Incredibly loud and extremely close

Глава 30. Ты мне нужен сейчас

Февраль 2018 года Пхёнчхань, Корея

— Почему вы это сделали? — я произношу ей это прям в лицо, стараясь удержаться в вертикальном положении. — За что вы так со мной? Что я сделала не так? Почему серебро? Этери Георгиевна поджимает губы в очередной раз, но больше не пытается дотронуться до меня, наученная предыдущими попытками. Она пытается что-то сказать, открывая рот, но слова не идут, и я просто киваю в ответ на это. — Вам нечего сказать, потому что оправдания нет. Вы хотели меня за что-то наказать — и у вас это просто прекрасно получилось. Лишить меня главной мечты и отдать её этой херовой вашей новой любимице, которая на задние лапы готова встать ради того, чтобы поймать ваш плевок. Вот и оставайтесь с ней, — и не дожидаясь дальнейшего ответа, просто вылетаю из её номера, хлопнув дверью. Ненавижу. — Иди ко мне, — меня ловит в свои объятия Катя и ведёт к нашему номеру, пока слёзы застилают мне глаза, делая слепой не толко в своей вере в лучшее, но и в самом буквальном смысле. Я хочу завыть во весь голос, но сил хватает только на то, чтобы скинуть с себя верхнюю кофту и доползти до кровати, так и упав на неё. Глухие рыдания сотрясают моё тело, когда я глазами натыкаюсь на серебряную медаль командника, ставшую мои проклятием и навек приставкой «вице» к титулу Олимпийской чемпионкой. Я не она, и мне не стать ею. Моя самая хрустальная мечта разбилась подобно вазе, которую со всей силы кинули в стену. И это сделала мой родной тренер, которая всегда обещала, что я буду стоять на вершине пьедестала, гордо улыбаясь и держа эту заветную медаль. Я должна была это осуществить, я должна была получить свой последний титул, но она сделала все, чтобы его получила другая. В какой-то момент я, по всей видимости, засыпаю, потому что проснувшись обнаруживаю себя в чьих-то объятиях. Сначала мозг судорожно пытается понять, кто мог вторгнуться в моё личное пространство, пока я не осознаю, что это Юдзуру. Он прижимается ко мне со спины, положив одну руку поверх моей, и губами прижимается к затылку. Слёзы снова текут по лицо, но я даже не пытаюсь их вытереть. — Мне наплевать на оценки судий, потому что весь мир сегодня видел выступление настоящей чемпионки, а не случайной. И все знают, что ты лучшая в мире, а не она, — он тихо шепчет, чуть сжимая мою руку. — Они могут какие угодно баллы ей ставить, но только она никто, а ты Величайшая в мире фигурного катания, слышишь? — Но чемпионкой будут звать всю жизнь её, а не меня. — Ты будешь настоящей чемпионкой для всех, Женя. Все прекрасно понимают игры, которые ведутся наверху, — он тяжело выдыхает и мягко поворачивает меня на спину, чтобы встретиться взглядами. — Если бы я мог, я бы отдал все, лишь бы они тебе отдали по праву принадлежащее золото. Лишь бы они выставили настоящие баллы за обе программы. Я умер за этот день тысячу раз, когда увидел твои слезы. Я готов бросить все свои медали им обратно, лишь бы они отдали твою тебе. — Только у тебя есть титул чемпиона, а у меня его никогда не будет, — бросаю ему, пытаясь снова отвернуться, но он твёрдой рукой удерживает меня на месте. — Пусти. — Ты можешь сколько угодно колкостей говорить, Женя, но я все равно не оставлю тебя одну, — на сей раз он позволяет мне снова отвернуться, тут же придвигаясь ближе. — Я буду рядом, я больше тебя не оставлю. От этих слов мне становится настолько нестерпимо больно, что я начинаю плакать, содрогаясь всем телом, а Юдзуру лишь успокаивающе что-то шепчет мне на ухо, продолжая держать и заземлять. Он не просит успокоиться и не пытается стереть все мои слезы, лишь мягко удерживая и оставаясь рядом, давая