Красное солнце пустыни

Часть 1.7. Сай. Ноябрь — декабрь, 14 лет после рождения Наруто.

TWINKY — Улыбаюсь в бою

+++

Едва только они проходят сквозь ворота Конохи, как Сай замечает Анбу в птичьей маске. Замечает сразу, потому что тот и не пытается особо прятаться. Данзо не любит ждать, и раз он уже послал своего человека сюда, то Саю нужно поторопиться. Он ловит себя на том, что отвык от такого душного контроля, потому что в Суне был предоставлен сам себе. Он целый год провел вдали от Корня, кажется, даже немного про него забыл и мешкает, разрываясь между непонятными ему пока желаниями и обязанностями, острыми иглами вбитыми в его сознание. С другой стороны, разве кому-то интересны его желания? Разве они кому-то важны? Сай напоминает себе, что это все понарошку; год, проведенный в Суне, был всего лишь игрой: никто ни к кому не привязался, никто ни о ком думать не станет. Ему так и вовсе это нельзя, потому что в Корне запрещены любые отношения, ему запрещены любые отношения. Сердце предательски сжимается при мысли о Шине. Единственный человек, который думал о нем, был его братом. Единственный человек, который заботился о нем, уже больше года как мертв. Сай моргает и делает глубокий вдох, заставляя свое сердце биться ровно и спокойно. Ему не положено нервничать, его учили всегда и в любой ситуации оставаться бесстрастным. То, что в Суне все было иначе ничего не значит, как не значит и его желание пойти не к Данзо, а следом за Аичиро и Акеми, которых встречают Яхико и их товарищ по команде. Настоящий, Киояма Кай, которого он заменил на этой долгой миссии. Когда он уже думает раствориться в тени, Акеми вдруг к нему оборачивается. — Ты чего там замер? — спрашивает она, наклоняя голову набок. Сай отмечает, что у нее глаза больше не влажные: почти всю дорогу в Коноху они были на мокром месте. — Пошли поедим. Кай, это Сай, он круче тебя, — говорит Аичиро, на что Кай пихает его в бок. — Ты хотел сказать, он круче тебя? Кто угодно круче тебя. — Сай? — снова зовет Акеми. Сай думал, что едва они окажутся в Конохе, то команда забудет о нем, но Аичиро тоже нетерпеливо смотрит на него и машет ему рукой, намекая на то, чтобы он подошел. Сай заставляет себя улыбнуться. Кажется, выходит даже не фальшиво, но он не уверен. Улыбки до сих пор кажутся ему чем-то странным и ломающим его лицо. — В другой раз, простите, мне надо идти. — Куда? Покушай и потом иди, — настаивает Акеми, но Сай качает головой и чуть кланяется Аикаве-сенсей, когда она заканчивает разговаривать с чунинами, дежурящами у ворот. Ему очень хочется остаться, — ему очень хочется обратно в Суну, — но нельзя. Данзо не привык ждать, никакие оправдания не устроят его, поэтому Саю нужно поторопиться. Вся его жизнь — Корень. Он не помнит себя до него, не знает, кем он был, как его звали, да это и неважно. Теперь это никакого значения не имеет, потому что он Сай. Просто оружие в руках Данзо, которому еще предстоит отчитаться. Главное, по дороге в штаб систематизировать всю информацию. Говорить что-то лишнее о Накику Сай не хочет. Делиться тем, что они целовались, не желает. И тем, что она лежала в одной постели со Скорпионом тоже. В Сае просыпается странная, незнакомая ему жадность: эти воспоминания он хочет оставить себе, не собирается ими делиться. Акеми говорит, что личное пространство важно, поэтому она ни разу не заглядывала к нему в альбом. В Корне такого понятия как «личное пространство» просто не существует, и, тем не менее, Сай не желает рассказывать о том, какие мягкие у Накику губы, как она приятно пахнет травами и имбирем, как ему понравилось прикасаться к ней. Данзо ведь эти сведения не важны, наверное. Если он не спросит, то Сай не станет рассказывать сам. Печать-то на языке на это не повлияет. Во всяком случае, он так думает. Перед Данзо Сай опускается на одно колено