Incredibly loud and extremely close

Глава 20. Страх

Январь 2018 Москва, Россия

После Европы обстановка в группе все сильнее накаляется: мы с Алиной все так же вежливо ведём себя перед другими, в особенностями перед репортерами, которые то и дело что-то снимают о нашей подготовке, но когда остаемся наедине, то звенящая тишина начинает давить так, что одна из нас не выдерживает и практически убегает, не желая находиться в этой атмосфере. Мы практически не разговариваем, бросая друг на друга недружелюбные взгляды. Но каждая из нас сконцентрирована на подготовке к Играм. На льду нет места ненависти, потому что все мы сконцентрированы только на себе: прыжки, дорожки, повороты головы, положение корпуса, мельчайшее движение кистей рук — все это отрабатывается каждый день раз за разом, в сотый, а порой даже тысячный раз корректируя с тренерами. Мы устали, но нас подпитывает осознание, что впереди главные соревнования в карьере любого спортсмена, на которые мы выйдем, чтобы показать лучшую версию себя. Этери Георгиевна внимательно следит за нашими прокатами, отмечая каждый недочёт, который мы должны исправить. С каждым днём она становится все серьёзнее и закрытие, лишь в работе отдаваясь на все сто процентов. Я вижу, как она меняется: взгляд становится ещё тяжелее, с лица полностью исчезает улыбка, которая раньше хоть изредка, но появлялась. У неё что-то происходит, но она не делится этим с нами, закрываясь в себе. Мне хочется ей хоть как-то помочь, но я не понимаю, что нужно делать. Но однажды ситуация складывается таким образом, что у меня появляется возможность с ней поговорить. После тренировки все спешат как можно быстрее сбежать в раздевалку, а я неторопливо собираю вещи, выбрасывая использованные платки в мусорное ведро. Этери Георгиевна задерживается у своего стола, что-то судорожно читая в телефоне. Даже со стороны я замечаю, что она не в том состоянии, в котором была последние дни: в глазах стоят слезы, а руки дрожат так, что я практически подбегаю к ней, боясь, что что-то случится. — Этери Георгиевна? — позволяю себе положить руку ей на плечо, наклоняясь и заглядывая в лицо. — Что случилось? Она качает головой, пытаясь от меня отмахнуться, но я продолжаю стоять рядом с ней, рукой выводя круги по её куртке. Даже если ей неприятно сейчас моё присутствие рядом, она ничем этого не показывает, все так же продолжая сжимать телефон. — Маме совсем плохо стало, — она едва слышно шепчет, разрывая своим хриплым голосом тишину пространства вокруг. — Она в больнице. Врачи ничего хорошего не говорят. — Что с ней? — так же тихо отвечаю, не отпуская её плеча. — Рак. Я едва не падаю, свободной рукой цепляясь за край стола. Но как... Ведь совсем ещё недавно все было хорошо... Мы с ней встречались, смеялись и обсуждали соревнования, а теперь... — Как давно? — Знаем несколько месяцев, — Этери Георгиевна упирается локтями в стол и закрывает ладонями лицо. — Все очень плохо. Она в клинике находится. Наклоняюсь ниже и крепко её обнимаю, всем телом прижимаясь к тренеру, пытаясь выказать свою поддержку и сочувствие. Этери Георгиевна некоторое время сидит, не шевелясь, а потом кладет руку поверх моей, слегка поглаживая в знак одобрения. Мы обе молчим, не зная, что говорить в этой ситуации, но мне кажется, что ей на малую капельку становится легче, когда она наконец-то высказывается, с кем-то делясь своей болью. Несколько минут спустя мы отстраняемся, отпуская друг друга, но словно что-то между нами изменилось: Этери Георгиевна долго на меня смотрит, словно пытаясь заглянуть в душу, а потом проводит по волосам, поправляя мои растрепавшиеся пряди, и кивает одной ей известным мыслям. — Все будет хорошо. Иди отдыхать, завтра тяжелый день. — Каждый день тяжелый, но как иначе? — стараюсь улыбнуться ей, чтобы хоть немного поднять настроение. — Снова десять прокатов Карениной? — Ещё минута пререканий, и будет пятнадцать, — Этери Георгиевна хлопает меня по плечу, — Женька, беги отдыхать, правда. Телу не нужно лишняя нагрузка, ему нужен полноценный отдых. — Да, конечно. Отдых, отдых и ещё раз отдых, — крепко обнимаю ещё раз, ощущая, как руки женщины прижимают меня к себе. — И вы отдохните, хорошо? — Хорошо, медвежонок, — она целует