Красное солнце пустыни

Часть 1.9. Акеми. Январь, 15 лет после рождения Наруто.

Mary Gu — Обожай

+++

Исаму-сан мягко предлагает Акеми разобрать кабинет ее отца. Не ради того, чтобы занять его, а просто, чтобы не потерять какие-то ценные и памятные вещи. Надо все прибрать, Амен-сан ведь и сам не любил беспорядок. С тех пор, как он погиб в комнату никто не заходил даже для того, чтобы просто вытереть пыль. Все лежит точно так, как оставил хозяин, ничего не было сдвинуто даже на сантиметр, все замерло в ожидании, которое теперь будет бесконечным. Акеми молча слушает дядю и обещает заняться этим сама в самое ближайшее время. Она понимает, что это необходимо сделать, что ей, быть может, потом даже станет легче, но пока ей не удается заставить себя сделать и шаг вверх по коридору. Раздвижные двери, украшенные узором из переплетения цветных ящериц, внушают ей чуть ли не ужас. Каждый раз она или замирает в паре шагов или проходит коридор так стремительно, что подол ее домашнего платья шелестит от возникшего порыва ветра. Акеми все кажется, что если ее отец не там, не курит одну сигарету за другой, то где-то в доме и вот-вот вернется к себе. Ей не хочется избавляться от этой глупой иллюзии, она держится за нее изо всех сил, будто утопающий за соломинку. Если разжать пальцы, то стремительный поток унесет прочь, накроет с головой так, что всплыть уже не получится. Есть легенда, что барашки на волнах — это души утопленников, и как бы тяжело и больно ни было, проверять правдивость старой истории она не хочет. И потому медлит. Тянет время. Договаривается сама с собой об очередной отсрочке, проходя все стадии принятия, которые только известны человечеству. Отрицание очевидного уступает место гневу на отца, посмевшего их с братом оставить, на проклятых нукенинов, лишивших ее родителей, на весь мир, оказавшийся слишком жестоким по отношению к тем, кто никак этого не заслуживал. Торг Акеми пропускает, потому что это не вернет ей отца, это просто невозможно. Да и с кем ей торговаться, у кого просить оживить любимого и дорогого ее сердцу человека? Пройдя первые две стадии, Акеми перескакивает через одну и останавливается на грусти. Она тоскует и скучает, не радуется полученному званию чунина, к которому так упорно шла. Ей хотелось получить похвалу отца, увидеть гордость в его медово-карих глазах, хотелось, чтобы он заключил в знакомые с детства медвежьи объятия. В итоге сообщает она все надгробиям — его и материнскому, к которым приходит одна рано утром. Говорить с самой собой кажется ей глупым, поэтому на кладбище она не задерживается. В поместье Икимоно сегодня тихо. Большинство членов клана на миссии, детвора на учебной поездке, организованной академией, а невестки клана заняты какими-то женскими делами, привлечь к которым саму Акеми им не удалось. Исаму-сан с сыновьями тоже не в Конохе, а Яхико с утра забрал Конохомару. Хорошо, что команда Эбису-сенсея таскает его с собой, да и Ханаби, с которой он сдружился еще в академии, хоть она и на год младше, не дает ему тухнуть. Акеми нравится, что ее младшего брата тормошат. Это и ей дает возможность побыть наедине с собой. Аичиро и Кай, конечно, за нее переживают, как переживают и Ино с Хинатой, уже несколько раз ночевавшие у нее. Все хотят поддержать ее и помочь утешиться, и за это она им благодарна, пускай каких-то особых продвижений и не видит. Акеми забирается в ванну и лежит в воде до тех самых пор, пока та совсем не остывает. В раковине валяются ножницы, самые острые, которые только нашлись в доме. Их пришлось тайком взять у одной из теток, занимающейся пошивом кимоно, иначе их было не получить. Острые предметы от Акеми не прячут, просто конкретно эта родственница трясется над своими принадлежностями для шитья и никого к ним не подпускает. Ножницы Акеми были нужны для самых обычных целей. Она думала подстричься: несколько щелчков, и к ее ногам бы упали отросшие до середины лопаток рыжие пряди. Она долго рассматривала себя в зеркале, изучала изменившееся за год лицо, но так ни на что и не решилась. Разве что-то изменится из-за ее стрижки? К тому же, она так