Заточение II

26.1. Бессмертная.

      Тишина палаты заполняла пространство до краёв, словно она была частью, оторванной от остального мира. И её молчание ощущалось как нечто сакральное, познавшее рождение и смерть, сопроводившее тысячи жизней в этот мир и проводившее из него на вечный покой. Пока кто-то рождался на свет и только начинал свой путь, другой умирал, заканчивая его. И сегодня было не исключением. Пока кто-то получил второй шанс, возможность продолжить свой путь, не смотря на неутешительный диагноз, другой отдал свою жизнь, но его сердце продолжает биться в чужой груди.       Луна принесла букет гортензий и поставила их в вазу, рядом с больничной кроватью. Рейвен встретила её с улыбкой. Было заметно, что она ещё неважно чувствует себя после тяжёлой операции, но глаза её светились радостью, вновь обретённой жизнью, что недавно в ней угасала, а теперь бьёт ключом. Луна села рядом с девушкой и, глядя на неё, тоже улыбнулась. — Ну как ты, птичка?       Это обращение вырвалось из её уст непроизвольно. Так обычно Лекса называла Рейвен. Луна поймала себя на мысли об этом, и её грудь стянуло болью, но она не показала и ввиду. — Прекрасно, — искренне заверила Рейвен. — Я теперь всегда буду чувствовать себя прекрасно. Даже когда обстоятельства будут пытаться мне навязать обратное. — Как отрадно это слышать, — с печальной улыбкой ответила Луна. — Почему-то начинаешь понимать, что все проблемы нихрена не стоят, только когда тебе ставят смертельный диагноз. А когда получаешь второй шанс, уже смотришь на жизнь иначе. — Теперь ты просто обязана быть счастливой. — О да, теперь мне точно не отвертеться, — с широкой улыбкой согласилась Рейвен. Луна не могла ею налюбоваться. И хоть она понимала, что однажды Рейвен придётся рассказать о том, чьё сердце в её груди, но не хотела это делать сейчас, да и нельзя было. Ей нужно восстановиться после операции. А для этого её новому сердцу нужно отгородиться от волнений. — Сегодня ещё один праздник. И я хотела тебе преподнести презент, — сказала Луна, положив перед девушкой коробку, перевязанную подарочной красной лентой. — С Рождеством.       Рейвен развязала атласную ленту, открыла коробку и вытащила из неё стеклянный шар, внутри которого была фигурка ёлки, стоящей в центре катка, а на нём катались люди. Рейвен потрусила шар, чтобы взбултыхать в нём снежный вихрь, и восхитилась игрушке, словно ребёнок: — Вау. Этот подарок — то, что мне сейчас нужно. Он будет создавать атмосферу праздника в этой палате. Спасибо. Ты, как всегда, знаешь, что приведёт меня в восторг.       Девушка поставила шар на прикроватную тумбу, и мечтательно произнесла: — Как выпишусь, пойдём с тобой на каток. Правда, нужно ещё будет подождать два месяца. Уже и зима закончится. — Обязательно, сходим. Хоть на крытый каток. — Наконец, я смогу жить в полную меру. Не сразу, но смогу. Из-за болезни так долго во многом приходилось себе отказывать. Это так жестоко. Когда понимаешь, что тебе, возможно, не долго осталось, а ты даже напоследок не можешь оторваться на полную катушку. Я мечтала о полёте на дельтаплане. И теперь смогу осуществить свою мечту. Правда, думаю, что врачи мне нескоро разрешат такой экстрим. Но время-то у меня теперь есть. Я подожду.       Какой же она была счастливой. Какой, наверное, никогда не была. Сколько в ней было энергии, азарта, интереса к жизни, несмотря на её уставший вид после всего пережитого, после операции. Луна просто слушала её с упоением, смотрела на неё, не отрывая глаз. Хотелось слушать её вечно. Обо всех её планах, которые девушка теперь сможет воплотить в жизнь. Это было огромное чудо, просто невероятных масштабов. Осмысливая всё это, Луну разрывали противоречивые эмоции безудержной радости и всепоглощающего горя. Ведь насколько она была счастлива за Рейвен, настолько же скорбела по Лексе. Она не могла понять, какое из чувств было сильнее. Они с двух сторон наседали, тянули, равномерно сильные и бескомпромиссные. Казалось, от их противостояния можно сойти с ума.       Рейвен всё продолжала делиться: — Я уже звонила маме. Объяснила, почему не смогу присутствовать на семейном торжестве. Она, конечно, хотела всё бросить и мчаться ко мне. Но я не хотела, чтобы она Рождество провела в больничной палате. Я её успокоила и сказала, что ко мне пока нельзя, мне нужен покой. Договорились, что она приедет утром. Так что у меня свободный вечер, дамочка. — Намекаешь на то, что мы можем провести Рождество вместе? — Да я прямо говорю, — усмехнулась она. — Луна, ты стала какой-то рассеянной. — Да, я… всё так резко навалилось. — У тебя не было планов на этот вечер? — Не было.       Луна вновь вспомнила, как планировала отмечать Рождество с Лексой. Не могла не вспоминать о ней в любой удобный и неудобный момент. — Здесь, конечно, не много вариантов, как отметить Рождество. Даже не знаю, чем мы будем заниматься, — озадачилась Рейвен. — Мы даже в тюрьме находили, чем заняться, — сказала Луна, мягко улыбнувшись. — В тюрьме, однозначно, было больше вариантов. — Тут же Рейвен стала придаваться воспоминаниям: — Помнишь, как на прошлое Рождество в тюрьме мы гуглили, как сделать праздничные украшения своими руками? Но у нас не было того материала, какой показывали на сайте, и мы делали всё, что могли. Какой же смешной у нас получился Санта Клаус. — Ещё более смешной у нас получился Гринч. Если так можно сказать — получился. — Ну заключённые его оценили. Кто-то потом приделал ему стоящий колом член из бумаги. — Женская тюрьма всё-таки. — Зелёный член — это очень экзотично, конечно, — усмехнулась Рейвен. — Но ты тогда ещё починила старую гирлянду, которая висела в качестве декора и не горела. А благодаря тебе вновь загорела. Тебя там чуть на руках не носили. А я тогда подумала, что ты даже в тюрьме умудряешься светить, — с лёгкой улыбкой от тёплых воспоминаний говорила Луна.       Рейес всмотрелась в неё внимательным взглядом, задумавшись о чём-то, что не произносила вслух. После она отвела взгляд к окну и резко восхитилась: — Луна, смотри. Там снег пошёл.       Тогда и Луна обратила внимание на то, как с неба посыпались белые хлопья. Она встала и подошла ближе к окну, чтобы лучше рассмотреть улицу. Дороги только начало покрывать белоснежным ковром. Луна любила такую погоду, когда снег только ложится на землю, начинает обелять улицы. Как бы ей хотелось сейчас выйти на улицу вместе с Рейвен, гулять с ней по городу и наслаждаться сказочной атмосферой. Она уже не помнила, когда в последний раз снег шёл прямо в Рождественскую ночь. — Открой окно, — попросила Рейвен.       Луна открыла окно настежь, и Рейвен вдохнула прохладный воздух полной грудью, наблюдая за снегом со своей кровати. — Ты можешь принести мне немного снега?       Луна протянула руку, собирая падающие снежинки в ладонь, но как только она пошла к Рейвен, на ладони остались лишь капли воды. — Они быстро тают, — разочарованно произнесла Луна. — Ну ты горячая штучка, — усмехнулась Рейес. — Сейчас, — сказала Луна и подскочила к сумке, в которой привезла все необходимые вещи первой необходимости для Рейвен. Девушка вытащила столовую ложку из сумки и вернулась к окну. Выставив ложку на улицу на протянутой руке, Луна собрала несколько снежинок, после чего принесла её Рейвен. — Мне ещё никто не приносил в ложке снег, — с улыбкой сказала Рейес. Она стала рассматривать снежинки, как ребёнок, который видит снег впервые. После коснулась его кончиками пальцев. Снег растаял под её теплом, оставляя талую воду в ложке. — Какой же этот мир чудесный, — произнесла Рейвен, пока Луна наблюдала за ней с разрывающимся от нежности сердцем. Ужасно хотелось её поцеловать, притянуть к себе и долго не отпускать. Но Луна могла лишь наблюдать за девушкой, как за снегом, который может превратиться в воду от её прикосновения.

