Красное солнце пустыни

Часть 1.6. Накику. Сентябрь, 14 лет после рождения Наруто.

Robin Shultz — Speechless

+++

Теперь Сай её избегает точно так же, как Сасори. Свой поступок он объясняет один раз скупым «мне сказали не докучать тем, кому не нужно моё внимание», и у Кику закрадывается подозрение, что он обиделся. С Широ он продолжает возиться, и даже иногда охотно продолжает с Кику целоваться, — в этом деле он, стоит сказать, поднаторел, а может, она оказалась хорошим учителем-самоучкой, — но ночует теперь где-то в другом месте, и их своеобразное общение сводит к минимуму. Наверное, это к лучшему, ему уже через полтора месяца возвращаться к себе, в Коноху. А ей продолжать думать что делать с Сасори. Инаугурацию назначают на третье сентября, и это оказывается воистину масштабным событием. Не все из совета согласны с кандидатурой молодого сына пропавшего Йондайме, но абсолютное большинство — за, да и среди народа находится немало тех, кого радуют такие перемены. Наверняка не обошлось без Мацури и Юкаты: две подружки-хохотушки очень общительные и дружелюбные, у них много знакомых среди шиноби и самых простых граждан, и, видя, что они очень легко общаются с семьёй Сабаку, многие уже принимают на веру, что Гаара совсем не такой монстр, как думалось раньше. Накику стоит рядом с Ичи, прижимая к себе Широ, в то время как её старший брат обвивает длинной рукой плечи Акеми. Обычно он так стоит с Темари, но старшие сиблинги Сабаку сегодня на сцене, за спиной у нового Казекаге. Там же и весь совет, включая Гокьёдай, Сасори и Баки, которого тоже решили посвятить в старейшины сегодня, не откладывая в долгий ящик. Аикава-сенсей с Саем и Аичиро чуть дальше, но не так уж и далеко: они всё равно считаются почётными гостями, напоминающими о союзе. Здесь даже присутствует Годайме Хокаге, на которую Чиё-баа кидает не сильно-то и довольные взгляды. Что поделать, у неё с легендарной саннином всегда были напряжённые отношения. Вслух недовольства она не высказывает, и на том спасибо. Правда, если они решат отметить где-то в баре на пару, закончиться всё может катастрофически. Об этом знает главная ученица Тсунаде-сама, — Шизуне, — которая сопровождает свою наставницу, и Сасори, сверлящий предупредительным взглядом свою бабку и чему-то улыбающегося рядом с ней Эбизо-оджи. Выцепить Гаару, понятное дело, сегодня не получится, после церемонии его до позднего вечера утащат те старейшины, которые не отправятся праздновать. Канкуро с Темари тоже, наверняка: с тех пор, как они стали джонинами, на них навалилось много дел. Канкуро даже начал громко жаловаться, что его так Сасори не гонял, но получил холодный взгляд наставника и быстро утих, жалуясь теперь уже не так явно. С Куро Накику в последнее время не много общалась: он то ли с Сорой пропадал, то ли срался периодически с Акеми. У них какие-то странные отношения: то идиллия, почти как у влюблённых, то они днями не разговаривают. На дне рождении Накику тоже явно что-то случилось, но лезть в чужие отношения она не стала. В своих бы разобраться для начала. В ресторанчике, где они расположились на улице, к ней подходит Юката, странно смущённая и с явным выражением неловкости на лице. — Можно с тобой поговорить, наедине? — Да, конечно, — Кику недоумённо хмурится, пытаясь представить что такого могло случиться у этой жизнерадостной девчонки. И почему она с ней об этом говорит, а не с Мацури. — Такое дело, ко мне вчера подошёл Сай-кун, и… — … и какую-то глупость сказанул? — вздыхает Накику. — Не обращай внимания, ладно? Он всегда такой, ты же сама знаешь. Скажи Аичиро. — Он там тоже был… — Юката делает длинную паузу. Так, а это уже интересно. — И? — подгоняет Накику. — В общем, Сай-кун спросил меня, если я хочу с ним поцеловаться. Кику давится онигири, который жуёт параллельно разговору, кашляет и пытается