долго отращивала их, да и отцу нравилось, как смотрится ее лицо, обрамленное длинными прядями. Может, и Канкуро понравится, когда он увидит. Их встречу на экзамене и за встречу-то считать сложно. От холодной воды кожа Акеми покрывается мурашками. Сидеть в ванне становится совсем уж неприятно, поэтому приходится вылезать и, чуть ли не стуча зубами, заворачиваться в большое полотенце. Едва подсушенные волосы липнут к коже, как липнет к ней и тонкое темное платье, которое Акеми носит в последнее время дома. На самом деле это всего лишь очень большая футболка, найденная ею по приезду из Суны в недрах родительского шкафа. Она мягкая и приятная на ощупь, вот Акеми и забрала себе. На ней нет ничего, кроме запаха гранатов, апельсинов и, едва уловимого, яблочной корицы. Это одновременно радует и расстраивает ее. Акеми очень скучает, ужасно просто, и не понимает, как быть дальше. Как жить дальше без отца, к кому идти за советом, от кого ждать понимания, у кого искать защиты? И, самое главное, как не подвести и не разочаровать его, ведь он столько от нее ждал! Акеми выжимает волосы над раковиной и, перекинув их на плечо, выходит в коридор. Она замерзла, а раз так, то, может, заглянуть в кабинет отца будет не так страшно? Чувства-то притуплены, должно помочь. Медлить у двери Акеми себе запрещает, резко распахивает ее и проходит внутрь, просто замирая посреди комнаты. Все тут наполнено воспоминаниями, у каждого предмета есть своя история, и непонятно с чего начинать. Лучше с простого, думает Акеми и подходит к столу. Нужно посмотреть, что хранилось у отца в многочисленных ящиках. Топот Яхико, звучание которого ей прекрасно знакомо, Акеми слышит тогда, когда уже почти со столом заканчивает. Она недовольно вздыхает и громко задвигает последний ящик. — Сколько я буду просить тебя не носиться? Ты академию в следующем году заканчиваешь, придурок! — начинает ругаться Акеми, но осекается. За спиной Яхико она видит Ичи, которого в Конохе просто не может быть, и на мгновение теряется, глядя на него большими, полными недоумения глазами. — Ичи-нии, Кику-анэ и Тема-чан в Конохе! — на одном дыхании выдает Яхико. — Вот, я привел его, и… — он облизывает губы, переводит дыхание и смотрит на Акеми. И он все рассказал ему про отца, понимает она просто по его лицу. — И я пойду… Он кидает на Ичи какой-то странный, полный надежды взгляд, и Акеми вдруг делается совестно. Видимо, не так уж и хорошо она держит себя в руках, раз Яхико притащил сюда песчаника явно с тем, чтобы ирьенин ей помог. Или ее брат просто слишком умен, раз увидел насколько же ей плохо на самом деле. — Твой отец… — начинает Ичи, проходя в комнату. Видеть его в отцовском кабинете странно. Он даже выше Амена-сан, но он другой — еще юноша, а не заматеревший взрослый мужчина. Хотя, скорее всего, даже через много лет фигура у Ичи останется примерно такой же, это Канкуро станет крупным и крепко сбитым. Да он ведь и сейчас такой, просто видно, что ему еще нет двадцати, только краска на лице и может сбить с толку. — Погиб, — коротко и безжалостно по отношению к самой себе говорит Акеми. Его больше нет, его не стало, он убит, он уже не вернется, это конец. Она сама себя же и ранит каждый раз, как произносит это вслух. — Когда? — Взгляд ярких светлых глаз Ичи делается пронзительным и требовательным. Песчаник же, верно, как она могла забыть? — В середине месяца. До второго этапа. Акеми видит, как рот Ичи приоткрывается и отводит взгляд, хватает со стола какие-то безделушки и несет их к шкафу. Она сама не знает что делает, просто пытается себя чем-то занять, просто хочет спрятаться и ничего не объяснять. У нее не выходит даже радоваться этому визиту, потому что наружу вдруг начинает рваться все запертое на замок. Он уже трещит, едва выдерживая натиск. Ичи подходит к ней сам, ловит за плечи. Акеми выпускает из рук все, что держит, роняя на пол к их ногам, и резко, с силой отталкивает от себя парня. — Не трогай меня, — шипит она и бьет его по рукам, когда он снова тянется к ней. Она не хочет никаких прикосновений. Она отчаянно в них нуждается. — Не трогай! Акеми скоро исполнится