С неба до земли и обратно

      Гермиона.       — Мне так жаль, — шепчет Джинни, и одинокая слезинка скатывается по ее щеке, сверкая в солнечном свете.       Мое утро началось в больничной палате. Новый день, а тело уже кажется тяжелым и ноющим, каждое ребро будто протестует любому движению. Я осторожно опускаюсь на край кровати и, подтягивая ноги к коленям, пытаюсь облегчить дискомфорт в легких. Воздух наполняет грудь, принося смесь облегчения и боли.       Голос пропал, поэтому я просто наблюдаю за происходящим вокруг. Позади Джинни суетливо носится Мадам Помфри вместе со своей помощницей, которая подходит ко мне и, нагло стянув с меня одеяло, ощупывает мои ребра. Джинни берет меня за руку, ее прикосновение нежное и твердое одновременно.       — Третье, — выкрикивает девушка в белом халате, поворачивая голову к целительнице. — Пятое и шестое.       Мадам Помфри подкатывает к моей койке медицинскую тележку и, встречаясь с моим растерянным взглядом своими добрыми глазами, поясняет:       — У тебя треснуло несколько ребер. Аника наложит компресс, которой быстро справится с этим.       Я слабо киваю, и помощница разрезает ножницами мою футболку, после чего забирает из рук Помфри тряпку и кладет ее мне на бок.       — Будет жечь — предупреждает девушка и следом укладывает второй кусок мокрой ткани.       Когда холодная влажная ткань соприкасается с моей кожей, я сперва чувствую облегчение. Капли воды стекают по спине и животу, вызывая приятный озноб. Затем температура резко меняется: становится то ледяной, то обжигающе горячей.       — Ай, — болезненно шиплю я, и Джинни поглаживает мою ладонь большим пальцем.       — Сожми мою руку, если станет совсем невыносимо, — предлагает подруга.       — Все в порядке.       Секунды превратились в минуты, а компресс тем временем продолжал действовать. Постепенно боль в ребрах начала утихать, сменившись успокаивающим теплом, которое распространилось по всему телу.       Это происходит. Мой организм не справляется с тем, что поселили внутри меня. Конечно, я знала, что это произойдет, но не ожидала, что так быстро. Я умираю. С каждым днем количество предоставленных глотков воздуха уменьшается, а несбыточные мечты все сильнее разбиваются о скалы реальности.       Никогда у меня не будет возможности пройтись по университетскому кампусу в окружении жаждущих веселья студентов и профессоров, передающих знания и мудрость. Я никогда не надену мантию сотрудника Министерства, чья обязанность менять жизнь других к лучшему. Никогда не буду танцевать на свадьбах дорогих мне друзей, разделяя их радость. Желания найти любовь, остепениться и завести семью теперь кажутся недостижимой мечтой. Простые удовольствия такие, как выбор краски для дома, которого у меня никогда не будет, навсегда останутся недосягаемыми.       Вместо прекрасной обыденности меня ждет лишь темнота.       По мере того как дни ускользают, приближая неизбежный конец, меня не покидает глубокое чувство утраты. Мечты, которые когда-то горели во мне, погасли и сменились суровой реальностью, которая не оставляла мне ничего, кроме сожалений. Я умираю не только физически, но и духовно. Огонь, что разжигал во мне страсть к чему-либо, обратился в пепел, оставив после себя лишь горький привкус того, что могло бы быть.       От количества плохих мыслей начинает болеть голова. Я срываюсь беззвучным криком.       Нет.       Я не хочу умирать. Мне страшно уходить, так и не пожив по-настоящему. Всю свою жизнь я поступала и делала все так, как правильно, тешила себя мыслями о том, что впереди еще много времени, чтобы подумать о себе. Но сейчас, пока еще дышу, я хочу жить так, как велит сердце, а не разум. В конце концов, что бы я не делала, итог будет один.

