This Bitter End | Этот горький конец

Драко — настоящее время, март 2010 года Драко казалось, будто он застрял во временно́м лабиринте; лабиринте мучений, который представлял собой лишь извилистый, бесконечный путь как приятных, так и жестоких воспоминаний. Только позже, очутившись в самой его глубине, он понял, что, хотя время, проведённое с Гермионой, досталось ему даром, оно в конечном итоге оказалось бесценным. Когда она ушла, он столкнулся с последствиями своего саморазрушающего страха: он не умел вести себя храбро. Долгие годы Драко скитался, не находя для себя то самое «после». Его жизнь превратилась в спектакль, в пустой фарс, где он играл главную драматическую роль. Он сосредоточился на поддержании притворства, но одновременно с этим столкнулся с неумолимым, разъедавшим его горем, требовавшим, чтобы его прочувствовали. Чтобы его заметили. Чтобы о нём помнили. Но теперь, по прошествии многих лет, он обнаружил, что стоит на краю лабиринта и с абсолютной ясностью смотрит в бесконечность. Примирение с Гермионой случилось не совсем обычно — из-за непредвиденной болезни и вынужденных обстоятельств. Но оно показало Драко истину, которая всегда была на виду, причину, по которой он так и не смог по-настоящему отпустить Грейнджер, — их связь была неизбежной. Неотвратимой. Масштабной и всесильной. Гермиона — вспышка на Солнце, ослепляющая, сжигающая и проложившая себе путь обратно в его жизнь. Её прикосновения, поцелуи, само её присутствие — всё это воспламенило душу Драко. Канун Нового года стал для них своеобразным очищением, испепелением прошлых обид. Им необходимо было пройти через обсуждение общего прошлого, чтобы на его месте расцвело что-то новое. Чтобы нечто выросло из пепла. Им пришлось узнать, кем они стали друг без друга, и как бы больно это ни оказалось, случившееся открыло правду о них самих — правду, на которую они теперь могут опираться в будущем. Пришлось поверить, что другой полюбит. Что будет дорожить. И самое главное. Пришлось поверить в себя. Драко понимал, что не может продолжать идти по пути отдачи этому миру лишь частичек себя. Ребёнок, выживший только благодаря хорошо отработанному навыку самосохранения, теперь являлся мужчиной, выросшим из своих ошибок и грехов. Он научился. Именно поэтому они с Гермионой провели остаток первого января вместе, просто разговаривая. Они обсудили абсолютно всё. Гермиона рассказала о Роне, а Драко — о Трейси. Грейнджер призналась, как пыталась погрузиться в целительство, в роль крёстной матери и как не могла смотреть на ночное небо, не выискивая имя Малфоя. Он сознался, что при встрече с Падмой неизменно расспрашивал о Гермионе, что не мог работать с Энтони, не сравнивая его с ней, и что не мог слушать магловский джаз, не утопая в боли. Разговор стал катарсисом, избавлением от бури. В нём было всё и даже больше. И, возможно, именно сладкое чувство освобождения, пришедшее после той ночи и последующих недель, проведённых вместе, подтолкнуло Драко наконец встретиться с матерью. Ему больше не хочется жить, неся на себе груз болезни. Вот уже несколько месяцев он держит недуг в секрете от Нарциссы, обходя её расспросы с отточенной учтивостью, но он знает, что пора неопределённости на исходе. Его ядро ослабевает. Малфой лежит в постели с тупой пульсацией в висках и уже привычной болью в костях. С последнего ухудшения его состояния прошли недели, даже месяцы, и он чувствует надвигающиеся перемены ещё до того, как обращается внутрь себя, напрягая последние остатки магии, чтобы наложить диагностические чары, в которых хорошо поднаторел. Заклинание выходит не слишком сильным, и показатели