мне выплакать все слезы, что скопились внутри. Он не просит прекратить, когда я начинаю задыхаться, лишь помогает сесть и дышит вместе со мной, смотря глаза в глаза, и мягко сжимая мои замерзшие ладошки. Он остается рядом, когда я в бессилии падаю обратно на кровать, мечтая забыться сном. Юдзуру раздевает меня как маленького ребенка, отводит в ванную и находится где-то поблизости, пристально следя за каждым моим действием. Не заставляет поесть и улыбаться, не просит ответить на его немой вопрос в глазах – он просто со мной рядом. И ночью я снова просыпаюсь от того же кошмара, что душит меня во всех состояниях. А он рядом. Он крепко сжимает в объятиях, словно напоминая о том, что я живая, что мне нужно это все чувствовать. А мне кажется, что я мертва внутри. Мне больно от той пустоты, что образовалась внутри меня и съедает, поглощая все вокруг. Я не хочу причинять ему боль, но вижу, что в его всегда уверенном взгляде скользит отчаяние. Я задыхаюсь от своей пустоты так же, как задыхалась от своей любви к нему. Я бросаю лишь один взгляд на соседнюю кровать, чтобы убедиться в отсутствии Кати рядом, и притягиваю его к себе. Ты мне нужен сейчас, — шепчет всё моё тело, прижимаясь как можно ближе. Я целую его так, как никогда раньше не целовала: он мой последний шанс остаться в этом мире. И Юдзуру сначала замирает, словно боясь другой моей реакции, а после отвечает с такой же страстью, словно наконец-то осознавая, что мне надо. Он не тратит свою нежность на эту ночь, потому что она мне совсем не нужна — и он это чувствует. Резче обычного стягивает с меня одежду, наконец-то обнажая моё тело вслед за душой. Сильнее проводит ладонями по телу, задевая самую душу аккуратно подстриженными и отполированными ногтями. Грубее целует, проникая в меня языком и выбивая кислород из легких. Я царапаю его своими ногтями, заставляя рычать и извиваться, сильнее кусать меня, не стесняясь оставлять отметки на груди и ниже. Он зацеловывает каждый миллиметр кожи, но не в этих поцелуях нет треклятой нежности: в них только моя попытка забыться и его обещание помочь мне. Юдзуру не нужны мои слова, когда он резко переворачивает меня на живот, практически впечатывая лицом в подушку и удерживая за талию, пока сам копается в прикроватном ящике. Он, всегда педантичный в деталях, кидает пакетик от презерватива на кровать рядом и вытягивает мои бедра наверх. Пальцем скользит между, убеждаясь в моей готовности, и сразу же проникает внутрь, заставляя нас обоих протяжно стонать. Это не акт любви, о которых пишут в книгах, красочно расписывая такие моменты. Это акт жизни: он не даёт мне задохнуться в собственном бессилии, заставляя почувствовать себя, ощутить свои боль каждой клеточкой тела. Я ощущаю капли слез, стекающих по моему лицу, пока Юдзуру вдалбливается в меня, заставляя жить каждым миллиметром, ощущать себя каждым проклятым нервным окончанием. И мне хватает ещё пары мгновений, чтобы это переполнило меня и отпустило яркой вспышкой. Я ощущаю, как он кончает, шепча моё имя и не давая мне головой удариться о стену, даже в таком состоянии продолжая заботиться обо мне. Мягко опускается вместе со мной на простыни и снова принимает в объятия, в которые я с удовольствием падаю всем своим существом. *** Он уходит лишь на утро, когда я, собрав всю себя в какое-то подобие Евгении Медведевой, готовлюсь идти на несколько назначенных встреч и интервью. Он не говорит о произошедшем ночью, лишь нежно обнимает меня и целует, рукой проводя по ребрам, на которых четко обозначились синяки от его пальцев. Он не просит прощения и не извиняется, потому что он сделал то, что я просила, но легкое сожаление по-прежнему