С неба до земли и обратно

      Гермиона.       На следующий день я не могу найти себе места. Вчера произошло то, чего я никак не должна была допускать, а именно запретная связь с Ноттом, которая зажгла что-то внутри.       Несмотря на внутреннюю эйфорию, в глубине души я понимаю, что это неправильно. Слишком сложно бороться с собственной совестью и разрываться между желанием повторить случившееся и одновременно не допустить этого. Все это вообще не должно было произойти. Никогда.       И тем не менее внутренняя борьба усиливается каждый раз, когда я чувствую легкую тряску из-за ночного приступа. Реальность болезни тяготит сознание, бросая мрачную тень на любую возможность продолжения общения с Теодором. В конце концов, это неправильно. Любая эмоциональная вовлеченность только усложнит мою ситуацию. Зачем мне это?       Сидя на уроке заклинаний, я вновь погружаюсь в свои мысли. Слова профессора становятся далеким эхом, пока я раз за разом прокручиваю в голове различные сценарии предстоящего разговора.       Должна ли я сказать ему, что наш поцелуй был ошибкой?       Должна ли отдалиться от него, чтобы защитить себя от боли, которая непременно последует?       Вопросы вихрем кружатся в голове, не давая сосредоточиться на чем-либо еще. Однако среди всего этого смятения и неопределенности я не могу отрицать, что наш поцелуй был одной из самых приятных ошибок в моей жизни. Он пробудил во мне то, о чем я давно забыла — ощущение того, что я жива и желанна. В тот короткий миг я почувствовала связь, какой не было никогда и ни с кем прежде. Это опьяняло.       Мягкость его рук, запах, вкус — все это не выходит из головы, и я ловлю себя на мысли, что снова жажду его опасных прикосновений, которые абсолютно точно приведут к разбитому сердцу и боли, но как же хочется стать бунтарем перед лицом своего проклятья. Хочется испытать любовь, даже если это означает нарушить правила и бросить вызов логике.       В душе гуляет вихрь, смешивая печаль и радость, надежду и сомнения. Нужно принять решение. Нельзя тянуть дальше, нельзя позволить этому продолжаться, борясь с внутренними конфликтами. Я должна быть честна с собой и с ним. Пора посмотреть правде в глаза: наша связь ненормальна, но при этом неоспоримо прекрасна. По крайней мере, для меня.       — Гермиона? — раздается голос Гарри за моей спиной, заставляя меня остановиться посреди коридора.       — Привет, — я поворачиваюсь к нему с легкой улыбкой на лице, растворяя повисшее в воздухе напряжение.       — Слушай, я хотел извиниться за то, что устроил на истории… — Гарри переминается с ноги на ногу, с трудом выплескивая слова.       — Все в порядке, — я улыбаюсь шире, и напряжение в его мимике спадает.       — Нет, правда, прости, — не унимается он. — Я чуть было не сказал лишнего. Вернее, сказал, но мог сказать гораздо больше. В общем, мне очень стыдно.       — Никто ни о чем не догадался, — я пожимаю плечами, пытаясь уверить его в том, что все правда в порядке. — Все нормально.       — Но я не должен был выплескивать свои эмоции при всех и тем более впутывать в это тебя, — он вздыхает и смотрит в пол. — Даже косвенно.       — Не беспокойся об этом, — я кладу руку ему на плечо, и он наконец поднимает глаза. — Я не сержусь, но все равно рада, что ты решил поговорить об этом.       — Спасибо, — он улыбается и обнимает меня. — Придешь сегодня в гостиную?       — Конечно, — я отвечаю на его объятья и чувствую, как напряжение между нами окончательно исчезает.       — Меня сейчас стошнит, — мимо нас проходит компания слизеринцев, в рядах которых я краем глаза замечаю Нотта, отчего мое сердце начинает колотиться с новой силой. — Брачные игры придурков, — усмехается Малфой, задевая меня плечом.       — Катись подольше, Малфой! — выкрикивает ему в спину Гарри, но тот даже не обращает на это внимание. Вместо него к нам поворачивается Теодор. Улыбнувшись, он отдает мне честь, а затем возвращается к своим дружкам и уходит.       — Все нормально? — спрашивает Гарри, когда я перестаю дышать.       — Да-да, — мямлю я, приводя мысли в порядок. — Все нормально.       Теодор.       Еще одно письмо от этого проклятого нотариуса. Когда я вскрывал конверт этим утром, гнев закипел в моих жилах. Чокнутый папаша подал прошение о назначении мне опекуна. И что еще хуже, он просит, чтобы опекуном назначили его давнего друга Эвана Розье! Этого коварного змея, чья репутация белее первого снега, а правда о связи с Пожирателями чернее ночи.       Сука! Это просто еще один способ отца контролировать меня из тюремной камеры. Ярость бурлила во мне на завтраке, занятиях, то и дело воспроизводя в голове слова, написанные на странице.       Отец — человек, который должен защищать и заботиться обо мне, снова предал меня. Ненавижу его всеми фибрами своего существа. Он думает, что может дергать за мои ниточки даже из-за решетки, но я не позволю ему этого! Не позволю диктовать, как мне жить! Если он хочет играть в эту игру, то я тоже выберу грязные правила.       Через полтора месяца должно состояться очередное заседание, на котором отец собирается предоставить новые сведения присяжным, подтверждающее, что его сотрудничество с Реддлом было вынужденным. Что ж, пусть попробует.       На всех предыдущих слушаниях я молчал, пользуясь правом не свидетельствовать против близкого родственника, но раз отец нарушает мое право на свободную жизнь, то не пора бы и мне развязать себе язык?       Пока я обдумываю свое решение, тренировочный матч с Пуффендуем набирает обороты, и, издав оглушительный свист, тренер вызывает меня на поле. Прилив адреналина ускоряет сердцебиение, когда я взмываю в воздух. Товарищеский матч с барсуками — мой побег от суровой реальности. Сейчас как никогда мне нужна эта разрядка.       Майкл Макманус настоящий великан. Этот парень весит почти двести семьдесят фунтов, и его броски так точны и мощны, будто он тоже метит в чемпионскую сборную. Даже интересно, закроет ли сборная глаза на то, что он проводит слишком много времени на скамейке штрафников.       Идет второй период, а Макманус уже набрал три предупреждающих карточки и нажил себе проблему, пролетев мимо меня, нарочно задев мое плечо метлой. Впрочем, зато у меня появилась причина выплеснуть гнев, скинув его с метлы.       Удар.       Он с такой силой врезается прямо в меня, что кажется, будто мои кости трещат. К счастью, я успеваю отклонить метлу в сторону и сохранить равновесие, после чего вижу, как Малфой проносится над кольцами, протягивая руку к шустрому снитчу.       Разогнавшись, я начинаю петлять возле ворот барсуков, пытаясь уличить момент, когда смогу забросить в их кольца квоффл. К несчастью для меня, Макманус довольно быстро оказывается рядом и, врезаясь в меня своей тушей, отталкивает меня дальше от победы.       Прижавшись телом к метле, я набираю скорость и оказываюсь в полуметре от гиганта, а затем пинаю его ногой в область ребер. Парень болезненно шипит и уже собирается налететь на меня, как я быстро переворачиваюсь спиной к земле, уклоняясь от его локтя. Пускай Макманус и здоровый, что очень хорошо для защитника, но десяток лишних килограмм делают его куда менее поворотливым, чем я. Он теряет равновесие и кубарем летит вниз, поднимая столб пыли своим падением.       