Incredibly loud and extremely close

Глава 3. О чувствах

Июнь 2017 года Новогорск, Россия

Я не любитель вставать рано утром, но теперь, когда я точно знаю, что после утренней тренировки меня ждет звонок от Юдзуру, мне хочется как можно раньше и быстрее встать, отработать свою утреннюю норму на катке, а потом, в перерыве до занятий в зале или бега, отправиться в своё гнездышко, чтобы спокойно поговорить с ним. И то, как спокойно он относится к тому, что я ворвалась в его рутину, лишь укрепляет мои чувства по отношению к нему. Да, мы проводили большую часть совместного тура в его номере, останавливаясь теперь уже не на просто поцелуях и касаниях, но мы никогда с ним не говорили о чувствах. Юдзуру, всегда такой эмоциональный на льду и достаточно открытый, никогда первым не заводил этот разговор, а я просто боялась поднимать эту тему, не в силах преодолеть свою робость и смущение в этом вопросе. Конечно, мне, как и любой другой девушке, было бы приятно услышать эти заветные слова от него, но я не тороплю события, прекрасно понимая, что мы с ним не в стандартных условиях. Поэтому остается просто терпеть и ждать. У утренних тренировок есть какая-то своя магия. Мы словно просыпаемся от долгого сна, раскрываемся на льду, раз за разом замечая, как сами начинаем лучше выполнять тот или иной элемент. В такие моменты я всегда стараюсь раствориться в этом ощущении, запомнить его и забрать с собой, чтобы показывать на публике. Но буквально через 10-15 минут тренировки то ощущение спадает и ты снова просто прыгаешь или катаешься, уже думая о других вещах. Но этот первый утренний прыжок словно подснежник ранней весной: тонкий, воздушный и такой долгожданный. Каждый же последующий становится обыденным. Так и с нашим катанием: пока ты показываешь что-то новое, что до тебя никто не делал, это кажется магическим и прекрасным, но с каждым разом эта воздушность пропадает, удивление сходит на нет… и все попросту к этому привыкают. Именно по этому поводу мы с Этери Георгиевной долго думали над той музыкой, которую стоило бы использовать для моей произвольной программы. Вчера после обеда, сидя в тренерской, мы несколько часов слушали разные композиции, пытаясь определить, что будет подходить мне и звучать на арене, но так и не смогли определиться. Мой вариант о классике Этери Георгиевна сразу отвергла, прямым текстом говоря, что эту старую муть мне катать на Олимпиаде она не даст. Я попыталась с ней спорить, но это, впрочем, как и всегда, ничем не увенчалось. Поэтому сегодня мы продолжим думать над этим вместе. Спустя пару часов после пробуждения я бреду по спортивному комплексу, предаваясь своим размышлениям и слушая музыку, когда натыкаюсь на Даниила, мило беседующего с Алиной. Замедляю шаг и убавляю громкость, стараясь, сама не зная зачем, услышать их разговор. — А вы правда так думаете? — писклявый голос Алины заискивающе поднимается в конце предложения. — Что я правда со всем справлюсь? — Конечно, Алинка, — Даня же, напротив, спокоен и даже как-то немного наигранно воодушевлен. — Ты же такая умница! Ты чемпионка мира среди юниоров, ты не просто какая-то девочка, ты чемпионка! Поэтому не переживай из-за неудач, а продолжай усиленно надо всем работать, не останавливайся и слушай мои советы, поняла? Я говорю тебе все не просто так, а ради твоего же блага, чтобы твои программы по-настоящему заиграли! — Хорошо, Даниил Маркович, я буду очень внимательно слушать все, что вы говорите! От такого словесного лобызания мне становится настолько тошно, что я не могу сдержать пренебрежительную гримасу на лице, которую, конечно же, они замечают, когда я оказываюсь ближе. Приостанавливаюсь, словно повинуясь немому приказу, и понимаю, что мне сейчас явно за что-нибудь влетит, но ничего с собой поделать не могу. — Алинка, беги тогда отдыхай, скоро увидимся. Она с горящим взглядом кивает ему и практически вприпрыжку спешит к выходу, полностью игнорируя меня. Интересно, я с Юзу веду себя точно так же? Если да, то удивительно, как нас все еще не заметили и не разнесли везде слухи про наши отношения. — Ты что-то хотел? — обращаюсь к нему напрямую, решая наконец-то во всем разобраться. То напряжение, которое последнее время я ощущая с его стороны, начинает беспокоить и нарушать привычный ритм. Конечно, я и до него прекрасно работала с Этери Георгиевной и Сергеем Викторовичем, однако это открытое недружелюбие раздражает. — Прекращай задирать Алину, — он так хмурит свои брови, пытаясь выглядеть старше и серьезнее, что мне становится смешно. — Когда я её задирала? — Это там ваши женские штучки, но прекращай это, — он все еще