Вечные дети

Лорд и Рыжая подошли к сараю вдвоем, завернули за угол, а потом Женька остановился перед приоткрытой дверью. Он уже слышал дыхание Гоши, хотя… Может, это было невозможно и только казалось? — Только не волнуйся, — зачем-то сказала Рыжая, вставая напротив. Она поправила высокий ворот Женькиной очередной, подправленной под лето и стиль рубашки, и чуть-чуть подтолкнула его вперед. — Через полчасика или сколько там… Найди меня над скалой. Давно хотела забраться на ту елку, что у обрыва, и посмотреть вокруг с ее высоты. Я сфоткаю тебе вид. — Осторожнее, — попросил Женька и не стал смотреть, как она уходит. Он толкнул дверь, и та оглушительно скрипнула. Женька вошел в темное нутро сарая полное пыли и солнечных зайцев, что проникали сквозь щели и маленькие окна под потолком. Гоша успел проверить и смазать катамаран и теперь вытирал руки от масла, глядя на дверной проем. Женька не стал задерживаться в солнечном светлом пятне — захлопнул за собой дверь, приваливаясь к ней. Он заметил Гошу сразу и теперь прожигал его нетерпеливым взглядом, но подойти не спешил, и Гоша шагнул к нему сам. — У меня очень грязные руки, — оповестил он, вставая напротив. Женька услышал, но не смог сфокусироваться на словах, лишь на интонации. Его желания восходили и наполняли, кажется, все пространство. Женька выдохнул резко, расстегивая пуговицы воротника, опираясь на дверь, чтобы не потерять равновесие окончательно — рядом с Гошей никакой стабильности словно вовсе не существовало. — Я не боюсь испачкаться. Хотя можно и без рук, — ответил Женька со всей искренностью и следом отстегнул еще и пуговицу ширинки. Дальше была только молния, и сейчас она болезненно давила на стояк. Тот был выдающимся, совершенно под стать Гоше. Его чуть прищуренным глазам, искрящимся звездами, его губам, его очерченным скулам и мышцам, прорисовывающимися под майкой, его рукам, которые только недавно касались катамарана. А Женька мечтал, чтобы его — только его. Как обожал катамараны, и за возможность покататься с Гошей отдал бы все — больше — только за то, чтобы быть с ним сейчас. Гоша улыбнулся и покачал головой. — Ты очень смелый, но это не та смазка. Гоша скользнул рукой за Женькину спину, запирая дверь на щеколду, а потом вжался в Женьку всем телом, находя его губы. Чувствовать Женькин стояк и через шорты было потрясающе, помнить его в своей руке тоже. Гоша честно рассчитывал не больше, чем целовать, только Женька уже обнимал, и явно собирался зайти много дальше. Но пока Гоша целовал, глубоко и жадно, удерживая свои ладони на шершавом дереве двери. Женька растворялся в поцелуе и уже чувствовал Гошу внутри. Он отдавался даже так, вспуская глубоко и надолго, обхватывая, затягивая. И только в перерыве на вдох выдал быстрое: — Или это могут быть только мои руки, — отстегивая пуговицу ширинки Гоши. Женька не ждал: дернул молнию, находя Гошин член ладонью. Ему было безумно хорошо, но отчаянно страшно, что Гоша сдюжит — остановится. И Женька делал все, чтобы сорвать тормоза — ему было мало Гоши. Всегда, когда только тот не наполнял, не ощущался внутри. И Женька хотел, чтобы Гоша забыл о сдержанности. Он любил и ее, но сейчас хотел весь Гошин запал. Гоша тихо застонал от прикосновения, а потом стиснул зубы — уступать было нельзя, но так хотелось, а руки и правда стоило держать при себе. — Это будет архинечестно, — выдохнул Гоша, снова вползая языком Женьке в рот, инстинктивно выгибаясь к его руке. Гоша тосковал не менее сильно, чем Женька, и теперь его сносило, и было так легко позволить себе… Гоша отчетливо хотел, чтобы Женька опустился вниз, но попросить о том не мог, когда и правда не сумел бы ответить. Но одна память о том, каким