пятнадцать, она вытянулась, многому научилась, но Ичи старше, больше и сильнее, а она, к тому же, в раздрае и замерзла. Он прижимает ее к себе, преодолевая все сопротивление, и Акеми начинает плакать как только вдыхает запах смородины и ежевики. Она хочет, чтобы ей вернули ее отца. Она хочет, чтобы тут с ней был Канкуро. Она хочет, чтобы Ичи не отпускал ее и крепко держал в своих руках. Он ей ничего не говорит, только обнимает и гладит по спине, от лопаток до поясницы и обратно, согревая. Не почувствовать то, какая она холодная, он точно не мог. Когда Акеми перестает дрожать и всхлипывать, Ичи отстраняется и заглядывает ей в лицо. Выглядит она точно жутко, но он не морщится даже, просто сажает ее на стол, устраивается между ее разведенных коленок и касается щек ладонями. Лечит, а Акеми тихо вздыхает и закрывает уставшие глаза. — Почему ты нам ничего не сказала? — В его голосе нет ни капли осуждения, он мягкий и словно обволакивает ее. Обычно такой эффект на нее имеет только Канкуро. — Не хотела. — Почему? Мы все тебя любим, зачем мучиться одной? — Болью нельзя поделиться. Счастьем можно, болью нет, — Акеми открывает глаза и смотрит из-под мокрых слипшихся ресниц. Ичи очень красивый, но ей не нравится видеть его грустным. Она протягивает руку к его лицу и ведет подушечками пальцев по его губам. — Ты из-за меня расстроился. Разве мне от этого легче? Ей не легче, ей только хуже. Причинять кому-то боль специально Акеми не нравится. — Ты бы не хотела быть рядом с Кику или Канкуро, когда им плохо? Не хотела бы поддержать и помочь? — Акеми не отводит взгляд, когда Ичи заканчивает с ее лицом. Он, кажется, выбит из колеи, поэтому не замечает этой неловкой позы. — У вас свои проблемы. — Ты уже год как тоже наша проблема. Акеми молчит и медленно кивает, принимая то, что слышит. Ичи все смотрит на нее, от него исходит тепло, нос наполняется сладким приятным запахом. Акеми облизывает губы и вдруг смотрит вниз. Будет нехорошо, если их кто-то увидит, хотя он ничего плохого и не делает. Ичи не понравится, если будут говорить о том, чего нет, тем более что-то плохое. Песчаникам вроде и плевать на мнение окружающих, но это же не значит, что злые слова не могут задевать. — Я хочу слезть, — просто говорит она, и Ичи, только сейчас заметив их положение, отшатывается. Ему неловко, ей нет, но ровно до того момента, как она вспоминает дату. — Тридцать первое… у меня нет подарка, прости, пожалуйста! Ичи смотрит на нее пару мгновений и вдруг начинает смеяться. Акеми моргает и, опуская босые ноги вниз, присоединяется к нему. Смех их утихает лишь с криком «Кику-анэ», послышавшимся со двора.

Часть 1.9. Ичи. Декабрь, 15 лет после рождения Наруто.

t.A.T.u — Снегопады

+++

Ичи сидит на кухне в доме Гокьёдай и отстранённо смотрит на то, как изящно поворачиваются запястья Накику: она ритмично и неторопливо растирает травы пестиком в ступке. Чиё впрягла её пополнять запасы, Кику и ему сунула что-то из мазей и противоядий, а ещё ягодный экстракт для дезинфицирующего средства. Она сама, кажется, уплыла в свои какие-то мысли, взгляд её блуждает по колышущейся тюли, задевающий горшок с лекарственными растениями, выставленный на подоконнике. Прошёл ещё один год, спокойный, если не считать пары довольно опасных миссий, на одной из которых Ичи умудрился получить себе шрам на бедре, а Кику — на верхней губе, ладно хоть совсем маленький и почти незаметный. Каким бы хорошим ирьёнином он ни был, глубокие раны нужно лечить сразу, а он провалялся в беспамятстве почти весь путь до Суны и в больнице, за что потом получил головомойку от Гаары. Ирьёнин должен оставаться в тылу, но Ичи пришлось рискнуть ради товарища, который был на волосок от смерти. Аими тоже не была довольной его порывом, о чём и сообщила, едва он очнулся на больничной койке. Потом пришла сестра и молча выставила девушку, но сама не стала его ни за что журить, просто села возле постели и, несмотря на все протесты, там и осталась на всю ночь, залезая к нему под бок после отбоя, успев посраться с остальными ирьёнинами и пригрозив всем Сасори и Гаарой. Она начала как-то