      Теодор.       Двери в аудиторию распахиваются, и я чувствую, как меня охватывает волнение и нервозность одновременно. В воздухе витает предвкушение: студенты входят в зал, их глаза горят, а все разговоры о предстоящей дуэли. Рано или поздно война Забини и Малфоя все равно закончилась бы разбитыми носами, так пускай это произойдет под надзором профессора Бриндлмор.       Заняв место в центре зала, я ощущаю напряжение в каждом уголке комнаты и не могу прекратить блуждать глазами по толпе зевак в поисках успокоения.       Тем временем Забини и Малфой становятся лицом к друг другу. Их палочки крепко зажаты в пальцах. Мантии сброшены на пол. Разница между ними разительна: один излучает высокомерие и превосходство, другой — спокойную решимость. Очевидно, эта дуэль необходима не только для разрешения их личного конфликта. Она призвана доказать, кто из них действительно прав. Когда они встречаются взглядами, я вижу в их глазах смесь гнева, обиды и решимости. Несомненно, каждый хочет выйти победителем из этой битвы.       — Начали, — выкрикивает Бриндлмор, и вспышка света озаряет комнату.       Заклинания сталкиваются, создавая ослепительную картину из искр и цветов. Комната наполняется энергией, когда Забини и Малфой обрушивают друг на друга все новые проклятья.       С каждым произнесенным заклинанием напряжение в комнате нарастает. Шепот восхищения и замешательства разносится по толпе, наблюдающей за поединком двух друзей, каждое движение которых точно, как часы, и тщательно подобрано.       Когда дуэль достигает своего апогея, я чувствую, как сердце колотится в груди. Кажется, что весь зал затаил дыхание, стоило Забини и Малфою выпустить свои последние заклинания. Время словно замедляется, когда заклинания сталкиваются в воздухе, создавая взрыв, что сотрясает основание аудитории. А затем — тишина.       Пыль оседает, и среди обломков возвышается Забини с триумфально поднятой вверх палочкой. Малфой лежит на полу поверженный. Толпа разражается аплодисментами и радостными возгласами, признавая победу Забини. Ох, этот горько-сладкий момент радости за одного друга и замешательства из-за поступка другого.       Драко поддался, это очевидно, как ясный день, по крайне мере, мне, ведь я сам однажды рассказал ему о том, как поддаюсь девчонкам во время учебных тренировок.       Протискиваясь между толпой, я останавливаюсь возле блондина, который вытирает разбитый нос рукавом и садится на подиум, свешивая ноги.       — И что это было? — спрашиваю я, глядя на друга.       — Дуэль, — отвечает Малфой, смотря, как довольный Забини обнимается с Уизли.       — Ты поддался ему.       — Ага.       — Зачем?       — Можешь считать, что я признал свою неправоту, — Драко шмыгает носом и спрыгивает вниз. — Только ему не говори.       С этими словами Малфой скрывается в постепенно рассасывающейся толпе и, взяв Асторию под руку, выходит с ней из аудитории.

