Красное солнце пустыни

Часть 2.2. Акеми. Март, 16 лет после рождения Наруто.

Маша Кукушкина — Раз, два, три, семь

+++

Давным-давно Акеми вычитала в какой-то книге что такое «тактильный голод» — биологическая потребность в физическом контакте. Она всегда была ласковой девочкой, ее часто обнимали в детстве, а после смерти матери прикосновений стало больше. Отец всячески пытался показать им, что он здесь и любит их, Исаму-джи тоже по натуре своей всегда был теплым человеком, да и его сыновья не стеснялись демонстрировать свою любовь к младшим кузенам. Для Акеми это стало нормой, и только потом она заметила, что самой ей требуется куда больше телесного контакта, чем тому же Яхико, или, например, Ино. Ино ведь тоже росла в любящей семье, да еще и с матерью куда более ласковой, чем мать Акеми. У Ино вообще до сих пор есть мать, что дает о себе знать: она знает, что с собой делать, как себя преподнести и пользоваться тем, чем ее наградила природа. Она ужасно красивая и яркая, притягивает к себе все взгляды и не боится показывать кому-то свою приязнь. Хината куда тише, но у нее есть та природная нежность, с которой она родилась. Акеми смотрит на них обеих, анализирует и убеждается в том, что отличается. Ей всегда мало тех, кого она любит. Ей нужно прижаться, нужно обнять, нужно хотя бы коснуться. Акеми прилипчивая, многие списывают это на то, что растут они с Яхико немного диковатыми — на них не хватает времени и внимания, и, может, в этом тоже кроется причина, что ей настолько сильно требуются прикосновения. Когда Канкуро обнимает ее, и в нос ей ударяет знакомый и любимый запах сандала и кофе, Акеми больше всего хочется обхватить его руками в ответ. Ей хочется зарыться пальцами в русые волосы, хочется прижаться к его губам своими. Она почти жалеет, что поставила ему условие выбора между ней и Сорой, но это было необходимо. Канкуро не должен с ней играть, не должен над ее чувствами насмехаться, не должен считать, что может так с ней поступать. Поэтому она голодает, не позволяя себе его касаться, поэтому избегает, позволяя только один раз ему вольность, потому что и сама не знает как реагировать на вести из Конохи. Акеми пытается побороть свои желания, отвлекается на Накику, используя ее как ширму, избегает Канкуро и не остается с ним одна. Она хорошо знает: если он попробует настоять, то ей ничего другого не останется, кроме как сдаться. Себе Акеми не доверяет, поэтому делает все, чтобы свою выдержку не проверять. И все равно в душе не выдерживает: кусает губы, опускает руку вниз и боязливо себя ласкает. Ей не стыдно заниматься самоудовлетворением, ей стыдно, что кто-то может ее услышать. Накику она говорит, что о сексе не думает, но это неправда. Очень даже думает, очень даже представляет себе все, что готова позволить сделать Канкуро, когда трет клитор, не осмеливаясь, все же, скользнуть пальцами в себя. Она не знает что удерживает ее, просто так проще и легче. Не проще и не легче когда вместо Куро под ее опущенными веками возникает образ Ичи. Не проще и не легче когда вместе с Куро под ее опущенными веками возникает Ичи. Она, тем не менее, руку не убирает до тех самых пор, пока не кончает. Потом Акеми спешно моется, вытирается и натягивает на себя пижаму. Она не хочет думать о том, почему в ее мыслях возникает старший Ритсуми, но не может не делать этого. Все же наверняка из-за того, что он красивый, а ей шестнадцать, да? Другого хоть сколько-то разумного объяснения происходящему Акеми никак найти не может, да и не пытается, откровенно боясь в своих рассуждениях зайти в такие дебри, выбраться из которых ей уже не удастся. Она ничего не хочет усложнять, потому что ей и без этого всего сложно и непонятно. Иногда ей кажется, что она так запуталась, что уже никогда не распутается. Поговорить Акеми не с кем. Все вопросы она душит в себе, надеясь, что это просто пройдет и решится само по себе. Она же четко понимает, что хочет Канкуро. Она, будь это все неладно, уже сказала ему, что он может делать с ней все, что захочет как только расстанется с Сорой. Если расстанется с Сорой. Ей страшно, что для Канкуро она все еще недостаточно выросла и похорошела. Акеми, конечно, помнит, с какой готовностью он ответил на ее поцелуй, видит, как он смотрит на нее, но как ей не переживать? Соры все нет и нет, а вместе с ней и хоть какой-то ясности. Сай ходит такой же потерянный, как и она. Акеми не сразу замечает те взгляды, которые он кидает на Накику и недоумевает когда ее товарищ по команде успел влюбиться. Она не видела его год, — и обняла так крепко, как только смогла, едва он появился в Суне, — неужели что-то случилось, чего она не знает? Но Накику бы ей сказала, правда? Акеми хочет спросить у нее, но из-за известий о Рире-сан решает, что сделает это позже. Тяжело же осознать, что мертвая бабушка ни разу не мертвая и вообще даже не бабушка уже. Акеми кажется, что случись нечто подобное с Мэйко-сан, она бы точно умом тронулась. Акеми все откладывает и откладывает разговор, дотягивая до своего дня рождения. Тринадцатое число, до которого вроде как была еще уйма времени, наступает слишком быстро и почти неожиданно. Акеми исполняется шестнадцать, Канкуро возвращается в Суну, и ей кажется, что у нее сердце выпрыгнет из груди. Может быть, плюнуть на Сору и свою упертость? Просто поставить ее перед фактом: вот Канкуро, и он теперь принадлежит ей, Акеми, а Сора может идти на все четыре стороны и забрать с собой свой отвратительно сладкий персиковый парфюм. Мысль кажется