This Bitter End | Этот горький конец

Гермиона — флешбэк, День святого Валентина, 2004 год — А вы уверены, что действительно не против? — спрашивает Джинни, передавая извивающегося Джеймса в протянутые руки Гермионы. — Ничуть. А теперь идите и повеселитесь, — настаивает она, пристраивая крестника у себя на бедре. — Серьёзно, мы с Мионой присмотрим за ним пару часиков. Приятного вам вечера, — хихикает Рон, проводя ладонью по отрастающим тёмным волосикам малыша Джеймса. Крестник хохочет, ещё больше вжимаясь в плечо Гермионы. Она встречает взгляд Джинни поверх его головы, и от беспокойства, с которым подруга смотрит в ответ, у неё тянет в животе. Она уверена, что Джинни всё понимает: впервые после расставания Гермиона останется наедине с Роном, и кроме того, это будет её первый праздник после разрыва с Драко. Тем, как она встречается с пытливым взглядом карих глаз Джинни, она пытается продемонстрировать свою готовность, что она в порядке, но не может отделаться от ощущения, что ей это не удаётся, что Джинни каким-то образом видит её насквозь. Джинни ещё мгновение наблюдает за ней, затем вздыхает и берёт Гарри за руку. — Идём, наш ребёнок под присмотром этих детишек, — смеётся она, увлекая Гарри к двери. — Мы вернёмся к восьми. — Давайте, развлекайтесь! — хихикает Гермиона, тихонько закрывая за ними дверь. Со щелчком замка она ощущает всю тяжесть сложившейся ситуации. Наедине. Малыш Джеймс у неё на руках что-то лепечет, и она чувствует, что прижимает его ещё ближе, когда поворачивается и смотрит Рону в глаза. Она знает, что им нужно это — время, чтобы найти способ вновь обрести дружбу. Но это трудно. Очень сложно подавить в себе чувство неуверенности, особенно когда Рон смотрит на неё с вожделением. Его знакомый взгляд пробегает по тому, как она держит Джеймса, как его маленький кулачок теребит её оливковый свитер. Знакомый, — шепчет ей разум, и Гермиона чувствует, как румянец пробирается вверх по шее. — Ну что, идём? — неловко спрашивает она, усаживая Джеймса повыше на бедре и жестом предлагая Рону провести их в её гостиную. Вечер проходит почти как в тумане. Как будто Гермиона наблюдает за их общением через киноплёнку, и ей кажется, что она заново проживает тот неловкий танец времён их юности, когда ни один из них не понимал, как вести себя рядом с другим. Но с каждым уходящим часом Гермиона вспоминает — вспоминает, почему оказалось так легко влюбиться в Рона. Вспоминает очень живо, в то время как возведённые каждым из них баррикады рушатся. Рон надёжный, знакомый, и когда он задевает её руку, пока она передаёт ему тушёную говядину, она чувствует, как в животе разгорается жар. Рон бы никогда её не предал. Никогда бы не заставил её гадать, кто же она, кто же они. С ним она никогда не сомневалась. Надёжный. Знакомый. Находясь сейчас у себя дома, Гермиона не может не вспоминать о том, каково было делить это пространство с Роном. Она обводит глазами комнату, прикидывая, где раньше лежали его вещи. Неужели и правда минуло три года? Всё-таки они оба были очень молоды. Возможно, теперь, когда они старше, между ними что-то может и получиться. Но разве именно этого Гермионе на самом деле хотелось бы — жизни с Роном? В глубине души она знает ответ, но сейчас не может заставить себя признать переполняющую всё внутри правду. В её душе — пустота, а на сердце — татуировка, которую нужно свести, и она не может не думать о том, найдёт ли ответы на свои вопросы в объятиях Рона. Когда он поднимает Джеймса над головой, Гермиона позволяет своему взгляду задержаться на каждой веснушке на его щеках, на морщинках у лазурных глаз и на том, как рыжеватые пряди слегка вьются на затылке. Надёжный и знакомый, — повторяет её разум, напоминая. Она чувствует, как расслабляется: позволяет себе раствориться в моменте и просто наслаждаться присутствием Рона. Они спокойно и приятно проводят время, и когда без десяти восемь раздаётся стук в дверь, Гермиона замирает. Она