и прячет руку за спиной. Склоненная в почтении голова и опущенные глаза — тело не забывает ничего, память у него отменная. Никто не делает Саю ни одного замечания, потому что Сай идеально выучен и выдрессирован. Сай — одна из многих игрушек Данзо, ручной хорек, способный кусать только по приказу. У хорька воля давно сломлена, если она вообще была. — Что ты узнал про Ритсуми? — спрашивает у него старик, и Сай рассказывает все, четко и бесстрастно: старший брат талантливый ирьерин, кеккей-генкая у него нет, но может быть рецессивный ген; старшая сестра владеет хенка, но не так талантлива, как ее брат; у младшей хорошие перспективы, хенка нет, есть инка, скорее всего есть рецессивный ген. Голос Сая отскакивает звонким эхом от стен пустого помещения, несмотря на то, что он тихий. Он не дрожит, звучит так же ровно, как и всегда. Может быть, этого окажется достаточно, чтобы Данзо не понял о той сумятице, что творится у него в голове и душе? Видимо, хватает, потому что все вопросы о Ритсуми и только о них. Ичи и Широгику тут же перестают интересовать Данзо. Он кивает, слушая Сая дальше, и расспрашивает его про Накику. Ему интересно ее окружение, в частности отношения с Сасори, с Гокьёдай и с семьей Годайме Казекаге. На все вопросы Сай отвечает, не говоря ни одного лишнего слова. Так, о том, что у Накику с ее опекуном чрезвычайно близкие отношения он говорит, умалчивая о том, насколько. Данзо достаточно знать, что Акасуна но Сасори бдит над своей подопечной, поэтому добраться до нее будет тяжело. Почему-то это вызывает у Сая радость. Сай не хочет, чтобы Накику оказалась в руках у Данзо. Ему велено защищать Коноху, это весь смысл его жизни, и думать о какой-то девчонке, тем более из чужой деревни, непозволительно. Это предательство, за которое его могут наказать, только вот почему-то предателем Сай себя совсем не чувствует. — А Икимоно? — вдруг спрашивает Данзо. Это вопрос вызывает у Сая небольшую паузу и недоумение, потому что за Акеми ему следить никто не приказывал. Он поднимает глаза на начальника, моргает, думая, что же ему ответить про это. — К ней привязалась семья Годайме Казекаге, Ритсуми, Гокьёдай и Акасуна но Сасори. С Накику она занималась усовершенствованием Кишо Тенсей. — Интересно, — только и говорит на это Данзо, задумчиво постукивая пальцами по своей трости. — Расскажи подробнее о технике. Сай знает, что он заинтересован во внуках Гакари Мэйко, но не до конца понимает почему. Зачем ему беспокоиться об Акеми и Яхико настолько, что он даже во время вторжения в Коноху снарядил двух членов Корня обеспечить их безопасность, а самого Сая отправил доложить Мэйко-сан, что ее внуки не пострадали? Это странно, но вопросов Сай не задает. Он тут не для этого. Через час подробных расспросов его отпускают. Сай знает, что ему еще предстоит написать детальный отчет — часть он уже написал, надо доделать, — но пока возвращается в свою пустую комнату и рассматривает голые стены. Раньше она не казалась ему такой безликой и тесной, а ведь он делил ее с Шином. Вторая койка все еще пустует и, кажется, пустовать будет всегда. Оно и к лучшему, сосед Саю не нужен. Он опускается на свою кровать и достает из тумбочки записную книжку, пролистывает, изучая долгим взглядом нарисованного им когда-то Шина. Почти все рисунки, сделанные в Суне, Сай сжег на одном из привалов во время своего ночного дежурства. Это личное, посчитал он, поэтому от этого нужно было избавиться. Это личное, слишком подробное, слишком мешающее. Сай не хочет никому показывать Накику, не хочет, чтобы кто-то еще увидел ее его глазами. Он позволяет яркому пламени сожрать все свои рисунки до единого, в том числе подарок, от которого она отказалась, одними губами повторяя, что так будет правильно. Он не принадлежит самому себе, он — собственность Корня, и ему нужно думать о