Incredibly loud and extremely close

Глава 61. Дождись меня

Октябрь 2020 года Сендай, Япония

Я снова и снова захожу на четверной аксель, вытягивая из себя последние силы. Внутри меня что-то рвется, но я не замечаю этого, молча и по-звериному ударяя по льду после очередного падения. Рёв вырывается из моей глотки, но я встаю и иду на следующий круг. Я опять пытаюсь скрутить своё тело в четырёх с половиной оборотах, но мне не хватает четверти, чтобы приземлить его. Снова. Мне особенно больно падать в этот раз и я уже представляю, каких размеров гематома появится на моём теле, но не останавливаюсь. Пока во мне есть силы — я продолжу. Пока есть время — я не остановлюсь. На очередной попытке краем глаза замечаю маму, стоящую у самого бортика. Обычно она редко вмешивается в мой тренировочный процесс, прекрасно зная, насколько я не люблю непрошенные советы и замечания, но сейчас машет рукой, подзывая меня к себе. Я уперто продолжаю заход на прыжок, но в последний момент не успеваю сгруппироваться то ли от излишних мыслей, то ли от усталости и боли и валюсь на лёд после одного оборота, не удержавшись в вертикальном положении. Музыка выключается и в тишине ночного катка я слышу лишь своё хриплое дыхание и звук настенных часов. Они равномерно отстукивают свой ход, предупреждая о быстротечности всего. Особенно моих сил и ресурсов. — Подойди сюда, — мама не кричит, но в её тихом голосе слышится что-то такое ледяное, из-за чего я все-таки встаю и еду по большому кругу к ней. Не утруждаю себя отряхиванием льда со штанов и бока, просто проверяю бедро, которое уже начинает болеть. Подъезжаю к своим вещам и беру бутылку прежде, чем мама хватает меня за кисть правой руки. Её хватка сильная, и я не помню, когда она в последний раз так крепко за меня держалась. Смотрю на неё с удивлением и жду, что же она скажет, но мама молчит, что-то высматривая в моих глазах. Я не отвожу взгляда, позволяя ей продлить этот зрительный контакт. — Если ты её и правда так сильно любишь, то должен не давать повода сожалеть о потерянной карьере и потраченных годах. Ты себя гробишь тут и думаешь, что она будет рада видеть ещё и тебя поломанного? — О чём ты говоришь? — Я говорю о том, что ты сошёл с ума из-за Жениной травмы. Юзу, она и так разбита и потеряна, неизвестно как будет восстанавливаться и как долго это займет, а ты что? Ты ещё хуже сделаешь своей травмой, если не перестанешь убиваться, — мама отрывисто вздыхает, словно пытается успокоиться, а я монотонно откручиваю крышку бутылки, — Женя и так на грани отчаяния, что с ней будет, если она узнает, что и ты довел себя до больницы? — Она не узнает, — я спокойно пожимаю плечами и пытаюсь улыбнуться маме, но по её взгляду понимаю, что не получилось. — Ей никто не скажет о том, что тут происходит. — А если я ей позвоню и расскажу, что ты убиваешься? От этих слов я дергаюсь и смотрю внимательнее на маму. Неужели она в таком отчаянии, что готова звонить Жене, чтобы та на меня как-то подействовала? Неужели мама и правда думает, что это может мне как-то помочь? Что Женя удержит меня от ежедневного самоубийства на льду об аксель? Будто кто-то может на меня повлиять... — Юзу, пожалуйста, дай себе отдохнуть, ты и так намного дольше на льду... Боль физическая не поможет тебе справиться с чувствами из-за Жени, — мама сжимает мою руку и я смотрю на её тонкие пальцы, обхватывающие мое запястье, — то, что произошло, ты не сможешь изменить. Но ты можешь сделать ей хуже, если будешь так вести себя на льду. Ты правда думаешь, что она дурочка, которая ничего не заметит? — Я ничего такого не де.... — Делаешь! — мама обрывает меня буквально на полуслове. — Юзу, ты целенаправленно бьёшься о лёд, прекрасно понимая, что в таком моральном состоянии не сможешь ничего приземлить. Ты хочешь оказаться в больнице с Женей? Ты этого добиваешься, да? — Я нет... — Ты делаешь это! — я слышу слезы в голосе мамы и боюсь поднять глаза. — Ты просто пытаешься разбиться, сделать своему телу больно, — она откидывает мою руку, расцепляя захват, — ты делаешь больно мне. Тебе наплевать на всех нас. Мама быстрым шагом уходит и хлопает дверью на