подозрительно много времени с ним проводить с тех пор, как они вернулись из Конохи в начале года, а после его неудачной миссии и вовсе. К Чиё-баа затащила его тоже Накику, но она всегда просто молчит и только задумчиво его разглядывает, не пробуя ничего обсуждать. — Ты хочешь поговорить о том, что случилось? — наконец, не выдерживает Ичи. — Тебе Рира-баа всё ещё не даёт покоя? Кику почти с готовностью откидывает от себя пестик, который с громким стуком приземляется на стол. Она смотрит на него пронизывающе и как-то зло, непонятно только на кого злится: на него или себя. Или на Сасори, который уже две недели отсутствует на какой-то важной миссии, связанной с преступной группой Акацки. Накику хотела пойти с ним, но Скорпион взял с собой Канкуро, неудивительно, что сестра бесится, но хотя бы не демонстративно. Впрочем, она никогда напоказ не истерила. Предпочитала месть подавать холодной. — А тебе? — хмыкает Накику, падая на стул и придвигая к себе плошку с оставшимися ягодами. Смородину она не сильно любит, разве что заваривать листы в качестве чая, а вот ежевикой набивает рот, забавно надувая щёки. Тщательно прожёвывает и облизывает губы фиолетовым языком. — Дорогой зять Гакари? Ичи издаёт недовольный стон. Сейчас будет издеваться, как пить дать. Его день рождения в Конохе стал какой-то катастрофой после того, как в поместье Икимоно заявилась её бабушка, Гакари Мэйко, в сопровождении Анбу в маске лемура. Вся ситуация и так была не аховая: Ичи узнал, что у Акеми во время экзамена погиб отец, поэтому решил наведаться к ней, плюнув на самодурку-сестру, которая не вняла его просьбе и куда-то свалила, едва он отвернулся. Накику свой нос показала почти минуту в минуту с Мэйко-сан, выглядя при этом так, что Ичи почувствовал что-то похожее на эмпатийный стыд: с обкусанными распухшими губами, растрепавшейся причёской и странным выражением лица Накику прошла к Акеми, обнимая её и почти забывая здороваться с окружением. Ичи пришлось отвлечь внимание старейшины на себя, и когда он представился и представил сестру, Мэйко-сан вдруг превратилась из суровой женщины в бабульку, в которой можно было заподозрить утерянную близняшку Чиё-баа. И разразился скандал. Яхико с какими-то невестками Икимоно, вышедшими на шум, предпочли почти тут же исчезнуть из небольшой гостиной, куда провели гостей. Мэйко-сан начала с собственной внучки, раскритиковав её внешний вид и «позорную одежду, в которой стыдно появляться в приличном обществе». Приличное общество — это она имела в виду Ичи, потому что на Накику Мэйко-сан смотрела странно: со смесью восторга и ужаса, и какой-то обречённости, особенно когда заметила след укуса у неё под нижней губой. Ичи и сам знать не хотел, кто успел уже за пару десятков минут укусить его сестру в Конохе. Ещё и в такое место. Нет, точно не хотел. — Вылитая Рира! — всплеснула руками пожилая женщина, и Акеми, открывшая было рот, чтобы что-то сказать, тут же его захлопнула. — Ну точь-в-точь, одно лицо! Мальчишки на неё западали, если бы не Да… Мэйко-сан осеклась и приказала лемуру, бдящему за дверью, сходить в её комнату, которую занимала в поместье когда оставалась здесь на ночь. Ветхий фотоальбом, в котором обнаружилась фотография, на которых молодая, красивая девушка лет двадцати со светлыми волосами и чёрными глазами обнимала почти точную копию Кику. Вот как выглядела их бабка в пятнадцать. Рядом с ними стоял не менее красивый парень возраста Гакари, но словно отстраняясь от них, хотя его ладонь собственнически лежала на талии будущей старейшины. Его Мэйко-сан не представила, а вот про Риру упомянула пару слов, хоть и с оттенком грусти, быстро свернув тему. Конечно, Ичи и Накику знали, что их бабушка была родом из Конохи, как и дедушка, её муж, который умер до её пропажи. Знали и что девичья фамилия Риры Шинпи, что этот клан в какой-то момент пресёкся, хотя кеккей-генкаи инка и хенка пошли оба оттуда. Знали, но особо об этом ни с кем не говорили, ведь Рира совсем молодой осела на Косен, которая позже вошла в протекторат Суны. Не то чтобы это совсем секретом было, но кому интересно чужих родственников