Получай ублюдок!       Минуту спустя Малфой ловит снитч, и тренировочный матч заканчивается со счетом 150:40 в нашу пользу.       Потные мы заваливаемся в раздевалку нашей команды и, плюхнувшись на скамью, снимаем прилипшую к телу форму.       — Хорошая игра, Нотт, — расстегивая мантию, произносит Малфой. — Макманус еще неделю на заднице сидеть не сможет.       — Спасибо, — я убираю метлу в свой шкафчик и снимаю с себя защиту. — Придурок сам нарвался.       — Соберемся сегодня в гостиной?       — Не знаю, — убрав экипировку, я облокачиваюсь спиной на шкафчик. — У меня занятие с Грейнджер в шесть.       Драко кривит лицо, но от комментариев решает воздержаться.       — Приходи после, — бурчит блондин и, накинув на плечо полотенце, уходит в душевую.       Занятие с Грейнджер. Интересно, чем мы займемся сегодня? Очередной скучной темой или заучка вновь выпустит на свободу своих демонов?        Черт. В голове до сих пор не укладывается, что я нравлюсь ей. Не то чтобы это удивительно, но это же заучка! Удивлен, что ей вообще может нравиться что-то помимо учебников и чтения нравоучений.       Я сажусь на лавку и, оттирая грязь от спортивных ботинок, усмехаюсь мыслям в голове. Как же усердно она доказывала, будто я не интересен ей. Признаться, я и сам почти поверил, что это могло быть правдой. Возможно, именно поэтому новость о том, что ее сердечко бьется быстрее в моем присутствии, так взбудоражила кровь. Грейнджер стала новым уровнем для меня. Прокачкой левела. В конце концов, если даже она не смогла противостоять моему обаянию, то кто вообще сможет?       Черт, это звучит слишком высокомерно даже для меня, в то время как на деле все выглядит иначе. Ни показная уверенность, ни репутация бабника не спасают от осознания собственной ничтожности. Да, у меня привлекательная оболочка, и я богатый наследник и подающий надежды игрок, но, куда важнее, нечто, лишенное воли.       Уверен, каждый парень отдал бы все, чтобы оказаться на моем месте, но стоило бы этому случиться, как он бы взвыл, умоляя вернуть все как было. Моя жизнь похожа на конфету в красивой обертке, но пиздец с каким отвратительным вкусом.       — Так слухи о тебе и Грейнджер не просто глупые сплетни? — голос Монтегю вырывает меня из раздумий.       Грэхем плюхается на скамью рядом со мной и принимается расшнуровывать ботинки.       — И как она тебе? — незаинтересованно задет вопрос он, но я догадываюсь, к чему он клонит.       — Как ходячая энциклопедия, — натянуто улыбаясь, произношу я. — Не знаю, какие сплетни ты слышал, но она просто помогает мне с трансфигурацией.       — Так значит она свободна?       Вопрос застает меня врасплох. Монтегю никогда не обращал внимание на таких, как заучка. Его всегда интересовали пышки с грудью чуть ли не до самых колен или девицы, легкомыслие которых было выше Эвереста.       — Ага, — пресно изрекаю я, снимая с себя футболку. — А что?       Парень облизывает губы и растягивается в улыбке, которая говорит сама за себя.       — Мой брат недавно летал в Ниццу и познакомился там с одной замухрышкой-профессоршей, а после недели совместного времяпрепровождения вдруг собрался жениться на ней… если ты понимаешь, о чем я.       — Не понимаю, — холодно выплевываю я и пинаю ногой шкафчик, чтобы тот закрылся. — Но ты все равно можешь ни на что не рассчитывать. Она запала на одного из своих придурков-дружков.       — Но они не вместе? — довольно лыбится Монтегю, игнорируя мой обман.       — Нет.       — Тогда не вижу проблем, — Грэхем усмехается и принимается начищать обувь, насвистывая какую-то мелодию.       — Ага, никаких проблем, — встав со скамьи, я хватаю полотенце и быстрыми шагами ухожу в душевую.       Зайдя в душевую, быстро избавляюсь от одежды и встаю под холодные струи воды. Дьявол знает, какая именно фраза Грэхема вызвала во мне гнев, что распаляет теперь изнутри. Мне не нравится заучка, вернее, в ней нет ничего, что могло бы вызвать у меня это царапающее чувство при мыслях о том, что она может связаться с Монтегю. Черт, я просто собственник. Ребенок, не привыкший делиться своими игрушками. Именно поэтому меня раздражает сама мысль о том, что однажды Грейнджер предстанет перед Монтегю в таком же виде, в каком была вчера передо мной: красные щеки, опухшие, влажные губы, прикрытые от наслаждения глаза.       Кажется, пришло время напиться.       Гермиона.       После занятий мы договорились встретиться с Гарри и Роном в гостиной Гриффиндора. Сидя на потрепанных, старых диванах, которые наверняка были старше нас, мы поболтали обо всем и ни о чем, но вскоре сменили тему на грядущий матч Гриффиндора и Слизерина.       — Нам нужно чаще устраивать тренировки, — говорит Рон. — Слизеринцы почти каждый день занимают поле.       — Я знаю, — недовольно шипит Гарри, — Слизнорт согласовал с Макгонагалл график их тренировок чуть ли не в первый день учебного года.       — Это просто нечестно, — продолжает недовольно высказываться Уизли. — Я сегодня видел их игру, они явно разыгрались в сравнении с первым матчем.       — Мы ничего не можем сделать, — Гарри складывает руки в замок и хрустит костяшками. — Макгонагалл говорит, что мы можем тренироваться после них, но это не ее проблема, что в семь большая часть нашей команды занята хрен знает чем.       — Гарри! — вскидываюсь я.       — Но это правда, — друг разводит руками. — На ближайший месяц Кут занят чисткой котлов за то, что заморозил Плаксу Миртл, пока нежился с Роббинс. У Пикса тренировка по дуэлям, а Томас вообще медитирует в это время.       — Занимайтесь перед ними, — предлагаю я.       — В пять все занимаются тем, что приходят в себя после занятий, — отвечает на мое предложение Рональд. — Думаю, надо составить новый график и подать его Макгонагалл. Она же наш декан, а значит должна придумать что-то.       Пока парни продолжают разглагольствовать о несправедливости этого мира, я искренне убеждаюсь в том, что квиддич для них и есть целый мир. К сожалению, я не разделяю их энтузиазма и увлеченности этой игрой. Этот вид спорта никогда не был мне интересен, но я не хочу портить им настроение, поэтому решаю просто изображать заинтересованность и включенность в разговор. Однако по мере того, как Гарри и Рон углубляются в детали матча, мне в голову приходит неожиданная мысль.       — Я тут подумала, — неуверенно произношу я, прерывая их разговор. — А вы не научите меня летать?       Парни тут же замолкают и смотрят на меня с удивлением.       — Гермиона, ты серьезно? — приподнимая бровь, спрашивает Поттер.       — Да! Почему бы и нет? — уверенно кивнув, отвечаю я. — Это может быть… весело? — нервный смешок вырывается наружу.       — Но это может быть опасно для тебя, — вмешивается Рон. — Вдруг тебе станет плохо на высоте.       Я вздыхаю, чувствуя приступ обиды.       — Почему вы оба не можете сделать вид, что все как раньше? Почему, как разговор заходит обо мне, все сразу сводится к «не сдавайся» и «а вдруг»?       Гарри и Рон обмениваются взглядами, прежде чем Поттер начинает говорить:       — Просто мы не хотим, чтобы с тобой случилось что-то… неприятное.       — Я понимаю, Гарри, — слова друга укололи чувством вины за то, что я сорвалась за них за их беспокойство. — Но я не хочу, чтобы со мной обращались, как с хрупкой, хрустальной вазой. Я хочу попробовать, хочу рискнуть, делать то, чем занимаются все, рисковать, как все остальные.       Рон смягчает взгляд и кладет руку мне на плечо.       — Гермиона, мы не делаем из тебя хрустальную вазу. Мы просто беспокоимся, потому что заботимся о тебе. Может быть, полет — не самая лучшая идея? Есть же много других вещей, которые ты можешь сделать, чтобы повеселиться?       Поняв, что этот разговор бессмыслен, я проглатываю внутреннее разочарование и киваю в ответ.

***

      Поцелуй. Ошибка. Мимолетный момент слабости, который следует забыть. И все же момент, в котором проклятие и его последствия не существовали. Непреодолимый барьер.       Сердце бешено колотится, когда я дожидаюсь Тео в своей комнате. Карябая указательным пальцем заусенец, я снова и снова прокручиваю в голове фразы, которые могу, вернее, должна сказать:       «Прости, я передумала».       «Знаешь, я подумала еще раз и решила, что это было ошибкой».       «Мы не должны больше видеться, это неправильно».       Мерлин, да что бы я не сказала, все равно не перестану жаждать ощутить вкус его губ. Особенно после того, когда уже вкусила их сладость, но реальность ограниченного времени нависает надо мной темной тучей.       Это просто уму непостижимо. Как я вообще позволила этому случиться?       Расхаживая вперед-назад по комнате, я продолжаю перебирать в уме бесчисленные варианты того, что должна сказать, до те самых пор, пока не раздается стук в дверь.       Мои глаза расширяются.       — Да ты наверняка шутишь? — восклицаю я, когда Теодор заваливается в мою комнату на шатающихся ногах. — Ты что серьезно решил напиться именно сегодня?!       — Я твр… — пытается придумать себе оправдание Нотт, но спотыкается на полуслове, после чего делает выдох и заново формулирует предложение: — Всего лишь небольшая порция, чтобы улучшить настроение. Я вполне способен заниматься.       — Это неприемлемо, Теодор! — гневаюсь я, взмахивая руками вверх. — Малого того, что ты напился в школе, так еще и выбрал день, когда я собиралась сказать тебе что-то очень важное!       — Говори, — невозмутимо произносит парень, а затем проходит вглубь моей комнаты и, садясь на кровать, делает глоток из принесенной с собой бутылки.       — Прекрати сейчас же! — подойдя к нему, я выхватываю из его рук бутылку с пойлом. — Только не в моей комнате.       — Не будь такой скучной, Грейнджер, — растягивая слова, произносит он. — Отдай бутылку и давай уже начнем занятие.       — Нет, — я достаю из заднего кармана джинсов палочку и применяю к бутылке осушающее заклинание. — Ты не будешь пить в моей комнате.       — Зануда, — ворчит парень, свесив голову вниз. — Мы бы нормально позанимались и без твоих фокусов с исчезновением выпивки.       — Иди к себе, — выкинув бутылку в мусорку под письменным столом, произношу я. — Позанимаемся, когда проспишься.       — Мне не нужно спать. Мне нужно заниматься с тобой, чтобы не вылететь из школы.       — Да? И как же ты собрался это делать, если даже прямо стоять не можешь?       — Я могу, — пытаясь доказать сказанное, Теодор встает с кровати и, встав на одну ногу, балансирует. — Видишь? Трезв, как стеклышко, — после этих слов он падает на кровать. — Ну или почти.       — Ну что за цирк?       — Это называется веселье. Ве-сель-е.       — Это не веселье, Теодор. Это безответственность и неуважение к людям, которые тратят свое свободное время, чтобы помочь тебе.       — Не читай мне нотаций, Грейнджер. Я не нуждаюсь в твоем осуждении.       — Почему ты вообще напился?       — Потому что мой отец в очередной раз доказал мне, что он полный кусок дерьма.       — И ты решил залить горе алкоголем?       — Я смотрю, с математикой у тебя тоже все отлично. Прекрасно складываешь два плюс два.       — Ты к нему ездил? — нерешительно спрашиваю я, собирая со стола приготовленные листы пергамента и убирая их в ящик.       — Сегодня нет, — тихо отвечает Нотт, шурша у меня за спиной.       — Что конкретно он… Нотт! — выкрикиваю я, увидев, что парень достал из сумки новую бутылку. — Я не позволю тебе разрушать себя, по крайне мере, в моей комнате! — с этими словами я выхватываю из его рук алкоголь.       — Да твою мать! — орет Нотт у меня за спиной, в то время как я собираюсь поставить бутылку на стол, чтобы осушить ее.       Оборачиваясь на крик, встречаюсь с его гневным взглядом и крепче прижимаю к с своей груди алкоголь.       И снова ошибка. Роковая. Фатальная. Неизбежно ведущая к провалу, ведь стоит мне заглянуть в его глаза, как оторваться уже невозможно.       Бестолочь! Ну почему именно он?       Сердце тут же болезненно сжимается, подавая сигнал, что не хочет трепетать при виде кого-то другого.       — Это не твое дело, поняла?! Отдай чертову бутылку, и я свалю отсюда! — рычит он, дергая бутылку на себя.       — Не отдам, — тихо произношу я, еще крепче прижимая чертов виски к себе.       — Грейнджер, — предупреждающие произносят он. — Отдай по-хорошему.       Теодор стоит ко мне так близко, что я могу ощутить его пропахшее выпивкой дыхание у себя на лице, и от этого становится жарко. Жар сочится по шее, сползает к груди, животу, а затем еще ниже — туда, где это ощущается впервые.       — Не отдам, — говорю я, когда он вновь дергает бутылку на себя. — Ни за что.       — Ладно, ладно, — торопливо бормочет парень. —Давай выпьем ее вместе, ты же как раз хотела напиться?       Я скептично приподнимаю брови в ответ на нервную улыбку Теодора.       — Нет.       — А-а-а, Грейнджер, это просто несправедливо, — отчаянно вопит Тео. — Хочешь напиться сама, но при этим мешаешь другим. Ты жадина, Грейнджер. Самая настоящая!       — Я не жадина!       — Она нужна мне, понимаешь? — тяжело дыша, произносит он. — Пожалуйста, Грейнджер.       — Переживешь как-нибудь.       — Отдай чертову бутылку, грязнокровка! — взрывается он, и все внутри меня падет.       Ослабив хватку, я позволяю ему забрать то, что он так желает, после чего встречаюсь с его ошарашенным взглядом. Он явно и сам не ожидал, что скажет подобное. Поджав губы, я со всей силы даю ему пощечину, и Теодор отшатывается в сторону, роняя бутылку на пол.       — Гермиона… — болезненно произносит парень. — Я не хотел говорить… прости.       — Просто уходи.       Теодор.       — Грейнджер, пожалуйста. Не выгоняй меня. Я… я не знаю, что мне делать.       — Почему ты напился? — дрожащим голосом спрашивает девушка.       Я знаю, что пожалею об этом, но мне чертовски хочется рассказать ей, какой пиздец происходит в моей жизни. Поэтому я просто отключаю мозг, и будь что будет. Хуже, чем есть, уже точно не станет.       — Потому что моя жизнь полнейшее дерьмо.       — Тео.       — Ты не понимаешь, Грейнджер. Он хочет уничтожить меня, сделать своей копией, но я не такой, понимаешь? — у меня едва получается смотреть ей в глаза. Взгляд то и дело убегает куда-то в сторону, будто я чертов сопляк, боящийся признаться в собственных страхах. — По крайней мере, не хочу быть таким.       — И не будешь, — внутри меня все переворачивается, когда я замечаю теплоту в ее глазах.       — Откуда ты знаешь? — я через силу улыбаюсь, стараясь не показывать то, что на самом деле происходит внутри меня. — Кто вообще знает, что со мной будет, поживи я со своим опекуном?       — Опекуном? — ее голос дрогнул.       — Он хочет, чтобы Розье установил надо мной опеку.       — Но как? Разве ты не находишься под опекой Макгонагалл, как и другие ученики, оставшиеся без родителей?       — В том-то и дело, что нет. Мой отец жив и, как мой законный представитель, имеет полное право подавать прошение о моей опеке.       Смотря на меня влажными глазами, Грейнджер протягивает мне ладонь, и я как умалишенный таращусь на нее, не понимая, должен ли положить в ответ свою. Нерешительно опуская ладонь, я переплетаю наши пальцы, чувствуя, как дрожит влажная ладошка Грейнджер.       — Ничего нельзя сделать? — спрашивая, она передвигается ближе и крепче сжимает мою руку.       — Нет, вернее, почти нет, — говоря, я не замечаю, как начинаю поглаживать большим пальцем ее руку. — Отец хочет, чтобы я взял на себя управление фабрикой.       — Мерлин, — шокировано произносит девушка.       — Все, на что я надеюсь, это не вылететь из школы и что Розье не дадут опекунство.       — Тебе следует серьезней относится к занятиям, — охрипшим голосом произносит она.       — Я знаю.       Мы задышали в унисон. Вскоре от былой злости не остается и следа, лишь полное опустошение внутри. Когда Грейнджер обнимает меня, я сначала вздрагиваю, а затем зарываюсь в ее распущенные волосы лицом.        — Спасибо, что рассказал, — шепчет она, оставляя поцелуй на моей скуле.       — А что насчет тебя? — шепотом спрашиваю я, когда она отстраняется, заглядывая в мои глаза.       — Не сейчас, — словно лишенная воздуха девушка прикладывает свои губы поверх моих.       — Грейнджер, — шепчу ей я. — Я сейчас не в том состоянии, чтобы думать, но это не то, чем стоит заниматься после того, как я рассказал тебе все.       — У меня так мало времени, — шепчет она, проводя ладонью по моей груди.       Не сопротивляясь и не ища смысла в ее словах, я зарываюсь рукой в ее волосы и, прижимая к себе за затылок, переворачиваю нас так, чтобы она оказалась подо мной. Взяв ее за запястья, поднимаю ее руки вверх и, склонив голову, углубляю поцелуй.       Раскрывая ее губы языком, скольжу им по ее небу. Грейнджер высвобождает руки из моей хватки и забирается мне под футболку. По моему телу несется разряд электричества, начиная от самых ушей и заканчиваясь в упирающемся в спортивные брюки члене.       Кажется, Грейнджер все-таки решила прокатиться со мной на американских горках, наплевав на все меры предосторожности и посадив меня рядом с собой.       Хрупкими руками она гладит мои мышцы на спине, а я тем временем закидываю ее ноги себе на поясницу, чтобы прижаться к ней еще ближе и дать почувствовать то, как сильно желаю большего.       Пульс бьется в висках, а поцелуй становится лихорадочным. Мы горим и утопаем одновременно. Забив на проблемы за пределами этой комнаты, отдаемся друг другу, зная, что завтра оба сделаем вид, что ничего не произошло.       Оставляя пылающий след на дрожащей сонной артерии, губами спускаюсь к ключицам, после чего прокладываю влажную дорожку поцелуев к впадинке между ее груди. Грейнджер выгибает спину, издавая протяжный стон, и черт… Кажется, это самое сексуальное, что я когда-либо видел или слышал.       — Тео, — ахает она, и инстинкты полностью забирают мой самоконтроль.       Почти рыча, я вновь впиваюсь в ее губы, уверен почти так же, как она представляла себе. Вытягивая шею, она подается мне навстречу, и я растворяюсь в ее хриплом, смешанном со стонами дыхание, заполняя внутреннее опустошение долгожданной дрожью по телу.       