держит эту маску серьезности, словно он старший тренер, который отчитывает малышню за проделки. — Она не виновата в том, что ты не можешь прыгнуть каскад. — Ты сейчас серьезно? — последнее замечание выводит меня из себя. — Хочешь сказать, что я её задираю? Да ещё и из-за какой-то мелочи? Безусловно, это не мелочь, но чтобы задирать её и как-то издеваться — нет, это слишком мелочно и подло. Конечно, меня порой злит, что кто-то может делать то, что я не умею. Но задирать её… — Стой, откуда ты вообще взял про то, что я её задираю? — хмурюсь, заглядывая ему в лицо. — Она тебе сказала об этом? — Это не имеет отношения к делу, — он повышает тон, все больше входя в роль сурового надзирателя. — Вы спортсменки, вы тренируетесь в одной группе, вы совершенно не имеете права так вести себя друг с другом. Ты должна быть ей старшей подругой, поддерживать её и наставлять, а не устраивать всякие подлости! — Я никому ничего не должна, особенно тебе и ей, — зло выплевываю, не в силах сдержать. — Ты не мой тренер. — Я тренер этой группы, — его нос раздувается, когда он пытается сдерживать свои эмоции. — И ты подчиняешься мне так же, как и всем остальным. — Я тебе не подчиняюсь, я не вещь, чтобы слушать всякого, кто этого захочет. Я умом понимаю, что переступаю определенную этическую грань, но ничего не могу с собой поделать, выплевывая слова, совершенно не фильтруя свою речь и словно забывая о том, кто действительно стоит передо мной. Каждое его слово сильнее злит, словно подбрасывая дров в костер, и я не могу остановиться, распаляясь сильнее. — Да? Зато, смею заметить, тебе нравится быть подстилкой? Его слова бьют пощечиной сильнее, чем самое сильное падение. Его прямой намек на мою связь с Юдзуру… Он знает? Откуда он может это вообще знать? — О чем ты? — моё пламя, до этого полыхавшее в груди, резко затухает, словно затушенное сильным ливнем. — Что ты говоришь вообще? — Хочешь сказать, что твои перебежки к японцу остались незамеченными? Думаешь, что вы такие самые умные, что сумели остаться незамеченными? Какая же ты наивная дурочка. — Это вообще имеет какое-то отношение к тебе? — сжимаю губы, пронизывая его взглядом. — Тебе-то какое дело? Завидуешь, что не к тебе хожу? И по его реакции понимаю, что попала в точку. Конечно, я всегда догадывалась, что он неравнодушен ко мне, но чтобы вот так… Да, Данечка Маркович, и кто тут из нас ведет себя как ребенок? Кто устраивает цирк и мелочные склоки из-за какой-то ерунды? Ах, какая жалость, однако! — Ты ведешь себя как дешевка, портя этим самым репутацию всей нашей группы. Думаешь, что Этери тебя и за это по головке погладит и скажет, что «поступай как хочешь»? Нет, далеко не так. Даже и не мечтай. Ты прекрасно знаешь, как она дорожит репутацией группы! Он всем своим видом показывает, как доволен собой и какую победу одерживает надо мной. Серьезно? — И чем же я, интересно, порчу репутацию группы? — усмехаюсь, рассматривая его. — Тем, что не напиваюсь на банкетах до такого состояния, что меня Морис должен уводить в номер? Или что не облапываю пятнадцатилетних девочек? — Дрянь, — он тихо шепчет, и на долю секунды кажется, что бросится сейчас на меня, пытаясь задушить. — Возомнила себя королевой группы, а теперь пытаешься ввести здесь свои правила? — Да пошел ты, — разворачиваюсь, не желая продолжать этот разговор, и иду к выходу, слыша позади его злобно шипение из оскорблений и мнимых угроз. Он мне никто, чтобы делать вид, что я ему должна подчиняться, а с Этери Георгиевной я сама все смогу обсудить. *** — Если ты сейчас не выйдешь из ванной, то я больше никогда не поселюсь с тобой в один номер! — Катя уже пару минут стучит в дверь, умоляя меня запустить её в туалет. — Женёк! — Да-да, все, — складываю все вещи в косметичку и распахиваю дверь перед Катиным носом, — будьте как дома, спасибо, что не торопили меня. Катя замирает, внимательно осматривая меня: я знаю, что даже слой косметики не спасает, демонстрируя сильные синяки под глазами. Сколько бы я не пыталась, но сегодня избавиться от этого у меня не получилось, поэтому пожимаю плечами в ответ на её немой вопрос и проскальзываю по стеночке в комнату, мысленно пытаясь придумать отговорку для Юдзуру, чтобы как-то избежать сегодня звонков по видеосвязи. Иначе от него точно не сбежишь просто так: он завалит тонной вопросов и рекомендаций, заставляя меня при нем выполнять какую-нибудь специальную гимнастику. Через пару минут Катя возвращается в комнату, тут же присаживаясь ко мне на кровать. — Что произошло? — Просто плохо спала, — падаю на спину, закрывая глаза. — Ничего странного, все как обычно. Сегодня вымотаюсь