исчезают прежде, чем Драко успевает как следует их изучить. Но он успел увидеть. Двадцать пять процентов. Сердце замирает, а палочка падает. Он надеялся, что к этому времени им с Гермионой удастся открыть что-то более многообещающее, но оказалось трудно рассчитать целостные данные или провести полноценное клиническое исследование всего с тремя участниками. Это, мягко говоря, обескураживает. Драко старается сохранять позитивный настрой, больше ради Гермионы, нежели ради себя. Он видит, что она обеспокоена; видит, что эта тревога отражается в золотых искорках её янтарных радужек каждый раз, когда они прощаются. Грейнджер целует его, и он чувствует, как каждым движением губ она обещает попытаться спасти его магию. Поэтому он старается не терять надежды — ради неё. Однако не неминуемое превращение в сквиба словно преображает конечности в свинцовые, сковывая всё тело, и не грядущая встреча с матерью во время воскресного чаепития. Нет. Беспокойство закралось в размышления по совершенно другому поводу. Будет ли Гермиона по-прежнему хотеть с ним будущего, когда он лишится магии? Драко понимает, что это иррационально. Осознаёт, что это глупо, нереально, и всё же боится. Страх укоренился глубоко, засел внутри, и Драко не может остановить поток навязчивых мыслей, которые растут и изводят его разум. Будет ли она всё ещё любить тебя? Этот вопрос вертится по кругу. Гермиона любит его — Драко это прекрасно понимает. С каждым объятием, с каждым проведённым вместе мгновением он чувствует подлинность её любви. Гермиона заверила его, и Малфой ощущает, как её магия переплетается с остатками его собственной. Грейнджер его, без всякого сомнения. Однако шрамы вечно проигрывающего мальчика глубоки, грубы и нависшей тенью преследуют его разум. Драко только что вернул Грейнджер и не может вынести и мысли о том, что станет с ним, если она снова уйдёт. Иногда трудно перебороть сомнения, пытающиеся завладеть его сознанием. «Моя магия — твоя». Она такая же часть его, как и он её. Драко знает это. Они провели бессчётное количество часов, восстанавливая свои отношения, и Драко понимает, что совместные усилия по исправлению ошибок прошлого — лишь ещё один слой в куче выборов, что они сделали. Они выбрали друг друга вопреки всему. Драко наконец-то чувствует, что нашёл дорогу домой, — из глубин лабиринта его вытащил маяк света, которым является рука Грейнджер, и он наконец-то вступил в эпоху редаманса. Именно поэтому сегодняшний день так необходим. Гермиона не раз предлагала составить компанию и быть рядом во время разговора с Нарциссой о диагнозе, но он отказывался. Драко понимает, что такая беседа должна состояться тет-а-тет, и вместо этого пообещал Грейнджер отправиться потом к ней домой через камин. Его мать темпераментна, в лучшем случае непредсказуема, и он не представляет, как она воспримет новость о его болезни. Пэнси была в ярости, Дафна отнеслась с пониманием, но мать? Драко не знает, как подготовиться к её реакции. Именно эти вопросы терзают его рассудок, пока он почти на автомате проводит утро: принимает зелья, душ и соглашается на кофе и булочку, что навязывает Пиппи, когда он заходит на кухню. Легко отделавшись от настойчивых уговоров эльфийки, Драко опускается на один из барных стульев, стоящих вдоль мраморного острова. Потянувшись за утренним «Пророком», он чувствует знакомое жужжание мобильника в кармане. Доставая устройство, Малфой хмурится, но недоумение быстро сменяется радостью, а улыбка растягивает уголки рта, когда он видит сообщение от Гермионы. Грейнджер: Проснулась с мыслями о тебе, впрочем, как и всегда. Люблю тебя. До скорой встречи.

