С неба до земли и обратно

      Гермиона.       После занятий во вторник я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что произошло на истории. Поэтому вот уже добрых полчаса мой взгляд прикован к коричнево-желтому пятну на потолке.       Если быть откровенной, то мне чертовски стыдно перед Ноттом. На душе буквально скребут кошки, когда я вспоминаю его потерянный взгляд, а самые дальние недра души наполняются злостью на лучшего друга.       И все же у этих двоих есть что-то общее. Как минимум, теперь они оба меня избегают. Гарри не пришел ни на одно занятие и, как сказал Рон, впервые за долгое время пропустил тренировку по квиддичу. Что же касается Теодора, он и вовсе припечатал меня взглядом «не подходи, убью» к стене, когда я попыталась уточнить, придет он сегодня на занятие или нет.       Может, стоит подойти к нему еще раз? Просто поговорить. Сказать, что Гарри был не прав.       Но Гарри был прав!       Дурья башка!        Зачем я вообще когда-то ляпнула Поттеру, что видела старшего Нотта, когда меня прокляли!       А Гарри? Как он может обвинять человека, будучи неуверенным в его виновности на все сто процентов? Неужели встреча с Сириусом ничему его не научила?       Я отрываю взгляд от стены и, потирая руками виски, смотрю в пол. Желание пойти в слизеринскую гостиную разрывает меня изнутри, но я по-прежнему остаюсь сидеть на месте.       Если бы я только могла отмотать время назад, то точно применила бы к другу заклятие немоты.       Прокручивая в голове сотни мыслей, возвращаюсь в тот день, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после».       Огненные вспышки разрезают воздух и пропадают высоко в небе. Ожесточенная битва, что разгорелась на территории Хогвартса в самом разгаре. Крики студентов, мощные взрывы и свист от заклятий пронзают воздух. Тучи из темного дыма искажают контуры старинных стен замка, в то время как магические силы сталкиваются в эпическом противостоянии.       Малфой, которого мы чудом успели спасти от Адского пламени, стоит на корточках и кашляет так, будто вот-вот выплюнет легкие. Внезапно раздается взрыв, и все вокруг сотрясается. Адские вопли заполняют пространство, и Рон, на которого обращается мой взгляд, выглядит так, будто бы увидел саму смерть.       Гарри и Рон тут же срываются с места и, держа палочки наготове, выбегают на улицу. Я собираюсь последовать за ними, но, повернув голову, замечаю, что Малфой находится в предобморочном состоянии.       В голове мелькает мысль о том, что я не могу его оставить. Доля секунды раздумий и вот я уже оттаскиваю его с виду худощавое, а на деле тяжелое тело в более безопасное место.       — Гермиона! — раздается истеричный вопль Гарри. — Гермиона! Фред! Гермиона! Повсюду раздаются взрывы. Я выбегаю на улицу и, прикрывая голову руками, пробираюсь к друзьям.       — Бомбардо! — старший Нотт направляет на меня палочку, но я успеваю присесть, и заклинание ударяет в стену за мной, разбивая ее на осколки.       — Экспелярмус! — выкрикиваю я, ползя на корчах.       — Протего!       — Бомбардо максима!       — Протего! Авад-а-а-а…       Мое сердце почти замирает, но рядом вовремя возникает Невилл, что отталкивает меня в сторону.       — Неготио Перамбуланте! — слышится другой мужской голос, и я падаю лицом в землю.       Раздается взрыв, но я не слышу его. Огонь и дым собирается повсюду и укутывает меня. Рот заполняется кровью. Все мое тело превращается в один оголенный нерв, что пронзает болью каждую клетку.       В ушах начинает звенеть, а перед глазами появляются яркие вспышки света. Больно. Очень больно! Свет буквально выжигает мне глаза, и я срываюсь на крик. А дальше наступает темнота.       Но мне все еще хочется извиниться перед ним.       Теодор.       Всю неделю у меня до охренения плохое настроение. И если вы думаете, что это связано с тем, что наговорил мне Поттер, то пиздец как ошибаетесь. Конечно, теперь у меня нет никакого желания проводить время в обществе гриффиндорцев, однако постоянно приходящие письма выводят меня из себя куда больше.       На плаву меня удерживает лишь мысль о том, что скоро все это кончится. Рано или поздно история обретет финал, в котором я буду представлен как новый член чемпионской лиги по квиддичу или же буду сидеть в черном смокинге на фабрике отца. Третьего не дано.       