ей ужасно соблазнительной. Почему бы в самом деле так и не поступить? Канкуро ведь вроде принял решение… Акеми кусает нижнюю губу. Он не сказал с кем хочет быть, не обозначил, что выберет не Сору, а ее. Нет, ей нужно подтверждение того, что он хочет ее. Ей нужно знать, что это не шутка. Акеми непривычно долго вертится у зеркала: она красит ресницы одолженной у Юкаты тушью и ярко-красной помадой. В отражении она видит не себя, потому что там девушка уже взрослая и даже красивая. Акеми поправляет волосы, одергивает совсем простое темно-бирюзовое платье и надеется, что Канкуро оценит. Ей хочется ему понравиться, хочется увидеть его довольным, хочется, чтобы на Сору он больше даже не взглянул никогда. Зачем ему она, для чего? Разве Акеми не может все то же самое и даже больше и лучше? Она же сказала, что он может делать с ней все, что захочет, и действительно именно это и имела ввиду. У нее никого не было, но фантазии-то есть, и они очень яркие, очень жаркие и какие-то даже совсем не невинно-нежные. Кто из ее ровесников не добрался до Ича-ича и не знает о том, каким может быть секс? А у нее, к тому же, от мысли о голом, взмокшем Канкуро, вдавливающем ее в матрас, низ живота сводит сладкой судорогой. От мысли об Ичи, тоже, но Акеми все еще не знает что об этом думать. Место для праздника подсказывает, как ни странно, Гаара. Это он говорит про уютный ресторанчик, который кажется и самой Акеми куда более подходящим местом, нежели излюбленный всеми бар. Против «Акасуны» она ничего не имеет, но ходить весь вечер и половину ночи в маске у нее нет никакого желания. Это неудобно, в конце концов, ей хочется веселиться, а не ходить в чем-то, что ей будет мешаться. Как Анбу постоянно могут носить свои она не понимает. Надо будет у Широгику спросить, когда та получит собственную. Младших с собой не берут, потому что даже несмотря на то, что оба уже выпустились из академии, им все еще слишком мало лет, чтобы провести с остальными всю ночь. Да и у Акеми, честно говоря, ни желания, ни настроения нет смотреть за своим шебутным братом. Яхико, конечно, безмерно рад оказаться в Суне рядом со столь обожаемой Широгику, но ему не хватает компании Конохомару, с которым он так любил дурить в Конохе. Без верного друга Яхико становится не тише и спокойнее, а как раз наоборот, будто бы желая оторваться за них обоих. Пускай с ними Гокьёдай возятся. Чие-сан, как ни странно, Яхико тоже вроде бы понравился. Акеми подозревает, что пожилая женщина преследует корыстные мотивы: научить его чему-то, что приведет их бабушку в ужас. Например, сквернословить, а Яхико все впитывает как губка. Хорошо, что сегодня это не ее проблемы. Акеми широко улыбается когда ее заключают в объятия Мацури и Юката, целует в щеку Аичиро, тут же стирая яркий след помады, и потом уже специально оставляет на лице Гаары — поверх иероглифа у него на лбу. Накику это ужасно веселит. Она виснет на руке Акеми и подначивает ее поцеловать Казекаге куда-нибудь еще, потому что цвет помады идеально гармонирует с цветом его волос. Гаара на это только закатывает глаза, позволяя Мацури помочь ему стереть безобразие с его лица. — Ичи, может тебя Акеми тоже поцеловать? — продолжает дразниться Накику, кидая на своего старшего брата странный взгляд. Акеми тоже смотрит на него, отмечая, что он все еще какой-то бледный и обеспокоенный. Видеть Ичи таким ей совсем не нравится, тем более в свой праздник. — Не переживай, я не буду тебя целовать, — обещает ему Акеми, подходя ближе и касаясь пальцами его запястья. — Я знаю, что тебе это не нравится. Ты такой же чистюля, как и Кай. — Или хуже, — встревает в разговор Аичиро, проходя мимо. — Только ты хотя бы не нудишь. — Ваш Кай в самом деле такой зануда? Аичиро только так его и описывает, — усмехается Ичи. Акеми хихикает, качая головой, и предлагает Ичи самому сделать вывод, когда в апреле Кай присоединится к ним. Она очень соскучилась по сокоманднику, поскорее бы его направили в Суну! Обещали же, чего же так долго? Тут тоже нужны ирьенины, и программа Тсунаде-сама по обмену опытом была одобрена всеми, так в чем дело? От Ичи Акеми отвлекает все тот же Аичиро. Он возвращается к ней, оставляя Юкату с Мацури, и притягивает к себе за локоть. На ее запястье он выводит имя Сая, указывает ей глазами в угол, где тот засел, избегая всех. Ладно, Акеми может понять, почему он не с милующимися Мацури и Шино, — ей даже завидно, она тоже так хочет, только, конечно, не с Шино, — или с тем же Аичиро, потому что тот то подскакивает к Юкате, то носится между гостей. Но тут ведь не только они. — Он напился? — щурясь, спрашивает Акеми. Она хмурится, наблюдая за тем, как Сай опрокидывает в себя новую стопку. — Да он же пить, наверное, не умеет. — Давай, я попрошу Накику сходить с ним проветриться? С Ичи он не пойдет, а мы с тобой ничем ему не поможем, если ему плохо станет, — предлагает Аичиро. Накику ведь обучена меддзюцу, пусть она и не ирьенин. Наверное, правда стоит ее попросить. Акеми кивает, а в следующее мгновение ее к себе притягивает Коджи. Песчаник обнимает ее за талию, громко поздравляет и целует в щеку. Акеми в последний момент отворачивается, чтобы он не попал в уголок губ и замечает наконец-то присоединившегося к ним Канкуро. Она не знает где его так долго носило, уже хотела послать за ним гуре. И, потому что она счастливая и довольная, не сразу понимает, что взгляд у Канкуро не просто темный, а злой. Только подойдя ближе, Акеми осознает, что что-то не так. Он напряжен, взвинчен и