This Bitter End | Этот горький конец

Драко — настоящее время, июнь 2010 года Драко чувствует, как тонкая рука обхватывает его талию, пальцы ложатся на живот, а лоб плотно прижимается между лопаток. Они лежат вплотную друг к другу, кожа к коже. Кажется, будто Гермиона хочет обволочь его собой, притянуть ближе, пока он не очутится под её кожей и в её венах, чтобы уберечь его. Драко вздыхает, отдаваясь ощущению комфорта от её прикосновений. Он плохо спал, но не стал будить Грейнджер. Вместо этого он просто валялся, глядя в потолок её спальни, пока на часах тикала минутная стрелка. Чтобы скоротать время, он сосредоточился на ритме дыхания Гермионы, на успокаивающем аромате гвоздики, пропитавшем простыни. Сфокусировался на ней. Потому что, какими бы тягостными ни выдались последние шесть месяцев, Гермиона рядом с ним, и этого более чем достаточно. Драко не присоединился к комплексной программе лечения магической дисплазии в больнице Святого Мунго, да и не собирается этого делать. Он не посетил ни одного сеанса групповой терапии Падмы, хотя она пару раз встречалась с ним наедине за чашечкой чая. Нежелание вступать в программу вызвано не гордостью и не стыдом за свою болезнь, а тем, что Драко не хочет усложнять Гермионе жизнь. Не участвуя в программе, он не является её пациентом — не в полном смысле, и она не несёт ответственности за их внеслужебное поведение — за их личные отношения. Драко не желает подвергать её риску и, кроме того, предпочёл бы проводить с ней время наедине. Когда он смотрит на Гермиону, он видит надежду, и это помогает ему больше, чем любая стандартизированная программа. Пожалуй, это не обязательно надежда на излечение, но точно надежда на совместную жизнь с ней после того, как заболевание пройдёт. Драко наконец-то понимает точку зрения Артура: после станет легче. Он с нетерпением ждёт будущего, где его не будут мучить мышечные судороги и тремор, когда он сможет отдыхать по ночам без потливости и зависимости от зелья сна без сновидений. Он с предвкушением ждёт своего «после». Когда он не будет разбит и измождён. Когда сможет любить Гермиону как следует. Когда сможет боготворить её тело. Когда сможет преклонить колени перед её бёдрами и молиться у её алтаря. Ему так надоело быть окутанным тем, что он не может делать. Драко закрывает глаза и кладёт ладонь поверх руки Грейнджер. Он чувствует, как она двигает головой, прижимаясь губами к его коже. — С днём рождения, любимый, — бормочет она всё ещё хриплым ото сна голосом. Губы Драко трогает ухмылка. Этот день рождения отличается от последнего, который они отметили вместе. На его двадцать третий год жизни Гермиона преподнесла сюрприз в виде комплекта изумрудно-зелёного нижнего белья, которое он сорвал с её тела, будто оно было просто обёрточной бумагой, попутно уничтожив до лоскутков подвязки. Они были так молоды, а всё происходящее между ними было так ново. Но даже тогда Драко не мог и помыслить — не мог предугадать, — какое наслаждение и какие мучения они причинят друг другу. Но им удалось найти путь назад. «Каждая дорога, петляя и поворачивая, вела меня к тебе». И всё же, несмотря на то, что они с Гермионой вместе, Драко знает, что нынешний праздник окажется другим. Не будет ни пикантного упоения, ни страстного секса, но вместо того, чтобы разочароваться, он нежится в тепле объятий. Гермиона здесь, и этого достаточно. — Спасибо. Малфой переворачивается на спину и приподнимает руку, обхватывая Грейнджер, пока она не устраивается у него на груди. Он нежно целует её в лоб и прикрывает глаза, крепко прижимая её к себе. Гермиона — якорь, маяк на берегу. Частенько Драко задаётся вопросом, сможет ли он когда-нибудь достичь глубины своей любви к ней. Иногда ему кажется, что он тонет, что его поглощает бездна. Только теперь, вместо того чтобы застрять в пучине отчаяния, там его ждёт любовь. Когда он смотрит на Гермиону, его будто слепит от счастья, словно она — сверхновая звезда, горящая ярче всех остальных. Она — половинка его души, она — кровь в его жилах, бегущая и бурлящая внутри так, что нельзя различить, где начинается он сам и заканчивается она. Вот ведь ирония судьбы — Драко теряет свою магию, и