Женя бывал с ним взводила до боли и невозможности быть хоть сколько-то мудрым. Гоша отпустил Женькины губы и впился поцеуем в шею, почти кусая. Женька чувствовал, как Гошин запал растет, как чувствовал, что член Гоши увеличивается в ладони. Это было по-своему охуенное, невыносимо будоражащее чувство. От того, как Гоша прихватил кожу, Женька охнул и расплавился вмиг. Стержень внутри обратился мягким нагретым железом, и Женька потек вниз податливой лавой. Очень решительной и не знающей преград. Женька позволил себе именно так — не просто опуститься на колени, а медленно стекать, по телу Гоши своим. Рубашка задралась легко, без всяких усилий, а потом и вовсе расстегнулась, и напряженные, налитые соски теперь терлись о ткань Гошиной майки. Несколько секунд этих ощущений довели Женьку до нового пика: его собственный запал и желание теперь наполняли все тело, каждую клетку, текли по венам, исходили разрядами от нерва к нерву, бурлили под кожей. Женька, кажется, нашел способ совместить «без рук» и «без ограничений» сразу. Ладони его заскользили вверх, задирая майку Гоши, проходясь по его животу и дальше, по ребрам к соскам, а губами он накрыл Гошин член, чтобы провести языком не по кругу, скорее по спирали, медленно обводя так каждую впадинку, каждую вену, и неумолимо забирая все глубже, чувствуя теперь, как член Гоши продолжает расширяться уже во рту. Мечтая забрать его до горла. Гошин вкус был так желанен, и Женька чуть прикрыл глаза, сжимая один из Гошиных сосков, мечтая чтобы Гоша изменил своему этому новому правилу — его руки в волосах всегда были для Женьки отдельным удовольствием. — Нет! — выдохнул Гоша, впрочем, ничем не мешая Женьке, лишь сжимая руки в кулаки. — Женя! Дальше стоило повторить «нет», но Гоша не сумел, как не сумел остановить и раньше, он слишком хотел, и уступить было так сладко, пусть чувствовать себя сейчас в Жениной власти было и страшно тоже. Гоша не отпускал контроля почти никогда, и теперь сдавался совсем иначе, чем в любой другой раз с Женькой — тогда Гоша решал и скорее позволял, а сейчас просто не справлялся перед Женей. Все еще можно было найти слова, найти даже волю и отстранить от себя, пусть и пачкая одежду, но Гоша просто принимал ласку, растворялся в ней, сжимая зубы, чтобы не стонать. Женька услышал, но Гошино «нет» было таким… противоречивым, таким словно в нем было гораздо больше отчаянного «да». Только вот… Женька не мог проигнорировать то, как голос Гоши вибрировал, не мог оглохнуть или не знать, что это может значить. Женька не хотел, чтобы Гоша делал так, как не хочет — точно. И точно знал: то, что на сердце и в мыслях не менее важно, чем другие желания. Даже… более, на самом деле: чувства гораздо больше жили в душе, чем в теле. Это Женька сам понял окончательно именно с Гошей, хотя знал давно. И теперь… он чуть замедлился. Остановиться было так трудно, почти что больно, но… — Я делаю не то? Гош? — Женька отзеркалил Гошин вопрос. — Никто ведь сюда не придет… Женька хотел бы еще раз провести по головке языком, но увидеть лицо Гоши хотел еще больше и вытолкнул себя вверх, к нему, привставая на цыпочки, обхватил Гошу за шею, упираясь в него взглядом, почти касаясь губ губами. — Ты все еще любишь меня? Женька хотел целовать, взбудораженные припухшие губы ныли, но он ждал, не позволяя себе оставить Гошу в безвыходном положении, стараясь услышать его полностью — убедиться, что не делает сейчас чего-то недопустимого. Только все равно уже прижимался к Гоше через собственные шорты, проклиная их. — Конечно, — прошептал Гоша, тоже прижимаясь к Жене, упираясь в дверь уже и лбом. От того, что Женька остановился, легче, конечно, не стало, желание дрожало