Конохе, о своей верности деревне в целом и Данзо в частности. Все остальное не имеет никакого значения. Все это Сай знает и твердит как мантру. Он сам лишь инструмент в чужих руках, у него нет права на собственные суждения и эмоции. Чувства нужно вытравить из себя, чтобы выжить, ведь он пообещал Шину, что будет жить за них двоих. Воспоминания о брате тусклые и размытые, но он держится за них изо всех сил. Ему нужно двигаться вперед, иначе смерть Шина не будет иметь никакого значения, а чтобы сделать это, ему снова нужно закрыться от мира. Сай прячется за маской хорька и снова начинает ходить на миссии, с неудовольствием замечая, что год, проведенный в Суне, сказался на его способностях. Он притворялся генином, следовательно не практиковался достаточно — просто не было возможности — и теперь спешит восстановиться. Тело, к счастью, все помнит, и ему удается быстро привести себя в форму и начать развиваться дальше. Представлять, что бы случилось, не удайся ему взять себя в руки, Сай не хочет. Ненужные члены Корня быстро исчезают, не нужно даже гадать что с ними случается. В перерывах между миссиями Сай рисует. Он запрещает себе думать о Накику, но грифель карандаша упорно выводит в альбоме то небольшие, ярко очерченные губы девушки, то ее глаза, то ухо, прикрытое волнистыми прядями, то изящный изгиб руки. Разрозненные зарисовки ничьего внимания не привлекут, потому что по ним и не скажешь, что это один человек, тем более, что Сай разбавляет их другими, — улыбка Аичиро, ладони Аикавы-сенсей, подбородок Акеми на ее притянутых к груди коленях, профиль Широгику, прищур Канкуро, силуэты Гаары, Мацури и Юкаты, ящерицы, бабочки, стрекозы, — но ему тошно от самого себя. Он не понимает почему Накику не дает ему покоя. Он не понимает почему не может избавиться от ее образа, который преследует его и ночью. Иногда Саю кажется, что он даже ненавидит ее: она что-то сломала в нем, разрушила его четкую систему ценностей и внесла смуту. Раньше ему все было предельно ясно, без Шина стало тускло и пусто, но Сай не потерялся в этом мире, потому что точно знал что ему делать и как себя вести. Теперь же он не понимает почему просыпается вдруг с перекрученным на животе одеялом, почему не может сосредоточиться, почему только ледяной душ заставляет пожар в нем утихнуть. Книги подсказывают, что это пубертат и обычная реакция в его возрасте. Книги же подсказывают ему, что это влюбленность, которая или пройдет, или превратится в любовь. Накику сказала, что любовь — это навсегда, и сама она кого-то любит. Кого же? «Акасуна но Сасори» само по себе приходит на ум, потому что больше некого, и Сай чувствует укол раздражения и тоски. Если он полюбит ее, то это ведь тоже будет навсегда. И что ему тогда делать? И что делать сейчас? Об этом книги молчат. Ни в одной он не находит ответа, только вспоминает ниндо Икимоно Амена, который так любит повторять Акеми «поболит и пройдет». Может быть, у него все будет так же? Сай хочет, чтобы его сердце успокоилось, чтобы в мыслях снова был порядок, чтобы ничего не мешало ему, но Накику никуда не девается из его головы. Порой ему чудится ее смех — это кто-то на улице засмеялся удивительно похоже. Порой ему чудится золотистая вспышка ее волос — это все игра света на чужих, куда более тусклых или отличающихся оттенком волосах. Порой ему чудится ее силуэт — это обман зрения, вот и все. Каждый раз Сая постигает жестокое разочарование. Каждый раз он застывает, застигнутый врасплох отрезвляющим осознанием того, что Накику тут нет и не будет. Даже если она и нанесет визит, то он, запертый в Корне и выполняющий задания, прячась под маской, вряд ли с ней пересечется. А если такое и случится, то она его и не узнает. Сая не узнают и не запоминают, именно поэтому он вздрагивает, когда на тихой улице его вдруг окликают. Акеми смотрит точно