***

      Рейвен нужен был отдых, потому после недолгих разговоров Луна поехала домой, давая девушке возможность выспаться. Днём к ней должны приехать мама и родственники, потому они с Рейвен условились, что Луна снова навестит её вечером. Завершила праздник Луна бутылкой вина в одиночку на своей кухне. На пару с щемящей грудь скорбью. Внутри застряло чувство, вынуждающее покричать и поплакать, но наружу не выходило. Луна словно законсервировала свою боль в себе, а внешне выглядела пустой. Девушка выходила курить на балкон. Снег уже падал редкими крохотными хлопьями, медленно ложился на дорогу. Луна смотрела на улицы, на горящие окна, где люди ещё проводят время с семьями. Полупустой город был тих и необщителен. Потому Луна наблюдала за ним с высоты в полной тишине. И её одиночество на фоне всеобщей радости выглядело слишком тотальным.       В памяти всплыл тот момент в домике посреди полей, когда Лекса собралась сдаться полиции и прощалась с Луной. Как Лекса взяла её лицо в руки, посмотрела в глаза с нежностью и произнесла: — Сделай её счастливой. А главное, сделай счастливой себя.       «Какая же ты упрямая. Как же это бесит,» — мысленно выругалась на неё Луна. Лекса всегда добивается поставленной цели, если что вбила в голову, так доведёт это до конца. Даже в вопросе собственной смерти оказалась так же бескомпромиссна. А Луна не смогла её остановить. Не смогла и Рейвен. И даже Эйден. Она решила, и пусть хоть солнце взорвётся, хоть планету настигнет армагеддон. А всем вокруг только остаётся смириться с её решениями. В данной ситуации уже и не возразишь, и слова против не скажешь. Но самое страшное ещё позади — момент, когда Рейвен узнает об этом. Рано или поздно это произойдёт. Как бы не хотелось, чтобы улыбка стёрлась с её лица, чтобы девушка перестала благодарить жизнь за второй шанс, и так рьяно любить этот мир. Ей будет очень тяжело принять эту жертву. Даже Луне тяжело, хоть и не в её груди сейчас бьётся сердце Лексы.       « — А от меня что надо? Я должна теперь сердце из груди вырезать и ей отдать? — неприязненно прыснула Лекса, когда Луна пришла к ней в тюрьму и рассказала о диагнозе Рейвен».       Затушив окурок о пепельницу и поплотнее укутавшись в плед, накрывающий плечи, Луна обдумала: «Лучше бы не приходила к тебе. Хотя я не о чём не жалею, кроме как о твоей смерти».       Мысли о Лексе не давали покоя, а холод стал пробираться сквозь плед. Луна решила, что пора бы отправиться в постель и поспать, чтобы оторваться от обоих напастей. Зашла в комнату, допила остатки вина в бокале и заметила новое входящее уведомление в телефоне. Открыв сообщение, прочитала: «Я подруга Лексы. Пишу из тюрьмы. Лекса просила передать, что оформила завещание на тебя. У неё есть счёт в банке. Получи наследство и отдай деньги Эйдену, когда он станет совершеннолетним. Если тебе нужны будут деньги, можешь пользоваться. И просила передать птичке — пусть ещё полетает».

***

      Так как до Лексы мало кому было дело, организацию похорон взяла на себя Луна. Для того она пришла в морг, ей показали тело, а после выдали свидетельство о смерти. Нашла ритуальную службу, оплатила необходимые услуги. Но самым сложным было решить, кого пригласить. Не уж то она устраивает похороны, куда придёт она одна? Она не нашла ничего лучше, как оставить пост в интернете с датой и местом похорон. Кто захочет, тот найдёт и увидит. Так же она понимала, что время о том, чтобы рассказать Рейвен, поджимало. Та не простит ей, если Луна не расскажет ей о смерти Лексы до похорон.       До встречи с Рейвен оставалось ещё время, и Луна забежала в гости к Монти и Харпер, по срочному требованию последней. Там её ждали Харпер и Эмори, которые читали новости и ждали от неё разъяснений. Луна рассказала обо всём, что происходило последние месяцы, стараясь не вдаваться в подробности. И, естественно, не стала упоминать убийство мужчины на заброшке. — Всё это невозможно уложить в голове, — произнесла Харпер, схватившись за голову. Даже она была настолько подавлена этими новостями, что не могла сильно эмоционировать. — И ты всё это время молчала о том, что Лекса теперь твоя подружка? — Это было сложно объяснить. — Подружка? — удивлённо повторила Эмори. — Она тебя чуть в душевой не зарезала. — Мы это давно перешагнули и забыли об этом. — Нихрена какая ты не злопамятная, — высказала поражённая девушка. — Я бы не сказала, что мы были прям подругами, — сказала Луна и сама тяжело задумалась о том, как можно было бы назвать их отношения. Они никем не были друг другу, но всё же стали близки. Их взаимоотношения были за гранью какого-либо понимания. — А кем были? — поинтересовалась Харпер.       Немного обдумав, Луна ответила размеренным бесстрастным тоном: — Напарницами. Нас свело общее несчастье, общая забота и цель. И пока мы шли одной дорогой, мы узнали друг о друге очень многое, что не могло нас не сплотить. — Нет, но я всё равно не могу вдуплить, — сказала растерянная Харпер. — Такое самопожертвование. От Лексы. Да, она всегда по Рейвен убивалась. Но чтобы настолько. Она, наверное, была сумасшедшая. — Это как будто слезливая история из мелодрамы стала реальностью, — сухо говорила Эмори, по-своему проявляющая своё удивление. — Кто не рыдал над такой в пятнадцать? — Никогда не любила мелодрамы, — ответила Луна. — Наверное, поэтому они меня преследуют по жизни. — Я вот ещё зачем тебя позвала! — вдруг воскликнула Харпер, вновь оживившись. Она схватила свой ноутбук и развернула его экраном к Луне. — Это цифра на моём благотворительном счёте, что я открывала для Рейвен.       Луна внимательно всмотрелась и от увиденной цифры у неё волосы стали дыбом: — Один миллион триста восемьдесят тысяч? Откуда такая сумма? — Только за сегодня набежало больше полу миллиона. Деньги всё приходят и приходят, не прекращаясь. Это всё началось после новостей в интернете. Они подписывают пожертвования словом «Лекса» и ставят смайл разбитого сердца или слёз. — Люди прониклись её историей? — Да. Ты вообще видела что в соц-сетях творится? Её всюду восхваляют. О ней уже каждая собака твит написала. У неё просто армия поклонников. Так что готовься к «весёлым» похоронам.       Луна не могла этого до конца осмыслить. Поступок Лексы вызвал неожиданный ажиотаж. При жизни она была интересна разве что заключённым, а на свободе была никому не нужной. Но после смерти она стала местной героиней. Феноменом. Была у всех на устах. Люди, что в глаза её не видели, выражали соболезнования словами и пожертвованиями. — Что делать с деньгами? — спросила Харпер с абсолютно потерянным взглядом. — Рейвен они уже не нужны. — Раз это благотворительный счёт, будем помогать тем, кто ещё нуждается в помощи. Мы откроем благотворительный фонд и назовём его именем Лексы.