проглотить застрявший в горле рис. — И что дальше он сделал? — Ничего особенного, я, ну… я не успела отреагировать, он наклонился, потом просто развернулся и ушёл. А Аичиро-кун почему-то на меня обиделся. И больше со мной не разговаривает. Вот. Идиотская ситуация. А Сасори её ещё за ребёнка считает. Зато теперь понятно почему оба сокомандника стояли не рядом друг с другом, а на приличном расстоянии по разные стороны от Аикавы-сенсея. — Я с ними поговорю, — обещает Накику, которая, конечно, ни с кем разговаривать не хочет. Но и оставлять явно расстроенную Юкату в таком состоянии тоже. — Не заморачивайся, мальчишки вообще дурные существа. Особенно лет до тридцати. Или всех сорока, — добавляет она, думая об одном конкретном. — Ну да, — хихикает Юката. — Поди пойми их! К лучшей подруге она возвращается, повеселев, и Накику со вздохом отправляется искать конохских донжуанов. Едва она приглядывается к ним поближе, то тут же замечает, что у Аичиро на скуле красуется не до конца сведённый синяк, а у Сая разбита нижняя губа. Сидят за столом вроде как одной группой, но друг на друга не смотрят. — Вы идиоты, — сообщает им Накику, садясь между ними. — Оба, причём. Почему ирьёнину не показались? И кого первого лечить? — Мне и так нормально, — сопит Аичиро. — Почти сошло. — Значит, тебя, Драчун, — решает Накику, поворачивая к себе лицо генина и аккуратно касаясь медицинской чакрой места ушиба. — Тебе понравилась Юката? — Что? Нет! — восклицает Аичиро, становясь мигом красным, как помидор. Теперь даже не видно что там с его синяком. Может, и правда, сам пройдёт, ну его? — Ладно, нет так нет. Почему ты так себя с девушкой ведёшь? Она в чём виновата? Аичиро что-то бормочет себе под нос, но кидает на стол, где сидят подружки, покаянный взгляд. — Извинись, ладно? Она ведь тоже хочет с тобой… дружить. Как раньше. Аичиро просто кивает, а Накику поворачивается к Саю. — А теперь ты, скажи мне, почему ты решил что это хорошая идея, предлагать кому-то целоваться с бухты-барахты? Сай мотает головой, когда она пробует к нему прикоснуться. Его лицо всё такое же равнодушное, но в глазах то ли укор, то ли просто нежелание идти навстречу. И всё же она хватает его за подбородок, залечивая припухлость, покрывшуюся кровяной коркой, большим пальцем. Сай машинально приоткрывает рот, облизывая губы и задевая его тоже. — Хотел сравнить, — кратко бросает он, отводя взгляд. — Я не подумал. — Ты вообще это редко делаешь, — замечает Накику. — А ты меня вообще не спрашивала. Тосакин. Взяла и сделала. Накику таращит глаза и оборачивается на Аичиро, но он уже отошёл к Юкате. Стоит и качается с пятки на носок, прямо как Акеми, и вроде выдавливает какие-то оправдания, судя по довольной улыбке девушки. Кажется, Накику тоже стоит извиниться. — Прости, Сай, я не подумала, что у тебя возникнет психологическая травма, — она говорит это серьёзным тоном, хоть сам разговор и кажется ей нелепым. — Просто забудем, ладно? Если ты захочешь в будущем поцеловать другую девушку, сначала убедись, что она этого тоже хочет. Я поступила неправильно, это будем уроком нам обоим, хорошо? — Я не хочу целовать другую девушку. Я хочу целовать тебя. Её палец слегка дрожит, и она не может больше концентрироваться на лечении. Поэтому Кику бросает попытки, отнимая руку и отворачиваясь. — Извини, — повторяет она, поднимаясь. — Ты теперь хорошо целуешься, думаю, найдёшь чем удивить ту, которая тебе понравится. Только, пожалуйся, сначала наладь с ней нормальные отношения, чтобы она не удивилась страстному порыву. Он что-то ещё пытается сказать, но она не слушает, вместо этого подхватывает Широ и просит вернуться домой, ссылаясь на то, что у неё болит голова. Ичи предлагает осмотреть, но она отмахивается и настаивает на том, что просто устала. В итоге, в поместье Гокьёдай они отправляются