действительно зол. Она замирает в шаге от него, хлопает ресницами и сглатывает. Что не так-то? Или ему не нравится как она выглядит? Или что-то случилось? Или, все же, все, правда, из-за того, что она… Акеми даже не знает, просто тут же ищет вину в себе, вовремя прикусывая язык, чтобы не начать лепетать что-то невнятное. — Веселишься? — спрашивает Канкуро таким тоном, словно она не имеет права в свой день рождения веселиться. Акеми хмурится и опускает руку, которую протянула, чтобы коснуться его локтя. Ей непонятна его злость, но она видит ее так ясно, как это только возможно: Канкуро она изучила уже очень хорошо. Акеми не боится Канкуро; почему-то страха в ней нет. Она им дышит, любит его с тринадцати лет, хорошо знает, на что он способен, а на что — нет. Пугает ее не он сам, а то, что он может сказать, когда так зло на нее глядит. Так смотрят перед тем, как нанести удар, перед тем, как взмахивают кунаем чтобы разрезать податливую мягкую плоть и пустить кровь. Она совсем забывает о том, что Канкуро может быть чудовищно жестоким. — Куро, — раздается голос Соры. Акеми вздрагивает, оборачивается и с искренним недоумением смотрит на девушку. Та, кажется, шла сюда не прямым ходом, а уже успела где-то выпить, если румянец на ее щеках о чем-то говорит. Краем глаза Акеми замечает и девушку Ичи, но та сейчас ее не интересует. Интересует ее то, как Сора виснет на руке Канкуро, а тот, вместо того, чтобы стряхнуть ее, приобнимает девушку за талию и смотрит на Акеми с вызовом. — Ты прикалываешься? — только и может спросить она. — Нет, я правда не понимаю. Ты прикалываешься, Канкуро?! — А что я сделал такого, а? — кидает он в ответ, даже не слушая, что полупьяная Сора ему говорит. На саму Акеми девушка кидает ехидный взгляд и только теснее жмется к Канкуро. Акеми хочется отодрать ее и выкинуть на улицу, попутно сделав ее густую косу куда менее густой. Сора все еще красивая, у нее полная грудь и покатые бедра. И волосы. Волосы у нее загляденье, даже при том, что Акеми терпеть не может эту девушку, она не отрицает очевидного. Есть такие как она и Ино, а есть сама Акеми, которая как дура красит красной помадой губы, из-за чего теперь еще заметнее как они начинают дрожать от обиды. — У меня было одно условие, — она смотрит на ухмылку, делающую вдруг лицо Канкуро чужим и незнакомым. Ей кажется, что она слышит, как застывают у нее напряженные нервы. У нее вроде от этой ухмылки сердце внутри умирает, а почему-то его ритм стуком отдается в виски. — А кто сказал, что ты мне настолько важна, чтобы я принимал какие-то условия? — Он, видимо, решил ее просто добить. Акеми даже сказать больше нечего, она разворачивается и хочет уйти, но Сора вдруг подается вперед, ловит ее за локоть и дергает, заставляя повернуться. — Я хотела тебя поздравить! Шестнадцать — прекрасный возраст! — смеется она, не обращая внимания на то, как Акеми вырывает руку. — Спасибо, — совершенно неискренне улыбается Акеми. — Я надеюсь, что ты его хером подавишься, когда он трахнет тебя им в рот до самой глотки. Канкуро издает странный звук, но Акеми на него уже даже не смотрит. Ей кажется, что она вот-вот расплачется, и ей не хочется, чтобы кто-то ее видел. Она радуется, что эту дурацкую сцену почти все пропустили, потому что у нее никакого желания нет кому-то что-то объяснять. Оставаться здесь она тоже совсем не хочет. Акеми подходит к столу, заставляет себя улыбнуться Гааре, который только что вернулся из уборной и лишь поэтому все пропустил пока остальные были просто заняты друг другом, и хватает не стакан даже, а бутылку, которую хочет уже поднести к губам, но чья-то рука останавливает ее. Длинные пальцы сжимаются на ее запястье, Акеми упирается взглядом в мужскую грудь, скользит выше по шее к кадыку, а оттуда перескакивает сразу на лицо. — Давай-ка отойдем, — Ичи это ей не предлагает, он просто тянет ее за собой. Акеми даже не думает сопротивляться, потому что у нее появляется повод сбежать. Отец говорил, что не стоит бояться трудностей, но сейчас у нее никаких сил нет, чтобы конкретно с этой трудностью что-то сделать. Мирно же решить все не получится, а драться на празднике она не хочет. Ичи отпускает ее едва они выходят на улицу и молча идет за ней. Она отходит в сторону, сворачивает за угол здания и останавливается на пустой улице. Акеми делает глубокий вдох и вдруг зарывается пальцами в волосы, выдирает из них несколько шпилек, которые держали тяжелые пряди в подобии прически и кидает их на землю. Помаду с губ она стирает тыльной стороной ладони. Наверное, все размазывается, но ей все равно. Ичи подходит ближе и протягивает салфетку. — Канкуро кретин. Ты же знаешь это, Акеми, он… — Он не кретин, а мудак. А я идиотка, — выплевывает она, поворачиваясь к Ичи лицом и вырывая из его рук салфетку. Акеми стирает остатки помады, комкает ее и швыряет в сторону. Браслет бы тоже содрала, но его ей все еще жаль. Канкуро — это отрава какая-то, которая проникла ей в кровь, не избавиться от нее никак. — Я… ему просто нравится Сора. Вот и все! — Ему не нравится Сора, — возражает Ичи, на что Акеми громко смеется. — Она ему не нравится, я серьезно. — Они трахаются. Что? Что ты на меня так смотришь? Я знаю, что такое секс! И я знаю, что меня… хочешь узнать кто единственный, кроме нашей семьи, называет меня красивой? Ичи моргает, видимо, не улавливая этого перехода, а, может, удивляясь как легко она все обобщила. — Мне теперь страшно даже узнавать, — бормочет он, хмурясь. Акеми продолжает смеяться, потому что