***

      К вечеру Луна приехала к Рейвен в назначенное время, не опоздав ни на минуту. Девушка уже выглядела отдохнувшей и по-прежнему довольной всему, каждому мгновению своей жизни. Она принялась рассказывать обо всех незначительных происшествиях, случившихся с ней за день. Уставшая от многочисленных дел за день Луна была рада стать слушателем, но не рассказчиком. И её рассказы не были полны такого же жизнелюбия. Но выговорив всё, что можно, Рейвен хотела послушать и её. — А что у тебя произошло за день?       Луна зависла, словно бы ей задали очень сложный вопрос, по типу: «Сколько времени займёт кругосветное путешествие в минутах?» Ей не хотелось лгать, но и правду сказать не могла.       Только она открыла рот, задумавшись о том, что бы ответить, как в палату пришёл ещё один посетитель и спас Луну от тяжёлых мук выбора. — Финн? — радостно встретила его Рейвен. — Привет, девчонки! — поприветствовал их парень бодрым голосом. — Пришёл Санта Клаус с подарочками. Кто хорошо вёл себя в этом году? — Здесь таких нет, — усмехнулась Рейвен. — А я всё равно дам вам подарочки. Потому что я добрый Санта Клаус, и не вынуждаю людей быть мне удобными.       Финн вручил каждой из них по коробке. Луна не ожидала, что он приготовил подарок и ей. Он так был уверен, что точно встретит её в палете Рейвен?       Девушки поблагодарили «Доброго Санта Клауса». Луна была рада его увидеть. Казалось, будто они не виделись с несколько лет, хотя на самом деле не больше полугода. — Ты в порядке? — спросил Финн у Рейвен, глядя на подругу со сдержанным сопереживанием. — Да, — ответила она. — Лучше расскажи, как у тебя дела? Вечно пропадаешь где-то. — У меня-то всё хорошо. Я вот собрался к отцу лететь. — Ну пора бы уже. Всё кормишь старика обещаниями. — Этот старик ещё полон сил. И он у меня понимающий. Но ты права, пора проведать своего старика.       Луна произнесла с доброй насмешкой: — Наконец-то ты вольный человек. — От кого я это слышу? От двух зэчек? — шуточно огрызнулся парень. — Ты поосторожней со словами. У зэчек всегда есть что-то острое за пазухой, — так же шутя, выдвинула угрозу Рейвен. — Простите. От достопочтенных дам, высвободившихся из темницы, — исправился Финн с лукавой улыбкой. — Подхалимство зэчки любят, но с этим тоже нужно быть осторожнее, — усмехнулась Луна. — Да я прямо как на минном поле, — отшутился Финн. — Сложные вы люди — зэчки.       Рейвен хихикнула, а Луна вытянула сдержанную улыбку, поймав себя на тёплом ощущении ностальгии по тем временам, когда они часто оставались втроём и так же шутили. Финн долгое время умел создавать приятную, расслабленную атмосферу в тюрьме, поэтому это уже вошло в привычку — чувствовать себя рядом с ним спокойно и умиротворённо. — В общем, я заскочил попрощаться, — начал Финн. — Когда снова буду в Сиэтле, не знаю. Теперь, возможно, только проездом буду появляться. — Ничего себе. Решил всё же там обосноваться? — уточнила Рейвен. — Да. — Ты говорил, переберёшься в Китай, когда будет с кем туда переехать. Не один летишь, значит? — Не один. — И отмалчивается, зараза! — с улыбкой возмутилась Рейес. — Поздравляю, — произнесла Луна. — Всё-таки и ты нашёл ту, кто готова за тобой на другой континент рвануть.       Финн более робко улыбнулся, чем обычно, что ему несвойственно даже, и поправил: — Не совсем «ту». — Даже так? — бесстрастно выронила Луна, словно для неё это не стало удивлением, а вот Рейвен округлила глаза. — Не могу задержаться, к сожалению. Столько дел перед отъездом. Рад был повидаться, девчонки. — Да, мы тоже, — сказала за двоих Рейвен. — Ты тогда пиши или звони, как будешь здесь проездом. — Обязательно. А ты поправляйся, — ответил ей Финн, сжав её руку напоследок, одарив тёплым, несколько печальным прощальным взглядом. После он взглянул на Луну, попрощавшись и с ней: — До встречи, сова. — Давно меня так не называли, — с улыбкой произнесла Луна. — У меня до противного хорошая память, — усмехнулся парень, снова попрощался и оставил девушек.       Как только они остались одни, Рейвен насмешливо хмыкнула, предположив: — Парень, что с ним летит, случайно, не бывший твоего бывшего, который оказался и бывшим Эмори, и который в принципе везде поспел? — Не знаю, — отрешённо произнесла Луна, задумавшись о своём.       После чего она встала с места и попросила Рейвен подождать её пару минут, затем вышла из палаты и позвала уходящего парня: — Финн!       Он остановился, дожидаясь, когда девушка его нагонит. Луна подошла к нему ближе, произнеся: — Хотела обнять тебя на прощание. — Буду только рад, — с искренней теплотой и улыбкой ответил парень. Луна обняла его, как старого друга. Она не могла быть уверена, что они когда-нибудь свидятся. Ведь всё, что их связывало — это Рейвен. А с ней у Луны неясные, неоднозначные отношения. Она даже не была уверенна в том, что Рейвен однажды не решит прекратить с ней любое общение. Почва под ногами слишком зыбка. Луна не чувствовала опоры, в любой момент готова упасть. Ведь Рейвен просила её быть рядом потому, что не хотела оставаться одна, а из-за болезни она ото всех закрылась, ей не хотелось никого к себе привязывать и привязываться самой, она ждала своей смерти. Теперь Рейвен здорова. Нужна ли ей будет Луна? — Спасибо тебе за всё, — тихо поблагодарила она парня на ухо, помня его поддержку. — Вроде, не за что.       Девушка отпустила его из объятий и, взглянув ему в глаза, сказала: — На самом деле, есть за что. — Ладно. Поверю на слово. — с улыбкой сдался Финн. Тут же он стал серьёзней и поделился с ней своими мыслями: — Я рад, что вы снова общаетесь. Ты будешь рядом, а значит присмотришь за ней. За Рейвен можно не переживать. — А за тобой кто там будет приглядывать? — спросила Луна, хитро сощурив глаза. — Скорее, я за ним. — О-у, — задумчиво протянула она. — Надеюсь, в этот раз твои чувства взаимны. — Я еду с другом, — пояснил Финн, только взгляд его выдавал куда больше, чем он сам. — То есть, у тебя ничего не изменилось?       Парень хмыкнул: — Я не меняюсь. Это точно. — Однажды всё заканчивается, — подбодрила его Луна, и себя заодно. — Или хреново, или хорошо. Но заканчивается. Эта мысль вроде успокаивает. Хотя иногда не очень. — Чаще всего «хреново» и «хорошо» — это одно и тоже. Лишь под разными ракурсами. — Да. Это так, — чуть удивлённо согласилась Луна, от того, что он так чётко описал её ситуацию, словно ему всё известно. Может, так у всех? Любое действие, событие несёт что-то хорошее и что-то плохое. Чаще одно сменят другое со временем, или открывает развилку из двух путей. Но иногда эти два состояния пересекаются. Как сейчас. — Не буду тебя задерживать. Удачного перелёта. — Спасибо, — ответил Финн и удалился по длинному коридору.       Луна застыла на месте, потонув в своих мыслях. Думала о том, что ей всё равно придётся сказать Рейвен о том, что случилось, рано или поздно. О жертве Лексы пишут в газетах, все новостные паблики в соц.сетях. Не выйдет долго утаивать это от Рейвен. Лучше она узнает об этом от Луны. И медлить с этим больше не стоило.       Тогда девушка решительно направилась в палату. Вернувшись к Рейвен, она встала возле больничной койки, и её взгляд выдавал всю внутреннюю тяжесть принятого ею решения. — Что-то случилось? Финн тебя чем-то загрузил? — спросила Рейвен хоть и взволнованно, но скрываясь усмешкой. — Лекса мертва, — холодно произнесла Луна, не имея сил ходить вокруг да около.       Улыбка с лица Рейвен резко стёрлась. Девушка ничего не произнесла, лишь ошарашенно смотрела. Луна дополнила: — Это был её выбор. — Подожди, — выдохнула Рейвен, с трудом шевеля губами. — Ты хочешь сказать, что её смерть и моя операция взаимосвязаны? — Да. — Нет. Нет. Нет, — повторяла Рейвен, отрицая, отказываясь в это верить. — Я так не хочу. — В такой ситуации «отмену» сделать нельзя, — бесстрастно сказала Луна. — Ты ведь знала об этом вчера, да? И молчала. — Сама понимаешь, я не могла сказать об этом вчера. Мне и сегодня нельзя было говорить. Ты только после операции.       Глаза Рейвен налились слезами. Она всхлипнула, так скоро всё осознав и подавшись эмоциям. Тогда когда Луна носила в себе это два дня, обливаясь слезами внутренне, снаружи оставаясь эмоционально скупой. Понимая, что успокаивать Рейвен бессмысленно, да и не нужно, Луна села рядом и сжала её ладонь в своей. У самой сердце разверзлось рыданиями вместе с Рейвен, пока сама Луна молчала, подарив девушке своё немое участие.       После того, как Рейвен успокоилась, они обе молчали несколько минут. Пока Рейвен не прервала тишину: — Когда похороны? — Завтра. — Я хочу там быть, — пустым, обезвоженным голосом произнесла Рейес. — Как? Тебе же нельзя вставать. — Мне уже можно садиться. Ты можешь отвезти меня на инвалидном кресле. — Врач ни за что не даст на это разрешения. — А мне плевать, что он скажет, — твёрдо настояла Рейвен. — Я имею право проститься с той, кто погибла ради меня.       Луна недолго обдумала её слова, после чего согласилась: — Да. Я обо всём договорюсь. Ты будешь там завтра.