так, что вечерком моментально засну, все будет нормально. Осталось просто день пережить. — Жень, я тебя знаю не вторую неделю, давай, ротик раскрывай и все рассказывай, — Катя устраивается рядом, смотря на меня. — Я жду. Не отпущу до тех пор, пока все мне не расскажешь. — Просто кошмары снились, вот и все, Кать. Не надумывай того, чего нет. — С Юзу поцапались что ли? Так ты брось это. Мужики они все такие, а вот со своим трижды на день бывает ругаюсь, и что мне теперь, не спать годами что ли? Вот еще что! Пусть он теперь ищет способ перед тобой извиниться! Могу ему, если что, только из глубоких чувств к тебе, сообщить адрес хорошего цветочного и твоей любимой кондитерской. Как тебе идея? — Это не из-за Юдзуру, — выдыхаю, — точнее, дело не в нем. — А что же тогда? Ты что-то сама ляпнула? — она удивленно смотрит на меня. — Всякое бывает, Женьк, это же жизнь. Тогда извинись обязательно, если чувствуешь, что перегнула палку и обидела его. — Глейх знает о моих отношениях с Юдзуру. Угрожает, что все расскажет Этери, — выпаливаю это на одном дыхании. — Говорит, мол, что она мне устроит разнос за то, что я порчу репутацию её группы, понимаешь? Типа я такая шлюха, которая ложится под любого. — Вот тварь! — Катя не сдерживается в выражениях, — что за урод-то, а?! А сам сколько к тебе клинья подбивал? Хочешь, я с тобой к Этери схожу и все-все ей расскажу? Как он на всех ваших стартах приставал к тебе на банкетах, что ты боялась туда идти вообще? И как он откровенно намекал, что ты можешь прийти к нему в любое время по любому вопросу. — Кать, успокойся. — Что значит «успокойся»? Этот мелкий червяк изображает из себя отважного спасителя твоей репутации, которая, к слову, вообще непонятно каким боком тут приплетена, потому что твои личные отношения должны волновать только меня, твою маму и тебя саму, понятное дело, а он строит из себя великого спасителя в семейниках. Вот я всегда знала, что он урод! — Зато Загитова на него вешается только так. Ты бы видела, как они миловались сегодня в коридоре. Взрослый мужик, а ведет себя так, словно это совершенно нормально, когда он отвечает на попытки заигрываний мелкой зазнайки, — закатываю глаза, вспоминая это. — Фу, мерзость какая. — Нет, я однозначно должна сообщить об этом вашему тренеру или кому-то из руководства даже. Ты понимаешь, что это и аморально, и противозаконно? — Катя злится, нахмуривая при этом брови. — Я еще помню, как он к тебе лез и всячески тебе намекал, что ты ему нравишься, а тут… Ей 15 же, правильно? — Только исполнилось в мае, ага, — усмехаюсь, — представляешь? Мы некоторое время молчим, лежа рядом, и каждая думая об этой ужасной ситуации. Что делать, как поступить? Я не хочу выглядеть ябедой, которая будет устраивать истерики на пустом месте, но и мириться с его придирками и оскорблениями тоже не считаю нужным. Я не хочу, чтобы об меня вытирали ноги, оскорбляли и приписывали то, чего на самом деле не было. Мои отношения с Юдзуру — это моё личное дело, это не касается моей карьеры и тренировочного процесса. Я умею все это разделять, справляясь с этим уже на протяжении полугода. Конечно, это сложно, я скучаю по Юзу и хочу проводить с ним все свободное время, но понимаю, что у нас есть цель в виде Олимпиады, о которой мы постоянно говорим. Он рассказывает мне о Сочи и своих ожиданиях от Пхенчханя, о планах по подготовке и о том, что ему надо будет делать, как регулировать своё время. Мы знаем, что как только у него вернутся все тренера, а мы отправимся в Москву, у нас будет ещё меньше времени на общение, но это часть нашей жизни, с которой мы готовы мириться. — Знаешь, Кать, давай пока помолчим? — поворачиваю к ней голову, — посмотрим, как они оба себя вести будут, как он будет относиться при Этери ко мне. А если будет мелочный идиотом, то все ей расскажем, хорошо? — Ох, Женька, главное, чтобы поздно не было, а то он может напеть ей всякую ерунду на ушко, что ты не сможешь самой сильной правдой это перебить… — она вздыхает и обнимает меня. — Переживаю за тебя, дурную. — Успокойся, Катюх, все будет хорошо! Это же мы, у нас не может быть по-другому! Она ворчит, но продолжает меня крепко обнимать так, как умеет это делать только Катя: тепло, по-сестрински и через эти прикосновения передавая всю свою поддержку. Я знаю, что в любой момент она будет со мной, что всегда поддержит и примет такой, какая я есть. Она одна из немногих, кому я не боюсь рассказать все-все, что происходит в моей жизни. Знаю, что поддержит, примет и поможет всем, чем сможет. Как и я ей. Дружба — это то, чему она меня научила. Так же, как и верить в собственные силы.