между ними, и Гоша все больше терял в воле, плохо понимая, как объяснить. Да и не зная, что именно объяснять. Что план был другой? Что он не хочет? Что это неправильно? Но это все было уже неправдой. Гоша коснулся губами Жениного уха и прошептал хрипло: — Это просто безумие, то, что ты со мной делаешь. Жень… Гоша отчетливо понимал, что не может ни согласиться, ни отказать. Он хотел так сильно, и Женя делал ведь в точности то, что Гоша успел себе нафантазировать, а теперь остановился, и… Гоша знал, что должен сказать Женьке — уйти сейчас, хотя бы заставить себя отступить, но не двигался, зато признался: — И люблю, и хочу. Это было лучшее, что Гоша мог сказать — так просто и понятно. Женька услышал все правильно, и… воспоминания, опыт, правила, условности, опасения — все это отступило. Они были сейчас вдвоем, а остальное стремительно выцветало, размывалось — переставало иметь значение. — Тогда просто позволь… мне и себе, это ведь то, чего мы оба хотим. Так я… Признаюсь тебе в любви, — вышептал Женька и позволил себе все то, что теперь оказалось таким… Как дышать что ли? Женька целовал Гошу, каждым порывом и движением повторяя: «люблю». Он хотел быть Гоши и только его, всегда и сейчас. Пальцы путались в Гошиных волосах, а Гоша целовал в ответ. Целовал удивительно несдержанно, горячо, присваивая, и Женька отзывался, падая в свои ощущения. Он видел, как Гошу уносит, и… теперь просто дернул смолнию своей ширинки, и повел бедрами, выпадая из шортов. Они упали к ногам, и Женька легко рванул себя вверх. К счастью, Гоша стоял твердо, еще и держался за дверь, и Женька легко взлетел, обвивая Гошу теперь уже и ногами, вжимаясь в него, одновременно откидываясь назад, чтобы и самому обрести опору, хоть затылком. Женька позволил себе оторвать одну руку, чтобы направить, а потом выгнулся, насаживаясь на Гошу, принимая его в себя — сливаясь с ним, отдавая в его губы несколько стонов. Таких полных, таких востоженных. Вот теперь внутри было правильно — горячо, тесно и полно Гошей — они стали целым. Женька замер, так странно дрожа всем телом, но все еще крепко сжимая Гошу ногами, не давая ему и шанса отстранится. Оставалось только верить, что Гоша того и не хочет. — Женя, — простонал Гоша, забываясь окончательно. Он больше не думал о том, что допустимо, а что нет, лишь о Жене, и прикоснуться к нему хотелось нестерпимо: обнять, притянуть к себе, ласкать. И Гоша подхватил Женьку под задницей, сжимая, целуя снова в шею, забывая о том, что там легче легкого оставить засос, а его будет вот точно не смыть. Безумие восходило между ними, множилось. Гоша ловил Женины стоны поцелуями, а его самого — собой, забирая и растворяясь в нем и в подступающем удовольствии. Чувствуя, как оно переполняет, разливаестя между ними, как Женька дрожит, как кончает, как замирает в руках, держа его так крепко, как мог. Женька почувствовал наконец руки Гоши, и это мгновенно взвело возбуждение до предела, а когда Женька поймал такое острое ощущение губ на шее, он застонал и уже не смог остановиться — внутри случился взрыв. Он длился, распадаясь на цветки фейерверков, а потом на звезды искр. Женька обнимал, и это было невероятное всеобъемлющее действие — все полнилось Гошей, и Женька жадничал, хотел себе все до капли. Ноги начали разъезжаться, и Женька, не доверяя коленям, постаралася найти опору в двери, чтобы не висеть тяжким грузом на Гошиной шее, но все еще не отпустил и не открыл глаз. — Не отпускай меня еще хоть минутку… — Женька не просил, скорее требовал. Он еще не готов был вернуться в реальность. Хотелось еще хоть недолго верить, что его мир — это только Гоша. Женька чертовски жалел, что нельзя остаться хотя бы на пару суток