всё же… Он никогда ещё не чувствовал себя таким цельным. После долгих лет, на протяжении которых его преследовала раздробленная душа, она наконец стала единой. — Как спалось? — спрашивает Гермиона, опираясь на предплечье и глядя на Драко сверху вниз. Он видит беспокойство в её взгляде, пока она блуждает им по его глазам, скулам, изучая и оценивая. Он сухо сглатывает, стараясь придать лицу безразличное выражение. — Я в порядке, Грейнджер. Она вскидывает бровь и проводит указательным пальцем по морщинке между его бровей. — Драко… Ответь, пожалуйста. — Не очень хорошо, — признаётся он. — Ты должен был меня разбудить. Он протягивает руку, берёт её ладонь и целует. — Тебе нужно отдыхать. В последнее время ты и так часто просыпаешься вместе со мной. И это правда. Под глазами Грейнджер залегли слабые синяки, и, хотя они не так заметны, они — зеркальное отражение его собственных. Драко знает, что дело в снедающем Гермиону стрессе. Она с головой окунулась в сотрудничество с Невиллом и Роджером, разрываясь на части в неустанном поиске ответов. Драко хотел бы ещё как-нибудь помочь ей, но усталость и мышечная атрофия стали настолько сильными, что он наконец ушёл из Министерства, взяв временно больничный. В бо́льшую часть дней он читает научные тексты, а в другие — занимается арифмантическими вычислениями в надежде выявить идеальный состав их экспериментального зелья. Первая попытка оказалась… не слишком удачной. Вопреки их предположениям, зелье оказало негативный эффект на успокаивающий настой, сделав его бесполезным. Очередной шаг назад. Гермиона вздыхает и садится, скрещивая ноги. Драко наблюдает за тем, как тонкая бретелька её ночной рубашки соскальзывает с плеча. Мерлин, как бы он хотел не болеть. Обычно он мирится с неизбежностью того, что они не успеют вовремя создать лекарство, но в такие моменты, как сейчас, когда он не может делать то, что ему больше всего хочется, он начинает злиться. Он зол на то, что не может опрокинуть Грейнджер на постель, не может заняться с ней любовью или обнять её так, как жаждет. Он ненавидит быть больным. Ненавидит быть слабым. — Чем хочешь сегодня заняться? — спрашивает Гермиона, меняя тему разговора и уводя их от трёпа об упрямом желании Драко нести бремя своего недуга в одиночку. — Приготовишь мне что-нибудь? Она хихикает, перекидывая волосы через плечо. — Неужели ты именно этого хочешь? — Не могу придумать ничего более приятного, чем сидеть на твоём кухонном острове и смотреть, как ты танцуешь в этих своих крошечных магловских шортиках и готовишь для меня, — ухмыляется Драко, широко и коварно, а Гермиона игриво закатывает глаза, пока её губы расплываются в смущённой улыбке. Чуть позже Драко попивает обжигающий чай, наблюдая за тем, как Гермиона покачивает бёдрами под какую-то диковинную мелодию, звучащую по магловскому радио. Он следит за выбившимися кудряшками, которые лижут её шею, вырвавшись из небрежного пучка на макушке. Её миниатюрная фигура утопает в его серой футболке с длинным рукавом, ткань которой гладит верхнюю часть её бёдер. Зрелище просто восхитительное — очаровательное. Драко не может удержаться от улыбки, пока Грейнджер продолжает подпевать песне. Её палочка давно позабыта в спальне, а она с грациозной сноровкой передвигается по кухне. Драко понимает, что в его присутствии она использует меньше магии, дабы продемонстрировать, что жизнь можно прожить и без неё. Он не просил её об этом, но она его знает — знает, что ему нужно увидеть. Что это ещё не всё. Он соглашается с тем, что это правда. Верит в неё, поскольку Гермиона здесь и решает приспособиться к его новой реальности. Ради него. Потому что это ещё не всё. Драко заворожённо наблюдает за тем, как Гермиона с отточенным мастерством готовит яйца Бенедикт. Она раскладывает порции по тарелкам и, поцеловав его в щёку, протягивает ему одну. — Мне нужно сбегать наверх за твоим подарком, скоро вернусь, — ухмыляется она. Драко приподнимает бровь, а улыбка пробивается в уголках его рта, когда Грейнджер удаляется по лестнице в сторону своей спальни. Он слышит, как её шаги стихают на ступенях, а затем до него доносится звук открывающейся и закрывающейся в отдалении