурство на двоих, хотя сам только-только вернулся с миссии. Сасори-сан тоже себя не жалеет, лучше бы ей дали бдеть. — У меня чакры больше, чем у вас обоих, — стоит только Сасори-сан посмотреть на нее, как она делает вид, что это вообще не она сказала. Когда мужчина оставляет их, чтобы еще раз проверить окрестности, — она опять ворчит, что и так уже все проверила, и теперь уже получает не острый взгляд, а щелчок леской чакры по спине; не болезненный, а ощутимый, Канкуро вон достаются похуже, — Акеми садится на траву и рассматривает Ичи. Он как раз ставит свою палатку, а она и рюкзак еще не открыла даже. Ичи ведет себя слишком нормально, слишком спокойно, хотя сам же хотел поговорить и попросил его подождать. Если они будут делать вид, что ничего не было, то это можно было же решить еще в то утро. Акеми нужна ясность, она не хочет, чтобы он думал о ней плохо, чтобы считал, что она чего-то ожидает. — Не хочу ставить свою палатку, — говорит она на пробу. — Я с тобой лягу, хорошо? — Это «хорошо», она произносит даже не как вопрос, а как утверждение. — Тесно будет, — Ичи смотрит на нее через плечо. Вот теперь взгляд у него меняется: то ли загнанный, то ли уставший, она не может понять. — Давай, я тебе просто поставлю твою? — Мы спали вместе на футоне у Чие-сан и потом у тебя. Тесно не было. — Акеми… — Я пошла за водой! Она набирает им полные фляги и охает от того, какая вода холодна. Купаться будет не очень весело, но она после ужина уходит, чтобы сполоснуться. Ичи вот уже успел, зубами даже не стучит, а Акеми, едва только окунается, сразу же хочет вылезти. Волосы она, к счастью, собирает достаточно высоко, чтобы они не намокли: не хватало еще их сушить. От холода у нее покрывается мурашками кожа и твердеют соски. Интересно, Ичи заметит это? Она натягивает на себя футболку и возвращается в лагерь. Палаток две, Сасори-сан сидит у огня и медленно водит остро наточенным кунаем по деревяшке. Акеми подходит ближе и наклоняется, чтобы рассмотреть поделку. — Птицекрокодил? — спрашивает она. — У вас с Куро соревнование, что ли? — Иди спать, Акеми, — вздыхает Сасори-сан. — И это не птицекрокодил, а… — он замолкает, опуская глаза. Акеми ехидно улыбается, понимая, что у него не находится слов, чтобы обозвать то, что у него вышло, пока он думал о чем-то своем. — Ящерокорова, — подсказывает она и, повинуясь внезапному порыву, клюет Сасори-сан в щеку. — Как доделаете, отдайте мне, тогда у нас с Кику-анэ будут почти парные поделки! Акеми еще хихикает, забираясь в палатку к Ичи. Он уже лежит в своем спальнике, но не спит: глаза прикрыты, дыхание ровное и спокойное, но гуре куда лучше все ощущают. Притворяется, что ли, чтобы она не приставала? Акеми от этого становится совсем обидно. Она садится на собственный, чешет коленку и притягивает ее к груди. Если ему не хочется, чтобы она тут была, можно было честно сказать. Руки же она ему не выкручивала, правда? Отказался бы, да и все, никакой проблемы. Она бы поняла. Может, он жалеет о своем расставании с Аими? И чувствует себя виноватым, что поддался тогда ей? Технически он не изменял ей, — как не изменяли Акеми с Канкуро друг другу, но это другое совсем, — так что ему не за что себя терзать. Ну, только если за секс так скоро после расставания. Акеми закусывает губу и устраивает подбородок на колене. — Ты не спишь, — голос у нее тихий и немного робкий. — Ты очень хорошо изображаешь сон, наверное, потому что ты ирьенин, но гуре обмануть сложнее, — она снимает заползшую ей на руку, любовно поглаживает по чешуйчатой спине и убирает в открытую поясную сумку. — Я не хотел тебя обманывать, — Ичи открывает глаза, после небольшой паузы тоже садится. Волосы у него распущены, и Акеми уже хочется зарыться в них пальцами как тогда, когда он покрывал поцелуями ее грудь. Внизу живота знакомо скручивается узлом возбуждение. Она сглатывает, замечая, что Ичи прищуривается. Ей вдруг становится интересно, что он, как ирьенин, видит, глядя на человека? Что понимает по самым маленьким изменениям в мимике и жестах? — Тебе не понравилось? — Акеми собиралась сказать, что им необязательно все это обсуждать. Она хотела поступить по-взрослому и заверить его, что между ними все в порядке и ему не нужно загоняться на тему ее возраста или чего-то еще, потому что она сама произошедшему большого значения не придала. Вместо этого она спрашивает то, что ее гложет уже который день. — Прости. Спасибо, что пожалел меня тогда. Я знаю, что, ну… я не Сора или кто-то еще и ничего не умею. Да она девственницей была, пока Ичи не пустил ее к себе в постель! Откуда бы ей вообще что-то уметь, если она даже не искала с кем бы чему научиться, потому что у нее Канкуро как засел в голове, будь он неладен, так и сидит? Только из-за Ичи и потеснился. Но не ушел. Видимо, никогда не уйдет, только что с этим делать непонятно. — Мне понравилось, — нарушает тишину Ичи, когда Акеми уже хочет нацепить на лицо улыбку, рассмеяться и сказать, что все хорошо и больше это все можно не обсуждать. — Но тебе шестнадцать, ты была расстроена и… — Я не расстроена сейчас, — Акеми заставляет себя поднять на Ичи глаза. Он опять смотрит на нее этим странным взглядом: коснуться или не коснуться, можно или нельзя. Она не понимает его, а себя — совсем чуть-чуть. Зато она точно знает, что хочет его поцеловать. Ичи — не Канкуро, никакая не замена, но это ей и не нужно. Ей нужен злой и жестокий кукловод, в которого она влюбилась. Может быть, ей нужен не только он. В сложных желаниях Акеми путается, зато в самых простых, плотских, нет. Она переползает со своего спальника на спальник Ичи, устраивается у него на бедрах и целует его приоткрытые губы. В прошлый раз Акеми только целоваться и умела, не была уверена ни куда руки деть, ни как себя вести. В этот раз она смелее: пошло трется о него, проскальзывает ладонями под подол футболки и тянет ее вверх, покусывает его губы и рвано дышит. От того, что она чувствует его возбуждение, Акеми обдает жаром. Она хнычет ему в губы, когда Ичи садится ровнее и начинает вести в поцелуе, а руки опускает к ее ягодицам. Ей нравится, как он мнет их, как забирается пальцами под резинку шорт и подается бедрами вверх. Одежда быстро становится лишней, она летит на пустой спальник. Акеми ведет плечами и тихо охает, когда Ичи переворачивает ее на спину. Презерватив он вытаскивает из своего рюкзака, — она видит коробочку в его руках, слышит, как рвется фольга; у него они с собой, что ли, всегда есть? — быстрым движением надевает, и Акеми с готовностью