запертыми в этом восхитительном месте. Женька не смотрел, но помнил его. И лодочный сарай теперь казался ему почти идеальным местом. Клубы пыли по углам, как пыльные коты, солнечные зайцы, танцующие по стенам и полу в здешнем полумраке, скрипучие половицы и шершавое на ощупь дерево, занозы в ладонях и на спине, и лучик на щеке Гоши — тот, что Женька недавно заметил. Это зрелище было слишком охренительным, и Женька открыл глаза. Он все еще оставался там — этот луч, солнечный след. И Женька коснулся его губами, очень невинно, и улыбнулся одними глазами, в которых отражался Гоша. Теперь переживать было поздно, и Гоша скользнул рукой выше, перехватывая Женьку, забирая его себе, отступая и понемногу, опираясь на стену, опустился вниз, прямо на дощатый пол. — Глупая была отговорка про руки, — вздохнул Гоша. — Я думал тебя это сдержит, а не распалит. Теперь Женька сидел на его коленях, и Гоше хотелось бы гладить его, но руки и правда были грязными, и он просто легко целовал Женю куда придется: в висок, щеку, скулу, плечо. — Это мое самое сложное и самое восхитетльное лето, — поведал Гоша, устало роняя лоб в Женькино плечо. — Еще парочка таких вот встрясок… И я не справлюсь. Что же ты все же делаешь… Гоша не ждал ответа, и ему нравилось, конечно, то, что делал с ним Женька, только было непонятно, как вписывать это в мир вокруг. Женька тонул в Гошиных словах и нырял в его эти легкие нежные поцелуи — такие нужные, такие особенно важные, на самом деле. — Дальше будет лучше, — уверенно пообещал Женька. — Это первое лето, в котором есть… ты. И даже я в нем есть. Женька чувствовал именно это, как рядом с Гошей внезапно много его самого. Как жизнь меняется, обретает смысл, ведь теперь ее живет Женька, а не кто-то другой, но, как это объяснить толком Женька не знал и оттого сказал о другом: — Ты решил не дожидаться тихого часа, у нас есть план? Гоша только вздохнул, сперва снова поцеловал Женьку в плечо, а потом рассказал: — Одна из причин, почему я тебя позвал… В тихий час у меня инструктаж по сборам. Можешь прийти с другими юными падаванами, но я, к сожалению, буду занят. Так что… только жаркие взгляды и никакого уединения. Но, прежде, чем ты расстроишься… Как ты себе представляешь ночевки в походе? При том, что добрый доктор пойдет с нами? — Ну, теперь уже как-то странно расстраиваться о тихом часе. Есть же сейчас, и оно охуенное, — Женька улыбнулся. — Так что я, конечно приду, мне и правда пригодиться инструктаж, а посмотреть на тебя — это то, от чего я не откажусь, пусть мне со сборами могут помочь, — Женька усмехнулся и спрятал усмешку в Гошином плече. — Ночевки в походе я себе еще не представлял, достаточно и того, что я не представляю себя без тебя целых три дня и две ночи, но… Женька и правда не думал об этом и только теперь озадачился, задумчиво закусывая губу и сдувая прядь волос: — Считаешь, Волк откажется от тебя и разобьет палатку с Дэном? Но… А ты тогда будешь… один? Мысли не ползли, они встрепенулись и помчались, в поисках решения, и решение, конечно, теперь было. Женька не знал, но он улыбался, как ненормальный. Как мог бы какой-нибудь вампир, почуявший желанную кровь. Хотя именно эти мысли заставили его мгновенно вспомнить о Рыжей, которую следовало снять с елки и забрать на пляж. Лорд знал, что Рыжая его дождется, и даже упреков не будет — ни одного. Но он не любил заставлять ее ждать. Гоша хмыкнул, глядя на Женьку расслабленно, но не отпуская его, все же гладя по заднице, о степени ее измазаности в машином масле переживать было уже глупо. — Очевидно. Чувство тревоги и стыдливости Дениса не переживет, если в ночи к нему будет прижиматься кто-то кроме Волка. Он боится вас, как