***

      Уже завтра состоятся похороны. А Луна даже не понимала, кто на них будет присутствовать. Наверняка целая толпа из посмертно обретённых Лексой фанатов. Луна теперь жалела, что выложила пост в интернете со временем и местом мероприятия. Но куда больше её заботило, будут ли присутствовать близкие Лексы? Ещё днём она попросила Монти помочь найти родительский дом умершей, потому направлялась туда после больницы. Время уже было около девяти вечера. Позднее время для визита незнакомки. Зато больше вероятности, что в это время они точно будут дома.       Позвонив в дверь, Луна взволновано ожидала встречи. Её ладони вспотели, несмотря на холод зимнего вечера. Она расстегнула пальто из-за поднявшегося жара. Ей открыл дверь мужчина средних лет. — Добрый вечер. Чем могу быть полезен? — любезно встретил незваную гостью мужчина. — Я знала вашу дочь. Пришла сообщить, что завтра состоятся похороны.       Луна толком не успела договорить, как мужчина бесцеремонно захлопнул перед ней дверь, ничего не сказав. Девушка застыла от шока на несколько секунд, но вскоре пришла в себя и стала стучать по двери, пытаясь докричаться через дверь: — Позвольте поговорить с Вами. Пожалуйста. Просто выслушайте меня.       Луна услышала женский голос из дома, после чего дверь снова открылась. В этот раз мужчина выглядел хмуро, но пригласил в дом: — Пройдёмте.       Она вошла внутрь. Мужчина позвал её за собой в гостиную комнату, где её ждала женщина. Лекса была не слишком похожа на своих родителей внешне, но какие-то похожие черты можно было рассмотреть. В большей степени Лекса была похожа на отца. Мать Лексы была очень худая, сухая, с угловатыми чертами лица. — О чём Вы хотели поговорить? Я Вас слушаю, — произнесла женщина холодным тоном. Вот чем Лекса была похожа на мать. Пробирающим до костей холодом в голосе и во взгляде. — Вы не собираетесь приходить на похороны собственной дочери? — с едва ли скрытым укором спросила Луна. — У нас нет дочери, — строго отчеканила женщина.       Луна хоть и знала, что родители у Лексы — одно название, но всё равно была поражена. Видеть это воочию оказалось куда более впечатляюще, чем слышать это из рассказов. — Вы же видели новости? Она умерла героиней. — Самоубийство — это страшный грех, а не героизм, — не согласилась женщина. — Она даже умереть не смогла достойно. — Вас серьёзно куда больше заботит то, что скажет религиозное общество, чем её смерть? — Нас заботит, что скажет Бог.       Женщина говорила от лица всей семьи, пока её супруг стоял рядом и не вмешивался. — Бог, — разочарованно повторила Лекса, переваривая услышанное. — А что скажет Бог на ваше равнодушие по отношению к дочери? На то, что вы отвернулись от неё даже после её смерти? — Мы отвернулись от её скверных деяний, от её богохульства, предательства. Но мы не отвернулись от её души. Мы молимся за её душу, в надежде искупить её грехи перед Господом. К сожалению, она часть нашей семьи, и мы взаимосвязаны. Её грехи — угроза всему нашему роду. Я молюсь о том, чтобы нашей семье и нашему сыну не приходилось расплачиваться за её грехи. — Бог учит любви и прощению. Угрозы вашему роду не существовало бы, если бы вы умели прощать.       Женщина просканировала её пренебрежительным взглядом, словно бы Луна сейчас сказала наивысшую глупость. — Вы читали Библию? — Да, читала, — твёрдо ответила Луна. — Но слушая Вас, мне кажется, мы читали разные святописания. — Если Вы знали мою дочь, я делаю вывод, что вы познакомились в тюрьме. Так? — Это что-то меняет? Кроме Вашего предвзятого отношения ко мне. — Это говорит о том, что Вы такая же, как и она, а потому Вы не в состоянии объективно оценить её действия, оправдываете её слабость и бездуховность, потому что ничем от неё не отличаетесь. Это значит, мы будем говорить с Вами на разных языках, и увы не сможем друг друга понять. Разный уровень морали не позволит. — Вы ставите себя выше меня? — уточнила Луна, приподняв бровь. — Вы ведь даже не знаете меня.       «Да ты же сама все заповеди, которые так почитаешь, нарушила и продолжаешь это делать,» — мысленно возмутилась девушка. — Мне достаточно знать, из какого учреждения Вы вышли.       Луна не хотела вступать с ней в полемику, что-то доказывать, объяснять. Зачем ей было тратить на это время? Тем более, что ей было всё равно как к ней относится эта женщина. Куда больше её захлёстывали обида и злость за Лексу. Это её мать. И она относится с неменьшим презрением к дочери, даже после её гибели. Лексу восхваляет половина страны чужих людей, а родная мать продолжает обвинять и чураться. — Вы могли хотя бы отпустить на похороны Эйдена? — попросила Луна. — Я думаю, он бы хотел проститься с сестрой. — Эйдену это неинтересно, — ледяным, хлёстким тоном ответила женщина. — Ему нужно заниматься учёбой, а не отвлекаться по пустякам.       «Пустякам?» — споткнулась о её очередное пренебрежение Луна, от чего уже внутренне закипала в ярости. — «Это твои похороны будут пустяком, карга старая!»       Но ей приходилось сохранять всё своё самообладание. Спорами здесь ничего не добиться. — Сейчас Рождественские каникулы. У него найдётся время, — спокойно продолжала Луна, не выдавая своей нервозности внешне. — Это касается только нашу семью. Вы здесь никто. Я считаю наш разговор оконченным. Покиньте дом. — Просто позвольте Эйдену принять это решение. Я больше не о чём Вас не прошу. — Мисс, — подал голос молчавший до того мужчина. — Покиньте наш дом.       Луна окончательно разочаровалась, понимая, что достучаться до них невозможно. Она направилась к двери с тяжёлым, наполненным кровью сердцем. Его разрывало от несправедливости. Лекса не заслужила такого отношения со стороны семьи. А Эйден заслужил право на прощание с родной сестрой, к встречи с которой тянулся. Но эти люди, что зовутся их родителями, испортили жизнь своим детям и продолжают это делать. Их ничто не останавливает быть сволочами. Даже смерть дочери.       И Луна решила не уходить, не высказавшись. Уже не для того, чтобы переубедить. А просто наболело. Вырвалось. Она резко остановилась, вновь развернулась и уверенно начала: — Вы знаете, когда я встретила Лексу, она меня ненавидела, унижала и оскорбляла, угрожала мне, встряла в мои отношения и уничтожила мою любовь. Она послала свою подругу, чтобы та расправилась со мной в тёмной душевой, нанесла мне несколько ножевых ранений, после которых я пролежала в тюремной больнице в тяжёлом состоянии. И после всего этого Я считаю её самым лучшим человеком в этом мире.       Её голос дрогнул от переизбытка чувств на последней фразе, а её глаза горели самой искренней теплотой и болью. Луна продолжила: — Как бы она не пряталась за напускной жестокостью, она остаётся самой светлой и доброй, самой благородной девушкой, о которой не забудут после её смерти. Она заслужила любви и признания многих. Заслужила зваться героиней. В ней души больше, чем в вас. Сколько бы вы не молились, хоть сотрите колени в кровь, вам до неё не дотянуться. Разный уровень морали не позволит.       Родители Лексы не проронили ни слова, пронизывая её взглядом, но Луне было плевать на то, что они думают или что бы хотели ответить. Она равнодушно бросила напоследок: — Приятного вечера.       После чего развернулась и вышла из их дома. Выйдя на улицу, девушка поспешила ретироваться с этой улицы, как можно скорее, в этот момент не задумываясь куда ей идти. Она чувствовала себя настолько потерянной и разбитой, будто бы это от неё отвернулись самые близкие люди. Как только её злость прошла, на неё нахлынули слёзы. Луна остановилась посреди безлюдной дороги и горько зарыдала, не в силах держать это в себе.