двери. Он ломает голову, гадая, что же такого Гермиона может ему подарить, но не успевает обдумать эту мысль, как слышит её приближающиеся шаги. Драко улыбается, когда она подходит к нему, и подавляет смешок, вызванный румянцем на её щеках. В руках Гермиона держит маленькую серебряную коробочку, и, переведя взгляд на её лицо, Драко видит, что в её глазах плещется настороженность. Грейнджер встаёт за его спиной и обнимает за плечи, наклоняясь поближе и ставя подарок рядом с тарелкой. — С днём рождения, дорогой, — нежно шепчет она, перебирая его волосы. Драко ненавидит, как дрожат его пальцы, когда он берёт коробку, прежде чем провести большим по стыку на обёрточной бумаге. Нахмурившись, он разрывает упаковку и обнаруживает гладкий чёрный бархатный футляр. Его брови ползут вверх при узнавании шкатулки, крышку которой он открывает. На изумрудно-зелёной подушечке лежат золотые часы, идеально подходящие к часам Гермионы. На него смотрит более крупный квадратный циферблат, украшенный римскими цифрами и движущимися астрономическими таблицами. Драко осторожно поднимает часы, переворачивая их. «Я последовала за своим сердцем, и оно привело меня домой, к тебе. Навеки твоя, Грейнджер». У него нет слов, он вновь переворачивает часы и смотрит на их декорированную лицевую сторону, в то время как циферблаты крутятся в вихре. Это безупречная тонкая ручная работа, и он знает, во сколько могла обойтись такая вещь на заказ. Драко оборачивается в объятиях Гермионы в поисках её взгляда, давно забыв о своих яйцах Бенедикт. — Гермиона… — Нравится? — голос у неё тоненький, нерешительный, и Драко кружится на табурете, пока Грейнджер не оказывается между его бёдер. Он запускает ладони под её футболку — его футболку — и проводит большими пальцами по её коже. — Очень нравится, но это слишком. Гермиона мотает головой, кудри разлетаются во все стороны. — Ты заслуживаешь этого и даже больше. Это меньшее, что я могу сделать. Я надеялась… хотела подарить тебе… — слова умирают на её языке, голос срывается, и она отводит взгляд. — Эй, — хрипло произносит он, протягивая ладони к её лицу и наклоняя его обратно к своему. — Не делай этого, Гермиона. — Прошёл почти год... — И это лучшие десять месяцев, что были у меня за последнее время... — Ты не сердишься? — шепчет она, моргая, а по щеке скатывается слеза. — Нет, не сержусь. — Я не понимаю… Драко подаётся вперёд, заставляя её замолчать, прижимаясь своими губами к её. Он улыбается, услышав, как Гермиона всхлипывает ему в рот, путаясь следом пальцами в его волосах. Он бы мог раствориться в этом моменте, в её запахе, вкусе и ощущении её тела под своими ладонями и в своих объятиях. Но Драко знает, что её разум мечется от одной мысли к другой, сражаясь на войне с чувством вины, терзающим сознание. Он отклоняется назад, встречаясь с Гермионой взглядом. — Однажды мне сказали, что наличие магии не определяет ценность человека, что, несмотря на моё воспитание — мою чистокровность, — моя магия такая же, как и у всех остальных. — Драко поднимает руку и проводит большим пальцем по щеке Гермионы. — По-моему, мне даже заявили, что из-за близкородственных браков мой генетический фонд, вероятно, хуже, чем у свиньи. И от этого из её груди вырывается смешок, поскольку Драко возвращается к разговору, состоявшемуся у них на восьмом курсе во время выполнения задания по зельеварению. С него началось их необычное общение. Сами того не ведая, они заложили основу для того, чтобы впоследствии стать ворчащими коллегами, потом друзьями и, наконец, тем промежуточным звеном, которое привело их к настоящему. — Определяет ли магия ценность человека? — тихо спрашивает он, пробегая глазами по веснушкам на её переносице, по плавному изгибу губ, по морщинке меж бровей, прежде чем остановиться на широко распахнутых янтарных глазах. — Нет. — Разве из-за потери магии я стану хуже? Её губы подрагивают. — Нет, Драко. Он убирает руку с её челюсти, чтобы надеть часы на запястье. Берёт ладонь Гермионы, переплетая их пальцы, и в утреннем солнечном свете радужно переливается одинаковое золотистое сияние их браслетов. Драко умоляюще смотрит ей в лицо. — Тогда давай предвкушать наше после.