втроём. Ичи смотрит на неё странно, но вопросов не задаёт, вместо этого уводит Широгику в дом Чиё и Эбизо, которые пока отсутствуют на инаугурации. Накику бредёт и падает на кровать Сасори, потому что он совершенно точно этим вечером не вернётся. Там и засыпает, не до конца понимая почему у неё резко портится настроение и почему она вообще чувствует себя так погано. Праздник же. А она даже на ужин со всеми не осталась. Непонятно, заглядывал ли к ней ещё Ичи, но просыпается Накику поздно: за окном темно, лишь полумесяц на ясном небе освещает пространство, так что различить в чужой, при этом знакомой комнате что-то не так уж легко. Но Накику натыкается взглядом на кресло, в котором сидит, подперев рукой подбородок и со скрещенными ногами невысокая фигура. Угадать, что это Сасори не составляет труда, хотя в первое мгновение Накику вздрагивает. Неудивительно, что он не стал ложиться к ней, удивительно, что вернулся, и не в мастерскую пошёл, а предпочёл зачем-то усесться в кресло в полной темноте. Накику аккуратно поднимается с кровати и подходит к нему, уже за метр слыша и мерное, ровное дыхание, и… чувствуя сильный запах алкоголя. Она не припоминает, чтобы Сасори когда-нибудь пил больше одного стакана. Он даже не просыпается, когда она прикасается к его плечу. Только когда тормошит, внезапно испугавшись, что он впал в алкогольную кому, Сасори вскидывает голову, и его красивые серые глаза ловят отблеск ночного светила. — Кику, — хрипит Сасори, но это всё, на что его хватает. Она не знает, то ли ей кидаться за тазиком, то ли просто стоит оттащить в кровать и действовать по ситуации. Она никогда не видела Скорпиона в подобном состоянии. Что, интересно, заставило его наклюкаться до чёртиков, и как он при этом умудрился дотопать до дома? — Я сейчас, — бормочет Накику, подхватывая его безвольную руку и кладя себе на плечо. — Сейчас, помогу. Ты можешь встать? Ему удаётся, даже пройти пару метров держась на своих ногах, а затем они его подводят, и он валится вперёд, утягивая её на матрас, причём по итогу оказывается сверху, а она прижатой его неожиданно тяжёлым телом. В обычное время она бы не стала возмущаться такой удаче, но положение не совсем удобное, да и она боится, что его всё-таки стошнит на неё. Сасори сам переворачивается на спину и стонет, закрывая лицо предплечьем. — Я сейчас принесу влажное полотенце, — Кику готовится встать, но он крепко и ловко хватает её за запястье, поворачивая его так, что она тихо ойкает и оказывается у него под боком. Её праздничная юката задирается, и Сасори кладёт тёплую, даже горячую ладонь ей на бедро. Накику замирает, вдыхая его запах, смешанный с запахом алкоголя, потом смелеет и кладёт собственную руку на его нервно вздымающийся в такт дыханию живот. Мужчины чаще «дышат диафрагмой», и она сама у него переняла такую привычку, если можно так сказать, ещё в детстве. — Что случилось? — шепчет она, позволяя пальцам скользить по ткани, выводя какие-то странные геометрические фигуры. Её саму завораживают движения, так, что она почти умудряется прослушать ответ. — Ничего важного, небольшая свара между советниками, — на удивление ясно отзывается Сасори. — Куча болванов, мать его, ничего со временем не меняется. Сасори почти никогда не сквернословит, в отличие от Чиё-баа. — Хочешь, я тебя утешу? — хмыкает Накику, и тут же себя проклинает. Ну зачем опять ляпнула не подумав? Он застывает, затем его ладонь находит её, играющуюся с его животом, и крепко сжимает. Почти до боли. Накику ждёт, что он опять вышвырнет её из постели. Но он поворачивает голову, долго смотрит ей в глаза, и в какой-то момент его взгляд опускается к её губам. Видно даже в неярком свете луны. И её ведёт. Накику врезается в его рот своим, целуя отчаянно и жадно, умело, дразня лёгкими укусами, которые тут же пошло зализывает. Сасори тихо