каток, оглушая меня. Я поднимаю олову вверх, чтобы загнать слезы обратно. В чем-то мама, конечно, права, и я это осознаю краем сознания, но ничего не могу поделать с теми чувствами внутри себя, которые разыгрались. Мне чертовски больно. Как же я устал от того, что жизнь нас обоих бьёт наотмашь, а Женю в последние пару лет особенно. Как же это чертовски несправедливо... Она позвонила мне сегодня днём и сообщила, что едет в больницу, что со спиной все настолько плохо, что она не могла разогнуться на тренировке. Что это, скорее всего, конец всего, потому что врач её предупреждал: ещё одна травма — и он не сможет ей помочь. Она плакала в трубку и моё сердце разрывалось от этого, не зная, чем помочь. Мы перепробовали все возможные средства, доступные за любые деньги, и никакая волшебная таблетка не способна вернуть Жене то, что было убито годами тренировок. Её карьере пришёл конец — и мы оба это понимаем. Я не знаю, как ей помочь, кроме как сорваться и тысячью разными путями добираться до Москвы, чтобы помочь ей морально, поддержать... Но она меня оттолкнет, я уже выучил этот урок. Жене никто не нужен рядом, когда ей плохо, она всегда просит оставить её в покое и дать самой пережить эти чувства. А сейчас... Я даже не знаю, что ей нужно и сколько времени потребуется, чтобы окончательно смириться с концом карьеры. Теперь она и правда вешает свои коньки на гвоздь. Я качусь по кругу, делая упражнения для завершения тренировки, и понимаю, насколько же мама права: моё тело болит и не будет благодарно мне за это ближайшие дни. Я сам себя лишаю качественных тренировок на пару дней. Но эта встряска от мамы помогла мне очнуться. Моё сердце кровит, а я пытался это же сделать со своим телом. И почти успешно это получилось. — Прости меня, — я выхожу к ней в фойе через час, выполнив полноценную растяжку и успокоившись. — Ты была права от и до, — я обнимаю её со спины и прижимаюсь щекой к волосам. — Я не знаю, как справиться с этими чувствами. Я просто потерялся и использовал то, что мне хорошо знакомо. Ты же знаешь, я не хочу сделать тебе больно. — Только ты всегда принимаешь свои решения исходя не из моих чувств, а из своих эгоистичных желаний, — несмотря на жесткие слова, мама кладет свою руку поверх моих перекрещенных кистей. — Ты зачастую сначала делаешь, а потом думаешь. — Ага, — спокойно подтверждаю мамины опасения, — я такой. Ты же сама это знаешь, ты сама меня родила и воспитала. — Таким я тебя не воспитывала. Мы стоим так еще пару минут и я наслаждаюсь этим временем наедине с мамой. Чем старше становлюсь, тем больше хочется возвращаться к таким моментам единения с ней, когда, как в детстве, она меня обнимала после сложной тренировки, после особенно сильного падения или какого-то неудачного старта. Мама всегда помогала мне и совсем не показывала недовольства тем, что вынуждена со мной проводить столько времен на катке. Я ни разу не слышал от нее слов о том, что она тут из-за меня. Даже в пылу самой яростной ссоры, когда мы не могли прийти к согласию, мама не обвиняла меня в этом. — Спасибо, что ты всегда на моей стороне перед всем миром, — я шепчу маме эти слова, надеясь, что она тоже услышит в них «я тебя люблю». — До самого конца и после, — мама разворачивается в моих объятиях и я вынужденно опускаю руки. — Только больше так не делай. Хорошо? — Ладно, — я послушно киваю ей и широко улыбаюсь. — А что у нас на ужин? — Бездонная бочка для еды, — мама смеется и качает головой. — Слава богу, что ты не склонен к полноте, иначе тебе пришлось бы часами бегать на дорожке. — Фу, — я морщу нос и отрицательно качаю головой, — мне это не нравится. — Знаю. Поэтому и благодарю природу и гены. Мы весело переговариваемся, пока идем на парковке и после едем до дома. Мама неожиданно вспоминает об одной нашей дальней родственнице, которая живет на севере, и рассказывает о её маленьких детях, которые, насмотревшись на меня по телевизору, тоже мечтают встать на коньки. Прошу маму на ближайший праздник отправить им по хорошей паре, чтобы они сразу учились кататься на хороших коньках, а не на дешевых прокатных, от которых ноги лишь сильнее болят. Да