***

«После», которое Драко попросил предвкушать, оказалось сложнее, нежели Гермиона могла себе представить. Большую часть времени ей кажется, что она пристально глядит на солнце — ослеплена им, но не может отвести взгляд. Или, возможно, всматривается в космос в поисках прощения, до которого никак не дотянуться. Как бы то ни было, это опустошает. День рождения Драко. Гермиона приготовила для него обед, после чего они устроились на её диване у камина. Драко лежал, прижавшись головой к её груди, а она перебирала пальцами его волосы, читая. Всё было идеально. Но прошли недели, и Гермионе кажется, что она смотрит на призрака: Драко увядает на её глазах. Она убедила его коротать большинство ночей с ней, и, хотя её успокаивает его дыхание под боком, она знает, что он страдает. А она бессильна. Толерантность Драко к зелью сна без сновидений становится всё более серьёзной. Ночью, пока они лежат рядом, Гермиона слышит его тихие раздосадованные вздохи, когда он поворачивается к ней спиной в тщетной попытке не разбудить. Она не беспокоит его. Понимает, что он огорчён. Драко печалится под покровом лунного света, полагая, что за ним никто не наблюдает. Когда Гермиона не видит. И это её разбивает. Она не может забрать у него это бремя и может помочь, только если он согласится. Поэтому она ждёт. Но её терпение иссякает под напором отчаяния Драко. Гермиона стоит, прислонившись к дверному косяку в гостиной, и наблюдает за тем, как он борется с беспокойным сном. Он ворочается, пытаясь найти комфортное положение на диване, пока его конечности трясёт и сводит судорогами. Ничего не помогает. Гермиона увеличила ночную дозировку зелья сна без сновидений и спазмолитического в надежде найти для него хоть какое-то облегчение. Изменить дозировку спазмолитика оказалось непросто, но Грейнджер уверена — они с Роджером всё сделали правильно. Хочется надеяться. Она отталкивается от дверного проёма и достаёт из пучка палочку, чтобы наложить на Драко диагностические чары. Гермиона не обращает внимания на мигающую багровым отметку «пятнадцать процентов», пока изучает его жизненно важные показатели. Её охватывает облегчение, когда она не выявляет высокой температуры, а другие индикаторы остаются относительно стабильными. Она выдыхает и на дрожащих ногах опускается на пол рядом с Драко. Он бьётся в конвульсиях, и Гермиона качает головой, проводя пальцем по его бровям. Он медленно открывает глаза и моргает, фокусируясь на её лице. Грейнджер замечает, как на его губах появляется слабая улыбка. — Что ты делаешь? — бормочет он, прикрывая глаза, когда очередная судорога охватывает тело. — Ш-ш-ш… Гермиона ещё раз проводит пальцем по его бровям, а затем опускает руки к его плечам. Она чувствует, как под его кожей зажимаются мышцы. Она тут же призывает пузырёк с маслом и обмазывает им кисти, бормоча под нос согревающие чары. Гермиона работает методично, прикасаясь к Драко так, словно впервые делает это. Она всегда будет дорожить им. Подарила бы ему луну и звёзды, если бы могла. Люди постоянно твердят о солнце, но что стоит одна звезда в сравнении с громадой космоса и небес? Грейнджер втирает масло в напряжённые мышцы рук Драко и массирует их до тех пор, пока не слышит слетающий с его губ удовлетворённый вздох. Она молча разминает его руки пальцами и не останавливается, когда ноги затекают. Все её внимание сосредоточено исключительно на Драко и обретении им облегчения. Добравшись до его ладони, Гермиона поднимает палочку и посылает мягкую вибрацию по всем его нервам, пытаясь ослабить спазмы и предотвратить появление повторных узелков в сухожилиях и мышцах. — Давай-ка перевернём тебя на бок, — нежно говорит она, обхватывая Драко за плечи и помогая принять нужное положение, пока его другая рука не ложится на живот в пределах досягаемости. Грейнджер присаживается на край дивана и вновь наносит на ладони масло и согревающие чары, прежде чем снова начать путешествие по телу Малфоя. Она чувствует на себе его пристальный взгляд, и каждое движение её пальцев напоминает осторожный танец. Она обводит большим потускневший серый след от Тёмной метки один раз, потом второй, и наконец обхватывает запястье Драко. Гермиона ничего не может с собой поделать — её взгляд задерживается на метке. Раньше она часто задавалась вопросом, кем бы Малфой стал, не случись войны. Но время дало ей понять и показало, что Драко Малфой стал лучше. Его зовут «дракон», но