туда, где он сидит на крыше. Сай остановился буквально на минуту, перевести дыхание после сложной миссии. У него почти не осталось чакры, из-за треснутого ребра тяжело и больно дышать, но в остальном он в порядке. Ему всего-то и надо, что добраться до штаба, а там его приведут в порядок. Глупо было останавливаться ради передышки, но кто же знал, что Акеми заметит его? Он и глазом моргнуть не успевает, как она, отталкиваясь от земли с помощью чакры, запрыгивает к нему. Пару секунд Акеми медлит, но потом резко стягивает перчатки и обхватывает ладонями его щеки. Руки у нее прохладные, и Сай, сам того не замечая, прикрывает глаза. Приятно. — Я тебя по всей деревне искала, но ты как сквозь землю провалился, — вздыхает она, внимательно его рассматривая. Ему везет, что он работал под маскировкой и поэтому не одет в форму Анбу и сидит перед ней без маски. Объяснить что к чему он бы просто не смог. Печать на языке не дала бы ему вымолвить лишнего слова. — Ты откуда? И куда? Ты ранен? — Все в порядке, — Сай открывает глаза и заставляет себя выпрямиться. Он ловит Акеми за запястья и отводит от себя ее руки. — У тебя на носу экзамен, Ящерка. Тебе нужно переживать о нем, а не обо мне. — Мы же друзья. Аичиро тоже переживал, мы… — Мы не друзья. Акеми смотрит на него так, словно он ее ударил, и Саю почти становится совестно за свои слова. Но так будет лучше. Ему нельзя иметь никакие связи вне Корня, а ей не стоит совать нос в его дела, тем более, что Данзо и ею интересуется. — Хорошо, — Акеми не спорит, только кивает и сажает ему на шею ящерицу. Это не гуре, замечает Сай, а сейсеки, тут же отдающая ему свою чакру. — Даже если так, я все равно не могу тебя оставить. Тебе нужно в госпиталь. — Мне нужно сдать миссию. Сай исчезает в чернильных завихрениях, поднявшихся вокруг него так быстро, что Акеми только отшатнуться и успела. Он оставляет ее на крыше одну и не оборачивается, уходя. Есть только Корень, важен только Корень, он ничто иное, как его часть. Сай опускает ящерицу на траву в квартале от штаба, чтобы никто не понял, что он с кем-то встретился и отчитывается о проделанной работе, после чего идет к ирьенину. Прикосновения в груди и боку вызывают острую боль, тут же напоминая о том, как его лечила Накику. Ее руки были куда мягче и ласковее, и ей самой он не был безразличен. Сай стискивает зубы, злясь на самого себя и на нее, потому что все напоминает ему о девушке. Сколько бы он ни старался, забыть ее не удается. Сколько бы усилий ни прикладывал — все зря! В альбомах появляется все больше зарисовок. Приоткрытые в стоне губы, переплетенные пальцы — не его, не с его, но всегда ее, — тонущая в золотистом песке стопа, капля воды, стекающая меж острых лопаток вниз. Сай вырисовывает каждую линию, каждую черточку, дрожа от странных желаний. Он хочет провести подушечками пальцев по каждому изгибу ее тела, он хочет слизать с ее кожи эту прозрачную каплю, и он хочет целовать эти губы. Желание обладать ему незнакомо, он не знает, что ему с ним делать. Накику становится его проклятием, злым наваждением, избавиться от которого он оказывается не в силах. Она сказала ему, что это влюбленность, что все пройдет, потому что вечна только любовь. Ему кажется, что у него тоже любовь, что она тоже навечно, и он ненавидит за это и себя, и ее. В блокноте он рисует себя и Шина, пытаясь вспомнить, что же должно произойти когда они встретятся. В альбоме все больше разрозненных набросков с Накику. Сзади, на последней странице, аккуратные столбцы перечеркнутых вертикальных черточек — дни, прошедшие с их последней встречи. Саю кажется, что он сходит с ума, и в конце декабря он просыпается взмокшим, со сбившимся дыханием и испачканным постельным бельем. Он себя ненавидит. И ее со Скорпионом тоже.

Часть 1.7. Ичи. Декабрь — январь, 14/15 лет после рождения Наруто.