***

      В ритуальном доме, где и находился гроб с умершей, собралось много людей, что и требовалось ожидать. Все эти люди не знали Лексу лично. Луна впервые видела настолько суетливые похороны. А ведь изначально она думала, что никого, кроме неё, может и не быть. Луна привезла Рейвен, справляясь с её коляской. Харпер и Эмори тоже пришли. Пусть они не были близко знакомы с Лексой, но пришли поддержать подруг, и помочь Луне присмотреть за Рейвен в случае чего. Харпер рассказала Рейвен о случившимся, о том, как их счёт по сбору средств стал собирать колоссальные суммы. — И сколько там уже набежало? — спросила Рейвен. — Я уже не помню. Сумма постоянно растёт. Перевалило за два миллиона. — Мне нравится идея с фондом и с его названием, — одобрила Рейес. Сегодня она уже была спокойной. Приняла ситуацию, хоть и не перестала печалиться. — Кто бы мог подумать, что Лекса произведёт такой фурор, — прокомментировала Эмори, бегло осмотрев толпу людей. — Знали бы они, какой ужас она наводила в тюрьме, сколько людей грохнула. — Зато спасла нашу подругу, — напомнила ей Харпер. — Мы должны быть ей благодарны за это. — Я благодарна. Так, просто размышляю, — ответила Эмори.       Луна была задумчива и молчалива. Настроение не располагало вести непринуждённые беседы. Атмосфера напоминала о похоронах мамы. И это был уже второй дорогой ей человек, которого она навсегда потеряла. — Ты Луна? — окликнул её молодой парень, когда девушка немного отстала от подруг. — Да. — Я узнал, что ты организатор поминок. Меня зовут Майкл.       Луна непонимающе смотрела на него, уже даже заподозрив неладное в том, кто он и что ему нужно, для чего представляется. И заметив это, парень добавил: — Лекса звала меня Микки. — Ох, Микки? — удивлённо переспросила она, словно не веря в это. — Я так рада встретить тебя. — Лекса рассказывала обо мне? — Да. Она вспоминала о тебе добрым словом. — Что ж, теперь добрым словом вспоминать будут о ней, — с горечью выронил он.       Перед ней стоял уверенный молодой человек, в респектабельной одежде, с аккуратным внешним видом. Его вид вошёл в диссонанс с тем образом, который она себе представляла, опираясь на рассказы Лексы. Парень возмужал и изменился, наверняка устроился на престижную работу. Таким его не видела даже Лекса. Челси бы сейчас локти кусала, если бы увидела кем стал юноша, которого та отшила в школьные годы. — Я долго пытался найти её, после того, как она вышла из колонии несовершеннолетних, — начал Микки. — Мама говорила, что она приходила. Но она как в воду канула. Никто не знал, где она. Даже её родители. Им было всё равно. И вот спустя десять лет я натыкаюсь на такие новости в интернете. Я сорвался с Нью-Йорка и прилетел ближайшим рейсом. Пусть хотя бы такая наша последняя с ней встреча состоится. — Мне очень жаль, что всё так вышло, — сочувственно произнесла Луна. — Вы были близки? — Да. — Скажи, она хотя бы была счастлива?       Луна не знала, как ответить на его вопрос. Она бы не ответила на него и себе. — Ей нравилась её жизнь. — Но всё равно решила с ней расстаться, — опечаленно прокомментировал Микки. Он тяжко задумался и решился спросить: — В новостях говорят, что она это сделала ради любимой девушки. Это правда? — Это слишком романтизированно. Лекса говорила мне: «Дело не в благородности и не в великой любви. А в справедливости». Она считала, что жизнь пожизненно заключённой преступницы, не приносящей миру никакой пользы, менее значима жизни девушки, у которой всё ещё впереди. Но без любви она бы вряд ли пошла на этот поступок. Так что от части, это правда. — Она была ужасно своенравная и упрямая, — поделился он с грустной улыбкой. — Мне это в ней нравилось. — Мне тоже, — ответила Луна, переняв его улыбку.       В этот момент она заметила, как в зал вошли родители Лексы в чёрных одеяниях, а рядом с ними шёл Эйден. Луна застыла, как заледенелая, не ожидая их здесь увидеть. Как только она осознала, что они реальные, попрощалась с Микки и направилась в сторону Эйдена. Заметив её, он пошёл ей навстречу, чтобы отделиться от родителей. Удивительно, но те не возражали. Они направились к гробу дочери. — Эйден, как ты? — обеспокоенно поинтересовалась Луна. — Чувствую, что обрёл сестру только для того, чтобы потерять, — хмуро ответил парень. Он негодовал, был несколько разозлённым и вместе с тем поникшим. — Почему она так поступила со мной? — Она любила тебя, Эйден, — заверила его Луна. — Тогда могла бы не умирать. — Я понимаю, как тебе тяжело. Но она так долго была одинокой, что просто привыкла опираться лишь на свои решения и никого не слушать. Она не хотела причинять тебе боль. Просто она думала, что так будет лучше. Хотела спасти чью-то жизнь. — Да, она героиня. Об этом из каждого утюга слышно, — раздражённо процедил он. — Но мне не нужна была героиня. Мне нужна была сестра.       Луна понимала его чувства, и всем сердцем сочувствовала, не зная какие слова подобрать, чтобы его поддержать. Успокоившись, парень выдохнул: — Наверное, я вырос таким же эгоистом, как мои родители. — Я так не думаю. Ты вырос таким же сильным и решительным, как твоя сестра. Он прикрыл глаза, справляясь с эмоциями, и произнёс, словно самому себе: — Мне нужно уважать её выбор. Как бы не было сложно его принять. А меня пробирает злость. На неё. На себя. На родителей. — Позволь себе эти эмоции. Так злость сможет выйти.       Эйден открыл глаза, встретил взгляд Луны, смягчился, посмотрел на неё с благодарностью и долей облегчения. — Я могу увидеть Рейвен? — попросил парень. — Конечно.       Луна провела его до подруг. Как только Рейвен увидела мальчика, в её лице отразились боль и сожаление. Эйден опустился перед девушкой на корточки, чтобы она не задирала голову вверх, пока Луна стояла позади него, а подруги рядом с коляской Рейвен. Никто не произносил ни слова, Харпер с Эмори вообще не понимали, кто это и что здесь происходит, пока в этот момент между Рейвен и Эйденом происходил немой диалог. За них говорили их взгляды. — Прости меня, — произнесла Рейвен со слезами на глазах, сорвавшимся на шёпот голосом. — Я не в чём не виню тебя, — сухо ответил Эйден, который с виду не проявлял никаких эмоций, однако испытывал их внутри, несомненно. Парень протянул руку к ней и тихо, но уверенно спросил: — Можно?       Рейвен молчаливо согласилась, покачав головой. Тогда Эйден коснулся ладонью её грудной клетки, где билось сердце. Закрыл глаза и застыл, чувствуя её сердцебиение под ладонью. Он был всё так же сдержан и внешне холоден, и Луна поразилась тому, как они с сестрой похожи. Эйден просидел так с минуты две, и никто не осмеливался ему помешать. Луна заметила, что кто-то из «фанатов» Лексы достал телефон и стал украдкой снимать их. Но сейчас ей было даже плевать на это. Было совсем не до того, чтобы устраивать спор. Это естественно, что некоторое время люди будут совать нос в личную жизнь Лексы и всех, кто ей был близок. Этого не избежать. Эйден опустил руку и открыл глаза, смотря прямо на Рейвен. Сказал ей: — Проживи эту жизнь за двоих.       После чего парень поднялся и ушёл попрощаться с сестрой. Растерянная Харпер спросила у Луны: — Кто это был? — Её брат. — Они похожи, — сказала Эмори.       Процессия казалась нескончаемой. Луна была вымотана, эмоциональна выжата, и хотела, чтобы этот день поскорее закончился. Большое скопление людей давило, да и в целом, атмосфера мероприятия. Ещё больше Луна беспокоилась за Рейвен. Ей это всё даётся ещё тяжелее, как физически, так и морально.       Луна склонилась над девушкой и тихо спросила: — Держишься? — Держусь, — заверила её Рейвен. — Мне иначе нельзя. — Если не останется сил, скажи об этом. Хорошо? Не терпи до последнего. — Да. Я понимаю. Моя жизнь теперь вдвойне ценнее, — ответила та с блеснувшими слезами в глазах.       Луна сжала её руку в поддержке. Им оставалось только смириться со всем, что происходит. Как правильно подметил Эйден, они должны уважать её выбор. А значит принять его. Не печалясь. Продолжая жить дальше. Вспоминая о Лексе с улыбкой и благодарностью. Исполняя её последнюю волю: «Сделай её счастливой. А главное, сделай счастливой себя».