***

      Жуткое спокойствие в течение нескольких дней было одновременно облегчением и источником тревоги. Отсутствие писем от семейного нотариуса и требований отца явиться к нему вовсе кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой.       Неужели он действительно отказался от своего неустанного стремления контролировать мою жизнь?       Нет.       К сожалению, я слишком хорошо знаю отца, поэтому могу заверить, что это всего лишь уловка, просчитанный ход, чтобы убаюкать меня ложным чувством безопасности перед тем, как нанести новый удар, уже с большей силой. У меня, блядь, чертово предчувствие, что все это напускное спокойствие только затишье перед бурей, ведь моему дорогому папочке уже наверняка сообщили, о моем намерении свидетельствовать против него на предстоящем судебном слушании.       «Отец решил оставить меня в покое», — мысленно повторяю я, сидя на уроке травологии, и сам же усмехаюсь.       Мысль бредовая, но облегчение, которое она приносит, неоспоримо, ведь я отчаянно жаждал этой передышки от постоянного беспокойства, что мучило меня слишком долго.       В общем, все в моей жизни немного стихло, но позвольте мне поговорить о том, что, черт возьми, происходит с Грейнджер? Я имею в виду, в одну минуту мы страстно целуемся на полу ее спальни, как в каком-то пошло романтическом фильме, а в следующую секунду она ведет себя так, будто я какой-то маньяк или что-то в этом роде.       Я думал, мы покончили с этими догонялками и прятками, но, видимо, нет. Она будто решила нажать кнопку перемотки в наших отношениях и вернуться к отстраненности и загадочности. Девушки иногда так запутывают. Но, если серьезно, в последнее время с Грейнджер явно творится что-то странное.       То есть я понимаю, что наш маленький инцидент мог выбить ее из колеи, но пропускать из-за этого несколько дней занятий! Это что, следующий уровень стремления избегать меня? Я всегда думал, что просыпаться и ходить на занятия — главные приоритеты Грейнджер. Теперь кажется, что она предпочитает прятаться под мантией-невидимкой и избегать меня, словно я какой-то дементор.       Эта девчонка явно хочет растоптать мое мужское достоинство. Бесит. Было бы куда логичнее, если бы после инцидента в ее комнате прятался я. Как-никак именно мне выпала честь показать себя пустозвоном с репутацией бабника, который по факту оказался не способен удовлетворить девственницу.       И опять эта Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер. Клянусь, если бы мне давали галлеон за каждый раз, когда ее имя проносится в моей голове, я бы стал богаче Малфоя. А это уже о чем-то да говорит.       Не поймите меня неправильно, я не одержим ею. Просто у нее есть какая-то «грейнджерская суперсила», а именно оставаться незамеченной на виду и затмевать солнечный свет своим отсутствием. Да, звучит, как бред сумасшедшего, но я не могу объяснить это иначе.       Иногда я действительно удивляюсь тому, что происходит в моем мозгу. Это как нескончаемый цирк нелепых мыслей и бредовых идей. По-другому я не могу объяснить, где были мои мозги, когда я решил расспросить Забини о том, не говорила ли ему Уизли, куда пропала заучка.       Салазар. Мой мозг уехал на каникулы.       — Грейнджер? — Блейз смотрит на меня так, будто у меня только что выросла лишняя голова. — С какой стати нам с Джи о ней говорить?       — Ну она ее подруга и все такое, — бормочу я.       — И? — друг поднимает бровь, явно не впечатленный моей логикой.       — Забудь об этом, — снова бормочу я, надеясь спасти ту крупицу достоинства, что у меня осталась. Блейз лишь понимающе ухмыляется.       — Я же говорил, что ты запал на нее.       — Да при чем тут вообще это? Просто мне кажется странным, что она прогуливает. Тебе нет?       — Нет, — смеется он. — Честно говоря, я даже не заметил ее отсутствия.       — Все, — вскидываюсь я. — Закрыли тему.       — Ага, — продолжает смеяться мулат, пока я краснею, как обнаженная девственница (не спрашивайте меня, откуда я знаю, как это выглядит). — Я спрошу у Джинни.       — Спасибо, — произношу я, но не успеваю отойти от разговора, как не весть откуда перед нами появляется Ханна.       — Приветики!       — Привет, — холодно отвечаю я и пытаюсь обойти ее, но девушка словно навязчивая оса, продолжает кружить рядом и жужжать на ухо.       — Тео, ты же знаешь, что скоро танцы, верно? — она просовывает свою руку мне под локоть, прижимаясь ближе.       — Ага, — не горя желанием говорить с ней, отвечаю я. — Знаю.       — Ты же пригласишь меня?       — Нет, — кратко бросаю я и ускоряю шаг, пока шокированная резкостью моего ответа Ханна ненадолго отстаёт.       — Ты уже кого-то пригласил? — торопливо переставляя ногами, догоняет меня девушка.       — Нет.       — Тогда в чем дело?       — Слушай, — я останавливаюсь у входа в теплицы и поворачиваюсь к ней лицом. — Кажется, ты неправильно все поняла. Мы хорошо проводили время. Возможно, я бы даже повторил это, но на этом все.       Она смотрит на меня ошеломленно и обиженно. Ее ноги нервно шаркают, пока она пытается осмыслить то, что я сказал.       — Он влюблен в другую, — разводя руками, вмешивается Забини, и Эббот становится краснее спелого яблока.       — Тео! — скулит она, но я не оборачиваюсь. — Ты не можешь так поступить со мной!       — Вообще-то именно это я и делаю.