огня. С другой стороны, очень уместно, что тебя возьмут в вожатскую палатку, ты же… такой нежный, — Гоша прошептал последнее Жене в ухо, чуть сжимая руку, зовя к себе и уже целуя. — И такой мой, — заключил он разрывая поцелуй. — Но тебе придется быть очень тихим и невзыскательным к ласкам. — Очень… — прошептал Женька в ответ, мгновенно растворяясь в словах и мыслях Гоши, фантазируя из них целые вечера и ночи, готовый отдать за них все. — Послушным, невзыскательным, поразительно тихим, — пообещал Женька. Каждое Гошино слово входило под ребра и ложилось поверх кожи прикосновением, лаской, обещанием — Женька снова трепетал. Снова хотел, дыша сквозь стиснутые зубы и представляя… Уже сейчас можно было зажимать рот ладонями — фантазии и ожидания стали так похожи на реальность, так близки — Женька утопал в Гоше, забывая о том, как минуту назад Гоша был совершенно ему подвластен. — Это самый прекрасный план в мире, — выдохнул Женька, не желая отрываться и разрывать их близость. — Как и все мои планы, — усмехнулся Гоша. — В отличии, надо сказать, от твоих, — поддразнил он, а потом вздохнул — пора было расплачиваться за это время. — Ты предупредил Волка, что будешь мне помогать? Женька вопросу удивился и помотал головой. — Нет, мы с Женькой, просто пришли. Она пока штурмует ель на обрыве. Это плохо? — Женька встревожился и нахмурился. — Нет, — Гоша улыбнулся. — Просто не по моему плану. Но это не очень важно, скорее всего, Дина уже рассказала Волку про катамаран, а он в состоянии сложить это безумие с твоим отсутствием. Гоша ненадолго задумался, как лучше все обставить, и велел: — Иди за Женькой, а потом вдвоем поможете мне дотащить катамаран до пляжа, и получите призовую первую поездку со мной. — Гений, — констатировал Женька и, применив всю волю расцепил руки, выпуская Гошу и поднимаясь. Гоша стянул свою майку и протянул ему, поясняя в ответ на удивленный взгляд: — Она все равно испачкалась, а тебя еще может спасти. Гоша снова был прав: Женька вытерся, застегнул практически не тронутую рубашку и натянул шорты, забывая о своей брезгливости. Масляные следы на заднице ему скорее нравились, ведь то были следы Гоши. Мало того — тайные следы, никто другой не сумел бы их разглядеть. — Я мигом, — пообещал Женька и поспешил за Рыжей. Со своей ветки она завидела Женьку задолго до того, как тот смог разыскать ее в хвое — так она думала, но Женька в этот же момент улыбнулся и махнул рукой — огненная шевелюра Рыжей сияла на солнце средь ветвей и не заметить ее было невозможно. Лорд проследил, как ловко Женька теперь спускается и, когда она оказалась на одной из веток пониже, раскинул руки: — Ловлю, — сообщил он. Рыжая не тратила время на разговоры — скользнула вниз, ни на миг не сомневаясь, что Женька и поймает, и удержит, и даже устоит. Тот со всей аккуратностью исполнил поддержку и осторожно опустил Рыжую на землю, ловя ее ладонь: — Спасибо! — Было бы за что… Я отлично провела время и сделала кучу классных кадров. Это не было жертвой. А уж с учетом того, как ты светишься… — Да, — Женька не отнекивался, наоборот, — очень. Но это еще не все… Гоша смазал катамаран и теперь нас покатает, — они уже шли обратно к сараю. — Так это не шутка, — стало первым, что сказала Рыжая, оказываясь у сарая, откуда Гоша уже вытащил катамаран. — Крутота, что ж я раньше об этом не знала?! Гоша выпрямился и, глядя на них, фыркнул: — Потому и не знала, что теперь, все захотят кататься, а для вожатых вы хороши, когда спите или читаете книжки. А некоторые, как ты и Славка, еще и потребуют кататься без сопровождающих, но это, слава богу, головная боль Лешки. И он меня не похвалит. Но, наверное, простит, когда сообразит, какие возможности