и сделать на них ничего не смогут. — А ты разговаривала с Сайей? — я хмурюсь, просматривая телефон. — Она мне не отвечает почему-то. — Разговаривала, — мама загадочно улыбается, прикрывая улыбку. — А что? — Я ей посылал информацию про один фонд, а она ничего мне не ответила. Даже сообщение не прочитала, — я хмурюсь, снова открывая диалог с ней и посылая задумчивый смайл. — Обычно она утром еще отвечает, а тут... — Ну, твоя сестра сейчас немного занята. — Чем? — Не чем, а кем, — мама продолжает хитро улыбаться. — Отправь информацию мне, я сама этим займусь. — В смысле кем? — я непонимающе смотрю на маму, пытаясь связать её слова в одну мысль. — У Сайи кто-то есть??? — О, боже, «старший» брат, успокойся, твоя сестра не монашка. Конечно, она ходит на свидания, — мама смеется и гладит меня по плечу. — Не переживай ты за неё, с ней все хорошо. — Почему я не знаю, с кем она и где? Отец в курсе? — Юзу, она взрослая девушка. Ты тоже перед ней не отчитываешься, когда идешь куда-то с Женей, — мама повышает тон, когда я хочу возразить ей, — так что оставь её в покое, у неё заслуженные выходные, Юзу. Твоя сестра умная взрослая женщина, у которой есть свои потребности. — Фууууууу... Я не хочу знать, что она занимается с кем-то сексом! — я морщусь и отворачиваюсь к окну, пытаясь выбросить из головы даже мысль об этом. — Фу! — Ну ты же занимаешься. И почти все люди занимаются, — мама с усмешкой продолжает говорить, словно не понимая намека, что я не готов обсуждать личную жизнь сестры. — Так что не ворчи. Я качаю головой и предпочитаю больше не отвечать, чтобы не развивать больше эту тему. Сайя и секс... Разве есть в мире что-то более мерзкое? Пожалуй, есть, если представить родителей... Фу! Нет, боже. Только не эти картинки. Я отвлекаюсь на телефон и долистываю до диалога с Женей. Она сейчас в сети... Я хочу ей позвонить или написать, но совсем не знаю, как начать диалог. Вчера она сильно плакала, когда мне рассказывала диагноз и вердикт врачей. Как минимум два месяца реабилитации и то не факт, что она сможет заниматься в прежнем объеме. Слишком высока вероятность, что пошли необратимые изменения, которые окончательно поставили крест на её карьере. Женя плакала, задыхаясь от слёз, а я не мог даже её обнять, лишь плача по эту сторону телефона вместе с ней от разбитых целей. Все мечты, которые она лелеяла эти годы, напрочь разбились после двух тренировок к Хрустальном. Никто не обвиняет тренеров, но то, что они не усмотрели... Я дергаюсь, когда мобильный в моей руке шевелится. Это сообщение от Жени... Евгения 03:12:47 Надеюсь, что ты там не убиваешься на льду всю ночь?! Я немного улыбаюсь, надеясь, что она немного отвлеклась, и стараюсь придумать какой-нибудь остроумный ответ, однако в голову ничего не лезет. Что можно такого сказать, чтобы её не разочаровать, не расстроить, не обидеть и не оскорбить своими словами? Как же это можно сделать? Евгения 03:14:33 Или ты все-таки уснул? Юдзуру 03:14:42 Без тебя — никогда, моя любовь. Евгения 03:15:01 Что за сладкие речи? Я знаю, что Хави точно в Испании! Ты пьян ото льда? Юдзуру 03:15:13 Я пьян от тебя:) Ты уже спать ложишься? Евгения 03:15:20 Ещё рано, но лежу, решила провести время в кровати сегодня. Юдзуру 03:15:23 Я через полчаса буду дома. Дождись меня, хорошо? Хочу услышать твой голос. Евгения 03:15:29 С огромной радостью. Я буду ждать *сердечко* Я ставлю блокировку и прикрываю глаза. Я надеюсь, я очень сильно надеюсь, что Женя правда понемногу приходит в себя, что она чувствует поддержку со всех сторон. Её мама, её друзья, я... Для нас всех её травма тяжелее собственной. Я помню, как она скрывалась перед Олимпиадой, как врала мне, что все в порядке и ничего серьезного не произошло, как увидел тейпы, опоясывающие чуть ли не всю её ногу под тренировочным. Как игнорировала всех после Олимпиады, чтобы, по её словам, никому не портить настроение. И я боюсь повторения этой ситуации. Мне хочется верить (искренне), что Женя не будет снова так делать. Но это же Женя.. — Все будет хорошо, сынок. Мама сжимает мою руку и ободряюще кивает. Наверное, в чем-то она права. Но когда это будет?