Честно говоря, утешение так себе, но в моем случае выбирать не приходится, собственно, как и переживать о том, какое будущее меня ждет. Я либо сам прокладываю себе дорогу через густой непроглядный лес, либо следую по протоптанной для меня тропе. И все же иногда на моем пути встречаются внезапно выросшие сорняки.       Ладно, не такие уж и внезапные.       Вероятность того, что Паркинсон растреплет всем о моих занятиях с заучкой, была почти стопроцентной, поэтому я не сильно удивлен, что об этом узнала вся школа.       Как итог, пошли новые сплетни: «У них роман», «Он точно с ней спит», «И что он в ней нашел?» Кажется, я даже слышал что-то вроде: «Он тайно влюблен в нее с первого курса и просто нашел способ проводить с ней больше времени».       В общем, как вы поняли, день выдался «не очень». Насмешливые перешептывания, злобные смешки, ехидные улыбки и идиотские подколы Забини довели до того, что все, чего я хочу — свалить, запереться в каком-нибудь укромном месте и притвориться, что в моей жизни не происходит полнейший…       — Теодор?       — Директор, — я отвлекаюсь и приветствую женщину, чья оценка втянула меня во всю эту катавасию с заучкой. — Ваш отец срочно хочет вас видеть.       Прекрасно! А я-то думал, что мой день не может стать еще более дерьмовым.       Пока я добираюсь до Азкабана, тошнота, с которой я проснулся этим утром, усиливается настолько, что я боюсь, что меня вырвет прямо на надзирателя, сопровождающего меня к камере отца.       — Близко к камере не подходить, держать руки на…       — Я знаю правила, — произношу я, желая, чтобы мужчина поскорее ушел.       — У вас есть десять минут, — с этими словами тюремный надзиратель уходит.       — Я не буду управлять фабрикой, — заявляю я, смотря вглубь камеры, в темноте которой стоит отец. — Если ты вызвал меня для этого, то нам не о чем говорить.       Цепи зазвенели, и меня начало мутить еще больше. Желудочный сок поднялся выше и, разъедая горло, застыл где-то под кадыком.       — И чем ты планируешь заняться после школы? — спрашивает отец, приближаясь ко мне.       Сглотнув, я напрягаю челюсти и стараюсь придать лицу невозмутимый вид. Кому угодно, но только не ему! Я никогда не расскажу отцу о своих планах на жизнь, потому что стоит ему узнать о них, как он вылезет из кожи вон, чтобы разрушить их.       — Решил сыграть в молчанку? — скаля зубы, спрашивает отец. — Что ж, пожалуйста, но, чтобы ты не задумал, знай — этому не бывать.       Сохраняя молчание, я игнорирую его слова и, стараясь унять бушующую бурю в груди, закусываю нижнюю губу с внутренней стороны.       — Ты думаешь, что я ничего могу? — тихо спрашивает меня он, положив руки на решетку. — Думаешь, что я ничего не узнаю о твоих планах попасть в сборную? Не узнаю о твоих стараниях не вылететь из школы?       Я резко поднимаю на него глаза и сжимаю кулаки. Отец снова скалится, наполняя темное помещение хриплым хохотом.       — Ты наивен и глуп, сынок.       — Зато на свободе, — шиплю я, и он качает головой.       — Отсутствие тюремного заключения не делает тебя свободным точно так же, как и его наличие меня заточенным.       — Ты прав, но в отличие от тебя, меня не ждёт смертельный поцелуй дементора.       Отец замолкает. Его глаза темнеют, и он тут же пытается вернуть себе власть над разговором.       — До меня дошли слухи, что ты берешь занятия у мисс Грейнджер, — растягивая слова, мурлыкает отец. — Как она? Все ли с ней в порядке?       — Ты позвал меня, чтобы поговорить о Грейнджер? — внутри меня все обрывается, стоит отцу произнести ее имя. — Неужто боишься, что я нарушу семейный устав, наградив тебя грязнокровными внуками?       — Ха-ха, — смеется он. — Этому никогда не бывать.       — И почему же это? — все внутри меня бурлит от злости. Сделав шаг вперед, я оказываюсь совсем близко к отцу.       — Все очень просто. Ты такой же, как я.       — Я не такой! — заорав, я хватаю отца за полосатую рубашку и что есть мочи ударяю спиной об решетку. — Я не такой, как ты! Никогда не был и никогда не стану!       — Отошел! — раздается голос прибежавшего на шум надзирателя. — Сейчас же! — кричит он, наставив на меня палочку.       Повернув голову к мужчине, я опускаю отца и, подняв руки вверх, отхожу в сторону.       — Посещение закончено. Я ухожу, — с этими словами разворачиваюсь и направляюсь к выходу, игнорируя выкрики отца.       — Обещаю тебе, Теодор, скоро ты сам приползешь ко мне в слезах!