раздвигает ноги. Она пошло течет, тяжело дышит и пытается быть тихой, потому что Сасори-сан может их услышать. Ей очень хочется надеяться, что на возню в палатке он никакого внимания не обращает. И, все-таки, она не выдерживает и стонет, когда Ичи нависает над ней на вытянутых руках, наклоняет голову к ее груди, оставляя зацелованные губы в покое, обводит языком и губами ее твердые соски. Она ведь пыталась ласкать их так, как это делал он — ничего. Видимо, ей нравится, когда это кто-то ее трогает, вот и все. А, может, это просто у него такие ловкие губы и пальцы, она не знает. — Пожалуйста, пожалуйста, я очень тебя хочу, — шепчет она, выгибая спину и сама пытается на него насадиться. Ей хочется почувствовать его внутри, а не скользящим по ее мокрым половым губам, пускай от того, как он задевает клитор, она вся дрожит. Ей этого мало, чудовищно мало и становится наконец-то достаточно только когда он плавно входит в нее, заставляя подавиться воздухом. Акеми кажется, что его слишком много, он так хорошо ее заполняет. Ей жарко, ей нечем дышать, а Ичи двигается в ней, и от каждого толчка она сжимается на нем все сильнее, царапает его плечи ногтями и, когда становится совсем уж невозможно сдерживаться, он помогает ей. Акеми стонет ему в губы, кончая от пары толчков и удачного прикосновения к клитору. На спальник Акеми падает совсем обессиленная, довольная и, кажется, даже счастливая. Она наслаждается тем, как ей хорошо, как приятно ощущается на ней вес Ичи, а потом он вдруг исчезает. Акеми хнычет, потому что без накрывающего ее тела парня ей становится холодно, и с трудом поднимает тяжелые веки. Ичи уже обтирается, быстро приводя себя в порядок. Вот что за срочность? Неужели нельзя было хотя бы еще минуту полежать? — У меня нет сил, — честно говорит Акеми, даже не пытаясь сесть. Она только охает, когда он, усмехнувшись скользит рукой по внутренней стороне ее бедра. У нее все тело пока слишком чувствительное, поэтому даже то, как он осторожно стирает с нее влагу, заставляет Акеми дрожать. Заканчивает он прежде, чем она успевает снова загореться и тянется за их одеждой. Акеми находит силы чтобы натянуть на себя шорты и майку, смотрит на свой спальник, а потом на Ичи. Он как раз отвернулся и убирает все в рюкзак. — Мне лечь к себе? — спрашивает она, перекидывая растрепавшиеся волосы через плечо и пытаясь их пригладить и расчесать пальцами. Наверное, вместо томного и соблазнительного вида после секса она больше похожа на всклоченного воробья. Может, поэтому Ичи так сразу и срывается? — Если хочешь, — его ответ ей не нравится. Акеми хочется конкретики, но оба парня, с которыми у нее… она даже не знает, что именно, не могут отвечать на вопросы прямо. — Не хочу, — раз выбор остается за ней, то она сделает так, как хочет сама. Под боком у Ичи тепло и хорошо, он обнимает ее за плечо, придвигая к себе поближе. Акеми не просыпается, когда среди ночи он выпутывается из ее объятий и встает, чтобы сменить Сасори-сан. Она только утром выползает из палатки и трет глаза, не обращая внимания на то, как на нее смотрят оба ее спутника. У нее все мысли о том, как себя вести с Ичи дальше, что и как ей делать потом, потому что они так и не поговорили. Поговорить надо, но на следующем же перерыве она, едва только они остаются одни, снова липнет к нему. В ней просыпается какое-то голодное до ласки и прикосновений чудовище. Оно любопытное и игривое, и обижается, когда Ичи пытается ее от себя отстранить. — Акеми, у нас времени нет. Ты же не хочешь, чтобы Сасори-сан увидел тебя, — пытается образумить ее парень. Акеми облизывает губы и поправляет высокий хвост. Она прислушивается к гуре и дергает плечом: нет, он отошел достаточно далеко, так что все в порядке. — Акеми! — Я хочу попробовать тебе отсосать, — честно говорит она, закусывая нижнюю губу. Ичи выглядит так, словно хочет отказаться. Акеми кажется это странным, потому что, насколько она слышала, парни такое любят. — Я правда хочу, а ты не обязан мне отвечать. Честно. — Акеми! — шипит он, но она его не слушает. С его членом она уже знакома, он аккуратный, длинный и красивый. Во всяком случае, он кажется ей красивым, потому что сравнивать ей как-то не с чем. Что там у Аичиро и Кая между ног ее не интересовало; когда им приходилось вместе купаться на миссиях, то они друг друга не рассматривали. Член Канкуро она тем более не видела, хотя ей кажется, что она его как-то чувствовала, но это другое. Акеми облизывает губы, делает вдох и неуверенно касается кончиком языка головки. Ичи мог бы оттолкнуть ее, но то ли на самом деле хочет и нисколько не против, то ли боится обидеть. Так или иначе, отступать Акеми не собирается, потому что от прикосновений Ичи она вся плавится, и ей очень хочется доставить ему удовольствие в ответ. Она гладит ствол, осторожно и боязливо сжимает яички, не зная, как лучше их ласкать, лижет всю длину и потом, вспоминая, что головка должна быть чувствительнее всего, обхватывает ее губами. Взять его в рот целиком у нее, понятное дело, не получается. Как вообще спрятать зубы, когда расслабить горло? Поэтому, чтобы не позориться, ласкает его губами и языком, посасывает кончик и поглядывает вверх, наслаждаясь видом Ичи. Ему, кажется, хорошо. Во всяком случае, он дрожит, едва-едва двигает бедрами и смотрит на нее из-под светлых ресниц таким взглядом, что Акеми крупно вздрагивает. Она ласкает его старательнее и не отстраняется, когда он весь словно поджимается, напрягается и кончает ей в рот. — Не глотай! — стонет Ичи. Дыхание у него немного сбилось, выглядит он так, словно его лихорадит. Акеми, конечно, не слушается. Его сперму она проглатывает, пальцами стирает с губ и подбородка то, что просто не сумела удержать во рту. — Акеми, блин! — Сай говорил, что нужно глотать, — она сама не знает, почему вдруг говорит то, что когда-то услышала от товарища по команде. Ичи смотрит на нее так, словно не знает, что с ней делать. Он резко поднимает ее на ноги и опять лезет в рюкзак за салфетками и чем-то еще. — Почему он тебе это вообще сказал? — Я не помню. Сай любит делиться рандомными фактами, которые прочитал в энциклопедиях и книжках. — С тобой? — Со всеми. Он не рассказывал тебе о пользе ананасового сока? Сасори-сан, вернувшись, смотрит на них обоих без осуждения, но с каким-то обреченным выражением лица. Акеми предпочитает делать вид, что не замечает этого. В Конохе они оказываются на третий день, и все ее хорошее настроение мигом улетучивается.

Часть 2.3. Сай. Март, 16 лет после рождения Наруто.