***

      Пронёсся сумасшедший месяц, полный суеты и дел. Оформление наследства, сбор документов для открытия благотворительного фонда и организация его деятельности, с которой помогали и подруги, но основные задачи взяла на себя Луна. Харпер шуточно называла Луну «решалой», ведь та со всем ловко справлялась, всегда могла с каждым договориться, оперативно решить любой вопрос, грамотно распределить задачи между своими помощницами, и если потребуется, завести полезные связи. Помимо дел, внимание Луны перетягивали и личные интересы. Она помогала Рейвен реабилитироваться, так же помогала с бытовыми делами, ведь Рейес нужно было повышать нагрузку постепенно, больше отдыхать и не перегружать себя.       Ажиотаж вокруг Лексы поутих, но некоторые ею всё ещё интересовались, пытались больше узнать о её жизни и личности. У Рейвен и Луны даже пытались взять интервью журналисты. Сначала Луна приняла эту идею скептично, и не хотела в этом участвовать. Но потом решила, что не помешает осветить в СМИ информацию об открытии фонда «Лексы», чтобы её имя и её подвиг никогда не забылись. При этом Луна ловко избежала ответов на слишком личные вопросы о Лексе, ограничившись на них общими ответами, но рассказала о благотворительном фонде.       Так же за месяц вспыхнула новая сенсация. По сети стали гулять фотографии картины с изображением Лексы. Костиа воспользовалась случаем, чтобы пропиарить себя и свои работы. Стала писать посты о Лексе, рассказывая о ней. Конечно же, о своём предательстве она умолчала, на вопросы от подписчиков, почему они расстались, ничего не отвечала. А картину люди оценили. Восхваляли красоту юной девушки «с прекрасной душой». Так о Лексе отзывались. Были и те, кто писал что-то вроде: «Преступницу возвели в героиню. Она продавала героин детям, но об этом все забыли, ведь она отлично рисанулась перед смертью». Обычно под такими комментариями начиналась настоящая война из целой армии сторонников и поклонников Лексы, которые нещадно отстаивали её честь. Со временем Луна перестала вообще вникать в то, что происходит в соц.сетях. Всё это казалось абсурдом. Лекса бы точно не одобрила такой шумихи, и каждую из сторон полила бы отборным матом. А Луна бы с удовольствием это послушала.       В конце января, когда закончились дожди, Луна и Рейвен прогуливались по набережной. Они продолжили общаться. Но, как и прежде, в качестве подруг. Хотя Луна не могла бы называть Рейвен своей подругой. Она любила эту девушку до мозга костей. Но ей приходилось принимать хотя бы такую свою роль. Это было что-то вроде френд-зоны. Луна раньше и не подумала, что когда-то в ней окажется. Она понимала, что требовать от Рейвен любви не могла. Надеяться и ждать, наверное, тоже. Это было совсем не просто — любить, но быть для неё просто «подругой». Но Луна должна была довольствоваться и этим. У неё могло бы быть ещё меньше. Сейчас она была счастлива тем, что Рейвен жива и здорова, не гонит от себя и не сторонится, как от чужой. Можно сказать, Луна заменила ей Финна, встала на его место, и даже смогла относиться ко всему так же, как он. Просто любить — молчаливо, незаметно, про себя. И не требовать ничего взамен. Как долго она сможет так? Луна не могла этого знать. И даже не думала об этом. Сейчас ей никто, кроме Рейвен, не нужен.       Вечерний город зажегся огнями. Свет фонарей бликами отражался на мокром тротуаре. На улице было прохладно, но домой совсем не хотелось. Куда приятней гулять по вечернему городу и слушать о планах Рейвен на отдых летом, который она решила планировать заранее. — Я бы хотела полететь туда, где тепло. Может, Гавайи? Или Португалия. Ты как считаешь? — Я бы выбрала Португалию, — советовала Луна. — В Лиссабоне особенная атмосфера. Уютные улочки, яркая плитка на домах, дух старины. А эти винтажные трамваи. — Хм, интересно, — оценила Рейвен. — Звучит, как полная смена обстановки. — О да, на Америку это совсем не похоже. — Как думаешь, это достаточно романтичный город?       Луну ошарашил такой вопрос. Она задумчиво ответила: — Вполне. Для чего ты спрашиваешь? — Просто. — Ты собираешься туда лететь не одна?       Сцепило неприятное чувство ревности. Луна ждала, что Рейвен полетит туда с мамой или друзьями. Но такие вопросы наталкивают на иные мысли. — Возможно, — с улыбкой ответила Рейвен.       Луна потускнела, глубоко засев в своих мыслях и мрачно рассматривая улицу. Рейвен вдруг остановилась перед ней и произнесла: — Я не сделала тебе подарок на Рождество. И вот исправляюсь.       Девушка протянула маленький бархатный футляр. Луна взяла в руки неожиданный подарок, застыв от внезапности. Открыв футляр, совсем обомлела: — Кольцо? — Да. Но и не только, — улыбаясь, сказала Рейвен. Сделав интригующую паузу и сощурив хитрый взгляд, девушка продолжила: — Я дарю тебе больше, чем просто кольцо. — Это то, о чём я думаю? — уточнила шокированная Луна. — Не знаю, о чём ты там думаешь, — игриво усмехнулась Рейес. — Тогда ты может прояснишь. Я совсем сбилась с толку. — Я вижу, — продолжала издеваться девушка. — Ты вся растерялась, замешкалась. Будто подумываешь сбежать. — Что? Сбежать? — воскликнула Луна. — Ни за что!       Рейвен вдруг внезапно стала серьёзной, не потеряв лёгкости и теплоты в своём взгляде: — Я говорила тебе уже, что хочу умереть твоей женой. Тебе это тогда не понравилось. Тогда я решила, что скажу иначе. Я хочу провести всю жизнь твоей женой. Столько, сколько нам отведено.       Луна потеряла дар речи. Ей казалось, это розыгрыш. Сейчас кто-то выйдет с камерой и самодовольной ухмыляющейся физиономией. Неужели Рейвен говорила это серьёзно? Между ними около полугода не было никаких романтических отношений, и вдруг она делает предложение руки и сердца, вот так внезапно. — Ты согласна? — спросила Рейвен у потерянной в своих мыслях девушки.       Луна широко улыбнулась, а в уголках её глаз собрались слёзы: — Да. Конечно, да.       Рейвен облегчённо выдохнула и тут же тоже засветилась счастливой улыбкой, словно ждала этого момента очень давно. — Тогда летим в Лиссабон, — сказала Рейвен. После чего приблизилась к Луне и уверенно поцеловала её в губы, окончательно оживив девушку, придав уверенности, что это не шутка. Луне хотелось кричать во весь голос от счастья, плакать, но ещё больше хотелось беспрерывно целовать любимые губы, что она в данный момент и делала, потому остальные эмоции отложила на потом. Луна вцепилась в неё жадно, но в то же время нежно, не готовая отпускать её ближайшие двое суток, а вернее, всю оставшуюся жизнь, что они теперь проведут вместе.