Lost frequencies — Rise

+++

Когда коноховцы покидают Суну, Ичи вздыхает свободнее. Они ему понравились, честно говоря, — ну, возможно, кроме странного Сая, который то ли крутил, то ли не крутил шашни с его одержимой Сасори сестрой, — но неожиданный союз создал в его рутине непривычный сбой. Ичи привык жить миссиями, семьёй и — изредка — ничего не значащими отношениями с теми девушками, которые сами к нему липли. А за год четыре чужака умудрились как-то пошатнуть его привычки, да ещё и растормошить близких ему людей, и теперь Ичи казалось, что он не слишком-то рад изменениям. Ещё и собственные чувства запутываются: Акеми становится ему очередной младшей сестрой, ведь Кику и Широ с ней носятся столько времени, только вот смотрит она на него как-то по-другому, и в эти моменты Ичи ловит себя на том, что узнаёт в своём собственном взгляде Сасори, слишком привязанного к Накику. Это ненормальная привязанность, потому что она ставит одного из детей превыше других. Акеми его смущает, но сама при этом не смущается, ей интересен Канкуро: это видно невооружённым глазом, и Ичи искренне не знает как нужно реагировать на эту яркую рыжую искру, заражающую его своим позитивом. Акеми немного дикая и немного наивная, при этом она такая искренняя, что невозможно не улыбаться, глядя на её энтузиазм и попытки до всего дотянуться и всё понять и попробовать. Ичи напоминает себе, что, несмотря на то, что она проводит время с его куда более серьёзной и хитрой сестрой, Акеми остаётся ещё ребёнком, пусть и среди ниндзя дети взрослеют куда раньше, чем среди гражданских. Ему не стоит даже вспоминать её сейчас, по прошествию месяца, но он вспоминает, потому что Темари заявляет внезапно, что скоро отправится в Коноху, ведь её назначили одновременно послом и ответственной за переговоры над общим экзаменом. Он планируется в конце января и проходить большей частью будет в стране Ветра, по крайней мере, второй и третий этапы точно. Обсудить организацию следует не абы с кем, а с наследником клана Нара, сыном неофициального советника Хокаге, так что кандидатура Темари, лично заверенная Гаарой, Ичи даже не удивляет. Он тоже слышал слухи, которые распространял Канкуро, тот ещё любитель поехидничать и позлословить. То, что поганый язык кукловода до добра не доведёт, Ичи не сомневается. Но с советами не лезет, хотя видеть расстроенную очередными ссорами с Канкуро Акеми было неприятно. Она не отвлекалась на что-то другое как Накику, не забывала о плохом так же быстро, как Широ, она пыталась спрятать свою боль, но прятать у неё получалось плохо. Даже Ичи, который практически восемьдесят процентов времени пропадал за стенами деревни, было всё прекрасно видно и понятно. Только он с детства научился не влезать в то, что его не касалось. Например, Накику считала, что его не касались её отношения с их вроде как опекуном. Ичи сам уже стал совершеннолетним по меркам шиноби, а вот Кику — нет, хоть и пыталась вести себя как взрослая. В чём-то она, безусловно, таковой и являлась, но в чём-то явственно прощупывалась её подростковая упёртость и неприятие отличного от её мнения. Ссориться с самой норовистой и своенравной, — явно же с попустительства Скорпиона! — из сестёр Ичи не желал, поэтому приглядывал лишь за тем, чтобы она себя ощущала счастливой и ничем не обделённой. Её больше всех шокировала потеря родителей и любимого дяди, так что нихрена не удивительно, что и к Сасори она привязалась сразу и навсегда, увидев в нём избранного спасителя. Что ж, что бы там ни были за отношения, Сасори к ней привязался также крепко, ревностно следя за тем, чтобы его любимке тоже никто не создавал проблем. Ичи, Накику и Широгику были очень разными, что внешне, что по сути, но и общего у них было немало. Например, умение хранить секреты и владеть той информацией, которой вроде бы как и не стоило. Ему было десять, когда пропала баба Рира. Ичи хорошо ещё помнил, как и Накику, только Широ была совсем маленькой, у неё воспоминания если какие-то и остались, то весьма смутные и неточные. Когда Ичи попал в Суну, он, само собой, разузнал и об их спасителе, причём не откуда-то, а из архивов, где Акасуна но Сасори значился опасным нукенином и преступником S-ранга. Доступ к этой секции Ичи получил через Темари, с которой и сдружился, чтобы иметь информацию. Это уже потом она ему искренне