Artemas — I like the way you kiss me

+++

Сай засыпает совершенно и абсолютно счастливым, потому что Накику — она вот, мягкая, теплая, нереальная, и при этом рядом, в его постели. Прежде он никогда не был счастливым, разве что довольным или гордым. Он испытывал эти чувства когда удачно заканчивал сложную миссию, когда у него получалось какое-то сложное дзюцу, когда он достигал в чем-то успеха. Эти эмоции были единственными для него допустимыми, а если когда-то все было и не так, если когда-то Сай был нормальным, то он об этом ничего не помнит. Все его воспоминания только о жизни в Корне и больше ни о чем. Что было до этого? Каким он был в детстве, какой вообще была его семья? Саю хочется верить, что он был желанным и любимым ребенком. Как так вышло, что он остался сиротой, неясно, но причин может быть много: болезнь, несчастный случай, убийство. Последнее более чем вероятно, если его родители были шиноби. Ему хочется получить ответы на эти вопросы, но пока Данзо жив, пока Корень еще действует, Саю вряд ли что-то удастся узнать. К тому же, сейчас он хочет смотреть вперед, а не оглядываться назад. Теперь, когда он вдруг становится свободен, то пытается научиться жить. Не так, как все, а просто жить, потому что делать это он, как выяснилось, совсем не умеет. Сай догадывается, что то, как он прилипает к Накику, ненормально. Но что нормально? То, как Накику вздыхает по Скорпиону, пряча эту страсть? Она любит его, он, наверное, любит ее в ответ, но это тайна. Если то, что есть у них, нормально, то почему они прячутся? Или нормально — это отношения Канкуро и Акеми? Они ходят кругами вокруг друг друга, изводятся и изводят. Кукловод сжирает Ящерку глазами. Сай видит это, замечает, что тот изменился с тех пор, как они были в Суне. Теперь в нем нечто темное видно куда лучше и четче, и вся эта тьма направлена на Акеми. Но и она уже не та девочка, какой была. Акеми знает во что хочет ввязаться и толкает кукловода, провоцирует, хочет получить свое. И еще между ними та песчаница, с которой Канкуро спит. Это нормально? Между ними с Накику тоже есть третий — Сасори. Скорпион разве может куда-то деться? И разве может сама она от него отказаться? Сай не дурак, чтобы об этом заикаться, потому что видит, что Накику он не просто важен, а жизненно необходим. Почти так же, как она нужна Саю, ведь он тянется к ней, постоянно ищет ее глазами, хочет быть рядом. Сай к ней привязывается, и теперь даже не знает и не понимает как он мог прежде жить без нее. Это нормально? Хотя сейчас Сай считает, что нормально было бы проснуться с Накику в одной постели, а вот одному — уже никак нет. Простынь успела уже давно остыть, Накику нет. Ее нет в квартире, которую Сай бегло осматривает, питая слабую надежду, что девушка на кухне или в душе. Ее нет у Гокьедай, куда он сам не заглядывает, а посылает чернильного шпиона, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Ее нет и в Суне, потому что она берет миссию и сбегает. От него, думает Сай, а, может, и не от него. Много чести, это ведь он ее любит, а не она его. Он вообще не понимает почему она то целует его, то велит к ней не подходить, почему то кажется самой ласковой и нежной, а то от нее начинает веять холодом. Накику не поступает так, как он ожидает, основываясь на всем, что прочитал. Саю в обычных чувствах-то тяжело разобраться, ему обычные эмоции непонятны, а тут такое. Он путается и из-за этого начинает унывать, переживать и нервничать. Разве это нормально? Не нормально и то, как Яхико крутится вокруг Широгику, глядя на девочку полными обожания глазами. Сай, не зная, чем бы еще себя занять, сам крутится вокруг детей. С ними ему как-то проще, хотя ту же младшую Ритсуми, решившую стать Анбу, сложно назвать ребенком. Она куда старше своих лет, куда разумнее, и Сай замечает это. Он наблюдает за Широгику и видит, что она куда сложнее, чем хочет казаться. Если задуматься, то все Ритсуми своеобразные и закрытые, даже при том дружелюбии, которое они демонстрируют. Нарочитом, местами очень фальшивом, но так удачно используемом, что это с первого взгляда и незаметно. Самый приятный из этой троицы Ичи — но слишком приятный, всегда улыбчивый, всегда отстраненный. Таких людей любят, но не знают, потому что они не дают себя узнать. Накику тоже держит всех на расстоянии вытянутой руки, просто кого-то, вроде той же Ящерки, приближает к себе сама, да и то только потому, что заявляет на таких людей право собственности. Широгику и вовсе самая закрытая. Всегда в себе, всегда думает о своем, а о чем — непонятно. Девочка все так же рисует, и он смотрит за тем, как она держит карандаш. Роль учителя Сай получает совершенно неожиданно для себя: Широгику все чаще начинает обращаться к нему за советами с того момента, как он появляется в Суне. Вначале они касаются только рисования, и он корректирует то, как она держит карандаш, объясняет ей какие-то основы, указывает на разницу между рисованием в дождливую и ясную погоду, рассказывает про свет и тень, наглядно на своих рисунках показывая ей что да как. Все влияет, даже то что может показаться незначительным. Так же, как и в работе шиноби: обращать внимание нужно на все детали, потому что потом они могут оказаться важными. Сай не знает откуда у него эти художественные познания. Просто он всегда рисовал, даже не помня как начал, и после просто изучал все более углубленно. Если бы ему не удалось превратить это увлечение в оружие, то ему пришлось бы забыть о рисовании. У членов Корня увлечений нет, потому что у них не может быть ничего своего, ничто не должно отвлекать их от основной цели — защищать Коноху от врагов внешних и внутренних. К счастью, оживлять рисунки оказалось удачной идеей, и никто не ограничивал его в желании самосовершенствоваться. Раз он может использовать свои художества в качестве оружия и шпионажа, то ему можно позволить и дальше ими заниматься. Ничего не должно быть впустую, все время надо тратить на тренировки, чтобы стать идеальным оружием. Все ради Конохи и Корня, все ради того, что важно для Данзо. Все ради него. Уроки рисования с позволения Гаары перетекают в тренировки. Чие-сан и Эбизо-сан поначалу относятся к этому с подозрением, но ведь Широгику сама просит Сая об этом. Он без предварительного одобрения Казекаге согласиться не может: все-таки, младшая Ритсуми не только любимица всей этой большой и разномастной семьи, но еще и ценный для Суны ресурс. Абы кому доверить ее точно нельзя, это он понимает прекрасно. Хоть и удивляется, что ему разрешают, в конце концов, он бывший член Корня, пусть и сам признался во всех «грехах» и все еще шиноби Конохи. Но между Широгику и Гаарой — тесная дружба, может, это и влияет на решение. За ее обучение Сай берется основательно, потому что иначе не может, да и не хочет подвести саму девочку, которой предстоит брать особо сложные задания. Он вспоминает все те уроки, которые давали ему, и смягчает лишь тон, но не требования. Сай хочет подготовить ее почти ко всему, с чем она может столкнуться. Никто не будет делать ей поблажек потому что она маленькая или девочка, никто не станет жалеть ее лишь потому, что она красивая. В ее случае все это как раз может сыграть против нее, а может — и на руку, если она научится пользоваться всеми возможностями, что у нее есть. Самое главное ведь выполнить миссию и выжить, две основные задачи, пускай о последней принято умалчивать. Этому его научил Шин: главное выжить, главное не умереть, главное идти вперед. Сай мало помнит о брате, чей образ странно размыт, но это врезалось в его память хорошо, и он старается передать все знания своей неожиданной ученице. Широгику не жалуется, слушает внимательно, чем он остается очень доволен. Она усидчивая и старательная, явно хочет преуспеть в выбранном ею деле. Ученица из нее выходит прекрасная, заниматься с нею не сложно и даже приятно. Сай, во всяком случае, получает от этого искреннее удовольствие, даже ненадолго забывая о собственных переживаниях и злоключениях. Интересно, Накику была такой же в этом возрасте? Хотя, о чем это он: Чие-сан и Скорпион во многом не согласны друг с другом, но в том, что их старшая подопечная — лентяйка, они единодушны как никогда. Широгику скорее похожа на Ичи, насколько Сай может судить о нем по тому, что слышит и видит. Со старшим Ритсуми он знаком хуже, чем с его сестрами, это факт. А все из-за того, что тот в Суне появляется не так уж и часто, потому что пропадает на миссиях. Как, например, сейчас, когда едва появившись в деревне тут же отправился в путь, на этот раз в компании Скорпиона и Ящерки. Сай узнает это от Широгику, когда их тренировка заканчивается. Странно, что они отправились таким составом. С другой стороны, Акеми нужно появляться в Конохе, чтобы ее властная бабушка была спокойна. Она ведь считает, что ее внучку тут могут съесть с потрохами. В этом