***

      Половина следующего дня прошла достаточно быстро и спокойно. На заклинаниях Забини сидел рядом с Уизли, при чем делал это с таким выражением лица, будто урвал эту возможность собственными зубами. К слову, у Малфоя это не вызывало никаких эмоций. Не хочу делать поспешных выводов, но я очень сомневаюсь, что война между ними подошла к концу, но все же некое перемирие установилось. По крайне мере, до тех пор, пока не сойдут синяки.       Что же касается Грейнджер, то она так и не появилась. И это начало чертовски меня напрягать, потому что как бы я ни старался, никак не мог избавиться от назойливых мыслей о ней. Это бесило, правда. В смысле, почему меня это должно волновать? В конце концов, она обычный человек, одна из тех, кто приходит и уходит. Однако я был поглощен мыслями о ней и гадал, куда она, черт возьми, исчезла.       И нет, я не волновался. Абсолютно нет. Беспокоиться должны те, кому не все равно, а мне она была безразлична. По крайней мере, я твердил себе именно это, когда мысли о ней переставали донимать меня.       Салазар, да мне просто нужно было знать, что она не прячется под грудой учебников, утопая в печали и сожалениях о том, что произошло между нами. Это было извращенное желание. Хотелось убедиться, что она не страдает из-за меня, и одновременно доказать себе, что мне на это наплевать.       Остаток недели событиями не баловал. Отец молчал, Малфой с Забини сохраняли нейтралитет, а говорливая подружка заучки на удивление отказывалась говорить о том, где пропадет Грейнджер.       Вместе с тем, как рос уровень моего стресса, увеличивалось и количество прогулов заучки. В какой-то момент я не выдержал и все же дошел до ее комнаты, чтобы потребовать объяснений. Но вся моя решительность разбилась о запертую дверь, а затем, словно под действием Репаро склеилась под ворчливые слова гоблина с картины: «Еще один. Нет ее. Прекратите уже приходить».       Кто-то еще приходил к Грейнджер?       Ее недалёкие герои-друзья знают, где ее носит, и точно не стали бы приходить, чтобы поболтать с этим гоблином или поглазеть на запертую дверь.       Да катись оно все!       Сначала я не замечаю ее, живу свой обычной и наполненной радостью жизнью, потом ее становится слишком много, и это раздражает. А что сейчас? Сейчас мне ее мало?       Ну что за пиздец?       Она не нравится мне. Не привлекает, не манит, как долбанный магнит.       Нет.       И все же я думаю о ней.       Идиот.       Еще в детстве, до того, как моя мать сбежала к любовнику, я понял, что никогда не должен оказаться в таком же унизительном положении, как мой отец. Я видел опустошение в его глазах, слышал сокрушение в голосе, чувствовал отчаяние в его действиях. Это было мучительное зрелище, которое запечатлелось в самых глубоких уголках моей памяти. Тогда я поклялся, что никогда не стану «швейцаром», просто ступенькой для чужого счастья. Я не позволю никому растоптать мое чувство собственного достоинства и самоуважения, как это сделала моя мать по отношению к моему отцу.       Неверно, это был последний раз, когда я видел на его лице искренние эмоции. Отец был жалок. Он был готов пожертвовать своей гордостью, своим достоинством, лишь бы сохранить брак. Но моя мать не проявила ни раскаяния, ни сочувствия. Она переступала через него с непоколебимой уверенностью, будто он был не более чем выброшенным половиком, лежащим у ее ног.       Что же касается меня, я любил маму, несмотря ни на что. Даже после того, как она бросила меня и оставила на попечение отца, я не переставал надеяться, что она вернется. Я ждал ее, но она так и не вернулась.       Грейнджер чем-то напоминает мне ее, такая же гордая, сильная. Это одновременно манит и раздражает.        