***

      Оказавшись в подземельях Слизерина, я останавливаюсь и застываю на месте как вкопанный, потому что около входа в гостиную стоит Грейнджер.       И что, мать вашу, она тут забыла?       — Что ты тут делаешь? — злобно спрашиваю я.       У меня чертовски хреновое настроение, поэтому внезапное появление заучки меня вовсе не радует. А если быть до конца откровенным, то мне до смерти надоело то, что последние несколько недель моя жизнь буквально вертится вокруг нее одной.       — Гарри сказал лишнего, — неуверенно произносит она.       — Это не ответ на мой вопрос, Грейнджер, — я одариваю ее ледяным взглядом. — Что ты тут делаешь? — по слогам спрашиваю я, на что она пожимает плечами.       — Не хочу, чтобы ты обижался.       Слова гриффиндорки кажутся искренними, и почему-то это злит меня еще больше. Ловлю себя на мысли, что ей следует поскорее уйти, ибо напряжение я снимаю лишь одним известным мне способом. Трахаюсь.       — Чистая кровь, — не показывая внутренней реакции на ее слова, произношу я, и стена разъезжается в стороны, открывая проход в гостиную. — Я не обижаюсь на блаженных, Грейнджер, так что можешь выдохнуть.       — Я лишь хотела сказать, что не считаю тебя таким же, как…       — Как мой отец?       — Да.       Чертовски странно, но ее упоминание о моем отце не вызывает новый приступ гнева. Наоборот. Злость, что разрывала меня несколько секунд назад, немного стихает, словно гриффиндорка полила водой на мой внутренний пожар.       Я фыркаю, и Грейнджер прижимает сумку к груди, прячась за ней, как за щитом.       Гермиона.       Извиниться перед Ноттом.       Осознание накрывает меня резко, как удар пощечины, едва Теодор заходит в спальню, но я все же продолжаю следовать за ним.       — Что-то еще? — беззаботным тоном спрашивает парень и, не стесняясь моего присутствия, стаскивает с себя широкую рубашку.       — Ты придешь сегодня на занятие? — интересуюсь я, рассматривая мышцы на его спине.       — Не знаю.       — Ты говорил, что это важно для тебя, — я стараюсь не смотреть на то, как его мышцы напрягаются, когда он поднимает руки вверх, натягивая на себя черную футболку.       — Так и есть, — мрачно отвечает Нотт, после чего запихивает сумку с учебниками в прикроватную тумбу.       — Тут всегда так пусто?       — Сегодня же пятница, — беззаботно отвечает он, садясь на кровать. — Все ушли развлекаться.       — А ты?       — А я не в настроении, как видишь.       Вижу, я бы даже сказала, чувствую каждым нейроном своего тела все напряжение, что исходит от него. И как бы мне не хотелось этого признавать, но выглядит он более манящим, когда злится.       — Как скоро сюда кто-нибудь придет? — спрашиваю, садясь рядом с ним на кровать.       — Не знаю, может быть, часа через три, не раньше.       — Можем позаниматься здесь, если не хочешь никуда идти, — аккуратно предлагаю я, рассматривая его плечи и шов на вырезе его футболки.       Несколько секунд он молчит, обдумывая мое предложение, которое я ляпнула почти случайно.       — Окей.       Закусив нижнюю губу изнутри, сажусь рядом с ним на кровать и, достав из сумки учебник, принимаюсь объяснять новую тему.       Пока рассказываю Нотту особенности заклинания исчезновения, его глаза выражают полное отстранение, будто мысли его находятся где-то очень далеко. В какой-то момент его незаинтересованность начинает меня раздражать.       — Ты меня вообще слушаешь? — ворчу я, когда он дважды игнорирует мой вопрос.       — Да-да, — хмурясь, произносит парень. — Продолжай. Что там дальше?       — Мы повторяем то, что было на нашем прошлом занятии.       — Что ты имеешь в виду?       — Я говорю, а ты не слушаешь. Если так будет продолжаться, то толку от таких занятий не будет вовсе.       — Ну уж прости, что я не увлечен твоей болтовней так же, как Финниган, с которым ты так неприкрыто флиртовала на днях за завтраком.       — При чем тут он вообще?       — Не при чем. Просто продолжай читать, ладно?       — Нет, — я складываю руки на груди. — Я не буду продолжать, пока ты не расскажешь, что с тобой происходит.       — Со мной все нормально.       — Это не так. Последнее время ты сам на свой, и я не знаю, что именно, но что-то с тобой точно случилось.       — Даже если так, это тебя не касается. Ты не мой сраный психолог, чтобы я изливал тебе душу.       — Тебе станет легче, если ты поделишься. Может, я даже смогу помочь тебе.       — Помочь мне? — усмехается он. — Сомневаюсь.       — И все же, что случилось? Это как-то связано с твоим отцом, не так ли? Поэтому слова Гарри так задели тебя?       — Да чего ты ко мне прицепилась?! — рыкнув, он резко придвигается ближе. — Приперлась сюда и строишь из себя сраную мать Терезу, — еще ближе. — У меня все нормально, так что иди лучше пожалей кого-нибудь другого!       — По-твоему, мне лучше делать вид, что не замечаю? — сердито выплевываю я. — Так же, как это делают твои друзья?       — Лучше бы научилась вовремя затыкаться и катилась отсюда! — Нотт хватает меня за руку, и я понимаю, что мне и правда лучше уйти отсюда.       — Отпусти, — я дергаю руку на себя, но попытка освободиться оборачивается против меня. Тео быстро меняет положение рук и парой резких движений прижимает меня спиной к кровати.       Исходящий от его тела жар опаляет даже через одежду. Сердце начинает биться в несколько раз быстрее нормы, когда он поднимает мои руки и прижимает их к подушке над головой.       — Скажи, чего ты добиваешься, Грейнджер? — Теодор склоняет надо мной голову, и его обжигающее дыхание касается моей шеи. С моих губ слетает тихий, но протяжный стон, в то время как его взгляд по отношению ко мне меняется и становится более заинтересованным.       — Ты ведь хотела этого? — коварно шепчет он, касаясь губами моей левой ключицы. — Хотела, чтобы я прижал тебя к кровати? Представляла, как мои губы будут касаться каждого участка твоего тела? — Теодор проводит языком по центру нижней губы, и его шепот становится еще более хриплым.       Я поджимаю губы и поворачиваю голову набок, пока Нотт продолжает касаться моей кожи.       — Фантазировала о том, как мои губы коснутся твоей щеки, — он сопровождает свои слова поцелуем на моей скуле, и я начинаю дрожать. — Фантазировала о том, как я трахну тебя, детка? — он прижимается ко мне бедрами, и меня будто ударяет электрошоком.       Его фразы звучат не как вопрос, а как факт. Утверждение. Правда, в которой я никак не осмелюсь признаться.       — Ты совсем не знаешь меня, — злобно произношу я, стараясь не обращать внимание на то, как бьется мое сердце. — Я не…       — Может быть, — перебивает Теодор. — Но я точно знаю, чего ты хочешь.       — Ты не… — я не успеваю договорить, как он молниеносно отпускает одну руку и, просунув ее мне под затылок, накрывает мои губы своими.       Мне удается вырвать руки, но лишь на мгновение. Впившись в мои губы, Нотт снова перехватывает их, но в этот раз лишает меня возможности двигаться.       Поцелуй. Мой первый поцелуй совсем не такой, каким я его представляла. Касание губ лишено всякой нежности и трепета. Теодор впивается в мои губы, будто поедая мой рот, и я не замечаю, как начинаю отвечать ему, скользя по его губам языком.       Получив взаимность, Нотт отпускает мои запястья, и я зарываюсь пальцами в его волосы, желая лишь о том, чтобы это продолжалось как можно дольше. Углубив поцелуй, парень прижимается ко мне бедрами, пуская по телу новый электрический импульс, и я задыхаюсь.       Мерлин. Неужели это и правда происходит? Неужели касание губ теперь реальность, а не вечерняя фантазия перед сном? Его тепло, запах, вкус — все это заставляет меня полностью потерять рассудок, и я ненавижу себя за эту слабость.       — Прекрати, — между поцелуями шепчу я. — Прекрати целовать меня.       — Ты уже давно целуешь меня сама, — его пухлые губы кривятся в усмешке, и на моих щеках выступает румянец.       Я сдаюсь. Перестаю бороться с давним желанием и, ничего не ответив, прижимаю Тео к своим губам. Пока его руки скользят по моим бедрам, я пальцами нащупываю полы его футболки и забираюсь под нее. Хрипло простонав, он резко притягивает меня ближе к себе, и мои ноги обхватывают его талию.       