старейшина, конечно, ошибается: Акеми здесь берегут и любят. В том числе и Кукловод, хотя с первым у него явно проблемы. Широгику после тренировки внимательно смотрит на него своими красивыми серо-синими глазами, вежливо прощается и уходит в дом. Сай вдруг вспоминает, как когда-то давно к ней пристал тот пропавший — по счастливой неслучайности — советник дайме. Тогда с ней была Акеми, но так ли нужно было этой девочке заступничество, как могло показаться? Ему кажется, что ту же Ящерку нужно опекать куда больше, да и саму Кику тоже. В них обеих есть эта уязвимая нежность, в то время как Широгику мягкая лишь для виду. Все Ритсуми обманщики, думает про себя Сай, просто каждый по-разному. Кто-то очевидно, а кто-то и самому себе в этом не хочет признаваться. Следующий день Сай думает посвятить собственным тренировкам или пойти к Казекаге с просьбой отправить его на миссию. Заниматься с Широгику, конечно, хорошо, но он чувствует, что безделье ему не идет. К тому же, он хочет отвлечься от мыслей о Накику, которые никуда не деваются. Ему нужно вымотать себя настолько, чтобы в голове просто не осталось места ни для каких больше мыслей и эмоций, чтобы там стало совершенно пусто. Может, случись у них полноценный половой акт, то Сай бы успокоился. А так он вспоминает мягкость ее кожи под своими губами, вкус ее липкой влаги, жар ее тела. Он вспоминает те звуки, от которых его прошибало дрожью, которые она издавала, вспоминает, как смотрела на него своими безумно красивыми глазами, как прикасалась к его лицу и волосам. В итоге доходит до того, что Сай занимается самоудовлетворением, которое многие почему-то зовут постыдным. Он сам не находит в этом ничего стыдного, скорее раздражающее: ему мало, это все совсем не то, очень плохая и неудачная замена тому, что он хочет на самом деле. Его собственная ладонь не такая мягкая и нежная, она грубее и мозолистей из-за танто, ощущения от нее совсем не те. Впрочем, ему хватает ее и тех картин, которые рисует воображение, — и услужливо подкидывает память, — чтобы кончить. Теперь он умнее и ласкает себя так, чтобы не пачкать постельное белье и одежду. Радости у него от этого, впрочем, мало. Накику нет в деревне, а он думает только о ней, не понимая почему все так. Он не знает, что ему делать: чувствовать что-то оказывается очень сложно. Непривычно, странно, некомфортно. В книгах, которые попадают ему в руки, ничего не говорится о таком, только о безмятежном счастье, об удовольствии и прочем, что ему непонятно и недоступно. Сай смотрит на Шино и Мацури, на Аичиро и Юкату и пытается нащупать ниточку, которая приведет их с Накику к такому же. Если такая ниточка есть. Сай хватает пальцами воздух, не видит нигде ничего, что можно поймать и не отпускать. Акеми три года назад от скуки рассказывала им с Аичиро ночью сказку: о дочери дайме, попавшей в лапы чудовищам, и волшебном кольце, от которого тянулась видная только ей поблескивающая нить, благодаря которой она выбралась из мрачных пещер, спаслась сама и спасла своего отца. Сай бы не отказался от такого кольца, но ему кажется, что оно есть у Накику, и нить от него ведет совсем не к Саю. Он слышит, как Канкуро вскользь проходится по тому, что для Накику Скорпион — бог. Как ему, Саю, соперничать с божеством? Скорпион для Накику все, он занял отведенную ему нишу так плотно и прочно, что его никак оттуда не вытолкнуть, лучше даже не пытаться. Но что же в таком случае делать Саю, который тоже хочет найти себе место под этим палящим красным солнцем Суны? Если он сам нуждается в Накику и ни в ком больше? Сая эти мысли гложат до самого возвращения девушки, которая вдруг порхает с одной миссии на другую, прямо как её брат. А возвращается в этот раз она красиво — почти сразу же затевает свару с Сорой, попавшей Канкуро в немилость. Дело заканчивается не обычной потасовкой, а ожогами и госпитализацией куноичи Песка, в то время как саму Ритсуми Баки-сан чуть ли не за ухо отволакивает в кабинет Гаары. Это в красках ему описывает Аичиро, гогоча как ненормальный во время рассказа. Ему повезло стать очевидцем произошедшего, и Саю даже жаль, что его самого рядом не было. — И что теперь? — спрашивает он у Аичиро. Тот пожимает плечами и перекладывает ему из своей тарелки тофу. Сая все еще удивляет, что кто-то запомнил о нем такие вещи, как любимое блюдо. Сая вообще удивляет, что у него, оказывается, есть что-то, что он любит. — Не знаю. Домашний арест, вроде? — Аичиро ест с аппетитом, который, видимо, где-то успел нагулять. — Хотя ей, наверное, только в радость будет, даже удивительно, что она берет какие-то задания. К тому же, Сору и Гаара не любит, так что он быстро гнев на милость сменит. Канкуро тоже вряд ли за нее заступится, хотя она там себе что-то придумывает. Сай задумчиво кивает, пережевывая тофу, и решает поскорее свалить. Он выдумывает какую-то отмазку и идет к воротам Суны. Ему кажется, что Накику уже должна была вернуться к себе домой, но они сталкиваются почти на самом выходе из деревни. Она смотрит на него тяжелым злым взглядом и вдруг хватает за руку. Ее пальцы больно сжимают его запястье, пока она почти волочит его за собой, словно он какая-то игрушка. Останавливать ее Сай, впрочем, не намерен. Это первый их телесный контакт с тех пор, как она лежала с ним такая красивая и отзывчивая в постели. Его словно разрядом тока прошибает от возбуждения. Он старается дышать ровно и смотрит на Накику, напоминая себе о том, что ему важно переставлять ноги. Очень важно, главное не упасть. Накику вталкивает его в их со Скорпионом пустой дом. Сай едва успевает захлопнуть дверь, как она тянет его к себе и целует. Хаотично, мокро и грязно, больше кусая, пуская даже кровь, потому что впивается в его нижнюю губу зубами. Она все еще их ведет. Обнимает за плечи, затаскивает его в свою комнату и роняет на кровать. Саю кажется, что все это должен делать он сам, но не спорить же ему? Особенно когда она снимает с себя одежду, кидая ее неопрятной кучей на пол. Его одежда летит следом, Накику сама помогает ему, ерошит попутно темные волосы и садится ему на бедра, прижимается влажными трусиками к его паху, пошло и вульгарно трется о давно стоящий колом член. Сай не успевает за событиями, не понимает как и когда сделался вдруг голым, а она осталась в одной жалкой тряпице. Ему, правда, плевать. Главное, что она здесь, с ним, и у них, кажется, будет тот самый половой акт, не случившийся в прошлый раз. — Презервативы, — выдыхает Накику, избавляясь от трусиков. Теперь она пачкает его член своей влагой, отчего Сай дышит хрипло и часто, боясь задохнуться. Это слишком горячо. Это намного лучше, чем он себе представлял. Лучше, чем описывают во всех прочитанных им книгах. — Что? — тупо переспрашивает он, моргая. Накику на нем замирает, смотрит неожиданно осмысленно, и с ее губ срывается смешок. — Ладно, — после паузы кивает она самой себе, — обойдемся без. У тебя же никого не было, чего мне переживать, правда? Его ответы ей, кажется, и вовсе не нужны. От него ей нужен твердый член и, шипит она ему на ухо, чтобы он не кончил на первом же толчке. Сделать это чудовищно сложно, потому что она тугая, мокрая и горячая, а он о ней мечтал. Ему приходится прикусить до крови внутреннюю сторону щеки, но он не кончает. Это Сай считает своей маленькой победой и смелеет: резко садится, придерживая ее рукой за спину, и меняет позу так, чтобы ему было легче в нее толкаться. Сидя он может ее целовать. Сидя он может оставлять на ее восхитительно пахнущей золотистой коже свои следы. Сидя он может облизывать ее торчащие соски и сжимать мягкие ягодицы. Сидя он в нее и кончает с рваным всхлипом, но даже не думает останавливаться, переворачивая, роняя на спину и продолжая водить ладонями по ее телу. Сай жадничает, пытается насытиться ей и не отстраняется, пока под ним она не начинает снова хныкать, пока не просит его вставить в нее еще раз, заменив пальцы, которыми он двигает в ней. Ему плевать, что пачкает он их собственной спермой, Сай не брезглив в этом плане и не отстраняется до тех пор, пока Накику не дрожит от наслаждения. Сай, правда, не знает что такое быть брезгливым, он готов ее с ног до головы облизать, если только она останется с ним. Из своей постели Накику его не гонит, позволяя заснуть рядом, прижавшись к ней и оплетая руками. Ему тепло и хорошо, так хорошо, как бывает только рядом с ней, только когда она с ним и обнимает его в ответ. Сай снова уверяется в том, что вот оно, счастье. Осталось только понять как же его удержать, как остаться в жизни Накику, потому что без нее его мир мигом теряет все краски. Это ненормально, но ему это нравится. Он чувствует, что это именно то, что нужно ему, чтобы жить и двигаться вперед. Во сне Сай видит жало скорпиона и улыбку на ее опухших от поцелуев губах.

Часть 2.3. Канкуро. Март, 16 лет после рождения Наруто.