не хочет, чтобы вечер заканчивался, ведь когда Рон уйдёт, она останется один на один с призраками своего прошлого. Она бросила Рона, Драко бросил её — от этого круговорота терзаний Гермиона не в силах избавиться, и она уверена, что не сможет вынести ещё одну ночь в одиночестве. Она сама навлекла на себя эти страдания. Она одинока. Одинока и нуждается в компании кого-то, помимо себя. Мысли уносит к опасным глубинам, как в этот момент входят одинаково улыбающиеся, розовощёкие Гарри и Джинни. Глядя на них, Гермиона не может не подумать о том, что делает Драко. Она уверена, что он, скорее всего, в объятиях Астории. Возможно, увёз её в Париж или в семейный домик в горах, так что какая разница, что случится, если она попросит Рона остаться; что в этом плохого. Она не хочет быть одной. Всего одна ночь, — решает она, когда Джинни подхватывает Джеймса с пола и целует его. — Ну, как он себя вёл? — спрашивает Гарри, проводя костяшкой пальца по щеке сына. — Просто прекрасно, — отвечает Гермиона, вставая с дивана и скрещивая руки на груди. Она путается пальцами в своём шерстяном свитере, пытаясь унять колотящееся сердце. — Ещё раз спасибо вам обоим, — искренне благодарит Джинни. — Нам действительно был нужен сегодняшний вечер. Гарри и не подозревал, что мы вышли в свет впервые с момента проведения министерского бала на Хэллоуин, — она бросает на него укоризненный взгляд и упускает из виду выражение полного опустошения, мелькающее на лице Гермионы при последних словах. Она потеряла туфли. И трусики. «Твоя». Она глубоко вдыхает и смещается в сторону Рона, словно физически может помешать ему уйти. Не оставаться одной. Гарри закатывает глаза, но кладёт ладонь на поясницу Джинни, когда Джеймс зевает, утыкаясь лицом в её грудь. — Кто-то хочет спать, — бормочет Поттер, глядя на сына ярко-зелёными глазами, полными обожания. — Увидимся в воскресенье на ужине в Норе? — интересуется Джинни, направляясь к камину Гермионы. — Конечно, ни за что не пропущу, — отвечает Грейнджер с улыбкой, которая, как ей кажется, больше похожа на гримасу. Джинни бросает ещё один взгляд на Рона поверх плеча Гермионы, а затем говорит тихим голосом, предназначенным только для неё: — Пришлёшь мне завтра сову, хорошо? — Разумеется, — отвечает она, а в горле внезапно пересыхает. Когда Поттеры исчезают в зелёном вихре, Гермиона осознаёт, что они с Роном остались одни — по-настоящему наедине. Прошло три года — три года с тех пор, как Рон в последний раз был с ней наедине в её доме — своём бывшем доме. Он помог ей отстроить его, вернуть ему нынешнее великолепие, а потом они расстались, пошли разными путями. Гермиона слышит, как Рон шаркает позади неё, и понимает, что до сих пор не повернулась к нему лицом. Останься, — нашёптывает ей разум. Это то, чего ей хочется, то, о чём она весь день думала. Она не хочет чувствовать себя одиноко, по крайней мере, сегодня. Глубоко вздохнув, Гермиона оборачивается и встречает пытливый взор Рона. Без буфера в виде Джеймса ей кажется, что Рон видит её насквозь, будто выворачивает её наизнанку и наконец-то впервые замечает, насколько она разбита. Гермиона отшатывается, испытывая внезапный дискомфорт от правдивости его пристального взгляда. — Хочешь выпить? — наконец спрашивает она, стискивая пальцами свитер до белеющих костяшек. Рон пожимает плечами, засовывая руки в передние карманы джинсов. — Почему бы и нет. Для того, кто пытается вести себя непринуждённо, Гермиона слишком быстро шагает на кухню, и она чувствует, как спину прожигает испытующий взгляд Рона. Она пытается продышаться и сосредоточиться на том, чтобы унять дрожь в руках, пока достаёт из шкафчика два хрустальных бокала и берёт с полки бутылку винтажного Огдена. Предпочитает не зацикливаться на мысли, не думать о том, что изначально бутылка из запасов Драко. Вместо этого Гермиона просто возвращается в гостиную, где возле стеллажа с книгами топчется выглядящий весьма не к месту Рон. Его