стонет ей в губы, перекатываясь на бок и притягивая к себе за талию, а она совершенно теряет рассудок, откидывая подальше мысли о том, что он пьяный, о том, что он в любой момент может передумать, о том, какие вообще у этого всего будут последствия. Ей всё равно, даже если кто-то сейчас зайдёт в комнату. Ей всё равно, и она путается пальцами в складках ткани, пытаясь стянуть то, что на нём надето. Её собственная юката давно валяется на полу, потому что пояс она предварительно сняла, и ничто не удерживало лёгкую ткань, кроме её собственной сознательности. — Подожди, — сипло выдыхает Сасори ей в шею, — подожди, так нельзя. — Как так? — она ждать не хочет, обвивает ногами его рёбра, стягивая штаны ступнями. — Без защиты, — чётко проговаривает Сасори, и смотрит на неё снизу вверх, но что именно во взгляде не разобрать: он прячется под рыжей чёлкой. — Таблетку завтра куплю, — отмахивается Накику. Ей с трудом верится, что такой талантливый медик, как Сасори, который периодически проверяет её здоровье на пару с Ичи, боится, что она вдруг залетит или подцепит какую-нибудь болезнь. — Я… никогда ни с кем не спал. А вот это признание её на секунду застаёт врасплох. Ей внезапно хочется то ли громко расхохотаться от того, что он так обыденно ей в этом признаётся, то ли опять же громко расхохотаться от осознания того, что она у него первая. Первая! Она во всём и всегда у него будет на первом месте, и никто у неё этого не отнимет. — Я тоже, — Накику опять покрывает поцелуями его удивительно юное лицо, на котором практически ни одной возрастной морщинки. — Я тоже, я так тебя хочу, пожалуйста, Сасори! Она скулит что-то невнятное, когда снова оказывается под ним, когда чувствует на себе его изящные пальцы, когда его губы спускаются ниже. А когда он прижимается к ней голым телом, животом к животу, грудь к груди, ей и вовсе кажется, что её сердце готово разорваться на части от столь долгожданной близости. Это ненормально, чувствовать себя словно бы разобранной на молекулы, где каждая похожа на пузырь, готовый в любой момент лопнуть. Это похоже на какое-то хитрое гендзюцу, в котором хочется застрять на веки вечные, и при этом мозг лихорадит от того, насколько он не способен понять реакции тела. Её трясёт, и она даже не отображает полностью тот момент, когда Сасори в неё толкается с глухим полустоном-полурыком, приподнимаясь на локтях и снова прижимаясь к её губам своими. — Я люблю тебя, — Кику хнычет, хаотично скользя пальцами по его узкой спине и пояснице. — Ты — моя, — срывающимся голосом отвечает Сасори. — Твоя, — да пусть даже бы он добавил, что она его кукла, ей всё равно, конечно она его, чья ещё-то? Кику уже и про всех остальных успевает забыть. Он замедляется, а она нет — ей пусть и больно, но всё ещё хорошо, и будет ещё лучше, если он продолжит. Так что Кику качает бёдрами, не давая Сасори остановиться, и хоть в итоге всё завершается как-то скомкано и быстро, она ужасно счастлива, потому что у неё самой все мышцы сладко горят огнём и, пожалуй, ей совсем не хочется больше сегодня двигаться. Ей нравится, что Сасори не отталкивает её, что он засыпает у неё в руках, прижимаясь лицом к её всё ещё потной груди, и пусть даже простыня под ними влажная, ей всё равно. Ей чудится, будто в доме раздаётся какой-то стук, но у неё нет энергии даже на то, чтобы призвать инка и попробовать посмотреть, если ли тут кто-то посторонний. Вставать и закрывать дверь на замок или задёргивать штору она тем более не собирается. Плевать. На всё плевать вообще. И на всех. Она засыпает, обещая себе, что уж теперь-то у них точно всё изменится. Она согласна на то, чтобы и дальше скрывать их отношения до поры до времени, но просто изгнать её от себя и игнорировать дальше Сасори определённо больше не сможет.

Часть 1.6. Акеми. Ноябрь, 14 лет после рождения Наруто.