ей разом и смешно, и грустно; если выбирать между смехом и слезами, то она лучше выберет смех. — Дейдара, — припечатывает она зло и обиженно. — Красивой меня называет этот конченный, когда меня к нему отправляет Сасори-сан. Только вот у него все красивые, у кого грудь есть и нет члена между ног. Акеми судорожно вздыхает и резко успокаивается. Она обнимает себя руками за плечи и закрывает глаза, чувствуя себя не только неудачницей, но еще и идиоткой. Ичи двадцать один год, только и слушать ему ее глупости надо. Совсем не вовремя она вспоминает и то, как на него накинулась ее бабушка и хочет провалиться сквозь землю. — Иди к своей девушке, а я пойду домой. Просто забудь что я тут наговорила, — кисло просит она у него, никак не ожидая, что он вдруг подойдет к ней еще ближе. — Мы с ней расстались, — этого Акеми не знала. Она удивленно вскидывает голову, думает уже посочувствовать, — или порадоваться за него, в зависимости от того, какое у него выражение лица; про его отношения она ничего толком не знает, — но замирает. Ичи наклоняется к ней, его теплая ладонь лежит у нее на плече. — И если Дейдара и говорит правду и серьезно, то только о том, что ты красивая. Акеми моргает раз, другой, а затем в ней запускается какой-то алгоритм саморазрушения. Она привстает на носочках, обвивает руками шею Ичи, раз уж он так удобно к ней наклонился, и целует его. Ей отчаянно нужно убедиться, что не только Дейдара считает ее красивой, что не только отбитый псих может ее захотеть, но она, все же, не ждет, что Ичи ответит на ее поцелуй. Канкуро научил ее целоваться, научил ласкать губы губами, научил игриво кусаться и дразнить прикосновениями языка. Это в свои четырнадцать она губ Ичи едва-едва коснулась, а теперь она правда его целует — и ждет, что он ее отстранит от себя. От него пахнет ежевикой, смородиной и сакэ. Странно, думает Акеми, уже почти готовая отшатнуться и действительно сбежать. Странно, потому что обычно он не пьет. Но самое странное, что вокруг ее талии обвивается его рука, а рот приоткрывается. Акеми едва не давится удивленным вздохом, позволяет Ичи перехватить контроль и почти виснет на нем. Целуется он ничуть не хуже Канкуро, но совсем по-другому: менее напористо, более тягуче, больше губами, а не языком. Акеми хочется сказать, что поцелуй не такой грязный, но она не уверена, что это так, потому что язык его себе в рот она пускает, сплетается с ним своим, забывая как дышать. — Забери меня к себе, — едва только Ичи отстраняется чтобы сделать глоток воздуха, просит она. Акеми не знает откуда у нее появляется столько смелости, не знает даже почему Ичи не отказывает ей сразу. — Пожалуйста, Ичи, я очень хочу. Она не уточняет что хочет. Акеми любит и хочет Канкуро, но при мысли о том, что Ичи уложит ее в постель, у нее все поджимается внутри от страха и возбуждения. Страшно ей потому, что это совсем не то, что она ожидала, а не потому что она не хочет или боится Ичи. Страшно ей потому, что Акеми поступает необдуманно и неправильно. Ичи ей не отказывает, — хотя должен, потому что он старше и сознательнее! — ведет за собой в квартиру, в которой она уже была, которую помнит, но не знает. Едва за ними закрывается дверь, как Акеми снова тянется к нему и обвивает за пояс ногами, когда он подхватывает ее под ягодицы. Она совсем не готова к этому, и при этом настолько готова, насколько только можно. Платье с себя она стаскивает сама, тянется к застежке лифчика на спине и кидает вдруг на Ичи острый взгляд. — Вы точно расстались? — уточняет она, потому что не хочет, чтобы он завтра жалел. Сама она решает, что жалеть ни о чем не собирается. Она собирается наслаждаться всем, что сегодня произойдет. — Точно, — кивает ей Ичи, упираясь коленом между ее разведенных ног. Акеми помогает ему избавиться от футболки, опускает руки к его штанам, расстегивает их, а дальше вдруг робеет. У нее нет опыта, за что ей стыдно, но Ичи сам избавляется от лишней одежды и накрывает ее тело своим. Акеми нравится какой он теплый, ей нравится водить по его плечами ладонями и нравится подставлять шею для поцелуев. У нее гулко бьется сердце в груди когда пальцы Ичи цепляются за ее трусики. Она не останавливает его, упирается пятками в матрас, приподнимает бедра, помогая, и давится вздохом — чужие пальцы ощущать на себе и в себе ей непривычно. У Ичи они длиннее и шире, касается он ее совсем не так, как это делает она сама. Акеми сама не замечает, как начинает от его ласки хныкать. Вот теперь физического контакта хоть отбавляй: его пальцы толкаются в нее, растягивая; его губы и язык скользят по ее груди, пока не находят твердые соски. Ичи втягивает их по очереди в рот и оставляет мокрыми и ноющими. Сама она с ними раньше не играла, вообще не очень понимая в чем прикол такой ласки, зато сейчас плавится от удовольствия. Звуков постепенно становится все больше, они мокрые и пошлые. Если бы ей не было так хорошо, то стало бы стыдно. Она чувствует, что вот-вот кончит, и останавливает его. — Я не так хочу. Ичи, не так, пожалуйста, — жалобно просит Акеми, хватая ртом воздух. Она вся напрягается, натягивается как струна, зарывается пальцами в волосы Ичи, наслаждаясь мягкостью светлых прядей. Его резинка для волос где-то теряется от всей этой возни, зато находится другая. Акеми привстает на локтях, смотрит мутными глазами, как он раскатывает презерватив по своему члену. — Я остановлюсь, если будет больно, — обещает Ичи, вызывая у нее нервный смешок. — Я тебя тогда убью, — обещает она в ответ и жмурится