внимание сосредоточено на полках, на тех уголках, где когда-то явно находились её фотографии с Драко. Она уверена, что он пытается вспомнить, те же ли это места, где стояли снимки времён их совместной жизни. Трудно видеть его здесь вот так, как сейчас, но она отгоняет эту мысль на задворки разума. Гермиона прочищает горло, и Рон поворачивается, а на его губах играет улыбка. Она так отличается от тех ухмылок, которые красовались на лице Драко. Если Драко выглядел самонадеянно, уверенно, то Рон смущён, не уверен и улыбается так, словно его только что застукали за попыткой полакомиться сладким. Зрелище очень трогательное, и его почти достаточно, чтобы Гермиона усомнилась в своих намерениях на предстоящую ночь. Почти. Она устраивается на одном из концов дивана и наливает по дюйму в каждый из бокалов. Протягивает Рону один из них, когда он занимает место на противоположной стороне. — Спасибо, Миона. — Она пристально смотрит, как Рон подносит янтарную жидкость ко рту и делает внушительный глоток. Может, он нервничает так же сильно, как и она? Не то чтобы повисшее между ними молчание вызывало жуткий дискомфорт, но и лёгким его не назовёшь. Стоит будто мёртвая тишина, пронизанная напряжением, которое Гермиона пока не может расшифровать. Ты ведь хочешь этого, — напоминает она себе, прослеживая взглядом вены, тянущиеся по тыльной стороне кистей Рона и исчезающие под длинными рукавами футболки с воротником на пуговицах. А хочет ли? Она хорошо помнит, как ощущались на её оголённом теле его мозолистые ладони, что на вкус он напоминал лакрицу и всегда ассоциировался с домом. Только на сегодняшнюю ночь, — решает Гермиона. — Я заслуживаю счастья, хотя бы этой ночью. — Спасибо, что остался, — тихо отвечает она, и они выпивают. Каждый глоток действует как гравитация, и Гермиона всё ближе пододвигается к Рону, пока не прижимается ступнями к его бедру, а сам он не кладёт руку на спинку небольшого дивана. Её чувства притуплены, а разливающееся по венам тепло мало помогает ослабить нарастающий в животе жар. Каждый вдох доносит до неё успокаивающий аромат сандала и табака, и Гермионе хочется утонуть в нём, забыть хоть на одну ночь о берёзе и пряностях. Она хочет забыть и вспомнить, каково ощущать прикосновения неравнодушного человека. Они с Роном разговаривают, и впервые за много лет их беседа идёт легко и непринуждённо. Они обсуждают всё на свете. Его работу в магазине приколов, ремонт в Норе, малыша Джеймса, её предстоящие занятия в Целительской академии и так далее. Темы простые, и пусть это не те острые дискуссии, которые Гермиона привыкла вести с Драко, этого вполне достаточно, чтобы её внутренние ограничения продолжали ослабевать по мере того, как алкоголь растекается по венам. Она чувствует палец в своих волосах. Прикосновение осторожное — всего лишь виток локона вокруг одной из фаланг, но его хватает, чтобы её сердце учащённо забилось. Ритм болезненный, отчего Гермионе кажется, будто в груди застрял снитч, который всё колотится и давит. Рон наблюдает за ней с опаской, словно ждёт, что она отмахнётся от его попытки сблизиться, но вместо этого она наклоняет голову, отвечая на его ласку. Ты ведь этого хочешь. Эти четыре слова стали для Гермионы мантрой, единственным проявлением храбрости, и она ещё больше откидывает голову, полностью ложась ею на ладонь Рона. Она чувствует, как он сминает пальцами кудри и наблюдает за ней слегка остекленевшим взглядом. — Миона? — вопрос произносится шёпотом, а её глаза останавливаются на изгибе его губ. Возможно, будь Гермиона лучше, не так разбита, не так эгоистична, она бы не оказалась настолько слабой. Может, не закончись всё с Драко так, как закончилось, — не разбейся её сердце вдребезги безо всякой перспективы его починить, — она бы не поддалась соблазну своего одиночества, не искала бы спасения в объятиях Рона. Но в настоящий момент Гермиона совсем не сильная, не хорошая. Она эгоистичная, сломленная до