MARINA — Starring Role

+++

Теперь, когда Гаара становится Казекаге, Акеми его почти не видит. Она вообще мало видит троицу Сабаку, что ее очень расстраивает. Больше всего она, разумеется, расстраивается из-за Канкуро, но говорить о нем не хочет. Стоит признать, что в противостоянии с Сорой она проиграла: от Кукловода все чаще приторно пахнет персиками, и от этого у Акеми чуть ли не слезы на глазах наворачиваются. Чтобы не плакать она старается избегать его, но получается плохо. Ноги сами несут ее в его мастерскую. Там пахнет только древесиной, никаких фруктовых ароматов кроме, разве что, ее собственных — апельсинов и гранатов. Сора хотя бы тут не появляется, ее сюда просто не пускают, и когда Канкуро взбредает в голову в очередной раз поцеловать Акеми, то она почти уверена, что все его мысли только о ней. Хотя в чем можно быть уверенной с ним? Радует, что Аичиро и Сай мирятся после той глупости с Юкатой. Один ее друг — потому что и Сая называть как-то иначе после этого года язык не поворачивается, хотя Кая он никогда не заменит, и по нему и она, и Аичиро очень скучают — снова шутит и смеется с ней, а вот второй становится совсем уж странным и отрешенным. Ни растормошить, ни разговорить его у Акеми не получается, хоть она и старается. У Сая явно что-то произошло, но что — он не говорит. Отмалчивается и уходит, не желая ничего обсуждать. Ей это очень не нравится, как не нравится и то, что помочь ему она не в силах. Спасение утопающих ведь дело рук самих утопающих, а этот, кажется, решил пойти ко дну топориком, а не схватиться на брошенный ему спасательный круг. Акеми пытается поговорить с Накику, но та от нее отмахивается: Сай сам разберется. Она больше ничего не говорит, хотя явно что-то знает. Вытягивать из нее клещами это что-то у Акеми нет ни сил, ни сноровки, да и ссориться она не хочет. Накику вот ходит довольная и счастливая, с улыбкой сообщая, что они с Сасори-сан помирились. Причина их ссоры от Акеми ускользнула, да это и неважно, раз теперь они больше не ругаются. Они же семья, плохо, когда между близкими людьми что-то не ладится. Чем ближе дата отбытия в Коноху, тем быстрее летит время. Акеми с ужасом понимает, что дни проходят, время тает на глазах, и вот уже ей надо собирать свои кладки, паковать вещи и идти на прощальный ужин, который для гостей устраивают во дворце. Они с Аичиро сидят рядом и, кажется, оба были бы рады оказаться где-нибудь еще. Акеми вот точно предпочла бы дом Чие-сан и Эбизо-сан, в котором все не так чинно, как тут. Она кидает взгляд на Гаару и спускает с руки гуре. Ящерица скользит под столом, забирается по его колену вверх и заползает под длинный рукав. Гаара поднимает на нее глаза и еле заметно улыбается. Это джинчуурики, страшный мальчик, едва не разрушивший ее дом, а Акеми его любит, потому что он стал ей другом. Она улыбается ему в ответ, чувствуя ком посреди горла. Между Конохой и Суной три дня пути, чего она так раскисает-то?! Всегда можно вернуться, не так уж и далеко их деревни друг от друга расположены. Она повторяет это себе до конца вечера, чтобы никто не заметил, что на самом деле она ужасно расстроена. Акеми должна радоваться, что вот-вот окажется у себя дома и увидит семью, но почему-то у нее совсем не получается это делать. Она очень соскучилась по отцу, брату, бабушке, дяде, кузенам и прочим соклановцам. Ей хочется рассказать о том, как в Суне хорошо своим друзьям. Только покидать тех, которые у нее есть здесь, оказывается неожиданно тяжело. Аичиро, кажется, тоже разрывается. У него семьи нет, с Конохой у него меньше связей, но и у него есть друзья. Да и отец Кая его почти усыновил и очень ждет обратно. Их обоих тянет домой, и оба они оказываются совершенно не готовы к тому, что покидать Суну будет непросто. Аичиро, к тому же, точно влюбился в Юкату, и тут Акеми понимает его как никто другой. Она