понравилась как человек, и ему всё ещё совестно думать о том, насколько корыстные причины были в основе их тесной теперь уже дружбы. Как такой человек, совершенно равнодушно превращающий живых существ в выпотрошенные куклы, мог вдруг решить пощадить троих детей, взять над ними шефство и добровольно вернуться в деревню, поселившись в доме с огородом? Это было совершенно вне понимания Ичи. Только после того, как он отыскал у Гьёкодай фотоальбом с парой снимков собственной бабки, пазл начал складываться. Чиё всегда странно смотрела на Кику, даже сторонилась её поначалу. Кику была копией Риры, только у их бабушки были глаза пурпур с золотом, а у сестры — тёмный изумруд. Если Чиё знала Риру, ещё и хранила какие-то её дневники, как позже оказалось, каков шанс, что их бабку знал и Сасори? И какое у него было к ней отношение, если ради собственной бабки он не вернулся в Суну, а ради чужих детей рискнул? Кику же явно об этом что-то знает. Но не делится. Ичи сейчас вспоминает все так и не разгаданные вопросы на очередной миссии. Лениво поворачивает голову к девушке, которая заменила в их биноме Темари, потому что та теперь занята другим. Может, стоит попросить Гаару миссию в Конохе? Ему неожиданно хочется туда наведаться. Ичи там никогда не был, хоть и прошерстил с командой страну Огня, ему никогда не было интересно, а теперь вдруг вот стало. Можно ещё захватить и Накику с собой, ей наверняка, будет любопытно и с Акеми увидеться в том числе. Сестра в последнее время ходит жутко довольная и даже соглашается на какие-то миссии, в основном вместе с Канкуро, которого к экзамену не припахали. — Так что, мы одну палатку ставим? — заправляя за ухо прядь, спрашивает Аими. Ей семнадцать, у неё длинные тёмно-рыжие волосы и тёмно-карие глаза, красивая фигура, и она совершенно точно флиртует с ним уже третий день подряд. Это смешно, на самом деле. Если бы он хотел спать с ней в одной палатке, сделал бы это уже в первый день. Ичи умеет располагать к себе: он, мало того, что талантливый ирьёнин, — наверняка, один из самых талантливых, потому и не торчит в госпитале, а бегает на сложные и опасные миссии, где может сохранить жизнь и так немногочисленным боевым товарищам, — так и внешностью не обделён, и умеет быть обходительным. У него никогда не было проблем ни в академии, ни после, работать в команде ему действительно нравится, причём без особой разницы с кем. На конфликты он не нарывается и больше необходимого рот не открывает. Особенно на тему того, что касается его частной жизни. — Две, — Ичи сопровождает резкий ответ обворожительной улыбкой. Потом раздумывает пару секунд и внимательней смотрит на Аими. Она, правда, красивая. Тихая, скромная, и тоже талантливая, особенно в ниндзюцу. — Хотя нет, одну. Время сэкономим. Я займусь, Аими, можешь пока воду разогреть. Аими вспыхивает румянцем и кивает. Остаток долгой миссии они проводят вместе, и Ичи решает, что ему нравится, что ему хочется переключиться на что-то, что не касается его семьи и их странных отношений. Накику спит с Сасори — это ясно как день, потому что хоть они вдруг перестают постоянно обниматься на людях, но те редкие прикосновения, которыми обмениваются, говорят сами за себя. Ичи сжимает зубы до скрежета, но твердит себе, что это не должно его удивлять. Сестра всегда добивалась того, чего хотела, будь то желанный подарок на день рождения, или сам Скорпион Красных Песков. Она тот ещё кукловод, только нити её невидимые и неощущаемые. Кику умеет проникать под кожу, сама как скорпион, вон, странному сокоманднику Акеми она тоже ведь впрыснула какой-то яд, не иначе. Он и так странным был, а после того, как вступил в контакт с Кику, совсем потерял связь с реальностью. Будь это кто-то из Суны, Ичи, может быть, поговорил бы с сестрой, но какое ему дело до парня из Конохи? Широгику выпускается из академии, экстерном, потому что в январе уже начнётся экзамен на чунина, и будет не до будущих генинов. Ей не достаётся команды, не достаётся свободного джонина, и ввергая всех в ступор, девочка изъявляет желание пойти в Анбу. Этим решением не доволен никто. Ни Гокьёдай, ни Сасори, ни Ичи с Накику. Только Широгику внезапно проявлет ту сторону, которую обычно надёжно прячет — Ичи сам так прекрасно умеет делать — холодное упорство, пусть и добавляет сладким голосом, что ей ещё два года