Все происходящее кажется сном. Пряжка его ремня упирается мне в живот, и я неуютно ежусь, ощущая холод металла. Он сжимает мои бедра, в то время как мои ладони скользят по его спине. Я полностью теряю контроль, начиная желать то, чего никогда не смогу произнести вслух.       Но этого и не требуется.       Будто бы прочитав мои мысли, Теодор вновь перемещает губы на мою шею, правой рукой выправляя школьную блузку из моей юбки.       Желание становится до боли невыносимым. Я извиваюсь под его крепким телом, требуя еще более тесных объятий.       — Я нравлюсь тебе, — шепчет он и, приподняв подол моей рубашки кончиками пальцев, касается живота.       Да. Очень и давно.       — Нет, совсем нет, — бормочу я, прижимая его голову к своей шее.       — Да.       — Нет.       — Да, — его шепот возбуждает сильнее любого афродизиака, и я злюсь на саму себя.       — Поставишь галочку в своем списке?       — Нет.       — Это ведь твой первый поцелуй.        — Он не…       — Не первый? — удивленно спрашивает слизеринец.       — Не такой.       Тяжело дыша, он нависает надо мной, и я предвкушаю, когда он обрушится на мои губы с новой страстью. Но этого не происходит.       Кажется, что он только осознал, что происходит. Он поднимается на локтях, его глаза выражают ужас, и я замираю, ожидая того, что он сделает в следующий момент.       Уйдет. Прогонит. Высмеет. Не так много вариантов.       — Тео, — в отчаяние скулю я, не в силах подобрать слова.       Нет. Он будет презирать меня. Расскажет своим друзьям о том, что я позволила ему сделать. Расскажет всем.       — У нас всего два варианта, Грейнджер, — дрожа всем телом, медленно произносит Нотт. — Первый — ты встаешь и уходишь прямо сейчас, — его слова звучат четко и спокойно. — Второй… — Тео плавно приближается к моему лицу, нежно касаясь большим пальцем моего подбородка, — …ты остаешься, и я делаю то, о чем мы оба будем жалеть.       Дыхание учащается, когда он осторожно проскальзывает пальцами в мои волосы. Сейчас я просто не в состоянии думать ни о чем, кроме его губ.       «Не думай о том, что будет завтра или через месяц. Живи настоящим. Живи сейчас», — слова Джинни звучат в голове, и я опускаю руки на его шею.       — Ты приняла крайне неправильное решение, детка, — Теодор склоняет голову и медленно накладывает свои губы поверх моих.       Легкое, почти робкое касание будоражит кровь куда больше предыдущих поцелуев. Кажется, Нотт чувствует тоже самое, ведь его тело начинает дрожать не меньше моего. Его руки вновь находят мои бедра, и у меня кружится голова, когда он прижимает меня к себе.       Мысленно приказывая себе остановиться, оттолкнуть его, я наоборот обнимаю его за плечи, а мой нахваленный всеми разум просто плавится от прикосновений его горячего тела. Пропуская его язык между губ, я вкладываю в наш поцелуй все то, что так давно хранила глубоко внутри себя. Всю нежность, страсть, эмоции — все те чувства, что я поклялась себе закрыть на замок и выбросить ключ.       «Это ничего не значит».       «Не думай о том, что будет потом».       «Возьми все, что я готов предложить тебе прямо сейчас».       — Так? — шепчет он, и, открыв глаза, я вижу, как сверкают его слегка приоткрытые глаза.       Я не нахожу ответных слов. Коснувшись тыльной стороной руки его шеи, я мысленно прошу его не задавать никаких вопросов и просто продолжать.       Покрытые пеленой желания, мы вновь превращаем нежный поцелуй в нечто безудержное и сумасшедшее.       — Нравится? — терзая мои губы, спрашивает он, после чего его рука оставляет мою талию и перемещается на бедро.       Несмело кивнув, я приподнимаю бедра навстречу его руке и издаю стон от его соприкосновения с резинкой моего нижнего белья.       Ненавижу его.       Ненавижу себя.       Ненавижу за то, что не могу здраво мыслить в его присутствии. Ненавижу за то, что позволяю ему делать это со мной. Ненавижу за то, что не хочу его останавливать. Ненавижу, за то, что когда-то вообще обратила на него внимание.       