смотрит на Канкуро, который, к счастью, не додумался притащить с собой Сору на этот ужин и опускает глаза в тарелку, даже не слушая, что там говорит Аикава-сенсей. Акеми прекрасно понимает Аичиро, потому что сама умудряется влюбиться — ей, во всяком случае, кажется, что она влюбилась — и теперь не знает, что с этим делать. Может быть, в Конохе все забудется? Хотя, если, она оказавшись в Суне, первым делом попыталась найти Канкуро, то вряд ли стоит на это надеяться. Он понравился ей еще на экзамене, а здесь привязанность только укрепилась и стала сильнее. Только вот он совсем о ней не думает, иначе бы не вел себя так по-скотски. — Твой брат — придурок, — говорит она Гааре, когда он выходит вместе с ними из дворца, чтобы проводить. Он щурит бирюзовые глаза, и Акеми приподнимает руки, правильно поняв этот взгляд. — Он не сделал ничего плохого, это я просто. Факт констатировала. Не хватало еще, чтобы эти двое умудрились поругаться. Акеми знает, что у троицы Сабаку были непростые отношения из-за их отца и меньше всего хочет как-то негативно на них повлиять. Они много делают для того, чтобы стать нормальной семьей. Не хватало только кому-то им в этом мешать. У них и так не осталось больше кровных родственников, — Ритсуми тоже их семья, но это немного другое ведь, — поэтому им нужно держаться друг за друга. Темари приобнимает ее, обещая, что они проводят их с утра, и велит выспаться. Акеми кивает, под строгим взглядом Аикавы-сенсей готовится ко сну, но стоит только Саю и Аичиро заснуть, как она выскальзывает из своей кровати и, прямо в пижаме, которой стали для нее одолженная футболка Канкуро и его широкие шорты, вылезает через окно. У нее сна ни в одном глазу, ей хочется полюбоваться ночной Суной, которую она теперь непонятно еще когда увидит. Канкуро находит Акеми уже глубокой ночью, когда она сидит на крыше многоквартирного здания резиденции, к которому успела за год привыкнуть. Через три дня она будет в Конохе, зайдет в свою комнату и ляжет в свою кровать. Это странно, потому что она привыкла к Суне: привыкла засыпать и просыпаться или в этой квартире, или у Гокьёдай, и обычно даже не одна. Если Ичи в деревне и остается на ночь у Чие-сан и Эбизо-сан, то на широком футоне спит он обычно с Акеми. До этого она спала только с Яхико, который во сне часто пинался, пока не подрос, и спать с кем-то еще непривычно, но приятно. Как-то раз она во сне оплела его руками и проснулась у него почти на груди, вдыхая запах ежевики и смородины. К ним примешалось что-то еще, наверное, гель для душа. Она тут же отодвинулась, а Ичи ничего не заметил. Акеми почти уверена, что он тоже уже не спал, но не стал ее смущать, сделав вид, что все в порядке. Она подстроилась, чувствуя облегчение и какую-то легкую досаду. Может быть, ей хотелось какую-то реакцию. Может быть, больше из-за того, что Канкуро ее только расстраивает. К нему в кровать Акеми тоже несколько раз забиралась, устраивалась у него под боком и даже не удивлялась, когда чуть погодя он переворачивался и закидывал на нее тяжелую руку. Спать с Канкуро тоже удобно, ей нравится запах сандала и кофе, нравится то, что он такой горячий, но больше всего ей нравились поцелуи, которые она получала. Взрослые, с языком и его ладонями у нее на лице, шее или боках. Сору, наверное, он целует так же. Акеми не поднимает голову когда Канкуро опускается на парапет рядом с ней. Краем глаза она видит его лицо и замечает, что на нем нет краски. Странно, обычно он не любит ходить умытым. Хотя, что странного? Ее он ничуть не стесняется. — От тебя несет персиками. Мерзко, — бросает ему Акеми, на самом деле не чувствуя никакого запаха, тем более на улице. Просто она предполагает, что он от Соры, раз умылся. О том, чем они с ней занимаются она ничего знать не желает, хотя воображение и рисует ей такие подробные картины, что даже Сай