***

Несколько часов спустя Драко выходит в гостиной восточного крыла Малфой-мэнора. С годами мать стала тяготеть именно к этой части поместья, особенно после смерти Люциуса в 2005 году. Здесь большие окна, благодаря чему особняк в готическом стиле наполняется атмосферой домашнего уюта, а не чего-то окутанного мраком. В течение нескольких последних лет Нарцисса занималась ремонтом: светлые портьеры, более яркие краски — всё это дополняет опаловый мраморный пол, устилающий территорию поместья. Драко готов признать, что это гораздо лучше, чем убранство времён его детства. Безусловно, всё те же портреты и картины украшают стены, и всё те же фамильные гобелены отображают «чистую» родословную, но в восточном крыле есть что-то неоспоримо «более светлое». Словно тьма, проникшая в самое сердце имения, полностью исчезла. В этом есть что-то живительное — обещание наступления лучших времён для рода Малфой. Привычным маршрутом Драко идёт к веранде, откуда открывается вид на любимый розовый сад его матери. Несмотря на то что веранда открыта воздействию природы, в ней поддерживается идеальная температура, которая распространяется за её пределы и окутывает розы матери защитными чарами, оберегающими от суровых времён года. Перед Драко простирается пейзаж с розовыми, белыми и красными цветами, сливающимися в единое живописное целое на фоне вечнозелёных изгородей. Море живых и ярких оттенков. Ступив на каменный пол и тихонько прикрыв за собой дверь, Драко замечает светлые волосы матери. Хотя годы, минувшие после смерти отца, сделали Нарциссу смиреннее, она по-прежнему остаётся горделивой ведьмой. Её волосы собраны в замысловатый французский узел, а проглядывающие седые прядки почти не выделяются на фоне таких же, как у Драко, платиновых локонов. Тонкие морщинки в уголках ясных голубых глаз — единственное свидетельство её солидного возраста. Даже несмотря на годы, проведённые за восстановлением фамилии Малфой и превращением её в символ прогрессивных перемен, Нарцисса держится весьма высокомерно. Именно поэтому Драко порой с трудом удаётся оставаться рядом с ней, помнить о её маленьких жестах. Наиболее ярким проявлением смягчения её поведения за последние годы стал канун Нового 2003 года. Тогда мать продемонстрировала искреннее раскаяние и даже предложила связаться с Гермионой от имени Драко — в силу этих причин он простил её и решил поддерживать с ней общение. Нарцисса старается. Он может отдать ей должное. Драко наблюдает, как мать с вежливой улыбкой отпускает Уимзи, а затем обращает свой пронзительный взгляд на него. Её улыбка становится шире, неподдельное радушие озаряет лицо, и она встаёт, чтобы поприветствовать Драко. Он целует её в щеку, вдыхая знакомый жасминовый аромат, и занимает место напротив неё за маленьким столиком. Уимзи сервировал для них всё необходимое для полноценного чаепития. Лакомые бутерброды с огурцом, тёплые булочки с ассортиментом пирожных, профитролей и джемов разложены на изящных серебряных подносах. Улыбаясь привычности обстановки, Драко берёт салфетку и расстилает её на коленях. Нарцисса делает то же самое, поправляя затем застёжку своей лавандовой мантии и поднося к губам фарфоровую чашку с чаем. Драко чувствует на себе её взгляд, следящий за тем, как он наливает чай с добавлением сливок. Помешивая напиток чайной ложкой, он замечает небольшой тремор и пытается скрыть гримасу. Костяшки пальцев белеют, пока он сосредоточенно старается не задеть ободок серебром, но ему это не удаётся. Раздаётся звонкий и непривычный лязг, и Драко чувствует, как щёки вспыхивают слабым румянцем. Вместо того чтобы привлекать ещё большее внимание к этому казусу, он прочищает горло и, придав лицу серьёзное