26.2. Последний февраль.

      Несмотря на обилие огромных окон, кабинет психотерапевта не был особо освещён. День был пасмурным. В кабинете горели торшеры, их мягкий свет не бил в глаза. Всё для того, чтобы сохранить максимально домашнюю, уютную атмосферу. Беллами здесь было даже уютней, чем дома. Находиться в собственном доме было невыносимо. Потому от отчаяния Блейк даже дошёл до кабинета психотерапевта, записавшись на приём. Теперь же он сидел напротив Джахи и сам не понимал, зачем пришёл, не знал, о чём говорить. Раньше он никогда и думать не мог о том, чтобы посещать терапию, а теперь пришёл. Потому что жизнь разделилась на «до» и «после», в очередной раз, но казалось, что в этот раз окончательно. И если раньше Беллами находил хоть какой-то выход, находил то, от чего мог бы оттолкнуться и двигаться дальше, даже когда не хотел жить, всё равно шёл вперёд, зная, что куда-нибудь придёт. То сейчас он был в самом настоящем тупике и вообще никуда не хотел идти. Жил так, словно просто дожидался своей смерти. И его пугала мысль, что жизнь ещё впереди. — Неожиданно видеть тебя на приёме, но я искренне рад этой встрече, — произнёс Джаха. — Я тоже рад свидеться.       Возможно, Беллами пришёл сюда, чтобы сбежать на время от своего одиночества, которое нависло над ним, и следовало, куда бы он ни шёл. Сейчас оно тоже было рядом, только Беллами его чуть меньше ощущал. Прошло четыре дня с тех пор, как машина увезла от его дома самого дорогого ему человека. Но у него было иное течение времени, несвязное и неконкретное. Беллами не замечал, как протекают часы, день сменялся ночью, и только, когда он видел, что за окном стемнело, он понимал, что закончился очередной день его ужасающе пустой жизни. — О чём ты хотел поговорить? — спросил мужчина у его молчания.       Беллами не знал, о чём. Пришёл к психотерапевту и просто молчал. Долго молчал. Джаха больше не пытался вывести его на разговор и слушал его молчание. Наверняка, это выглядело очень странно, но Джаху это, похоже, совсем не смущало. Беллами вспоминал свою жизнь, все прошлые годы. Он вспоминал жизнь с матерью и Октавией. Как всё пошло по наклонной после самоубийства мамы. Были тогда и взлёты, но падения всегда были где-то рядом, и были куда более глубокими, с каждым разом всё глубже. Кого он любил, кого ненавидел, кого не замечал. Как менялись эти роли. Постоянства в его жизни не было никогда. И чего он теперь хотел, так это постоянства. Только об этом сейчас и мечтал. Чтобы взять за руку любимого человека и никогда не отпускать, ни на кого не менять. Не хотел он искать чего-то нового, узнавать других, делиться с ними сокровенным, впускать в свой дом, в свою голову, в свою жизнь. Хотел лишь поселить рядом одного человека и видеть только его лицо каждый день до конца жизни. Но чьё лицо он хотел бы видеть больше не появится в его поле зрения, и потому Беллами остался один до конца своих дней. Ведь другого ему было не нужно. — Сколько шансов положено человеку, совершившему ошибку? — спустя долгое молчание задал вопрос Беллами.       Джаха ответил коротко и ёмко: — Столько, сколько он сам себе позволит.       Беллами обессиленно рассмеялся бесконечно тоскливым смехом и выдохнул со слезами на глазах: — Как всё было просто.       «Простая истина, которая непроста пониманию — прощать должны были не меня, прощать должен был я».       Джаха мрачно смотрел на его поникший вид, видя его, как открытую книгу, пусть даже Беллами так ничего о себе и не рассказал. Кажется, этот мужчина уже научился видеть людей насквозь. Хотя, чтобы увидеть в Беллами человека отчаянного и разбитого, особого дара иметь и не нужно. — Видишь эту лиловую подставку для ручек? — начал разговор Джаха, указав на подставку, что стояла на его столе. — У меня была точно такая же раньше. Джон обратил на неё внимание ещё на первом нашем сеансе и спросил, почему я выбрал именно лиловый цвет.       Беллами впервые за эти дни услышал имя, что звучало в его голове на бесконечном повторе, от кого-то извне и это даже казалось странным, это вызвало внутри ещё более страшную тоску. И это выглядело как: «Джон есть. Я его не выдумал. Он, правда, существует. Где-то в далеке от меня, но существует».       Мужчина продолжил: — Можно сказать, именно с этой подставки началось наше с ним знакомство. Когда Джон перестал приходить на сеансы, эта подставка разбилась, я её выкинул и приобрёл другую — графитового цвета. Спустя некоторое время, когда Джон снова пришёл на сеанс, он сразу же заметил, что подставки больше нет и спросил у меня о ней. После того, как я сказал ему, что подставка разбилась, он сказал мне: «Вам обязательно нужно приобрести точно такую же». Найти такую же подставку было делом непростым. Я потратил какое-то время на поиски в интернет-магазинах, но они не увенчались успехом. Как-то я нашёл похожую, только оттенок немного отличался от прежней, был немного тусклее. Но я не стал заказывать её, решив ещё поискать. В общей сложности, прошло несколько дней, пока я не нашёл её — полностью совпадающую с прежней подставкой. И хоть с тех пор Джон больше не приходил в мой кабинет, он даже не знает о том, что точно такая же подставка снова стоит в моём кабинете, я всё равно рад, что она у меня есть. Она сохранила в себе память об этой незначительной, но интересной истории. И мне приятна мысль, что если Джон однажды снова появится на сеансе, он сможет чувствовать себя в моём кабинете комфортно. Он бы не принял другую подставку, даже похожую, но немного отличающуюся. Она бы не соответствовала той первоначальной картинке, к которой он успел привыкнуть, проводя беседы в моём кабинете. Ведь прежняя подставка ему понравилась. И никакая другая не способна её заменить. Он очень верен своему выбору.       Беллами слушал эту совсем незначительную историю с упоением, ведь эта история о Нём. Джона больше нет, и каждая деталь о нём была ценнее всего в этой жизни. Беллами с горечью подумал: «Жаль, что я не могу быть лиловой подставкой для ручек».