на первом толчке. Больно, но жить можно, жить даже нужно. Она сжимает его бока коленями и сама толкается ему навстречу, потому что хочет еще, хочет больше, хочет тоже кончить, хочет простонать его имя, хотя собиралась стонать имя Канкуро. Но она не с ним в постели, не он ее ласкает и доводит до финала пальцами, потому что от члена она, понятное дело, кончить никак не может. С губ Акеми срываются тяжелые частые вздохи. Она еще обнимает Ичи и не хочет отпускать, а он уже приподнимается и садится. Ей не нравится, что все закончилось, она не успела даже остыть, неужели уже все? Что теперь надо делать, собираться и уходить? Акеми тоже садится, растерянно оглядывается по сторонам, не зная — то ли ей прикрыться, то ли что. — Пошли в душ, — Ичи протягивает руку, помогает встать на подгибающиеся, дрожащие ноги и в душе, под теплыми струями воды, разворачивает ее к себе лицом. Акеми вот теперь только и становится стыдно, хотя она сама ему себя предложила, извивалась под ним голая и стонала его имя. Еще ей немного стыдно перед Канкуро, но обида сильнее: он же с Сорой, так почему она не может быть с кем-то еще? — Все в порядке, не надо, — слабо отнекивается она, когда Ичи прижимает ладонь к ее лобку, и пытается убрать от себя его руку. Почему-то именно сейчас ей и становится неловкой. — У меня… да не надо, все в порядке. У меня там не болит ничего. — Конечно не болит, — хмыкает он, все равно поступая по-своему. Отстает только тогда, когда Акеми действительно перестает чувствовать отголоски боли. Он свою руку от нее отнимает, зато она снова жмется к нему, желая спрятаться от собственного смущения. — Поцелуй меня еще раз, — просит Акеми, глубоко вздыхая, когда чувствует на себе его губы. После душа Ичи выдает ей большое полотенце и только футболку, потому что ей любые его шорты будут слишком уж велики. Спать вместе им уже не впервой, просто в этот раз Акеми, успевшая высушить волосы полотенцем настолько, чтобы можно было лечь в постель, смелеет и прижимается к нему, устраивается у него под боком и довольно вздыхает, чувствуя на себе его руку. Ей все еще больно от того, что это не Канкуро, но Ичи, кажется, ей тоже очень нравится, раз у нее получается спокойно заснуть, а не маяться и страдать. Может быть, он нравится ей даже слишком сильно, потому что на следующий день при пробуждении Акеми не пытается тихо сбежать как только вспоминает прошедшую ночь. Она сама льнет к нему, такому теплому и вкусно пахнущему, и, совсем осмелев, опускает руку вниз к крепко стоящему с утра члену. Ичи просыпается именно от ее поглаживаний, а может он и вовсе не спал, но ее он не отталкивает. Вместо этого снова подминает под себя и целует. В этот раз презерватив у него она отбирает, смотрит из-под упавшей на глаза челки, и просит попробовать самой. Ичи это, кажется, нравится, как нравится и то, что она устраивается на нем сверху. Акеми, медленно опускаясь на его член, довольно жмурится и запрещает себе чувствовать хоть какую-то вину. Она лениво покачивает бедрами, приоткрывает глаза и ловит взгляд Ичи. И впервые Акеми чувствует себя по-настоящему красивой.

Часть 2.2. Накику. Март, 16 лет после рождения Наруто.

Maroon 5 — Moves like jagger

+++

За день до праздника имото Накику крупно ссорится с Сасори. Он запрещает ей совать свой нос в Коноху, а причин не объясняет. При этом делится последними новостями: там её бабка, она под присмотром самой Хокаге, пришла в себя, хоть и с некоторыми отклонениями. Причём, и во внешнем виде, и в плане психического состояния. Ей, тем более, нужно там быть! Накику привыкла к мысли, что они остались одни, дети Ритсуми, свидетели жестокой расправы над членами её семьи. А теперь оказывается, что бабуля, которая пропала за год до этих событий жива-здорова, просто попала в руки спятившему и помешанному на власти саннину! Ещё бы она не хотела с ней увидеться! Сасори непреклонен, и впервые в жизни Накику повышает на него голос. Скорпион молча разворачивается и выходит из комнаты. Она боится, что это конец, но не приходит к нему в кровать, не приходит и в комнату Акеми, она лежит в своей постели и жалеет себя, Широ и Ичи, который сам не свой, но сил к нему подойти с вопросами Накику не находит. Каждый из них всё держит в себе, ни у одного не хватает духу начать разговор первым, а Широ и вовсе не так интересно: она бабку не помнит. Её куда больше занимают попытки отвязаться от потерявшего голову поклонника, хотя она всё же пытается с ним общаться. Началось всё с попытки Широ поддержать Яхико после известия о смерти его отца, а потом она поняла, что если подружить Гаару и Яхико, то у неё будет куда меньше головной боли и больше времени на тренировки. К своей цели Широ шла с таким упорством, что Накику ей завидовала. Утром тринадцатого марта Накику послушно прётся в темницу к Дейдаре, потому что ей выдали расписание визитов. Кто-то ещё надеется, что им с Акеми удастся его разговорить, но Накику лишь с постным лицом выслушивает ехидные комментарии о том, что у неё вырез туники мог быть и побольше, чтобы выгоднее подчёркивать грудь, ждёт полчаса и отчаливает, не желая проводить лишней минуты с пленником. Лучше бы в Коноху его отправили или Орочимару сдали на опыты. Вечером они собираются в ресторане-баре, который посоветовал Гаара. Накику как может пытается веселиться, ненавязчиво клеясь к Акеми, но та сегодня именинница, и её внимания требуют и другие. Икимоно сегодня красивая и кажется взрослее: прищуриваясь и внимательно оглядывая рыжую, Накику