выражение, поднимает глаза на мать. Она смотрит на него пытливо, и Драко понимает — она уловила, что с ним что-то не так. В попытке оттянуть неизбежное он подносит чай к губам и делает маленький глоток. Когда ему удаётся вернуть чашку на блюдце безо всяких новых казусов, его охватывает облегчение. — Как поживаешь, мама? — спрашивает он, потягиваясь вперёд, намереваясь намазать маслом булочку. — Очень хорошо, мой дорогой. Пару раз заглядывала Пэнси, чтобы помочь с планировкой переделки цветников на западной стороне. Кажется, они с Невиллом — отличная пара, — уголок её тонких губ приподнимается, и она присоединяется к Драко в отведывании подготовленных Уимзи лакомств. — Так и есть; не так давно мне удалось встретиться с ними в Хогсмиде. Глаза Нарциссы слегка сужаются. — Понятно. — Перестань, мама, — укоризненно произносит Драко, закатывая глаза. — Это было по работе. — И это не обязательно ложь. На протяжении последних недель они с Гермионой сменили подход — вместо того, чтобы сосредоточиться на замедлении развития болезни, они переключились на сохранение того, что осталось от магического ядра Драко. В результате Тео решил проконсультироваться с Невиллом, чтобы выяснить, есть ли у него какие-либо соображения по поводу магических растений, способных помочь в сохранении ядра. Невилл нашёл эту задумку весьма интригующей и сейчас изучает возможные виды семян, надеясь вскоре написать об этом. Время — хранитель и носитель всего сущего. — Надеюсь, Тео не слишком загружает тебя работой в Отделе. Мне обидно, что я не видела тебя со дня рождения Офелии. Тебе действительно стоило присоединиться ко мне в шато на Рождество. Драко ухмыляется, когда воспоминания о Рудольфе и нежной тишине всплывают в памяти, но вместо того, чтобы прокомментировать, как он на самом деле провёл праздник, он легкомысленно отвечает: — Может, в следующем году. И это правда. Драко с удовольствием бы отвёз Гермиону в замок семейства Блэк в долине Луары. Он прекрасен: настоящий неподвластный времени образец архитектуры в стиле эпохи Возрождения, расположенный в глубине густого леса и выложенный из известняка, изысканный, нетронутый прошедшими эпохами. Гермиона пришла бы в восторг, особенно от библиотеки. Огромная круглая пристройка со стеклянным куполом хранит книги, столь же уникальные и древние, как и те, что собраны в стенах Мэнора, но вместо того, чтобы отражать историю Малфоев, их содержание отдаёт дань уважения роду Блэков. Драко мечтательно улыбается, представляя себе Гермиону, уютно устроившуюся с томиком в руках на одной из бархатных кушеток в библиотеке у слабого огня. — Драко, — Нарцисса произносит его имя с осторожностью, словно готовясь к перепалке, — в последнее время ты меня избегаешь. — Она ставит чашку на блюдце, складывает и распрямляет кремовую салфетку на коленях. Драко наблюдает, как она расправляет плечи и смотрит на него зорким, оценивающим взглядом. — Я бы хотела знать почему. Он вздрагивает. Он рассчитывал на большее количество времени, на более продолжительную светскую беседу, но мать всегда напоминала ему нож — обладала отточенной способностью выбивать людей из колеи. Драко следует её примеру, возвращая чашку обратно на фарфоровое блюдце, а затем трясущейся рукой промакивает уголок рта. — В этом не было преднамеренности, как ты можешь полагать. На лице матери написано явное неприятие, а тон голоса звучит отрывисто: — Вполне возможно, что это так, однако с августа прошлого года я наблюдаю, как ты всё больше и больше отдаляешься от меня. Драко откидывается на спинку бронзового плетёного кресла, сцепив пальцы на коленях. Его разум кружится, пытаясь сформулировать аксиому, которая могла бы успокоить мать, но