Я не влюблен в Грейнджер, даже близко нет, но есть в ней что-то такое, что разжигает во мне это дикое, необузданное желание. Стоит нам оказаться наедине, и рациональные мысли заглушаются стуком сердца, приливом адреналина, бурлящим в венах. Я хочу целовать, пробовать на вкус запретный плод, который маняще висит передо мной. Хочу поддаться влечению, отбросить все запреты и позволить страсти взять верх.       Но, к сожалению, дело не только в физическом желании. Речь идет о чем-то более глубоком, о чем-то более основательном. Я хочу поколебать ее мир, разрушить иллюзию совершенства, которую она тщательно создавала вокруг себя. Ее крошечный идеальный мир должен разлететься на тысячу мелких осколков, чтобы она смогла увидеть сырую, нефильтрованную реальность, которая лежит под ним.       Мне хочется наблюдать за тем, как она меняется рядом со мной, как сбрасывает шкура прилежной ученицы и принимает хаос, который живет внутри нее. Я хочу, чтобы она становилась необузданной, непредсказуемой, распутной.       Сука. Это совершенно не то, что я желал получить от нее, уговаривая начать заниматься со мной. Кажется, пришло время вернуть себе контроль над рассудком и положить конец этим эмоциональным качелям. Нужно ограничить отношения с заучкой рамками внеклассных занятий и вернуть себе себя.       Гермиона.       Мадам Помфри выписала меня из Больничного крыла через полторы недели, как раз в день вечеринки Браун. Время подошло как нельзя лучше, а может быть, катастрофичнее.       И знаете, что я решила сделать первым делом?       Ни за что не угадаете.       После всех дней боли и заточения я решила не наверстывать пропущенные занятия или искать утешение в книгах. Нет. Я приняла импульсивное решение утопить свои печали в алкоголе. Это был безрассудный выбор, даже глупый, и наверняка он приведет меня к еще большим неприятностям. Но в тот момент я жаждала лишь побега от реальности, которая слишком долго удерживала меня в плену.       — Ты уверена? — спрашивает Джинни, разливая вино по бокалам и ставя их на стол.       — Да, — твердо отвечаю я, пытаясь подавить сомнения, которые грозили всплыть на поверхность. Вкус алкоголя остался на моем языке, когда я одним глотком осушила бокал, мысленно поставив еще одну галочку в списке своих переживаний. Алкоголь обжег горло, но я поняла, почему люди прибегают к нему, несмотря на его отвратительный вкус.       — Тебя только выписали, вдруг…       — Все будет хорошо.       Клянусь, если Гарри и Роном узнают, что Джинни согласилась выпить со мной, начнут вершить самосуд. Так что я даже рада, что Слизнорт заставил их чистить котлы для исправления оценки.       По мере того, как вино продолжало опьянять, а разговор углубляться, я острее ощущала тоску по Нотту. Его смех наполнял голову и, смешиваясь со звоном бокалов, создавал атмосферу тепла. Сомнения и опасения, которые мучили раньше, отодвинулись на задний план, и на смену им пришло трепещущее чувство в груди.       — Я хочу пойти с тобой на следующую вечеринку слизеринцев, — слова вылетают у меня изо рта и зависают в воздухе. Джинни давится вином, и темно-красная жидкость пачкает ее голубую футболку. Ее глаза изучают меня со смесью удивления и беспокойства, когда она ставит свой бокал на стол.       — Что? — спрашивает она.       — Я хочу пойти на следующую вечеринку слизеринцев.       Джинни понимающе вздыхает.       — Все дело в Нотте, да?       — Да.       — Гермиона, ты уверена, что он тебе подходит? — спрашивает она, в ее голосе звучит грусть. — Я имею в виду, он бабник, странный и несерьезный. Да, я знаю, что сама выбрала парня не лучше, но я просто не хочу, чтобы он причинил тебе боль.       