UBEL — Плевать

+++

Канкуро винит Расу в том, что он вырос таким, каким вырос. Канкуро прекрасно знает, что он злой, ехидный, что ему мало дела до чужих реакций и мнений. Он привязан только к собственной семье и, может, пытается привязаться чуть больше к родной деревне последнее время, но всё, что находится за пределами этого круга его не колышет, в том числе большинство жителей этой самой деревни. Он не знает, как так получилось, что Темари выросла другой: суровой, конечно, такой же хлёсткой, но не озлобленной. Он не знает, как у Гаары получилось за краткий срок стать любимым всеми Казекаге и искренне полюбить в ответ, практически позабыв того монстра, каким он был. У Канкуро не получается, тень отца всегда над ним висит, и Канкуро находит в нём оправдание своим поступкам. А этот ублюдок ещё и жив, оказывается. Жив, и ожидание неминуемой встречи заставляет Канкуро всё больше срываться. Он срывается сразу как возвращается в деревню, торопясь попасть на день рождения Акеми. Он видит, как близко к той стоит Коджи — она ему нравится, видно любому слепому дураку, что он мечтает рыжую оприходовать! — и срывается с катушек. Заявившаяся внезапно полупьяная Сора ему в этом помогает. То ли вовремя она свой нос показала, то ли нет — уже неважно. Важно, что у Канкуро красная пелена перед глазами, а Акеми уходит на улицу с Ичи. Чёртов Ритсуми в очередной раз проявляет благородство, он-то совсем не такой мудак, как Канкуро, и этим бесит кукловода ещё сильнее. Ичи старше, Ичи талантливей, Ичи нравится просто потому, что он есть, блять. И ему самому не сказать, что старший Ритсуми противен, просто они не друзья, они какая-то странная семья, сшитая лоскутами, и его сестры Куро всё равно нравятся больше. Сору он затаскивает в первый попавшийся переулок и ставит на колени. У неё помада не красная, а розовая — ладно хоть не персиковая, а то его самого уже тошнит от запаха этих фруктов — но Канкуро видит тот оттенок, который хочет видеть. Яркий, вызывающий, и идущий в комплектации с совсем другими губами, лицом и волосами. Тяжёлая коса внезапно не кажется ему красивой, небесно-голубые глаза — банальными и пустыми. Зато она умеет брать глубоко и не давиться, а Акеми точно такого не сможет, она же девственница. Канкуро на самом деле всё равно как она умеет, а как не умеет, потому что ему не это важно, ведь с Сорой он уже минут пятнадцать толкается как можно глубже, а никакого удовольствия не получает. В её рту мокро, горячо и мягко, она даже зубами почти его не задевает, но кончать почему-то не получается. Канкуро списывает это на то, что успел выпить и заторможенную реакцию. Удивительно, что у него вообще встал. Когда он, всё же, с глухим стоном спускает сперму в её услужливо приоткрытый рот, то чуть не произносит вслух чужое имя. У него ни разу не возникало желания вообще чьё-то имя произнести во время секса — это такая нелепость! — а тут оно само скользнуло на кончик языка. Сора смотрит с ожиданием, ждёт, пока он поправит штаны и берёт за руку, чтобы провести в сторону своей квартиры. Живёт она отдельно, не в том квартале, где дома её многочисленных родственников, — в том числе и дальних, типа Руиджи и Коджи, — и это было очень удобно, потому что в свои апартаменты Канкуро водить никого не любил. Но и к ней он идти не хочет. Того, что она сегодня подарила, ему достаточно, он хочет спать, хочет объясниться с Акеми, хочет, может, даже ещё выпить, чтобы окунуться в забытье и не думать постоянно об отце. Но точно не секса. Он даже не заморачивается тем, чтобы Соре что-то объяснить. Просто уходит, оставляя её на пустой улице недоумённо глядеть ему вслед. Он поговорит с ней завтра, нахуй это всё. Только в итоге он с ней не говорит вообще. Пробует с Акеми, но они лишь больше ссорятся. И совсем не вовремя приходит Сасори-сенсей, который, не думая долго, отправляет его на миссию с Юкатой и этим странным Абураме Шино. Канкуро даже не знает кто из них чуднее: Шино или Сай? Хотя, первый чем-то приглянулся Мацури, не менее, впрочем, странной, ведь она даже успела влюбиться в Гаару на пару месяцев. Насчёт второго, кажется, всё понятно: он подсел на среднюю Ритсуми, и тут ему точно ничего не светит, у Накику один бог и идол: Акасуна но Сасори. Почему-то этот факт вызывает у Канкуро очередную злую усмешку. Ему плохо, и приятно знать, что не ему одному. Канкуро не хочет, чтобы было плохо кому-то из его семьи, хотя все они его так или иначе в какие-то моменты раздражают, но Сай — просто чудак из Конохи, который вроде и входит в их компанию из-за Аичиро и Акеми, но на самом деле вряд ли кому-то сильно сдался. Пусть страдает. Молча. Как он сам. Не с Юкатой же и Абураме обсуждать вопросы личного характера? У них вот всё прекрасно, и Юкате даже удаётся как-то разболтать молчаливого Шино, чтобы он поделился подробностями того, что и как у них с её лучшей подругой. Канкуро подслушивает — не специально, просто сидит рядом у костра — и его блевать тянет от той ванили, которая у Юкаты сыпется изо рта. Шино куда немногословнее, но и ему искренне интересно послушать советы про отношения, только, в отличие от Сая, он хотя бы не достаёт записную книжку, чтобы ещё и законспектировать их. Канкуро возвращается в деревню, находит Сору и безэмоционально сообщает ей, что у них всё кончено. Он не уточняет, потому что и так понятно про что речь. Её лепет он не слушает: ищет Акеми, но в итоге почему-то сворачивает на полпути, обещая себе, что найдёт её завтра. Ему надо успокоиться, надо изгнать призрака Расы из своей головы. Как жаль, что со своей внешности он его изгнать не может: даже если зеркало идёт трещинами от его удара, там появляются лишь искажённые и сломанные копии, и ему приходится заказывать новое. Ночью он видит Акеми, чувствует её деликатные руки на себе, целует её мягкие губы. На следующий день он узнаёт от Гаары, что она отправилась в Коноху в компании Ичи и Сасори-сенсея. Почему его, блять, не взяли, он понять не может. Ложь. Может. Гаара смотрит на него с каким-то соболезнованием, и Канкуро прекрасно понимает в чём дело: их отец очнулся, их отец скоро вернётся в деревню, их проклятый папаша, которого отцом называть он даже не хочет, будет тут, уже не призраком, а человеком из плоти и крови, нависать над ним не бестелесным укором, а самым что ни на есть реальным демоном. — Пигалица с ними? — спрашивает Канкуро, устало облокотившись о стену. — Она… наказана, — Гаара опускает взгляд и Канкуро чувствует удивление: хоть какую-то новую эмоцию за последние недели. — За что? И кем? — Мной, — морщится действующий Казекаге. — Странно, что ты не в курсе. Она… — он как-то странно набирает воздуха в лёгкие и выдаёт то, от чего у Канкуро глаза готовы на лоб полезть. — В общем, она подпалила пятую точку твоей бывшей… девушке. — У меня не было девушки, — но ведь и так понятно, о ком речь. — Подпалила ей жопу? Когда? Чем? Своим смехотворным катоном? — Именно им, — Гаара стонет и прячет лицо в ладонях. — Смехотворный или нет, его хватило, чтобы Сора утром попала в больницу на ближайшую неделю. — Что они не поделили? — Кто бы знал. Накику говорить отказалась. Кто бы сомневался, пигалица всегда себе на уме. И пусть Сору она никогда не жаловала, до сих пор с её стороны до рукоприкладства дело не доходило. Навещать Сору Канкуро, естественно, не собирается. У них всё кончено, она никогда не была в его внутреннем кругу, и на то, насколько там пострадала её «пятая точка» ему совершенно наплевать. Вместо этого он приходит к Гокьёдай, но наказанную Накику не находит, — в чём, интересно, конкретно состоит её наказание? Он даже не спросил, — зато находит Яхико и Широ. Младшая Ритсуми поднимает на него свои большие серо-синие глаза и спокойно говорит, что сестру сегодня не видела ещё. Она сидит с альбомом, а светящийся, как самая яркая люстра зала совета Яхико служит ей моделью. Чем, кстати, мелкий занимается помимо бесконечного преследования Широ? Канкуро даже не интересовался особо младшим братом Акеми, а теперь вот думает, что, возможно, стоит. Через него явно будет проще помириться с девушкой — главное не ляпнуть очередную дурость, особенно про Яхико: к нему рыжая куноичи очень привязана. — Ого, похож! — замечает Канкуро, заглядывая Широгику через плечо. — Лучше, чем у Сая. Он видел пару зарисовок команды четыре, которые художник сделал для своих сокомандников, в доме Гокьёдай. — Сай-тайчо рисует на скорость, а мне нравится работать с деталями. — Тайчо? — что он ещё пропустил? — Мы занимаемся