скользит в его глазах. И от этого я влюбляюсь в него ещё сильнее. — Ты самая лучшая, — мама обнимает меня осторожно, словно от одного неловкого движения я могу разбиться. — Самая-самая. — Спасибо, — сглатываю очередные эмоции и отстраняюсь, боясь развалиться прямо сейчас от излишней нежности. — Пошли? Очень надеюсь, что все ограничится и правда парой часов. И это было бы проще, легче, комфортнее, если бы не было награждения сегодня. Чёртового вручения ненавистной серебряной медали, которую я вообще не хочу видеть и держать в руках, но я не имею права не появиться на пьедестале. И приходится надевать помимо теплого пуховика и шапки ещё и улыбку. *** — Жень, — он окликает меня, когда я уже выхожу на арену. Подходит ближе, останавливаясь сбоку, и сверлит меня внимательным взглядом. Я не вру и не притворяюсь, прекрасно понимая, что он и так прочитает меня как открытую книгу, какие бы слова я не говорила. И мой щит — это молчание. — Привет. — Там еще не готовы, — он кивает в сторону остальных фигуристов и мельтешащего организатора, — мне надо поговорить. — Прямо тут? — удивленно окидываю его взглядом. — Тут же люди... — Прямо тут, да, — он загораживает собой выход, становясь прямо напротив меня. — Я должен был подарить тебе это еще до начала соревнований, но не мог найти подходящего момента, поэтому делаю это сейчас, — и я только сейчас замечаю белую коробочку, которую он подталкивает по бортику ко мне. — Мне наплевать на все, что происходило, происходит и произойдет, потому что то, что внутри, оно в разы сильнее всего остального. Тут не пафосное предложение, — стучит указательным пальцем по коробочке, — а чистое сердечное признание и обещание быть всегда рядом. Вопреки всему. Закусываю губу так сильно, что ещё немного и пойдет кровь, чтобы не расплакаться прямо сейчас. Я не раскрываю коробочки, потому что в противном случае эмоции точно вывернутся наружу бесконечным потоком. И лишь мягко касаюсь пальцами его руки, благодаря за всё светлое, что он подарил мне. — Могу ли я сделать фото двух величайших фигуристов современности? — протяжный голос вырывает нас из этого кокона, заставляя нервно дернуться в сторону. Теплая улыбка и хитрый прищур глаз — это принадлежит лишь одному фотографу, в чей объектив попасть всегда является честью. — Конечно, — Юзу слегка кланяется ему и выезжает на лёд, пропуская меня вперёд себя. — Как нам стоит встать? — стараюсь улыбнуться, чтобы не так сильно было заметно моё состояние. — Давайте начнем со стандартных фотографий, — Юдзуру подъезжает ко мне и встает так близко к моему боку, что я даже вздрагиваю, удерживая себя от того, чтобы не оглядеться. Но он едва заметно касается меня своей рукой, заставляя смотреть в камеру и улыбаться. Мы несколько раз немного меняем позы, прежде чем он неожиданно опускает на колено и просит повторить сцену из Карениной. Он знает. Мне не остаётся ничего, кроме как послушно вытянуть руку и встать в заученную до боли позицию, впервые ощущая всю эту сцену так, как она должна выглядеть. Я не должна была катать тот вальс в одиночестве. — Спасибо большое, что согласились побыть моделями для меня. Надеюсь, что из моих кадров получится что-то толковое, — фотограф подмигивает нам, прикрывая свой объектив. — Вы оба великие — и цвет медали лишь простое напоминание о том, что и судьи люди, которые ошибаются, — эти слова направлены мне, но я лишь вежливо киваю, слегка склонив голову, не в силах вымолвить простое спасибо. Юдзуру остаётся с ним, а я отъезжаю к Кате, которая внимательным взглядом следила за всем, что происходило. Я глазами умоляю её ни о чём не спрашивать, и она просто начинает весело шутить и смеяться над мелочами. Это