обсуждать? Акеми, видимо, потому что она надулась, как хомяк, повздорила с бабушкой, едва та начала делать какие-то намёки на то, что всегда хотела породниться с подругой детства, и раз уж у Риры вырос такой замечательный внук… Это было донельзя неловко для всех. Но возражать старейшине чужой деревни Ичи как-то не решился. Акеми вихрем умчалась к себе в комнату, где-то наверху громко хлопнув дверью, Мэйко-сан сделала вид, что всё в порядке и провела с Ичи и Накику ещё час, детально расспрашивая их обо всём на свете, вплоть до привычек и отношений с окружением. Тот факт, что у Ичи была официальная девушка Мэйко-сан явно не понравился, хоть она на это признание только поджала губы, а вот когда Накику упомянула, что живёт вместе с опекуном, Мэйко-сан не постеснялась пройтись и по Чиё-баа, и по странным решениям Суны принимать обратно нукенинов-маньяков. Кику стиснула челюсть и явно проглотила кучу ядовитых заметок про решения, которые принимали в Конохе: она и из истории какие-то знала, какие-то от Акеми, а какие-то сведения и сама получала с миссий шпионажа, которые вела до союза. Ушли они в тот вечер в самом упадническом расположении духа, причём Акеми так к ним и не вышла: то ли смутилась, то ли обиделась, то ли просто не хотела показываться. В конце концов, бабушка выбрала явно неподходящий момент, чтобы заняться чужими внуками: лучше бы своими занялась, у которых только-только умер отец. Проводить их вылез Яхико, пробормотав какие-то извинения и тут же начиная выспрашивать что да как у Широгику. Он их сестру видел два дня в августе прошлого лета, но, кажется, она настолько врезалась ему в память, что долгие месяцы спустя ни одна другая знакомая девчонка не вытеснила розовый туман из его рыжей головы. А Широгику было совсем не до отношений: она всерьёз нацелилась на Анбу, так что тренировалась в додзё с приставленным к ней Гаарой мастером букиндзюцу и оттачивала прочие навыки, связанные с ниндзюцу уже с самим Казекаге или Баки-сенсеем. На тренировках это была настоящая суровая куноичи, а у Гокьёдай становилась ласковой домашней девочкой: Чиё-баа и Эбизо-оджи Широ по непонятным причинам обожала до умопомрачения, особенно бабку, которая носилась с младшей как курица с яйцом. Хотя та так и не научилась сносно готовить, но для своей подопечной всё старалась состряпать какую-нибудь вкусняшку. Будь воля Чиё, она бы, наверное, заперла мелкую в доме и чахла бы над ней до конца жизни. Своей или Эбизо — это было вечное между ними соревнование сомнительных шуток чёрного юмора. — Или тебе больше фамилия Икимоно по душе? — продолжает издеваться Кику, решив, что почти год вела себя как примерная сестра, а теперь можно и жало показать, пока она единственный и неповторимый скорпион в окрестностях Суны. — Мэйко-сан ведь точно не приемлет, чтобы Ако-имото переехала в Суну, она её уже чем-то целый год занимает, так что ты будешь жить в Конохе, правда, тебе ещё с Канкуро… — Хватит, Кику, — резко обрывает Ичи. — Это не смешно. — Правда? А мне кажется, смешно. Я тоже не против породниться, только я не мальчик, к сожалению. — Ты какая-то ошибка природы, — огрызается Ичи, начиная растирать руки раствором. Грязно и мерзко думать о том, что его рассматривают как какую-то удачную партию для того, кто в нём совершенно не заинтересован. Да и он… не может же он быть заинтересованным в девчонке, младше его на пять лет? Глупости. — У меня есть моя фамилия, и если я однажды решу жениться, жена возьмёт мою. Только жениться он не желает пока, о чём прямо сообщил Аими. Вышло некрасиво, но Ичи надоело быть хорошим мальчиком, свои границы он решил обозначить чётко и сразу. Ему всего двадцать, какие свадьбы? Он действующий шиноби, месяцами отсутствует в деревне, какой смысл оформлять какие-то официальные отношения, тем более с другой куноичи? Она тоже дома не осядет, заниматься с детьми, которых Ичи тоже не планирует лет до тридцати точно. — Ты никогда не женишься, — закатывает глаза Накику, снова беря пестик и с удвоенной силой начиная толочь какую-то пахучую горькую траву, видимо, полынь. Запах по кухне плывёт дурманящий, потому