Задыхаясь, я не замечаю, как начинаю плакать. Глупые слезы скользят по моим щекам, делая поцелуй мокрым и соленым. Тео замирает.       — Эй, ты чего? — растерянно спрашивает он и отстраняется, но я инстинктивно сжимаю его бедрами, не позволяя отодвинуться дальше.       Какая-то часть меня все еще хочет уйти, велеть ему все забыть и никогда больше об этом не вспоминать. В то время как другая умоляет остаться, посылая в голову мысли о том, что в моей жизни почти не осталось радости. Так почему не начать брать от жизни все, пока у меня еще есть время?       Я закусываю губы, пытаясь прекратить ненужный поток слез, но соленая вода продолжает литься из глаз, словно кто-то сломал кран, выпуская наружу все то, что так долго копилось внутри.       Нотт не задает никаких вопросов о причине моего плача. Вместо этого он быстро переворачивает нас набок так, чтобы наши лица оказались напротив друг друга. Сохраняя тишину, он притягивает мою голову к своей груди и нежно поглаживает ее, стараясь успокоить. К моему стыду, заботливый жест совсем не успокаивает, а наоборот усиливает плач, который теперь сопровождается хлюпаньем и шмыганьем носа.       — Извини, я подумал, что ты хотела, — тихо произносит он, когда мне наконец удается успокоиться.       — Я хотела, — прижимая голову к его груди, шепчу я.       — Тогда в чем дело?       — Это сложно, — слегка отталкивая Тео, я заглядываю в его зеленые глаза. — Дело не в тебе. Я просто не могу.       — И что это значит? — Нотт садится на кровать, и я чувствую, насколько здесь холодно.       — Я просто не могу, понимаешь? — встав с потели, я подхожу к стене и облокачиваюсь на нее спиной.       — Что за глупые отмазки? Ты можешь сказать нормально, в чем проблема?       — Не могу.       — Я не понимаю. Сначала ты позволяешь мне целовать тебя, а потом несешь всякий бред про «дело не в тебе».       — Мне просто не нужны отношения.       — А никто и не говорит об отношениях. Просто посмотри на меня, разве я похож на парня, которому нужны серьезные отношения?       — Почему нет?       — Я разгильдяй, Грейнджер. Клоун. Отношения со мной, как езда на американских горках без ремня безопасности: захватывающие, но чрезвычайно глупые.       — Что ты хочешь этим сказать?       — Я предлагаю тебе заключить что-то вроде договора. Ты продолжаешь помогать мне с трансфигурацией, а я помогаю тебе с твоим списком, — он улыбается. — Как ты могла заметить, один пункт я уже выполнил.       — И почему же я должна согласится? — я скептично приподнимаю брови.       — Тебе понравилось? — спрашивает он, и я закрываю глаза, не желая отвечать. — Мерлин, Грейнджер, хотя бы раз прекрати строить из себя недотрогу!       — Да.       Смотря в его глаза, я теряю всю свою сдержанность. Вот так легко и просто дистанция, которую я так усердно старалась сохранить, рушится. А желание жить так, как велит сердце, берет вверх. И все же есть одно «но».       — Мне тоже, — он встает с кровати и подтягивает брюки, которые немного слетели, пока мы целовались на кровати.       Годрик милостивый! Мы целовались на кровати!       — Мы можем повторить, если ты захочешь, или же ограничиться полетами на метле, алкоголем и что еще ты там написала?       — А что если… — я заминаюсь, опасаясь насмешки. — Что если ты влюбишься?       — Об этом не беспокойся, — Нотт улыбается, и я тону в его глазах. — Я не влюбляюсь в таких, как ты.       — Звучит как оскорбление.       — Ты просто не в моем вкусе, ничего личного.       — Это неправильно.       Он подходит ко мне, и я напрягаюсь всем телом.       — Но тебе этого хочется не так ли? — Теодор подошел ко мне ближе и, сплетая наши пальцы друг с другом, прижимает мои руки к стене.       — Да, — слова слетают с губ с необычайной легкостью.       Внутри меня возникает неукротимое желание поцеловать его снова. И я не сдерживаю себя, негласно соглашаясь на все, что он предлагает мне.       Ощущая его вкус, я чувствую то, чего мне так не хватало все месяцы моей болезни.       Я чувствую себя живой.