понимает, что это из-за яркого макияжа, и она надеется, что та для себя так расстаралась, а не для того же Куро. Он, скорее всего, оценит, если явит свою самодовольную задницу, но он тот ещё лошара, и ради него ничего не стоит делать. То, что она большую часть жизни что-то делала для Сасори Накику забывает, потому что Сасори не мудак, так что и сравнивать тут ничего не нужно. К Ичи Накику не подходит. Знает, что должна, но не подходит. Ей за это стыдно, но она понимает, что сорвётся, и праздника не будет, по крайней мере не с ними. Печалить Акеми ей совсем не хочется, поэтому она дразнит их и практически тут же испаряется в направлении стойки, мечтая призвать инка. Она успевает выпить пару коктейлей, как вдруг к ней прижимается с объятиями Аичиро, который был вроде как занят с Юкатой. — Такое дело, — он непривычно мнётся, выглядя виноватым. — Акеми попросила тебя выйти ненадолго с Саем. Подышать воздухом. Он, кажется, напился. Кику отклоняется назад на своём высоком стуле и бросает взгляд на дальний столик. Действительно напился, когда только успел, они тут и часа не пробыли? Она собирается уже с милой улыбкой напомнить, что Сай вообще-то сокомандник Ако и самого Аичиро, как перехватывает взгляд уже Юкаты. Девушка неловко улыбается рядом с целующимися Абураме и Мацури, и Кику внезапно становится её жаль. Несмотря на то, что с Аичиро они иногда пересекаются, видятся всё же редко. А у Акеми день рождения. Зато сама она в таком же одиноком одиночестве что и Сай, даже Гаара умудрился с Руиджи завести какую-то беседу. — Хорошо, — отзывается Накику, допивая то, что плескалось на дне стакана. — Будешь мне должен, понял? Аичиро ухмыляется и быстро целует её в щёку, уносясь прежде, чем она передумает. Кику медлит, ещё раз оглядывает помещение и всё-таки сползает со стула, направляясь к художнику. Когда она садится рядом, он вздрагивает и роняет свою рюмку, повезло ещё, что на пол а не на кого-то из них. — Прогуляемся? — предлагает Накику. — Или ты решил тут заночевать? Диванчики неудобные, и в пять утра тебя всё равно выгонят. — Ты хочешь? — спрашивает Сай непонятно. Она не хочет, но предлагает же, зачем уточнять? С Саем она с момента его появления в Суне как-то не успела переговорить. Голова её была занята другим, и хотя он постоянно маячил на периферии её зрения, подходить не подходил и не заводил с ней бесед. Поздоровался один раз слабым голосом и стал тенью. А ведь он тоже изменился с того момента, как покинул Суну полтора года назад: вырос, черты его лица заострились, волосы стали чуть длиннее, голос ниже и взрослее. Ему, вспоминает Накику, уже шестнадцать. А ей осталось совсем чуть-чуть до восемнадцатилетия. А Сасори тридцать пять, но выглядит он, может, и не их ровесником, но ненамного старше. И, по слухам, баба Рира теперь тоже. Очуметь. — Пошли, — он не сопротивляется, когда она подхватывает его под руку, на всякий случай зажигая инка. Если его стошнит по пути к выходу, хотя бы не опозорится перед остальными. Отзывает проводник Кику уже на улице, вдыхая знакомый запах Суны и что-то новое: похожее на тыкву и морскую соль, и едва уловимый имбирь. — Ты что, надушился? — фыркает Накику. — Вот уж неожиданно! Сай не отвечает, его голова безвольно падает на её, хотя он совершенно точно в сознании и молчит не потому, что говорить разучился, а потому что просто не хочет. Наверное. Он кажется худым, да и выше он ненамного, примерно с Акеми ростом, — до Ичи и даже Канкуро ему расти и расти, — но на деле оказывается тяжёлым, хотя в состоянии своими ногами топать. И всё же, Кику удивляется, как его могло развезти с пары стаканов до такой-то степени! Неужели за свои шестнадцать лет он вообще не пил ни разу? Она припоминает, что на прошлом дне рождении Акеми он вроде тоже не брал в рот алкоголь, да и на всех остальных, но не сказать, что она особо сильно за ним следила. Наконец, она дотаскивает Сая до какой-то покосившейся лавочки в узком, тёмном переулке, усаживает на неё и внимательно разглядывает его раскрасневшееся лицо. Прикладывает руку к внезапно горячей щеке, посылая медицинскую чакру. Конечно, похмелье никуда не денется, но она может немного облегчить симптомы, особенно если добавит хенка и попытается повлиять на его нестабильный поток чакры. Она всё ещё много не знает про свой кеккей-генкай, но раз бабушка жива… Кику вздрагивает, и её когти тут же исчезают, впрочем, кажется, ему чуть лучше: Сай стонет и приподнимает голову, встречаясь с ней мутным взглядом. — На. Ки. Ку, — по слогам выговаривает он. Ну, хоть не Тосакин. Запомнил даже её имя. — Ты похожа на Риру-сан. Очень похожа. Но ты другая. — Конечно, другая, — Кику закатывает глаза и бесится, потому что она и так знает, что на бабушку удивительно похожа, но она, всё же, совершенно другой человек. Кику смутно помнит её. Бабуля была веселушкой, ярко и красочно рассказывала о своих приключениях, писала им детские книжки с песнями и сказками. По рассказам матери она была талантливой, одарённой, открытой и… ветренной. Порхала по миру как стрекоза, появляясь на Косен раз в пару месяцев, принося подарки, словно откуп. Накику любила бабушку, но ей уже не семь лет, и она-то совсем не такая. Не такая талантливая, не такая яркая, не такая весёлая. Себя Накику любит и ценит, но она просто не такая. Акеми куда больше, судя по всему, похожа на Риру-баа. — Прости меня, — он наклоняется вперёд, но Накику отшатывается, потому что он явно же хочет её поцеловать, а она целовать его не собирается. Как бы она ни обижалась