Драко знает. Он должен ей рассказать. Вздохнув, он смотрит на неё. Ему всегда говорили, что он похож на отца, но сейчас, продолжая молчаливое общение с матерью, он видит сходство с ней. На него устремлены такие же изогнутые брови, стиснутые челюсти и чётко очерченный нос. Нарцисса — его зеркальное отражение: она, как и он, не уступит. — Что тебе известно о магической дисплазии? — спрашивает он голосом, полным горькой досады. Нарцисса поджимает губы, приподнимая одну бровь, и размеренно повторяет его слова: — О магической дисплазии? Болезни сквибов? Драко стискивает зубы. — Дело не только в этом. Да, те, кого она затронула, в конце концов потеряют магию и станут сквибами, но путь к этому... — он делает паузу. Как ему описать ежедневный дискомфорт, лихорадку, кошмары и недосып? Как правильно объяснить, что его мир стал полностью зависеть от строгого соблюдения схемы приёма зелий, и что если он пропустит время принятия одного из них, то побочные эффекты усилятся в десятки раз? Как рассказать, что по утрам, когда он просыпается с раскалывающейся от боли головой и ломотой в костях, ему приходится прилагать все усилия, чтобы сесть, и собрать все силы, чтобы выпить зелье, снимающее эти симптомы? Как объяснить всё это? Нарцисса наклоняет голову в раздумье — выжидает. — Речь об ухудшении состояния больного в наиболее неприглядной форме, — говорит он удручённо. — Это то, над чем тебя заставляет работать Тео? Драко сглатывает; в его голове проносятся вспышки возможных итогов разговора, и он встречает взгляд матери. — Отчасти, но мне также поставили этот диагноз. И тишина. Она овладевает ими, вонзая когти правды в кости. Драко замечает, как на лице Нарциссы мелькают эмоции, а уголок её изящного рта дёргается. Её кристально-голубые глаза сужаются, когда он опускает руку во внутренний карман пиджака, чтобы достать бодроперцовое зелье. Мать смотрит на него, пока он откупоривает флакон и быстро заглатывает жидкость. Драко ставит пустой пузырёк между ними, и его янтарный цвет резко контрастирует с белой скатертью стола. — Я не понимаю, — говорит Нарцисса спустя мгновение. — Я теряю магию, мама. — Должен же быть целитель, кто-то... Он ошарашенно смотрит, как ломается её фасад, разбиваясь вдребезги, словно стекло. Драко понимает, что никогда не видел, чтобы мать теряла самообладание, не таким образом. Даже в разгар Второй магической войны, когда Тёмный Лорд поселился в их поместье, когда Драко клеймили меткой, когда отца отправили в Азкабан, Нарцисса никогда не ломалась. Но здесь, перед ним, в окружении уюта веранды и дома, её невозмутимость рассыпается, словно песочный замок во время прилива. — Мама. —В Святого Мунго должны... У них есть такое отделение. — Мама. — Если нет, я свяжусь со знакомыми в Париже. В конце концов, болезнь обнаружили там... — Мама, — произносит Драко более тихо, нежно, и Нарцисса поднимает на него полные слёз глаза, — я работаю с Гермионой. Её потрясение ощутимо — он не упоминал это имя уже много лет. — Мисс Грейнджер? — Она — ведущий специалист по магической дисплазии в Святом Мунго. Именно она добилась открытия стационарного отделения имени Трембле и отвечает за мой план лечения, а также помогает мне с исследованиями заболевания в Отделе тайн. — И это приносит результат? Драко хмурится, протягивая руку и сжимая ладонь матери в своей. — У меня, по всей видимости, необычный случай. Симптомы проявляются особенно остро. — Что ты имеешь в виду? — Скорее всего, я болею уже два года, но, помимо этого, моя магия стремительно ослабевает, и мы не понимаем, почему. Все известные зелья действуют лишь несколько недель, после чего наступает очередное резкое ухудшение. — Как долго продержится