на самом деле Драко — бриллиант, добытый ценой неизмеримых усилий. Он прочен, несокрушим, и, Мерлин, как он сияет. Даже в болезни Драко сияет. Их история — не несчастье, а благо. Без шрамов они не стали бы теми, кто они сейчас. Гермиона наклоняется вперёд, прижимаясь в поцелуе к Тёмной метке, а затем поднимает палочку и вызывает мягкие вибрации на его ладони. Закончив, она берёт руку Драко в свою. Встречает его взгляд, прослеживая сизые завихрения в серебре его радужки. У Драко впалые щёки, бледная кожа, и Грейнджер хочется, чтобы она могла предложить ему что-то помимо питательных зелий и прочих средств. Она прочищает горло, поджимая следом губы. — Давай я отведу тебя в ванну. Масла помогут справиться с остальными узелками. Гермиона видит, что в его глазах бушует война, — Драко разрывается между танцем с зависимостью от кого-то и самостоятельностью, но через мгновение едва заметно кивает. Она обхватывает его за плечи, помогая приподняться и сесть. Они ждут, пока у Драко сработает вестибулярный аппарат. При виде того, как он крепко зажмуривает глаза, Гермиона хмурится. Медленно выдыхая, Малфой открывает глаза. Грейнджер берёт его под локоть и поднимает на ноги, ведя по лестнице в ванную. На её щеках вспыхивает румянец, пока Драко наблюдает за ней, опираясь на тумбу. Воспоминания о том, как он готовил им ванну на её день рождения, мелькают в голове, когда она наливает в воду масла майорана и мяты. Если бы тогда всё было как сейчас, и перед Гермионой не стояли бы такие труднопреодолимые препятствия. Вернуться. «Не дай воде выплеснуться из ванны». Две души. Она знала. Взмахнув палочкой, Гермиона нагревает заклинанием воду до почти обжигающей температуры. Отгоняя воспоминания, она поворачивается и подходит к Драко. Он позволяет ей пройтись пальцами по подолу своей футболки, помогая стянуть её с себя. Гермиона складывает вещь и помещает её рядом с пушистым изумрудным полотенцем. Молча помогает Драко стащить с бёдер спортивные штаны, а затем усаживает его в ванну. Погружаясь в воду, он прикрывает глаза и откидывает голову на бортик. Зрелище притягивает — дёргает за ниточки швов. Гермиона присаживается на маленький деревянный табурет, непрерывно сминая и разминая мочалку на коленях. Руки дрожат, она нервничает. Грейнджер знала, что к такому сценарию всё идёт, и тем не менее, видя, как Драко отдаётся во власть последней стадии болезни, она чувствует себя беспомощной. Нет слов, которые она могла бы сказать. Действий, которые она могла бы совершить. Ей остаётся только наблюдать и ждать. — О чём думаешь? — хрипло спрашивает Драко. Гермиона поднимает взгляд, но замечает, что его глаза по-прежнему закрыты. Она пристально смотрит на него, прослеживая рябь на воде при каждом вздымании и опускании его груди. — Ты помнишь Шамони? На его губах появляется небольшая улыбка. — Что именно? Гермиона погружает мочалку в воду и промокает ею кожу Драко. Она не может дышать, не может говорить, и всё же слова обжигают, требуя произнесения. — Ты впервые назвал меня «любимой». Драко молчит. В воздухе витает мысль о последствиях такого заявления. — Я любил тебя тогда, — наконец говорит он, сдвигаясь, когда Гермиона проводит мочалкой по его ключице. Его голос становится ниже: — Я едва считал себя достойным быть твоим другом, не говоря уже о любовнике… И до сих пор чувствую себя таковым большую часть времени. Гермиона плачет. Она не понимает, почему плачет. Такое ощущение, что она теперь только и может, что плакать. У них уже был подобный разговор, они обнажили свои шрамы. И всё же? Над ними нависает изнуряющая туча — неприкрытая и мощная правда, которую подталкивают вперёд слова Драко. — Я люблю тебя, Драко, — шепчет Гермиона, проводя рукой по его щеке. — Но я пытаюсь быть достойным, — он распахивает глаза, не обращая внимания на её признание. Грейнджер заворожена, она пылает в небесном море серебра. — Стал ли я лучше, Гермиона? Ты — не твои обстоятельства. Ты — не твоё воспитание. Ты выдержал все испытания и возмужал в невзгодах. Ты — шестнадцатилетний мальчик, опустивший палочку. Ты выбрал быть хорошим. Гермиона чувствует, как разрывается последняя ниточка, и её самообладание рушится, а по щекам текут слёзы от уязвимости, прозвучавшей в голосе Драко. Она наклоняется вперёд и оставляет на его влажном лбу один целомудренный поцелуй, а затем прижимается к его губам. — Ты всегда был хорошим человеком, Драко Малфой, всегда.