неузнаваемости и придвигается к Рону, прижимаясь своими губами к его. В том, как Рон льнёт к её рту, чувствуется мягкость, нежность. Он всё тот же, что и много лет назад, но в то же время другой. Такой же на вкус, держит Гермиону таким же образом, и всё же, когда он усаживает её к себе на колени, в этом есть самонадеянность, уверенность, которой не хватало в прошлом. Притягивая его ещё ближе, Гермиона запускает руки в его волосы. Их текстура не такая шелковистая, как у него, но она гонит эту мысль прочь, крепче сжимая пальцы, пытаясь изгнать Драко из своей головы. Забыть. Выжечь его из своей памяти. Возможно, не исцелиться, а попросту заместить его. Спрятать за фасадом безразличия. Я ведь хочу этого, — твердит её разум, напоминая проигрыватель с иглой, застрявшей в одной точке на пластинке. Рука пробирается под её свитер. Мозолистая ладонь движется вдоль бока, высекая искры и раздувая угли до разгорающегося внутри пламени. Гермиона стонет Рону в рот, впиваясь в него ногтями и стремясь завладеть им, прежде чем он губами добирается до её шеи. Он ласкает её уверенно, помня о каждом способе вызвать у неё стоны, и она отвечает ему — громко. Его прикосновения отличаются от прикосновений Драко, и Гермиона чувствует, что тонет в том, как он стягивает с неё одежду. Каждое касание разъедает её самообладание, пока от него ничего не остаётся. Она прослеживает пальцами веснушки на плечах Рона и вынуждена сосредоточиться на чём угодно, только не на его глазах. Гермиона знает, что если встретит его взгляд, то не выдержит фарса их близости. Гореть ей за это. Но ей настолько больно, она настолько разбита, что хочет почувствовать себя цельной — хотя бы ненадолго. Она полностью опускается на Рона, утыкаясь головой в изгиб его шеи. Сдерживает всхлип, когда с его губ срывается похвала о том, как она чертовски хороша. Её разум вопит; он вовсю воюет с её телом и сердцем. Каждое движение подталкивает Гермиону всё ближе к краю, и всё же этого недостаточно. Руки Рона слишком нежны, слова похвалы слишком сладки, и из всего многообразия глупостей, которые Гермиона могла совершить, почему случилось именно это? Она ещё крепче прижимается к Рону, разбиваясь и распадаясь на части в его объятиях. Чувствует, как сбивается его дыхание, когда мгновение спустя он достигает своего пика и кончает в неё с протяжным стоном, и от этих ощущений Гермиона чуть ли не рыдает. Он никогда не простит меня за это, — вдруг осознаёт она. Всякая надежда на восстановление их дружбы исчезает, когда Гермиона слезает с коленей Рона и призывает покрывало, кутаясь в него. Она водит пальцем по лоскутной ткани. Не может посмотреть на Рона, не может заставить себя встретиться с тем ожиданием, что зарождается в его взгляде, и от этого осмысления её глаза начинает щипать от слёз. Дурочка — какая же она, чёрт возьми, дурочка. Но одинокие люди совершают отчаянные поступки, и Гермиона не застрахована от ошибок разбитого сердца. Скатывается одна-единственная слёзинка, и Грейнджер чувствует вкус соли на губах. — Гермиона? — робко спрашивает Рон. Повернувшись, она видит, что он уже натянул трусы и смотрит на неё настороженно. Опьяняющий эффект огневиски выветрился из их тел, а посему на них неумолимо обрушиваются масштабы всего произошедшего. Гермиона не может остановить эмоции, прорывающие плотину вокруг её сердца. Из неё бьют ключом сожаление, тоска и боль, а из горла вырывается всхлип. Она опускает голову на ладони, из глаз льются слёзы. Чувствует, как Рон обхватывает её за плечи и притягивает к своей груди, запуская руку в волосы. Он не Драко, и Гермиона сталкивается с правдой, что не может заменить Малфоя простым перепихоном. Что на ней слишком сильно отражается его отсутствие, что невозможно избавиться от переплетения их душ. Она вообще не уверена, будет ли когда-нибудь жизнь после Драко, потому что даже сейчас, находясь в объятиях мужчины, который должен был послужить источником утешения, она