это сулит ему после отбоя. — Точно. И не будем драматизировать. Мы уже достаточно взрослые — Волк не станет париться, разрешит энтузиастам покатать мальков, так что идея стоящая. А у меня есть встречная. Сначала наш заплыв, а потом уже причалим к берегу. Иначе все они столпятся, окружат и возьмут на абордаж, выражая восторги и выдвигая требования. Женька такого не любит, и жалко испортить это его выражение лица. Такое еще никому не удавалось, Гош. И я права, а Волк не станет сердиться. Он же никогда на нас не сердится, — Рыжая моргнула длиннющими огненными ресницами, пуская сквозь них солнечные лучи, от чего ее веснушки вспыхнули ярче. А потом достала из камана носовые платки и протянула один Гоше — Держи, а то пот зальет глаза. Нужно было еще и водички прихватить… Гоша не стал комментировать энтузиазм Женьки: с чем-то он был согласен, с чем-то не вполне, но коррективы во все это и правда должны были внести остальные вожатые. На пляже их ждали, точнее ждали они катамаран и развлечений. Самые шустрые, те, что не сводили глаз с сарая и берега, все-таки успели добраться до кромки воды, там где Гоша и Женя сталкивали катамаран в воду. Гоша окинул их строгим взглядом, под которым притих даже Славка, и объявил: — Тестовый заплыв с моими помощниками, если все пройдет хорошо, тогда уже остальные. Слава, можешь формировать очередь. Пока они завели катараман поглубже в воду, Славка уже организовался и всех организовал в миг, но толпа стала гуще. И Славка крикнул: — Может, четвертого-то возьмете? — Нет, — отозвался Гоша, уже забрасывая себя на борт и никак не поясняя эту мысль. Они отплывали под задорные улюлюканья и хлопки, оставляя все это позади, оказываясь вдруг в какой-то собственной тишине. Когда они поравнялись с буйками, Женька вдруг попросила: — Остановимся. Она сбросила на соседнее сиденье футболку и шорты, потом объявил безапелляционно: — Заберете меня на обратном пути, — и прыгнула в воду прежде, чем Гоша успел возразить. Глядя на нее в воде, Гоша только вздохнул — это тоже была расплата. А еще дар, конечно, хоть Гоше и не нравилась мысль: оставлять Женьку одну. Но ни ругаться, ни прыгать за ней он не стал, зато повернулся к Женьке, не спрашивая, зная: это целиком наитие и идея Рыжей. Женька лишь тихо, немного растерянно, улыбнулся, а потом накрыл колено Гоши ладонью, странно не решаясь податься вперед и поцеловать, пусть никто не мог их увидеть. А Гоша скрестил их руки, находя колено Женьки, и снова немного устало вздохнул. — Не предсказуема и неумолима, вы так похожи, — сказал он тихо и повернулся. Женька все же легко коснулся его губ и сказал: — Не сердись. Она ведь просто угадывает мои желания. Женька теперь осознавал эти самые желания с такой ясностью. Не те, что бились внутри безудержно и неуемно, когда они шли к сараю — другие. Говорить с Гошей. Рассказать ему все и узнать, как все же проходят эти его дни. Женька подарила им их время и не только чтобы любить друг друга, сливаясь в целое, но и время для разности и встречи. Время, чтобы быть вместе, узнавая мысли и чувства друг друга — растворяясь уже так. Его тоже ужасно не хватало, и сейчас оно горело над ними солнцем, чуть опаляя, нагревая головы полные небом над и водой под. Женька любил все отчаяннее — каждым небольшим жестом, каждым взглядом и каждым словом. Он любил голос Гоши и все его смыслы, любил смотреть на него из-под ресниц и крутить вместе с ним педали, рассекая воду. Все это было так хорошо, так нужно. Женька не мог быть уверен, но Гоша чувствовал… Не так же, но очень похоже. Принимая странную, непрошенную заботу Рыжей, они качались на волнах в огромном море, как в жизни. И было здорово делить ее на двоих.