на Сасори, всё, что было с Саем у неё осталось там, где было: полтора года назад, а их краткий поцелуй в Конохе вообще ничего не значил. Там же не Сай был. А хорёк под маской Анбу. Взгляд у него становится совершенно потерянным и обиженным, словно он искренне не понял почему у неё такая реакция. Он снова тянется вперёд, кладёт горячую ладонь ей на колено, и Накику замечает, что он весь трясётся, хотя воздух ещё не успел остыть до такой степени, чтобы у него был озноб. С другой стороны, трезвеннику, впервые в жизни напившемуся, много-то и не надо. И она обещала Аичиро за ним присмотреть, как-никак. Видимо, придётся его дотащить до их с Абураме и Хаджимой апартаментов, ясно же, что обратно в бар ему путь заказан в таком состоянии, и лучше ему, скорее всего, не станет. — Прости, — повторяет Сай, пока она пытается его поднять. Он упирается и вместо этого обхватывает неожиданно крепко за талию, обжигая дыханием ухо так, что у неё против воли мурашки по спине пробегают. Уши всегда были у неё чувствительными, это не из-за него. — Прости за то, что я за тобой следил для Данзо-сама. Я не мог по-другому, но я не хотел. Точнее, мне было всё равно, но потом ты… Накику не понимает половину этого бреда, но прекрасно улавливает, что заслан в Суну он был не просто так. Анбу, со способностями куда выше, чем у генина: какая разница, на самом деле, для кого конкретно он собирал информацию, да хоть бы и для Хокаге! А Сасори знал об этом? Знал ведь, потому и не хочет пускать её в Коноху! Потому и запретил. Почему он не стал ей объяснять причины? Неужели он всё ещё держит её за малолетку, которая не способна прислушаться к здравому смыслу? Она в холодной ярости, и в себя приходит только когда Сай стискивает её ещё сильнее и кусает за шею, проводя по ней влажным языком. Кику вздрагивает, потому что ей не неприятно, но это совсем не то развитие событий, которое она планировала на этот вечер. Ей совершенно точно не стоит ему позволять делать с ней подобное. — Сай, отвали, тебе надо проспаться, — она делает очередную попытку подняться со скамейки вместе с ним, понимая, что лучше даже не до дома его тащить, а сдать тому же Аичиро; пусть отлипнет от Юкаты ненадолго, ничего с ним не случится! — Знаешь, что мне снится каждую ночь? — он всё-таки сильнее, даже в таком состоянии: ни его поднять ей не удаётся, ни себя, ни выскользнуть из объятий, в которых, кажется, скоро задохнётся. Сая всё ещё потряхивает, и её тоже, когда он начинает ей на ухо шептать такое, отчего у неё глаза готовы вылезти из орбит. Неожиданно она чувствует слабость в ногах и тоже самой себе кажется куда пьянее, чем представляла. Голос Сая тихий, хриплый и на удивление чёткий, словно то, что он сейчас проговаривает вслух до этого сотни раз повторял про себя, заучивая наизусть. Накику замирает, выслушивая что конкретно он с ней делал во снах, сколько раз, где, когда и в каких позах. Она слушает о том, как ему нравится её вылизвать, и как он хочет снова почувствовать её язык на своём теле. Как он обожает слушать её громкие стоны, особенно когда она кричит его имя, требуя, чтобы он продолжил. Как он знает, что она намокает уже от его поцелуев и обещаний сделать с ней всё то, что он хочет, и чего она хочет тоже. Она, кажется, и правда уже вся мокрая, и это совершенно точно ненормально. Сай всегда был странным, ничего нового, но кто бы мог заподозрить в нём сексуального маньяка?! — Сай… — Накику слышит свой сиплый голос и не представляет что ему сказать. Он весь горячий, твёрдый, опаляет её шею и ухо неровным дыханием, и ей, такой жадной до ласки, которую она недополучает, хочется уже, чтобы он сделал с ней всё то, что в красках описал. Нельзя, просто нельзя, к тому же, разве он не шпион, который с ней связался ради собственных целей? С другой стороны, она же первая к нему полезла с поцелуями, нет? — Сай, мы на улице, нам надо идти. Они на улице, и её мысли хаотично разбегаются, с позором покидая голову и оставляя её удивительно пустую и гудящую, не способную даже сосредоточиться на следующем этапе её плана: куда его вести? Что с ним делать? А ей что делать? Она сама дышит тяжело и сглатывает вязкую слюну, пытаясь не коситься на голубую вену, которая просвечивает сквозь кожу в вырезе его футболки. Она не будет поддаваться низменным желаниям, она ведь не такая? А какая она? То, что она любит Сасори — это аксиома и неоспоримый факт. То, что ей с ним хорошо — тоже. И пусть отношения их тайные и неофициальные, они остаются отношениями. Только разве сама она не целовала Сая в любую удобную минуту целый год? Разве не спала с ним в одной кровати, просыпаясь с опухшими губами? Разве не позволяла себя трогать, пусть и просто прикасаться к талии через слои одежды? Какая она, и чего конкретно она хочет от Сая? А что ему от неё на самом деле нужно? Накику поворачивает голову, чтобы снова посмотреть ему в лицо, и это оказывается роковой ошибкой: они слишком близко друг к другу, она буквально вжата в его тело. — Какая разница? — выплёвывает Сай, зачарованно глядя ей в глаза. — Какая разница где? Я хочу тебя, я лю… Она затыкает его, не давая возможности продолжить. Если ей казалось, что в Конохе его поцелуй был отчаянным — ведь он укусил её даже, оставив след, который она догадалась только к вечеру свести! — то она глубоко ошибалась. Неясно, где он успел понахвататься таких пошлых и подробных нюансов про секс, но своим языком он достал ей, кажется, до самого сердца. Накику даже укол ревности испытывает: неужели этот