Вжимая ее в пол, делаю толчок бедрами, заставляя ее дрогнуть всем телом, широко распахнув глаза.       Почувствовала? Ты почувствовала, Грейнджер?       Останови меня.       Останови, пока не трахнул тебя на проклятом полу.       Я сделаю это, Грейнджер. Ты сама дала мне сигнал.       Требуя большего, я перекатываюсь по полу и, подхватив Грейнджер под бедрами, усаживаю сверху.       На нашем аттракционе только тебе решать, запускать ли карусель.       По всей видимости заучка плевала на все свое здравомыслие. Склонив голову к моему лицу, она вновь соприкасается с моими губами, пока я, сжимая пальцами ее бедра, начинаю раскачивать ее сверху так, чтобы она скользила вперед-назад по моему пульсирующему в штанах месту.       Ее тихие стоны, горячие поцелуи, неумелые, но полные уверенности движения размывают границы реальности происходящего. Грейнджер стонет мне в ухо, и мне чертовски хочется попросить ее делать тоже самое без одежды, пока я не кончил себе в штаны как девственник.       Все вокруг расплывается, и я сам не понимаю отчего: то ли от выпитого алкоголя, то ли от жгучих поцелуев заучки.       Проводя руками по женским изгибам, я забираюсь к ней под кофту, пальцами скольжу по ее животу, бокам и ребрам. Мягкое, податливое тело буквально плавится в моих объятиях, и мне хочется сжать его сильнее, оставляя на персиковой коже красные отпечатки. Пробираясь вверх, касаюсь небольшой груди и снова опускаю руки вниз, цепляясь пальцами за края ненужной тряпки, а затем оттягиваю ту вниз.       Привстав на локтях, вновь забираюсь под ее кофту, но в этот раз сразу поднимаю ладони к кружеву бюстгальтера. Проскальзывая под резинкой, касаюсь горячей кожи, скрещивая пальцы на выпирающих бугорка.       — Ай, — вскрикивает заучка то ли со стоном, то ли с писком боли, а может, и то и другое сразу.       Сдавливая розовые бугорки меж пальцев, слегка оттягиваю их, пуская по ее телу приятную дрожь, а затем, не отрываясь от ее губ, проглатываю, впитываю, поедаю каждый ее новый стон.       И снова мало. Быстро выдернув руки, хватаюсь за края ее кофточки и, едва она успевает опомниться, быстрым, резким движением снимаю ее.        Стыдливый румянец заливает ее щеки. Тяжело вздыхая, заучка хочет прикрыться руками, но я останавливаю ее.       — Т-ш-ш, не надо, — шепчу я, огненным взглядом скользя по открывшимся точенным изгибам.       — Тео, я… — скулит она, когда я опускаю руки на ее талию, большими пальцами сжимая худощавый живот. Ее грудь тяжело вздымается, поднимая округлости в бежевом бюстгальтере вверх-вниз. — Тео, — она задыхается, стоит мне опустить руки на застежку на ее спине.       — Грейнджер, — шиплю в тон ее стонам, покрывая поцелуями шею и оставляя на ней все больше собственнических отметин.       — Тео, — произносит так жалобно она, что по спине пробегают ебанутые мурашки. — Не надо.       Не надо?       Надо, Грейнджер.       Жизненно, блять, необходимо.       — Не бойся, — шепчу я и перекладываю руки с застежки бюстгальтера на ее плечи. — Я не сделаю тебе больно.       Сделаю, но не сейчас.       Заучка ничего не отвечает. Продолжая сжиматься, она закусывает нижнюю губу, затем кладет руку мне на затылок, заставляя прижаться к ней еще ближе. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Вновь завладев ее ртом, я впиваюсь в ее нижнюю губу, оставляя на ней слабый, но вполне ощутимый укус.       — Не так, — вновь хнычет она, но все еще продолжает тереться об мой стояк.       — Как? — я покрываю поцелуями ее скулу, подбородок, руками сжимая костлявые бока. — Как ты хочешь?       — По любви.       По любви?