меня в волосы и отпускает, едва заметно улыбаясь. — Не сиди до утра в телефоне, ясно? Иначе я буду вынуждено позвонить Орсеру, чтобы он поговорил с твоим Ромео. — И ничего я не до утра, — показываю ей язык, звонко смеясь. — Он тоже следит за режимом. И своим, и моим, так что не надо! — Поверю на слово, но чтобы завтра пришла в отличном настроении, да? — Обещаю, — киваю и подхватываю свои вещи. — Тогда до завтра? — До завтра. Подхожу к дверям и ещё раз оглядываюсь на неё, замечая поникшие плечи и какую-то сжавшуюся от мыслей и горя фигуру. Это уже совсем не так Этери Георгиевна, что была год назад, но я совершенно не понимаю, как и чем могу ей сейчас помочь. *** — Мама, ты спишь? — проскальзываю в комнату к маме, стоя на пороге. — Мам? — Нет, не сплю, — мама включает ночник, ослепляя нас обеих. — Что такое? Что-то случилось? — Можно я с тобой полежу немного? — подхожу к её постели, переминаясь с ноги на ноги. — Чуть-чуть. — Конечно, Женечка, забирайся, — мама отодвигается к стенке, приподнимая для меня одеяло. — Что-то случилось? Какие-то проблемы? — Не знаю даже, — выдыхаю, устраиваясь рядом с ней. — Я сегодня разговаривала с Этери Георгиевной... Ты знала про её маму? — Что именно? — У неё обнаружили рак, — тяжело сглатываю, зажмуриваясь. — Все очень-очень плохо. Мама рассеянно поглаживает меня по волосам, оставляя висеть слова в воздухе. Я не могу прочитать её настроение пока, поэтому ожидаю словесной реакции, раз за разом прокручивая в голове воспоминания того, какой разбитой выглядела Этери Георгиевна сегодня после тренировки: её потухший взгляд, дрожащие руки и полное бессилие в теле. — Я поговорю с ней завтра, — выдыхает мама, притягивая меня к себе поближе. — Она говорила, что мама болеет, но тогда было ничего не ясно, видимо, а теперь... А ты откуда узнала? — Она сама мне сегодня сказала. Я осталась с ней после тренировки, потому что она выглядела такой разбитой, такой потухшей, что я просто не могла оставить её одну там. Мам, — тихо шепчу, смотря на неё, — это все плохо совсем, да? — Я не знаю, малышка, надо разговаривать с Этери. Я обещаю, что поговорю с ней при первой возможности, честное слово. Я обнимаю маму, прислушиваясь к её дыханию и пытаясь сама успокоиться. За что людям вообще даются травмы и болезни? Зачем они нам нужны? Почему невозможно просто взять и жить так, как мы живем, постепенно совершенствуясь и становясь просто лучше? Ведь как было бы хорошо, если бы мы продолжали наращивать свою спортивную форму сезон за сезоном, будучи избавленными от необходимости восстанавливаться и лечиться. Как же хочется просто выдохнуть и жить так, как нам живется... *** Грустные мысли давят на меня, особенно когда на следующий день Этери Георгиевна не приходит на утреннюю тренировку, впервые за долгое время оставляя нас без своего зоркого взгляда. Волнение пронизывает меня от волос до кончиков пальцев, что выражается практически в каждом действии, из-за чего Юдзуру не выдерживает и заставляет меня рассказать о причине такого нервного поведения. Спокойно выслушивает, кивая в нужные моменты, он продолжает молчать, когда я заканчиваю историю, едва сдерживая нервную дрожь в голосе. — Мы можем чем-то помочь? — наконец произносит, выглядя как никогда серьезным. — Может быть отправить её в одну из клиник Токио? Я знаю, что так занимаются серьезным лечением, если в Москве ей не могут помочь. — Я не знаю, Юзу, — закусываю губу, — я ничего не знаю пока ещё. Этери Георгиевна сама не тот человек, который будет все так рассказывать открыто, поэтому я пока только знаю вот такие мелочи. — Надо узнать, может быть мы чем-то сможем помочь, — Юзу нервно проводит рукой по своим волосам, как делает каждый раз, когда его что-то сильно трогает. — Сообщай мне все, ладно? Я могу узнать через знакомых, какой план лечения может подойти. — Обязательно, — выдыхаю, — спасибо тебе за поддержку. — Ты всегда все можешь мне рассказать, — он едва заметно улыбается, — я рядом. — Спасибо. Лучше расскажи, как твои тренировки? — Уже получше, — но в противовес своим словам хмурится. — С акселем иногда приходится бороться, конечно, но уже не так все плохо, как было на той неделе. Ритт... Ритт не вернулся, — я вижу, как его руки