странный парень обскакал Канкуро в количестве пассий? Может, он не с ней во сне проделывал то, что рассказал, а в реальности с какими-то непонятными бабами Конохи? Или на миссиях под прикрытием? Ртом Сай не ограничивается: укладывает её на скамейку, нависая сверху, и трясущимися пальцами пытается забраться под её трикотажное платье, которое она надела на праздник. Остывающий воздух касается её ног; на контрасте с горячими руками, ведущими по внутренней стороне её бедра вызывает у неё глухой стон, который Сай перебивает своим, вибрирующим и низким, от которого она глаза закатывает от удовольствия, чувствуя, как тот перекатывается по всей поверхности кожи. Это какая-то животная страсть, совсем не похожая на вдумчивый, чувственный секс, к которому она привыкла. Она никогда в жизни не испытывала такой потребности в том, чтобы в неё немедленно вставили член побольше, поглубже и посильней. Накику находит собственной незанятой рукой его пах — вторая давно зарылась в его мягкие чёрные волосы — и снова стонет, когда Сай с готовностью толкается бёдрами ей навстречу, давая прощупать и оценить то, что прячется под лёгкой тканью штанов. Он отрывается от неё, глотая ртом воздух, и столько мольбы в его глазах, что Накику не тратит больше времени на то, чтобы дразнить его и себя: она выворачивает запястье так, чтобы проскользнуть ладонью сразу под резинку белья и касается его члена, несильно сжимая и проводя вверх-вниз по деликатной коже. У него определённо длиннее и больше, чем у Сасори, но такой же изящный и прямой, наверняка подобные рисуют в анатомических атласах и порно-книгах. Ками-сама, о чём она думает вообще? Сай внезапно снова делает рывок бёдрами вперёд и с глухим рыком утыкается ей в шею, пачкая её руку спермой, которая попадает и на его одежду, и на оголённый живот. Он не может удержать себя на весу, поэтому ложится на неё, и Накику чувствует, как его сердце бешено стучит, готовое прорваться сквозь грудную клетку. Кажется, она поторопилась с выводами, и Сай действительно трахал только её и только во сне. Вместо того, чтобы усмехнуться этому факту она чувствует порыв нежности и уже сама прижимает его к себе, обхватывая ногами и переводя дыхание. Главное, чтобы никто их в таком виде не обнаружил, но от ресторана они отошли в принципе на приличное расстояние, и в нынешнее время суток по какому-то левому переулку, который и днём-то явно не пользуется популярностью, может разве что ещё один маньяк слоняться в поисках ночной бабочки. Саю требуется пять минут, чтобы прийти в себя, привстать и посмотреть на неё со смесью ужаса и стыда. — Я не… это… ох… — он отворачивает голову, сглатывая и пытаясь что-то ещё выдавить из себя, но у него плохо получается. — Я никогда этим не занимался, — наконец-то сконфуженно шепчет он едва слышно. — На самом деле, я имею в виду. — Я тоже, — совершенно искренне заявляет Накику, испытывая чувство дежа вю. Она Сасори никогда не дрочила, и, тем более, где-то вне границ поместья Гокьёдай. — Всё в порядке, мне понравилось. Знаешь, у тебя действительно богатое воображение. — А ты… — Сай опускает взгляд и скользит им по её телу, всё ещё подрагивая то ли от холода, то ли от возбуждения. — Я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо. Можно, я… — Не здесь, — если он начнёт, как в подробностях рассказал, лезть ей языком в трусы на улице, она сама от стыда умрёт, чего доброго. — А где? Хороший вопрос! Лучше бы нигде, потому что лучше бы она вообще не поддавалась его дурацкому порыву, который её саму снёс с привычного пути. Что ей теперь делать? Она его хочет ужасно, к тому же видит, как он жадно её разглядывает, словно ребёнок, получивший самый лучший в мире подарок, даже нет, ведь в чёрных глазах что-то не менее тёмное и пугающее. Сасори никогда на неё так не смотрел. Он смотрел на неё с искренней привязанностью, с понимаем, чем он обладает и ценностью объекта обладания. Но не так — совсем не так. Никогда. — Я не знаю. Не знаю, — она не знает даже о чём конкретно говорит, о том, что им негде уединиться, или о том, что она совсем не уверена, что это хорошая идея, плыть дальше по течению бурной реки. В конце концов они добираются до апартаментов, которые Сай делит с Шино и Аичиро, проскальзывая в его комнату. Делают они это с помощью техники переноса, для которой он, кажется, достаточно протрезвел. Но в доме никого нет: вполне возможно, что парни и сами занимаются чем-то интересным, ведь Абураме в баре успел сцепиться языками с Мацури, а у Аичиро и Юкаты ещё с позапрошлого года были мутки, и они встречались иногда то тут то там. В постели Сая они оказываются совершенно голыми, и он долго водит по её телу ладонями, разглядывая так внимательно, что ей становится неуютно, словно её готовят к вивисекции. — Ты не так себе это представлял? — чуть насмешливо спрашивает Накику, хотя сама чувствует, как её голос срывается в конце предложения. — Нет, это лучше, — кратко говорит Сай. — Я, кажется, люблю тебя. Она не успевает возразить, потому что он наконец-то опускается, скользя языком по её животу и ниже. Ей хочется свести колени вместе, но он не даёт, и, не забывая её гладить везде, куда дотягиваются его ладони, действительно делает ей хорошо. Настолько хорошо, что ей хочется плакать. Поэтому она дожидается, пока он заснёт, разглядывая непривычно-расслабленное лицо с лёгкой счастливой улыбкой на губах, и позорно сбегает, не зная куда себя деть до утра. Накику боится, что если она вернётся домой, все сразу поймут, что она наделала.