что до этого она занималась багульником, а лёгкий ветерок почти не выветривает ничего из помещения. — И я, видимо, тоже. Буду всю жизнь неофициальной приживалой. — Накику, он тебя старше на восемнадцать лет. Это ненормально. — Вот именно, а ты Ако-имото всего на пять, неудивительно, что Мэйко уже подготовила план вашей свадьбы. — У тебя совсем нет никакого уважения к старшим? — Ичи прячет голову в ладонях и дышит, дышит запахом полыни и багульника, но ему чудятся фруктовые ноты в нём, и совсем не персика. — А за что их уважать? — фыркает сестра. — Они ведут себя точно так же как те, кого считают мелкими, посмотри на Чиё-баа. Хотя, у неё уже, может быть, старческий маразм. Хорошо, что в доме никого, а сама старейшина сейчас на очередном совете со своим братом. — В кого ты выросла? — качает головой Ичи. Что ж, он сам тоже виноват. Он любил, ужасно любил и любит своих сестёр, но он забил на них, занимаясь самосовершенствованием: что есть, то есть. — Ты же получила что хотела, почему себя так ведёшь? — В тебя я выросла, — отбривает Накику глухим голосом. — Я просто тебе вслух это говорю, а ты всё в себе держишь и играешь на публику хорошего мальчика. Только я не публика, а твоя родная сестра. Смирись с этим. И я не получила что хотела. Она, наверное, и сама не знает чего хочет. А он знает? У них большая семья, в которую давно входят и Гокьёдай с внуком, и Сабаку, но Ритсуми остались теми же беспризорниками, которыми явились в Суну девять лет назад. Ичи хочется встать и пройти в душ, смыть с себя этот разговор так же просто, как дорожную пыль и чужую кровь после миссий. — У тебя явно проблемы с головой, — кидает Кику, искоса поглядывая на его длинные пальцы, вертящие в руках склянку с антисептиком. — Уберись лучше тут, хоть что-то полезное сделаешь. Ичи поднимается и начинает сортировать травы, а затем греметь посудой, расставляя её по шкафам и ящикам так, чтобы выиграть больше места. Он не первый раз наводит свой порядок в доме Гокьёдай, но через пару недель всё опять будет лежать где попало, совершенно не соответствуя никакой классификации и нормам гигиены. Ичи хочет вернуться в свою квартиру, но заставляет себя остаться с Накику подольше. Было бы неплохо дождаться младшую с занятия, с Широ он видится куда реже, хоть и пытается заскакивать, как выпадает возможность, хотя бы на её тренировки. Широ мало говорит, но много обнимает, чётко и кратко отчитывается о своих достижениях, а ещё много рисует, иногда даже в его присутствии. У неё выходит всё лучше и лучше, и однажды, в забытом ею на лавочке в додзё альбоме Ичи находит рисунок держащихся за лапы енота и лиса. И вокруг ещё семь зверьков. Хоть у каждого по одному хвосту, угадать, кого изобразила Широгику, не составляет труда. Она рисует угольками и самым простым грифельным карандашом, единственное яркое пятно на рисунке: красная луна в углу листа. Ичи не спрашивает, зачем сестра сделала этот рисунок, и предпочитает делать вид что его не видел вообще, потому что Широгику вряд ли оценит непрошенное вторжение в личное пространство. Иногда ему кажется, что она больше всех его бережёт, по крайней мере, её мысли всегда на замке, а когда она желает избежать чего-то, то поступает просто: призывает инка и исчезает. С её белыми волосами и прозрачной светлой кожей она похожа на призрака. Главное, чтобы навсегда не исчезла. Они ужинают втроём, и за столом висит тяжёлая тишина, потому что когда они втроём, то не умеют общаться друг с другом. Его обычно всегда занимала Темари, с которой они видятся всё реже, и Ичи не хватает боевой подруги. Кику и Куро тоже любят упражняться в остроте, а Широ в принципе молчалива, хотя, к удивлению, расцветает в присутствии Гаары: в последний год они особенно привязались друг к другу, и у них явно есть какие-то общие темы для разговора. Ичи под эту тишину и уходит, напоследок целуя Широ в макушку, вдыхая приятный запах её шампуня, и тянется к Накику, позволяя себе лишь растрепать её золотые волосы и щёлкнуть по носу, что даже не заставляет её поморщиться. Они вроде бы и счастливы. Но им всегда чего-то не хватает. Понять бы, чего.