твоя магия, Драко? Он пытается улыбнуться, но на лице появляется гримаса, будто мышцы забыли, как двигаться. — Возможно, до лета? — И нет никаких шансов на исцеление? Конечно, между вами двумя, — Нарцисса пытается ухватиться за остатки надежды, пока в её голосе звучит отчаяние. — Мы занимаемся новым, многообещающим направлением. Нарцисса кивает, приглаживая волосы, и смотрит вниз, возвращая самообладание. Какое-то время они молчат, и Драко, проследив за взглядом матери, окидывает взором её розовый сад. — Я часто думаю, не было ли этого у Люциуса, — тихо говорит она. — Как ты знаешь, он болел. — Магическая дисплазия не убивает, мама. Симптомы, которые испытывают люди, страдающие от магической дисплазии, пока болезнь разрушает их тела, неисчислимы — это персональная волна мучений, завёрнутая в неподатливую форму ада. Но когда болезнь разгорается до конца, её проявления проходят, не оставляя после себя ничего. — Нет, но концепция существования без магии — да. — Когда мать снова обращает к Драко свой взгляд, в её глазах блестит неоспоримая печаль. — Твой отец был гордым человеком, Драко. У него были свои недостатки, он придерживался своей идеологии, но именно гордыня стала его проклятием. Он не смог переступить через то, чему его учили; не сумел разглядеть ошибки в своих поступках. Драко наблюдает за тем, как мать отстраняется, вспоминая о том, что теперь более недосягаемо, недоступно, и проводит пальцем по краю скатерти. — Люциус позволил себе увянуть, подобно нераспустившемуся цветку. — Когда Нарцисса поднимает голову, её взгляд становится жёстким и пронзительным, поскольку она взывает к Драко, приказывая: — Ты не можешь позволить себе увянуть, Драко, — она говорит это с убеждённостью, умоляя его внять её словам и принять их близко к сердцу. Она не понимает — не знает. Несмотря на потерю магии... Драко впервые за долгие годы чувствует себя живым. Гермиона оросила его истерзанную душу. Заботилась о нём. Возможно, не исцелила его тело, его магию, но вдохнула в него жизнь. А для Драко? Это лучше всякого лекарства. Он реалист: шансы найти способ вылечиться и восстановить магию в полном объёме ничтожно малы. Он подготовил свой разум к этому: настоящее лекарство, скорее всего, будет доступно через годы и даже десятилетия. — Не увяну, мама. Нарцисса наклоняет голову, оценивая его. Блуждает по нему глазами, пока поднимает чашку с чаем, держа её между изящными пальцами. Какое-то мгновение она молчит. — У тебя появилась ведьма. Это не вопрос. Сердце замирает. — Появилась, — подтверждает Драко и внезапно нервничает, даже больше, чем когда обсуждал свою предстоящую волшебную судьбу. Нарцисса ухмыляется, отпивая чай. — Могу я узнать, кто она? У Драко пересохло в горле, и он судорожно сглатывает, пытаясь вымолвить слова. Он расскажет матери. Не совершит одну и ту же ошибку дважды. И всё же страх бурлит, бушует внутри него, как безграничная буря. Драко не может найти в себе силы, не может обрести голос, глядя на мать с явным волнением на лице. — Это мисс Грейнджер? — спрашивает она без тени презрения. Его тут же накрывает облегчение, спускаясь по позвоночнику прохладной волной. — Да, — хрипло произносит он, делая глоток чая, чтобы побороть овладевшую горлом сухость. Драко не может заставить себя посмотреть на мать, чтобы увидеть, что может ожидать его в её взгляде. — Я рада, что вы нашли путь обратно друг к другу, Драко. Я лишь всегда хотела, чтобы ты был счастлив и любим, мой дракон. Нарцисса не обращалась к нему с этим ласковым прозвищем со времён его детства, и осязаемая любовь, которой наполнены её слова, успокаивает Драко и заставляет встретиться с ней взглядом. Она тепло улыбается и тянется за булочкой.