позавидовал бы тому, как все проработано. — Не начинай, — просит Канкуро, но говорит с нажимом. Акеми откидывает голову, прикрывая глаза и наслаждаясь поднявшимся к вечеру ветерком, к ночи только усилившимся. Ей тоскливо из-за того, что это последняя ее ночь в Суне, а от присутствия рядом Канкуро ей становится только хуже. Она не понимает зачем он здесь, особенно, если предпочитает ей Сору. Так и оставался бы с ней, а не ходил к Акеми. Зачем сначала целуется с ней, потом избегает всех разговоров об этом, будто бы ей все приснилось? Акеми устало трет глаза. Почему Канкуро, даже не заговоривший с ней за ужином, вдруг решил ночью с ней что-то обсуждать? Знает же, что завтра им в дорогу, у него совсем нет совести, раз он явился. Чему, собственно, Акеми удивляется? Знала же, что он такой, причем с самого начала знала. За год жизни в Суне ещё и привыкла, поэтому должна была что-то такое ожидать. Акеми страшно устала от этой непонятной ситуации. Почему он целует ее, едва только у него появляется возможность, но при этом лапает Сору, которая только рада? Почему он не может делать все, что делает с ней, с самой Акеми, если уж на то пошло? Для поцелуев она, значит, подходит, а для всего остального нет? В ней не так что-то, не хватает чего-то? В чем дело? — Это ты начинаешь, — она вдруг поворачивается к нему, поджимая одну ногу под себя, а вторую свешивая вниз. Упасть Акеми ничуть не боится, шиноби же. — Ты встречаешься с Сорой… — Мы не встречаемся. — А потом лезешь ко мне с поцелуями! — А ты нет? — Потому что ты приходишь первым! Ты даешь мне повод решить, что… — Акеми осекается. Она просто смотрит на Канкуро несколько мгновений и поднимается на ноги. — Спокойной ночи. Считай, что попрощался со мной, можешь завтра не провожать. Канкуро ловит ее у двери, ведущей на крышу, и целует еще раз. Акеми отвечает, цепляется за ворот его футболки, но ей не радостно. Ей хочется расплакаться от обиды и от того, как Канкуро ее путает. Путает специально, играясь с ней как кошка с мышкой: балует вниманием и дает на что-то надежду, а потом вдруг становится холодным. Акеми злится так сильно, что стоит только Канкуро отстраниться, как она обжигает его щеку пощечиной и убегает. Она заходит в квартиру через дверь и тут же натыкается на Аикаву-сенсей. Наставница окидывает ее долгим взглядом, но вместо того, чтобы поругать, просто хлопает по плечу и велит идти спать. Акеми забирается не в свою кровать, а к Аичиро, который сонно что-то бормочет и двигается, чтобы дать ей больше места. Ей кажется, что если она ляжет в свою, то расплачется и утром все это поймут просто посмотрев на ее опухшее лицо и красные глаза. К воротам Канкуро не приходит; не то что она его вообще ожидала после того, как они расстались. Акеми прощается со всеми, кто их провожает: толпа собирается приличная. Она пытается утешить рыдающих Мацури и Юкату, которые уже клянутся ей в вечной дружбе. Она целует еще сонную Широгику в обе щеки и удивляется, когда ее по спине гладит Чие-сан. Обниматься с Темари немного непривычно, но приятно, как и услышать, что скоро она будет в Конохе. Уже когда совсем пора уходить Акеми крепко-крепко обнимает Накику, по которой скучать будет больше всего, тянется к Сасори-сан, благодаря его за наставления, а потом черед доходит и до Ичи. Он ужасно высокий; чтобы Акеми могла обхватить его за шею, ему приходится наклониться к ней. Она прикрывает глаза, делает глубокий вдох и целует его в уголок губ. — Я стану выше, — зачем-то обещает она, широко улыбаясь, и смеется, когда он треплет ее по волосам. Ичи за это тут же получает нитью чакры от Сасори-сан, пятнадцать минут потратившего на то, чтобы заплести ей косы. Когда они отправляются в путь Акеми снова хочется плакать, но теперь уже меньше, чем раньше. Между Конохой и Суной три дня пути, они теперь союзники, так что и расстаются не навсегда.