сжимаются в кулаки. — Я не знаю. Я пытаюсь сделать все, но словно какой-то барьер в голове стоит. Нога боится. — Все получится, Юзу, я чувствую, что все получится. Что тренера говорят? — Дают советы по технике и говорят, что время ещё есть. Но его нет, Жень, его уже практически нет. Через две недели соревнования, а я в состоянии инвалида, — Юзу усмехается, прикрывая глаза. — Черт, я и правда ведь инвалид. — Ты не инвалид, — прерываю его, — ты сможешь. Выброси из головы такие мысли даже, слышишь? Все обязательно получится, просто тебе нужно успокоиться и принять как должное тот факт, что твоё восстановление занимает несколько дольше, чем ты предполагал. Как нога? — Болит. — Дай ей ещё немного времени, Юзу, — стараюсь говорить спокойно, чтобы передать ему своей уверенности, — травмы так легко не уходят. Они с нами, и мы вместе с ними выиграем эти игры, понимаешь? Мы оба сделаем это. Нас четверо: ты, я и наши травмы. Но мы встанем на верхнюю ступень пьедестала, чтобы показать всему миру то, как умеем бороться. — Я не удивлен, что после твоей речи вашу сборную допустили до Игр, — он слегка улыбается. — Ты не думала о карьере мотивационного коуча? Мне кажется, что у тебя получится. — Если только твоего личного, — тихо смеюсь в ответ, любуясь им. — Только твоего — и ничьего больше. — Меня это устраивает. Я направлю своего менеджера к тебе, чтобы вы договорились о зарплате, — он хитро усмехается. — Как по поводу трехразового секса? — В месяц? — Обижаешь. В день! — Юзу смотрит на меня своими глазами-щелочками, широко улыбаясь. — Оплата ежедневно! По расписанию. — Знаете, мне нужно подумать, — показываю ему язык, стараясь удержаться от смеха. —— Но ваше предложение звучит очень даже заманчиво. Думаю, рассмотрю еще нескольких работодателей, а потом... — А потом я кого-то отшлепаю за такие мысли! Мы звонко смеемся, обмениваясь шутками, пока я не ощущаю, как все тело расслабляется, а тяжесть этого дня постепенно не растворяется в нашем общении. Юдзуру всегда знает, как нужно меня переключить, за что я ему безмолвно благодарна. Он начинает болтать о своих новых эксклюзивных наушниках, демонстрируя мне только сегодня доставленный им экземпляр, в красках расписывая их преимущества и особенности, и обещая обязательно дать поносить, когда мы встретимся, чтобы я оценила качество звучания музыки. Под его мелодичный голос я постепенно расслабляюсь до такой степени, что все мое тело словно тяжелеет, готовясь погрузиться наконец-то в сон, но краем сознания я удерживаю себя от этого, заставляя подняться и подготовить все для сна. — Мне нравится твоя голубая пижамка, — комментирует Юдзуру, когда я тянусь за чистым бельем. — Та, которая в маленьких пингвинчиков. — Тебе нравятся птички? — улыбаюсь, но все-таки беру эту пижаму. — Да. А еще на тебе очень красиво смотрится этот цвет, — Юзу кладет голову на свои сложенные руки. — Надо тебе еще таких купить. — Хорошо, к тебе обязательно приеду в такой пижаме, — смеюсь, поставив телефон на комод и взяв в руки расческу. — С пингвинчиками! — Прийти-то ты можешь во всем, что тебе нравится, моя дорогая. Другое дело, что я тут же тебя раздену, — он снова усмехается, внимательно наблюдая за моими действиями. — Ты же не думаешь, что я буду любоваться тобой в одежде? — А стоило бы, потому что у меня очень уж красивые наряды. Но ты всегда меня раздеваешь, даже не оценивая, — обиженно надуваю губы, разделяя волосы на пряди. — Мог бы и полюбоваться. — В следующий раз буду пять минут восхвалять твой наряд. Мы смеемся, в конце договариваясь о компромиссных пяти комплиментах, пока Юзу не отправляет меня в ванную, обещая, конечно же, дождаться, чтобы пожелать ещё раз спокойной ночи. У нас это обычная рутина, но я каждый раз прошу его сказать мне несколько теплых слов, словно без этого не смогу уснуть. Хотя в те редкие разы, когда из-за соревнований и каких-то дел мы правда не можем никак созвониться, то я чувствую себя неправильно и даже как-то одиноко, когда не слышу его пожеланий на нескольких языках, как опускается его голос, когда он желает мне теплых сновидений и широкой улыбки утром, как он смотрит на меня, пока я засыпаю... Я просто люблю его. Но мне слишком страшно произносить эти слова вслух.