вместе, — поясняет Широ, не отрываясь от работы. Яхико, кажется, и не дышит вовсе, замерев как статуя, глаза его не покидают кукольного личика Ритсуми. — Он меня тренирует для Анбу. Ну, и Яхико тоже, наверное, будет, если Мэйко-сама согласится. — А куда твой прошлый сенсей делся? — Никуда, — Широ откидывает назад пушистые волосы, и Канкуро немного отодвигается: они не такие гладкие и прямые, как у Ако, не тяжёлые, как волны Накику, они лёгкие и объёмные, похожие то ли на облако, то ли на сахарную вату, и они везде. — Просто хорошо ведь иметь разнообразный опыт. Сай-тайчо прекрасно владеет фуиндзюцу, это интересная и полезная область для изучения. Можно подумать, он не с двенадцатилетней девчонкой разговаривает, а с доктором наук из Снега, который объясняет очевидное своим тупым студентам. Канкуро хмыкает и решает остаться на ужин. Гокьёдай так и не приходят к вечеру, поэтому готовкой занимается Широгику, а Яхико пытается ей помочь в нарезке овощей, хотя до сестры ему, конечно, как до луны. Широ искоса посматривает на то убожество, которое выходит из-под ножа бельчонка, но никак не комментирует, работая с чем приходится. В итоге в тарелках появляется что-то мало аппетитное, при этом на вкус куда съедобнее, чем у Чиё-баа-сама. Возвращаться к себе Канкуро внезапно не хочет, да и темно уже, а его клонит в сон после вроде как и не сильно обильного, но плотного ужина. И всё же, он прощается с детьми, чувствуя, что его настроение застревает на отметке «приемлемо» и отправляется в деревню. Ночью ему снятся ярко-алые губы, шелест тёмно-бирюзового платья, шёлковой волной скользающее с покрытых веснушками плеч и открывающего взору светлую нежную кожу. Канкуро позволяет себе зачарованно осмотреть аккуратную подтянутую грудь с твёрдыми сосками, впалый живот и длиннющие ноги, — он ни у кого таких никогда не видел, — сходящиеся в том месте, которого ему хочется дотронуться пальцами. Дотронуться, почувствовать липкую влагу и скользнуть дальше, глубже, почувствовать и то, что внутри. Она, наверняка, восхитительно тугая, и ему придётся приложить все усилия, чтобы не толкнуться потом членом резко и до конца, до самых яиц. Он готов потерпеть в реальности, но во сне терпеть нет никакого желания. Он даже сейчас знает, что всё не по-настоящему, ведь Акеми он никогда не видел голой. Она бреется или у неё на лобке такие же ярко-рыжие волосы, как на голове? Её соски розовые или коричневые? Есть ли у неё веснушки ниже декольте? Или шрамы? Канкуро хочет всё это знать наверняка, а не воображать что-то расплывчатое, потому что от незнания образ Акеми постоянно меняется и ускользает от него. Она прячется в тумане, задорно хохочет, дразнит его, напоминая, что во всём он сам виноват. Он сам, а не его отец, не пигалица, которая её приватизировала, не Сасори-сенсей, который загрузил его работой. Он сам виноват. Сам, сам, сам. Он мудак, и ему прекрасно все эти годы с этим жилось. Теперь он хочет это изменить. Хочет, но не может, и бессилие прямо в эту секунду будит его, тяжело дышащего, посреди ночи. Возможно, ему стоит отправиться следом в Коноху? Наплевать на то, что там решил Казекаге. Он даже не уточнил, сколько времени они там пробудут. Но Канкуро никуда, конечно, не отправляется. Он плетётся в душ, встаёт под тёплые струи воды и касается члена. Впервые в жизни у него не возникает желания предоставить кому-то ещё возможность снять с него сексуальный голод. Если Акеми нет, он может удовлетворить сам себя. Она вернётся, и они нормально поговорят. Она вернётся, и он, наконец, получит то, что хочет, потому что выполнил её условия, как она и просила. В то, что может быть поздно, он не верит, никогда не поверит. Акеми может сколько угодно быть с ним резкой и бескомпромиссной, но она в него влюблена, как мартовская кошка, давно и надолго, потому что эти чувства у неё не прошли и не пройдут. Сейчас Канкуро думает только о ней, а не о том, что она вернётся в Суну с Расой. Отец остаётся постоянным маятником на периферии его сознания, но уже не доставляет ему таких же страданий, как сутки назад. Канкуро понимает, что это связано не только с тем, что Акеми он хочет. Хочет её тела, страсти и обожания. Это всё замечательно и прекрасно, но он хочет и её яркого присутствия в своей жизни, чтобы оно изгоняло то тёмное, что вокруг него. Ведь она дарит тепло одним своим видом, одной своей улыбкой и звонким голосом. Противоречивость в Канкуро играет с ним злую шутку. Он то представляет, как они просто проводят время в беседах в мастерской, то как он берёт её грубо и быстро в каком-нибудь укромном закутке дворца, наслаждаясь её слёзами, которые, он знает, ненастоящие, они высохнут, как только она получит оргазм. Он хочет, чтобы даже в самый первый раз она сотрясалась под ним, распахнув в экстазе рот; смотрела блестящими мёдово-карими глазами и умоляла повторить. Отсутствие Акеми сводит его с ума. Отсутствие Сасори-сенсея тоже: именно он заставлял его что-то делать большую часть времени, а Гааре сейчас не до брата. Где ошивается Темари Канкуро даже не представляет: он видит её всё реже и реже. Он запирается в мастерской и работает над марионетками. «Птицекрокодила», как его окрестил Скорпион, Канкуро давно отдал Накику, ехидно заметив, что этот красавчик подходит ей куда больше её опекуна. Кику долго сверлила его нечитаемым взглядом, а потом взяла и повесила страхолюдину на стену своей комнаты. Наверняка, чтобы позлить Скорпиона, с которым они в последнее время как-то подозрительно часто начали ссориться. Канкуро и все прочие принимали как данность, что нукенин с самого возвращения в Суну носился с Ритсуми, а особенно со средненькой. Разлад у них пошёл после того, как Накику подросла и заинтересовалась более плотской стороной межличностных отношений, это Канкуро понять мог: у него, правда, всё было не так, но он и не заглядывался на женщин среднего возраста. То, что выходит у него сейчас, впору отдать либо Сасори-сенсею, либо продать в магазин для взрослых: Акеми, конечно, не угадывается ни разу в новой кукле, а вот необходимость её трахнуть очень даже. Как низко он пал. Ему тошно от самого себя и от своей скуки. Может, последовать примеру остальных, и взять себе генинов тренировать? У него ранг джонина, а из всех джонинов деревни он, кажется, самый бесполезный, пусть и количество миссий в его личном деле неуклонно растёт. Дни тянутся как резиновые, Гаара с каждым днём становится всё мрачнее. Темари Канкуро отлавливает в «Акасуне», куда заходит как-то вечером чтобы напиться. На ней маска оленя, и, судя по красивому узору, сделана либо Саем, либо Широгику. Кажется, сестра конкретно сохнет по своему коноховскому гению и даже не особо это скрывает. Разве что от самого коноховского гения, которому не хватает извилин понять очевидное для всех. Они молча чокаются и выпивают содержимое рюмок одним махом. Это не сакэ, но Темари никогда не любила неразбавленное. — Тебе тоже кажется, что как раньше уже не будет? — спрашивает сестра внезапно слабым голосом, таким непохожим на её обычно твёрдый и решительный. — Он очнулся! Очнулся и помнит то, что было до экзамена! Он думает, что он всё ещё действующий Казекаге, Куро! — Я знаю, — выдавливает из себя кукловод. — Будем разбираться… по факту. Когда его доставят. Канкуро всё бы отдал, чтобы видеть рожу Расы, когда тот поймёт, что его конвоиром будет бывший нукенин, который должен в огороде копаться и местами тренировать старшего сына. Заседающий теперь в совете Суны, ни много ни мало. Сколько, должно быть, у него будет вопросов! А когда он узнает, что его младший, джинчуурики, стал обожаемым Казекаге, которого на прошлого точно никто не захочет менять? Кроме, разве что, Джосеки-сан, который Гаарой недоволен больше всех и всегда, просто-напросто его существованием. У Канкуро настроение балансирует на неустойчивых качелях; то, что держит конструкцию скоро сломается, и — Канкуро уверен — без Акеми ему не удастся обратно всё починить. Почему она он не знает. Просто потому что. В этот вечер он напивается настолько, что Темари приходится тащить его на себе до его апартаментов, а наутро его будит Сасори-сенсей резким ударом леской чакры по шее. Это очень больно и, наверняка, останется след, если Скорпион сам не сведёт его или не отправит сразу к ирьёнину. Осоловело моргая, Канкуро понимает, что раз Скорпион ему не снится, значит он в Суне. Раз Сасори-сенсей в Суне, здесь должны быть и все остальные. Здесь Акеми. Здесь Раса. Его. Проклятый. Отец.