предстоит обучаться в самой деревне. С Гаарой. Казекаге, неожиданно, оказывается не против. Впрочем, с инка Широгику прямой путь в разведчицы, шпионы и убийцы; если отбросить семейную привязанность и желание оберегать младшую, это здравая идея. — Ты за сестру волнуешься? — спрашивает Аими, играясь в кровати с его распущенными волосами. Иногда Ичи думает о том, чтобы их подрезать совсем коротко, но оставляет длинными, в память об отце, который всю жизнь ходил с одной причёской. — За которую? — хмыкает Ичи, ненавязчиво пытаясь отстраниться. — Я всегда за них беспокоюсь. Аими это не нравится, ей кажется, что она получает меньше внимания, чем его семья, но ничего по этому поводу не говорит. Просто Ичи хорошо умеет читать жесты и мимику. Он по ним сразу определяет что где болит у человека, каково его состояние и к чему стоит присмотреться. В полевых условиях это особенно важно. Если у них будет что-то серьёзное, он с ней эту тему обсудит. Пока он предпочитает отшучиваться и занимать Аими другими вещами. Ичи кажется, что он сам иногда от чего-то бежит, что трагедия их семьи отложила настолько сильный отпечаток на всех детях, что трое Ритсуми, несмотря на огромную любовь друг к другу, уже не умеют и не хотят учиться быть открытыми и честными. У них у всех полуправда, у всех забота мимолётная и урывками, у всех нежелание пускать кого-то в личное пространство больше необходимого, несмотря на всю показную тактильность. Потому и показная, что на деле они не особо-то и любят, когда их трогают, особенно без разрешения. Ичи ненавидит грязь. Не любит вездесущий песок. После секса он сразу же удаляется в душ, а если он в пустыне, то всегда умудряется находить место для лагеря рядом с оазисом. Ну, или хотя бы берёт с собой набор свитков с полотенцами, салфетками и мягким дезинфицирующим раствором собственного изготовления с запахом ежевики и смородины. Когда он касается кого-то помимо семьи, у него кожа зудит и чешется, до тех пор, пока он не смоет с себя чужие кровь, грязь, пыль и частички эпителия. Ичи отличный шиноби и ирьёнин потому что умеет это скрывать, даже от самого себя в экстренные минуты. Он работает несмотря ни на что, несмотря на свои страхи и отвращение, хоть и видит перед глазами то, что видела и Накику: красные с чёрными запятыми глаза, рыщущие в поисках детей, кровь на белом мраморе, чья-то отсеченная рука на лестнице, ведущей в сад… Неподвижные тела, сваленные в кучу. — За младшую, — отвлекает его от дум Аими. — Накику уже шестнадцать, что за неё беспокоиться? У неё, вроде бы, всё хорошо. В голосе Аими проскальзывает зависть, и Ичи морщится. Кто не знает, что Кику на особом счету у Гокьёдай и Сасори? И пусть эти персонажи не всем приятны, это не отменяет того факта, что к его сестре лучше не лезть, ведь она под крылышками и острыми бдящими взглядами трёх членов совета. — Ты ведь в семье единственный ребёнок? Аими кивает, поднимая на него свои тёмные глаза. — Тогда ты вряд ли поймёшь, — улыбается Ичи. — В больших семьях всё совсем по-другому. Их семья большая, потому что там не только Ритсуми. Акеми бы, скорее всего, поняла, ведь клан Икимоно тоже большой. Она, кстати, должна вот-вот прибыть в Суну на второй этап экзамен на чунина, наверное, стоит попробовать с ней пересечься? Кику впрягли писать отчёты, но, возможно, и она сможет освободиться, чтобы подловить свою «имото», как теперь зовёт рыжую? — После экзамена я буду в Конохе, — внезапно даже для самого себя говорит он. — С Темари. В глазах Аими проскальзывает что-то тёмное, но она только кивает и кладёт ему голову на грудь. Её жёсткие рыжие волосы неприятно щекочут тонкую кожу, но Ичи терпит, он и так только вышел из ванной, а посылать туда девушку ему кажется совершенно не деликатным вариантом. Зато каким-то образом ему удаётся отправить её на ночь домой, потому что он устал, а завтра с утра хотел наведаться в архив с Чиё-сама, чтобы взять новые труды по углублённой хирургии. Ичи закрывает глаза, вдыхая запах смородины, въевшийся в подушки, матрас и покрывало, и старается не замечать, что туда примешиваются не сильно-то и приятные ноты персика, который внезапно стал популярным среди девушек Суны. Хорошо, что его перебивает имбирь, когда на следующую ночь Накику остаётся у него, не способная от усталости добраться до дома после целого дня бумажной волокиты.