охвачена лишь отчаянием. — Я... я... Она задыхается, не может дышать. — Ш-ш-ш... всё хорошо. Что бы это ни было, всё хорошо, — настойчиво бормочет Рон, массируя её затылок, пока она продолжает рыдать у него на груди. Его объятия неправильные — в них всё не так. Под её щекой нет шрамов, нет аромата берёзы и пряностей, нет ладоней, скользящих вдоль позвоночника. «Твой». Рон — не Драко, и Гермиона не может поверить, что была настолько глупа, что считала, будто это то, что ей нужно, — то, чего она хочет. Она чувствует, как Рон обхватывает её лицо, слегка отклоняя назад её голову, чтобы посмотреть на неё. Когда он встречается с ней своими глазами, то в их глубинах плещется тревога, а смотрит он в замешательстве. Его нескрываемое беспокойство лишь сильнее ломает её. Он не заслужил этого — её манипуляций, а она уж точно не заслуживает его доброты. — Гермиона, что с тобой? — повторяет Рон, хмуря брови и пытаясь найти ответ на её лице; большими пальцами он смахивает слёзы с её щёк. — Этого не должно было случиться, — наконец-то с трудом выдавливает она. В его глазах вспыхивает обида, а выражение лица меняется от её слов. — Ч-что? — запинается он, и она чувствует, как в его голове начинают вращаться шестерёнки. — Нам не стоило заниматься сексом. Его руки падают, и он отводит взгляд. Гермиона наблюдает за Роном, следит за румянцем, расползающимся по его шее, видит, как дёргается его кадык, когда он сглатывает. Она знает, что он размышляет, складывая в единую картину ту дистанцию, которую она установила между ними в последние полгода, и что же это на самом деле значит. — Кто он? — интересуется Рон спустя мгновение. Его тон звучит отрывисто, контролируемо, и Гермиона понимает, что его самообладание держится на волоске. Она ковыряет кутикулу, опустив взгляд на пальцы, лежащие на коленях. Больше всего на свете ей хочется, чтобы пол разверзся, чтобы поглотил её целиком. Стыд пробирается под кожу, и ей хочется быть где угодно, только не здесь. — Драко, — шепчет она, и его имя пронзает её душу, обнажая и раскрывая ту для Рона. Гермиона ждёт, что он начнёт кричать; ведь именно так всегда заканчивались их ссоры. Это стало одной из ключевых составляющих окончательного краха их отношений. Несовместимость привела к тому, что они медленно скатились от романтики к довольствованию малым. — И что это было? Месть? — спрашивает Рон абсолютно невозмутимо, но, пока Гермиона до крови раздирает палец, она всё же не упускает из виду, что в его словах сквозит боль. — Нет, — заверяет она. — Это... Но что она может сказать? Правду. Что тоска по Драко слишком велика, что он украл её якорь и она потерялась среди предательских вод сердечной боли. Что она одинока. — Как давно? — Полгода. Рон встаёт и наклоняется, чтобы подобрать свою разбросанную одежду. — Рон... — голос Гермионы срывается на всхлип, когда Рон натягивает футболку. Он не смотрит на неё, и она боится, что вовсе не посмотрит, что это станет последней трещиной в их отношениях — их дружбе. Гермиона гадает, как много частичек самой себя у неё осталось? Она всё время отдаёт их, теряет, разбивает, и эти кусочки никак не вернуть, а всё происходит по вине её собственных глупых решений. Она вращается будто какое-то космическое тело в окружении обломков собственного разрушения. — Ты использовала меня, Гермиона, — наконец говорит Рон, подойдя к камину, и, когда он погружает кисть в летучий порох, Грейнджер слышит его сухой смешок. Он замирает с изумрудной пылью в руке. — Я бы принял это, даже порадовался бы за тебя. Я знал, что вы подружились... — он качает головой, бросая порох в огонь, — но я не... Я не знаю, как мне простить тебя за сегодняшнее... Мне казалось, для тебя я значу больше, чем это. Не приходи в воскресенье на ужин. Он исчезает в пламени. Очередная трещина. Очередной слом души. Очередной утерянный кусочек. Очередное ужасное решение. Кто Гермиона без Драко Малфоя в своей жизни? В кого она превратилась?