***

Остаток чаепития прошёл в спокойной непринуждённости, которой Драко не испытывал при общении с матерью уже много лет, но сейчас, когда он по знакомому маршруту направляется к своей старой спальне, гулко стуча ботинками по полу, он не может отделаться от ощущения, будто с него сняли какой-то груз. Пока мать не приняла так открыто его отношения с Гермионой, он и не осознавал, что её одобрение являлось тем, чего он втайне жаждал. Это лишний раз свидетельствовало о её росте. Драко понимает, что ему не придётся бороться, чтобы мать поддержала его отношения с Грейнджер, и от этого становится безмерно легче. С каждым шагом вперёд её действия подстёгивают раздувающуюся внутри него, подобно воздушному шару, надежду. Драко с лёгкостью поднимается по винтовой лестнице на второй этаж. Коридор такой же, каким он его помнит: вдоль стен стоят резные бюсты его дедов, каждый из которых освещён выгоревшими бликами вечернего солнца. Малфой останавливается перед дверью из чёрного дерева, отделяющей тёплый холл от его детской спальни. Прошло уже много лет с тех пор, как он заходил в это помещение, и он не может не задуматься, осталось ли оно прежним. Рука задерживается на ониксовой дверной ручке, и, глубоко вдохнув, Драко открывает дверь. Сделав нерешительный шаг вперёд, он обводит серебристыми глазами комнату. Изумрудный мрамор с вкраплениями серебра тянется по полу к тёмному камину в зоне для отдыха. Аккуратные стеллажи с книгами и мётлы для игры в квиддич украшают комнату по периметру, рассказывая историю мальчика, пытавшегося найти спасение в её стенах. Двинувшись дальше, Драко качает головой, проводя рукой по серебряному покрывалу кровати с балдахином. Воспоминания о войне всплывают в памяти, но Драко отгоняет их, переключаясь на то, зачем пришёл сюда. Он искал свою бывшую комнату не для того, чтобы возвращаться к напоминаниям о демонах своего детства, нет. Взгляд Драко невольно падает на потрёпанную обложку знакомой книги, лежащей на тумбочке. Той самой, которую он так и не смог ничем заменить. Не смог забрать оттуда, где её оставил. Той книги, которую он в течение многих лет мечтал перечитать. Драко тянется вперёд и с благоговением поднимает истрепавшийся том. Он скользит большим пальцем между страницами, удерживая им место, и извлекает клочок пергамента, который хранил как закладку с тех пор, как впервые получил этот подарок. Драко прослеживает торопливый контур буквы «о», прежде чем прочитать слова, запавшие ему в душу и до сих пор текущие по венам. «Со временем надеялась она стать благоразумной; но увы! увы! Она принуждена была себе признаться, что покуда она далека от благоразумия». Пожалуй, это моя любимая цитата, и мне очень любопытно узнать, какая окажется твоей. Думаю, больше всего в сюжете «Доводов рассудка» мне нравится простота того, что иногда второй шанс — это всё, что нужно человеку для жизни, прощения или даже любви. Счастливого Рождества, Драко. Искренне твоя, Гермиона 25 декабря 2003 года». Драко моргает. Он знал, о чём говорилось в послании; он вытатуировал слова Гермионы на своём сердце, и всё же, перечитывая их сейчас, с открытыми глазами, он понимает, насколько они оба были слепы. Он осторожно открывает книгу на любимом отрывке и, читая, благодарит за понимание и второй шанс. «Я не могу долее слушать Вас в молчании. Я должен Вам отвечать доступными мне средствами. Вы надрываете мне душу. Я раздираем между отчаянием и надеждою. Не говорите же, что я опоздал, что драгоценнейшие чувства Ваши навсегда для меня утрачены. Я предлагаю Вам себя, и сердце мое полно Вами даже более, чем тогда, когда Вы едва не разбили его восемь с половиной лет тому назад. Не говорите, что мужчина забывает скорее, что любовь его скорее вянет и гибнет. Я никого, кроме Вас, не любил. Да, я мог быть несправедлив, нетерпелив и обидчив, но никогда я не был неверен. Лишь ради Вас одной приехал я в Бат. Я думаю только о Вас. Неужто Вы не заметили? Неужто не угадали моих мечтаний? Я и десяти дней не ждал бы, умей я читать в вашем сердце, как Вы, полагаю, умели читать в моем. Мне трудно писать. Всякий миг я слышу слова Ваши, которые переполняют, одолевают меня. Вот Вы понижаете голос, но я слышу нотки его и тогда, когда они недоступны для любого другого слуха. Слишком добрая! Слишком прекрасная! Вы справедливы к нам. Вы верите, что мужское сердце способно на верную любовь. Верьте же неизменности ее в сердце навеки преданного Вам Ф. У. Я принужден уйти, не зная судьбы моей; но я ворочусь и последую за вами, едва найду возможность. Одно слово Ваше, один взгляд — и я войду в дом отца вашего нынче же — или никогда».

Джейн Остин. «Доводы рассудка».