Часть 2.3. Ичи. Март, 16 лет после рождения Наруто.

Руслан Утюг — Кошмары

+++

Первая в его жизни паническая атака настигает Ичи в доме старейшины Мэйко. На этот раз обходится без скандалов и смущающих разговоров, но при виде бабушки Риры Ичи отшатывается, что-то бормоча под нос и тут же покидает комнату, не успевая ни поздороваться с женщиной, ни попрощаться. Это лицо Накику, только чуть старше. Крохотную толику, потому что его сестре уже летом будет восемнадцать, и она не пухлощёкий ребёнок и даже не подросток. А его бабушка, как бы она ни была похожа на Кику, запомнилась ему другой. Он знал, слышал, что она стала выглядеть моложе, но это… Почему это вообще вызывает у него такую реакцию, Ичи не знает. Он устал, устал от своей работы, устал от того, что не может понять что у него внутри творится. Чем он вообще думал, когда ложился с Акеми в одну кровать? Он сестру критиковал с её взрослым хахалем, а сам что, лучше себя проявил? Воспользовался возможностью с девушкой, которая ему, как выяснилось, нравится, не отказал ни в первый раз, ни во второй, ни в третий, когда она с него спустила штаны и села на колени. Ичи разом чувствовал и стыд, и наслаждение, потому что Акеми очень красивая, очень приятная, очень дерзкая, как оказалось. Очень, очень, очень, и это ненормально. Он устал и не знает куда двигаться, прошлое настигает его ударом под дых, выглядя при этом как настоящее. У Ичи перед глазами куча-мала из тел, — сколько их? Не может быть, что всего три, — оторванная рука — чья она? Отца? Дяди? Матери? — осыпавшаяся штукатурка и кровь, повсюду кровь, смешанная с грязью. Отвратительно. От неё не отмыться. В крови он сам, его сёстры; на корабле ему удаётся только обтереться влажным полотенцем, протянутым самураем, который сопроводил их до континента, но не до Суны. Ичи с трудом нащупывает в кармане обеззараживатель, трясущимися руками пытается открутить пробку, но склянка выпадает и разбивается, а он, шатаясь, пытается найти в какой бы угол спрятаться чтобы его никто не увидел в таком состоянии. Если увидят, как он потом сможет быть шиноби? А если не сможет, то в чём тогда вообще его ценность? Ичи жалеет, что у него нет инка. Жалеет, что он не спрятал сам сестёр и родителей, что он нихрена не первый ни в чём, зачем ему дали это имя? Мэйко-сама не выходит следом за ним: то ли решила оставить ему приватность, то ли Рира-баа что-то выкинула: она, конечно, не Накику, но тоже всегда была своевольной, и на её язык без костей порой жаловалась Ташика, её собственная дочь и мать Ичи, Кику и Широ. Он с трудом вытаскивает себя на задний дворик, втягивает расширившимися ноздрями свежий воздух, — куда свежее, чем в Суне большую часть времени, — но лучше ему не становится, только хуже. Он практически падает на колени, но внезапно его поддерживает некто в маске лемура. Порой сложно понять какое именно животное изображено на фарфоровой поверхности, но эта сделана на совесть, да и лемуров Ичи знает хорошо. На одном из островов архипелага их было много, и в детстве они часто с родителями плавали, чтобы посмотреть на забавных обезьянок. Это было в другой жизни, где бабушка была бабушкой, а не неудачным клоном Накику. — Всё в порядке, — голос удивительно приятный, завораживающий даже. Низкий, вкрадчивый, определённо мужской, но его хочется слушаться. Всё в порядке. В порядке. Вокруг него кусты и деревья, а не красные пятна, вокруг него изумрудная зелень, сравнимая с глазами Кику, а не кровь, напоминающая глаза убийц. — Сделай глубокий вдох. У тебя получится. Раз. Два. Три. Его отпускает. Руки больше не трясутся, сердце приходит в норму. Своё состояние Ичи теперь способен оценить с точки зрения медика. И вердикт у него безжалостный: это пиздец. Он внимательнее рассматривает своего спасителя, но маска надёжно скрывает лицо, в прорезях можно заметить лишь светлые серо-зелёные глаза, волосы спрятаны под капюшоном. Этого Анбу он вспоминает: в прошлый раз он тоже присутствовал при старейшине, видимо, личный телохранитель. — Спасибо, — искренне благодарит Ичи и отходит на пару шагов, снова начиная судорожно рыться в карманах. Одну склянку с антисептиком он разбил, но где-то должна быть запасная. У него всегда их несколько при себе. И салфеток, и бинтов, и даже презервативов: в рабочем жилете Ичи всегда есть всё необходимое, если не для себя, то для кого-то ещё. Но для себя, конечно, в первую очередь. Пытаться посмотреть на бабку второй раз он даже не пробует. Что-то говорит Мэйко-сама и позорно сбегает из её дома, пытаясь вспомнить где они с Акеми и Скорпионом должны встретиться. Акеми, естественно, отправилась в поместье Икимоно, навестить родных, а Сасори у Хокаге. Ичи растерянно стоит посреди какой-то многолюдной улицы, ловит на себе косые взгляды, но не неприязненные, ведь союз у них не первый год, так что протектор Песка никого уже не удивляет здесь. Ему двадцать один год, а он чувствует себя мальчишкой, та же Широгику в свои двенадцать куда более собранная и спокойная. Ей было почти три года когда всё случилось, помнит ли она что-то? Если да, то что? Сколько? Широ лучше всех Ритсуми умеет молчать и избегать неприятных тем, у неё есть инка для того, чтобы незаметно исчезнуть, но прежде всего её молчание кроется в другом: они никогда о прошлом не говорили. Табу. Тема, которая не поднималась ни в одной из семейных бесед. Широ — внезапно понимает Ичи — никогда не спрашивала где её родители. Ни разу. Не его, по крайней мере. Не Накику. Чиё-сама? Возможно, но и бабка подобного не упоминала. В какой-то момент Ичи толкает в плечо девушка, проходящая мимо с охапкой цветов, которая ей заслоняет обзор. — Извини, — Ичи отступает на шаг и встречается взглядом с удивительными голубыми глазами, тронутыми лёгкой зеленью. Волосы этой красотки точь-в-точь оттенка как у него, и Ичи даже кажется, что у него паранойя развилась: в девушке он видит какую-то копию себя, не настолько точную, как Рира-баа и Накику, и всё же… — Ого! — девушка ловко перехватывает букет, устраивая его на локте и поддерживая не без помощи чакры. Почему раньше так не сделала? — А мы похожи! Очуметь! Ты не потерянный родственник из клана Яманака, случайно? Он слышал про Яманака, от Акеми в том числе, и теперь соотносит свои знания с картинкой: это, скорее всего, дочь главы, Яманака Ино, подруга рыжей. Никто ему не говорил, что они с этой куноичи могут быть похожи, так что, скорее всего, это не так уж явно бросается в глаза. Другим, по крайней мере. Девушка и правда редкая красавица, впрочем, на свою внешность Ичи тоже никогда не жаловался. — Ты не видела Акеми? — зачем-то спрашивает он. Ичи понимает, что ему следует скорее направиться во дворец, а Акеми и вовсе должна быть в поместье клана, так что и спрашивать кого-то не нужно о том, где она. Но этот вопрос прорывается вне его воли, и Ино как-то слишком хитро улыбается. — Видела, буквально десять минут назад, — удивляет она. — Она в парке, в двух кварталах отсюда на восток. Выглядит расстроенной. Я хотела с ней остаться, но меня ждут дела в магазине, — девушка кивает на букет. А потом вытаскивает из него красный тюльпан с жёлтыми волнистыми каёмками лепестков и протягивает, чуть ли не силой всучая в руку. — Все девушки любят цветы. Акеми обожает тюльпаны, — напоследок