то, что мне сейчас нужно. *** — Не убегай, — Юдзуру ловит меня за руку в коридоре, моментально затаскивая в какое-то помещение. Я послушно замираю, не пытаясь вырваться из его объятий и оглядеться. Лишь вслушиваюсь в его размеренно дыхание и ощущая легкий запах пота и его геля для душа. — Что-то случилось? — наконец произношу, поднимая взгляд на его лицо. Глаза постепенно привыкают к темноте, благодаря чему я вижу его глаза и поджатые губы. — Я соскучился по тебе, — он старается улыбнуться, но я понимаю, что это не просто чувства, а его беспокойство за моё состояние. — У нас осталось так мало времени вместе, что я просто не мог упустить эти мгновения. — Я буду в порядке, Юзу, обязательно буду. Просто не сейчас, — я пытаюсь сдержать слезы, но они все равно срываются с моих ресниц неровными потоками. — Пока мне больно. Очень больно. Он молча меня обнимает, прижимая к себе и давая слезам капать на его олимпийку. Руками успокаивающе гладит по спине, прекрасно понимая, что ничто в мире не способно меня сейчас успокоить, но не бросает в одиночестве в этом состоянии. Я держусь за него, стараясь остановить поток слез, но ничего не могу поделать с ними. И тогда тянусь к губами Юдзуру, словно он может дать моим легким ещё кислорода. Он держит меня — и чувство его рук на моем теле на самую малость позволяет забыть, что я разбита. Он не может меня склеить, но может придержать, не давая распасться на части. Я хочу большего, но он мягко отводит мои руки, целуя в лоб. — Я тоже этого хочу, но не здесь, когда любой может пойти и обнаружить нас, — он поднимает моё лицо за подбородок, чтобы смотреть в глаза, — в таком положении. Я не хочу показывать тебя голой кому-то ни было. — Ты придешь ко мне? — выдавливаю из себя, всем телом дрожа. — Через два часа я буду свободен и, если ты хочешь, то могу прийти. — Хочу. Очень хочу, — прижимаюсь к нему лишь сильнее, ощущая биение его сердца и размеренное дыхание. Через несколько минут, приведя себя в порядок, мы выходим в коридор вместе, не скрываясь и не утаивая. Юдзуру словно переступил какую-то черту, находясь весь день поблизости и не стесняясь того, что я рядом. Он берет меня за руку в тот момент, когда Алина оказывается в коридоре и смотрит на нас распахнутыми глазами в немом испуге. Меня хватает лишь на усмешку, которую она непременно замечает, и на то, чтобы повернуться с Юзу и мягко приникнуть к его губам. Я знаю наверняка, что никого нет поблизости, поэтому позволяю себе такую вольность. Пускай ты и выиграла этот старт, но его ты никогда не получишь. — Мне нравится твоя ревность, — Юдзуру шепчет мне в самые губы, поглаживая талию. — Кажется, стоит почаще давать тебе повод? — Ещё раз к ней подойдешь ближе, чем на пять метров, — и ночевать будешь на коврике, — спокойно пожимаю плечами, припоминая ему то, как на тренировке в какой-то момент он оказался вместе с ней. — Мне никто другой не нужен, ты же знаешь, — он целует меня в нос и отпускает. — Нам надо идти, пока остальные не кинулись тебя искать. — Скорее ищут тебя, двукратный, — вздыхаю и вновь поворачиваюсь к дверям, видя спину удаляющейся Алины. — Я сейчас с мамой и бабушкой побуду, а потом вернусь в номер, надо немного вещи собрать уже. — Напиши мне, когда освободишься, я сразу же после интервью к тебе приду. Надеюсь, Катя не против, что я снова буду у вас. — За это можешь вообще не переживать, — сжимаю его руку и отпускаю. — Скоро увидимся. Он ещё раз меня целует и открывает дверь, пропуская вперед. И, войдя в помещение, я сталкиваюсь с двумя парами глаза, одна из которых смотрит на меня с испугом и напряжением, а вторая с неодобрением. Кажется, пришло время расставить все точки.