Я знаю, что Джинни заботят только мои интересы, но не могу не защитить Тео.       — Он не причинит мне вреда, — твердо говорю я. — А если и причинит, я буду благодарна ему за возможность почувствовать это раньше и…       Джинни прерывает меня громким криком, ее глаза полны отчаяния.       — Не говори этого! — ее голос эхом разносится по комнате. — Слышишь? Не говори этого!       — Джинни, — на ее лице написана боль, и у меня разрывается сердце от этого вида. Я протягиваю к ней руки, пытаясь дать хоть какое-то подобие утешения. — Ты должна принять это, — шепчу я, мой собственный голос дрожит от эмоций. — Мы не можем изменить то, что уже произошло, но мы можем выбрать, как с этим жить, — мои слова повисают в воздухе, а тяжесть нашей общей печали кажется почти невыносимой.       Слезы Джинни падают на мои ладони. Ее голос едва слышен, пока она шепчет:       — Я не смогу без тебя.       — Я всегда буду рядом с тобой. Даже если ты не будешь меня видеть.       Теодор.       Утром после вечеринки Браун я, спотыкаясь, вошел в класс трансфигурации. После ночных пьяных выходок я чувствовал себя так, будто находился на пороге смерти. Каждый шаг, словно нож, пронзал череп, и я жаждал скорее уронить голову на парту, чтобы облегчить мучения. Но стоит войти в душный кабинет, как я замираю в проходе.       Грейнджер.       Сердце замерло в груди, а время, казалось, остановилось. Она сидела с лучезарной улыбкой, а рядом с ней вертелся этот невыносимый придурок Финниган. Смех лился с ее губ, смешиваясь с его несносным голосом. Это раздражало.       Я не мог оторвать от нее взгляд. Ее внешность не изменилась: те же лохматые волосы, обрамляющие лицо, та же скромная юбка, изящно ниспадающая до икр, те же веснушки на фарфоровой коже, будто созвездия на ночном небе. Даже ее губы такие пленительные в своей простоте остались неизменными. Но вот ее глаза… их странный блеск вызывал мурашки по позвоночнику.       Когда она успела так похорошеть?       «Хватит пялиться, идиот!»       Я повернулся к ней спиной, надеясь отделаться от ее магнетического притяжения и вернуть себе хоть какое-то подобие контроля. Но это было бесполезно. Прошло совсем немного времени, и ее смех снова зазвучал, наполняя воздух своей заразительной радостью. Моя решимость смылась, как песочный замок под волнами, и взгляд снова вернулся к ней.       Макгонагалл уже была готова начать свою лекцию, но ее слова долетали до ушей, как далекое эхо, когда она попросила всех занять свои места. Пока я добирался до своего, смех Грейнджер все громче звучал в моей голове, дразня меня каждым слогом. Я почувствовал непреодолимое желание встретиться с ней лицом к лицу, потребовать объяснений о том, где она пропадала.       Но, сделав глубокий вдох, я напомнил себе о том, что она меня не интересует, опустился на свое место, пытаясь избавиться от мыслей, которые терзают разум.       Лекция Макгонагалл началась, но все слова профессора заглушало настойчивое эхо смеха Грейнджер. Это сводило с ума, доводило до грани безумия.       По мере того, как минуты превращались в часы, желание поговорить с заучкой становилось все сильнее. Слова были уже на кончике языка, готовые выплеснуться наружу, как прорвавшаяся плотина, и я впервые осознал всю суть выражения: «Прикуси язык».       Я сжал кулаки, борясь с нарастающим внутри меня разочарованием.       Оно того не стоит.       Лекция Макгонагалл подошла к концу. Все студенты вышли из класса, а я на мгновение замешкался, когда увидел стоящую возле прохода заучку. Кажется, она хотела что-то сказать мне, но я прошел мимо, не обронив ни слова. Ведь стоит мне открыть свой рот, и я немедленно провалюсь сквозь землю.