говорит она и удаляется, виляя бёдрами. Акеми обнаруживается там, куда ему указали. Ичи зачем-то прячет цветок за спиной, но в тот момент, когда он хочет ей его протянуть Акеми резко разворачивается и смотрит таким холодным и чужим взглядом, что он отшатывается. Ичи и забыл, что её ящерицы повсюду, и его приближение она наверняка давным-давно почувствовала. Хрупкий стебель Ичи сжимает настолько сильно, что уже знает, что подарок, пусть и не от него, не его, но красивый же, испорчен и никуда не годится. Он стоит и просто смотрит на неё, а внутри сердце проваливается в желудок оттого, что реакция эта направлена на него. Им стоило поговорить. Стоило сразу поговорить, а не тянуть. Им нужно поговорить сейчас, но Ичи не находит в себе слов, потому что паника в нём всё ещё жива, и он устал. Ичи прекрасно знает, что Акеми влюблена в Канкуро. Что с ним она только потому, что хочет по-своему отомстить тому, кто ей причинил боль. Ичи знает, что Сору Канкуро не любит, пользуется ей, когда ему удобно, а глазами тоже пожирает Акеми. В Ритсуми внезапно просыпается какое-то торжественное злорадство, потому что несмотря на то, что Канкуро никогда его особо не волновал, выхватить Акеми у него из-под носа оказывается неожиданно приятно. Это не те чувства, которые Ичи обычно испытывает, и ему за них стыдно. Совсем немного, потому что Акеми его использует, а он её. Нет, она ему действительно нравится, ему хочется её трогать и оберегать, хочется, чтобы на нём она пробовала ещё что-то новое для себя. Ей он позволяет ласкать себя ртом, неумелым минетом, а ведь после того единственного, который получил от Аими, захотел тут же протереть член самым сильным средством для дезинфекции. Только Акеми это, кажется, уже не нужно, а он стоит, как идиот, пытаясь вести себя как обычно и не показывать, насколько он сломанный человек, почти настолько же странный как Сай, только хорошо умеющий скрывать свои многочисленные заморочки. Зачем он такой нужен молодой шестнадцатилетней девушке? А Канкуро ей зачем нужен? Разве может дать что-то лучше? Кто вообще из их большой семьи способен на нормальную любовь? Сколь бы Ичи ни восхищался Широ, та ведь тоже явно не такая нежная и ласковая, какой пытается казаться. Скорее, совсем наоборот. И вырастет из неё очередное чудовище. По его вине. Темари? Гаара? Накику? Один другой краше, цирк уродов какой-то, в который Акеми и Яхико попали на свои головы. — Раса жив, — говорит Акеми. — Йондайме Казекаге жив. И он возвращается с нами в Суну. Тюльпан выскальзывает из его пальцев, но он уже и на цветок не похож. Икимоно переводит взгляд на мятый яркий всполох в траве и отворачивается к цветущей сакуре, теряющей лепестки. Один приземляется ей на волосы, но Ичи не делает ни шага вперёд, чтобы запутать пальцы в рыжих прядях и прижать её к себе, такую колючую и недовольную. — Откуда ты знаешь? — Я была у Тсунаде-сама… и в палате. Мы ждали тебя, но ты не приходил. Он не приходил, потому что сначала долго решался на то, чтобы встретиться лицом к лицу с бабкой, а потом чтобы сбежать от неё, с трудом и чужой помощью восстанавливая психику и сердечный ритм. Ичи вдруг понимает, что даже не знает сколько времени, что не помнит что было после того, как они пересекли ворота Конохи. Он помнит только то, что было в пути, стоны, горячее дыхание, нежные руки Акеми на своём теле и то, каким правильным ему казалось чувствовать её в своих объятиях и на своём члене. Только хочет-то она не его. И непонятно даже кого видит в момент оргазма, закатывая глаза и тяжело дыша. Его? Канкуро? Кого из них? Ичи заставляет себя сделать к ней пару шагов и протягивает руку, совсем как в Суне. Тогда к нему всё пыталась пристать Аими с сожалениями о том, что его кинула, но для него эта история закончилась даже раньше их разрыва; дверь захлопнулась, и иметь что-то общее с этой куноичи он больше не хотел. Возможно, он поступил как слабак, но она сама его кинула, жалуясь на недостаток внимания, и сходиться заново ради сомнительного удовольствия иметь посредственный, пусть и регулярный, секс Ичи точно не собирался. Аими не плохая, Аими не виновата. Просто Аими ему не нужна. Ему почему-то нужна Акеми, а ей нужен не он. Она всё равно тянется к нему, с готовностью кладёт свою маленькую ладонь в его, даже подвигается, утыкаясь ему в грудь и вдыхая запах ежевики и смородины — от него всегда пахнет этими ягодами, потому что Накику однажды заявила, что если он будет обливать себя антисептиком с ног до головы, пусть хоть «аромат» не отпугивает окружающих в радиусе пяти километров. Она ему сделала вытяжку из урожая, а он адаптировал к своему рецепту. — Ты вкусно пахнешь, — бормочет Акеми ему в шею, посылая стада мурашек и желание её поцеловать. Но несмотря на объятия, она напряжена, и Ичи не находит в себе смелости и энергии на то, чтобы её расслабить хотя бы массажем плеч. Он устал. От своей жизни и от себя. Неудивительно, что они опять не разговаривают о том, что между ними было. И есть. Ичи кажется, что между ними есть только призрак Канкуро, которого Акеми пытается и не может забыть. Иначе с чего такая реакция на Йондайме? Ему самому этот тип, конечно, поперёк горла, но не до такой степени, чтобы вдруг становиться отчуждённым, отстранённым, закрытым для контакта извне. А Акеми именно такой и делается. На обратном пути в Суну Ичи ставит две палатки, себе и Акеми, пока она о чём-то тихо разговаривает со Скорпионом. За Расой, которого Ичи игнорирует, бдят высланные с ними Анбу, и две группы следуют друг за другом в небольшом отрыве, лишь на привалах останавливаясь поблизости. Ичи окунается в холодную воду, не заморачивается тем, чтобы до конца протереться, и в палатку, стоящую почти у воды, залетает всё ещё наполовину мокрым, натягивая лишь штаны и падая на спальник. Этой ночью дежурить он не будет, Сасори сам попросил его отдохнуть, оглядев так цепко, словно прикидывал, не проще ли превратить Ритсуми в марионетку. Он почти проваливается в сон когда чувствует под боком тепло и знакомый запах яблочной карамели, которая выделяется для него самым ярким аккордом. Ичи понимает, что только сейчас он перестаёт дрожать от холода. Что нужно Акеми он не может понять. Но он хочет взять за неё ответственность. Они переспали уже несколько раз, и отдавать её Канкуро Ичи совершенно не желает. Тут нет правильного варианта, никто из них не лучше, но в нём просыпается эгоист, шепчущий, что Акеми же сама его выбрала. Что бы ей там ни двигало, сейчас она опять с ним, а её палатка пуста. В этот раз Ичи сам поворачивается на бок, недвусмысленно толкаясь бёдрами навстречу её. Он ждёт реакции, ждёт, что Акеми либо встанет и уйдёт, либо возмутится, либо возьмёт на себя инициативу, как в прошлый раз. Она не делает ничего из этого: поднимает на него свои тёмные, странно сверкающие глаза и просто смотрит. Игра в гляделки длится минуту. Потом он сдаётся. И подминает её под себя, лихорадочно шарясь ладонями по её уже знакомому телу, пользуясь тем, что его палатка на отшибе, что дежурит сегодня кто-то из Анбу, которому на всё наплевать. После секса он даже дожидается того момента, когда Акеми уснёт, незаметно выходя и снова окунаясь в ледяную воду, смывая с себя пот и мечтая утонуть, чтобы не думать о том, во что он превратился.