***

      Беллами вернулся домой. Хотя слово «дом» больше не подходило этому помещению, которое ничего общего с домом не имело. Скорее его можно было назвать обителью боли и одиночества. Беллами здесь просто истекал кровью ежеминутно. Он вернул на места столовые приборы и все вещи, что прятал от Джона. Вновь появились ручки на окнах. Он заходил в спальню, в которой последнее время ночевал Джон, и просто находился в ней. Вещи, что Джон оставил, причиняли ещё больше боли, но Беллами не находил в себе сил избавиться от них, хотя бы просто убрать куда-нибудь на чердак. Потому он продолжал издеваться над собой, заходя в его комнату и касаясь его вещей.       Блейк взял книгу, что лежала на прикроватной тумбочке. Хотел посмотреть, что Джон читал последним. Открыв книгу, увидел фотографию, заложенную между страниц вместо закладки. На фотографии Джон и Финн сидели в хэллоуинских костюмах возле камина. Взгляд Блейка прилип к лицу Джона, снова накатили слёзы. Беллами стал намного эмоциональнее, чем раньше, и слёз своих больше не стыдился. Как и моральной слабости. Не казаться, не быть сильным он больше не хотел. Да, он стоит на коленях. Перед Джоном стоять на коленях не стыдно. Хоть на глазах у всего мира.       Прошло ещё несколько дней, счёт которых Беллами не вёл. Он лишь вёл бесцельную жизнь «дом-работа», спрятавшись ото всех. Иногда виделся с Атомом и Миллером. Октавия приходила часто. И это был весь его круг общения. Проводить время дома в одиночестве он уже привык. С его лица сходили последние шрамы, заживая, и Беллами этому был так не рад. Это значило, что время идёт беспощадно, что он всё дальше становится от того момента, когда Джон был с ним и провоцировал драку, а потом жестоко наблюдал за тем, как того избивают. И Беллами даже такой расклад устраивал больше, чем тот, в котором он Джона больше никогда не увидит. Но хотя бы остался шрам на шее от его ножа. Этот шрам останется с ним навсегда, только со временем станет менее заметным. Беллами вспомнил, как Джон бережно мазал мазью порез, что сам оставил, как его руки тогда были ласковы, а взгляд виноватым. Беллами представил, словно в нарисованной в своём воображении альтернативной реальности, как обнимает его в тот момент, под дикий рёв своего разрывающегося сердца, нежно касаясь его шеи и спины, прижимая к себе ближе. Даже в своих мыслях он не мог позволить себе большего почему-то.       Он боролся с желанием написать на электронную почту, оставленную Финном. Спросить, как там у Джона дела, хорошо ли он себя чувствует. Но сам понимал, что так он себе же делает хуже. Ему нужно было привыкнуть, что Джон отдельный от него человек, у того своя жизнь. Беллами нельзя было так сильно за него держаться. Да, он не переставал так же сильно любить его, думать о нём, беспокоиться, но держаться за него он всё равно не должен был. Только продолжать любить, но на расстоянии. Продолжать любить, но отпустить. Иначе сам сойдёт с ума. Хоть за рассудок особо не держался. Но лучше бы хоть как-то продержаться.       В гости снова наведалась Октавия. Она старалась появляться, как можно чаще, и не оставлять брата в одиночестве. В этот раз она зашла с пышным букетом белых цветов и протянула их брату. Беллами удивлённо покосился на букет и спросил: — Цветы? — Цветы, — с улыбкой подтвердила девушка. — Это тебе.       Беллами принял неожиданный подарок. Букеты ему ещё никогда не дарили, но он не мог не согласиться с тем, что это приятно. — Спасибо. Они прекрасные. — Тебе как раз нужно чуточку прекрасного внести в серые будни. Надеюсь, будут поднимать настроение.       Беллами скованно улыбнулся ей и сразу перешёл к насущным вопросам. — Надо бы вазу найти, — самому себе проговорил Беллами. Но после вспомнил: — А, её Джон разбил.       Девушка подключилась к решению проблемы: — Сейчас на кухне что-нибудь поищу.       Она принесла стеклянный графин, наполненный водой и поставила на стол. Беллами разместил букет в графин. — Посмотри, как в доме стало намного уютнее, — оценила Октавия. Она надломила один цветок и заправила Беллами за ухо, с удовольствием разглядывая его новый образ. — Теперь и я выгляжу намного уютнее? — с улыбкой спросил парень. — Тебе так идёт белый.       Беллами с иронией произнёс: — Цвет чистоты и невинности.       Девушка хмыкнула: — В таком образе ты точно покоришь все сердца. — Мне не нужны ничьи сердца, — внезапно помрачнев, сказал Беллами.       Октавия тоже обнажила грусть: — Знаю.       Хоть Беллами и держался от расспросов о Джоне у Финна, но стоя прямо перед источником информации о нём лицом к лицу, не сдержался: — Ты связывалась с Джоном? — Да. — Как он? — Говорит, у него всё хорошо.       С нахлынувшей болью Беллами говорил как можно более сдержанно, чтобы не нервировать сестру своим состоянием: — Ему там нравится? — Сказал, пока привыкает к новому месту. Сам ещё не знает, нравится или нет.       Отчаяние так рвало его сердце, что как бы он не пытался держать лицо перед сестрой, взгляд выливал всю боль, что он не смеет высказать. Девушка тоже старалась не быть надоедливой своим беспокойством, и понимала, что лучше ему сейчас не сделает, никто не сделает. Потому она сдержанно произнесла: — Я знаю, что это нелегко, но я надеюсь, у тебя тоже когда-нибудь всё будет хорошо. Что ты позаботишься о себе, а не бросишь себя. Ты дорог мне и Атому. Мы всегда будем рядом, услышал?       Беллами выжал улыбку на её бойкие, немного даже строгие, слова поддержки. У Атома что ли понахваталась? — Постараюсь, — ответил он. — Давай я испеку блинов? И посмотрим какой-нибудь фильм.       Пока девушка возилась на кухне, Беллами стал выбирать, какое кино посмотреть. Невольно нахлынули воспоминания о том, как они с Джоном смотрели их последний совместный фильм, как Джон опустил голову на его плечо, и Беллами мог позволить себе наслаждаться его близостью. А ведь когда-то он сам сгребал Джона в объятия, в любую минуту, когда только захотел. Мог вести себя с ним нагло, целовать, тянуть в постель в любое время суток, или же раздевать там, где приспичит, и Джон был этому только рад, улыбался, добровольно подчинялся.       Октавия напекла блинов, они вместе поужинали. Это вернуло в прошлое, когда они ещё жили вдвоём в небольшой квартире. Она тогда готовила брату, они столько всего обсуждали за ужином и были настоящей семьёй. Сестра тогда была для него самым дорогим человеком, но после бросила его. И вот спустя столько лет вернулась. Снова печёт для него блины, старается быть рядом и поддерживать, как может. Как она повзрослела с тех пор. Стала женой его лучшего друга. А Беллами ещё помнил её совсем маленькой, собирающей красивые камушки, строящей замки из песка и бесконечно выклянчивающей у брата, чтобы он покатал её на качелях. От этих воспоминаний стало тепло. Хоть какие-то воспоминания его больно не режут. Всё, что хоть немного отходит от детства, уже становится невыносимо тяжёлым. Даже приятные моменты. Как же хреново он прожил свою жизнь.       Сестра пробыла с ним до позднего вечера, а после поехала домой. Тишина снова стала слишком осязаемой. Принимала разные убивающие формы. Отчаяние, как притаившийся маньяк, поджидало его отовсюду, и от него было невозможно скрыться. Беллами учился с ним жить, отдавая себя по частям. Оно кормилось им, наедалось до сыта, но после возвращалось и снова вонзало в него свои острые зубы. Его крови в этом доме было немерено. Но благо этого никто больше не видит.       «Надеюсь, ты там в порядке,» — подумал Беллами. — «Не мучают галлюцинации и приступы ярости. Меня ведь больше рядом нет. Может, без меня тебе лучше заживётся».       Он надеялся на это и этого желал, но всё равно одна только эта мысль рвала его сердце. Ведь Беллами без него хорошо не живётся, и вряд ли когда-нибудь это случится. Кто ещё будет так любить его, как когда-то любил Джон? Беллами и сам не позволит никому себя любить. Сам и смотреть ни на кого не хочет, даже выходить из дома, в котором ему так хреново постоянно. Заперся в своём собственном аду, и на божий свет его совсем не тянет.       Листая тетрадь Джона, Беллами просто рассматривал записанные аккорды его рукой, довольствуясь даже его почерком. Наткнулся на запись, которую уже когда-то видел: «Солнце находится на том самом расстоянии, где и должно. Необходимое для жизни, оно опасно, если будет слишком близко или слишком далеко. Если ты будешь ко мне слишком близко — убей меня. Если будешь слишком далеко — я убью себя сам».       Беллами снова с болью вспомнил, что Джон его когда-то любил, посвящал ему эти строки, полные безропотной любви и отчаяния. Снова вспомнил, что безвозвратно потерял это. Что сам стал тем, кто любит так же отчаянно и беззаветно. Что его солнце теперь слишком далеко, и всё, чего хотелось — застрелиться, в надежде, что смерть принесёт упокоения.       Перед сном Блейк залез в социальные сети на страницу Джона, но там было по-прежнему пусто. И тогда Беллами невольно зашёл к Финну. Самого ужасно бесило, что для того, чтобы что-то узнать о Джоне, он теперь должен интересоваться Финном, и то, что те так связаны. Финн — надёжный парень, Джон будет с ним в безопасности и в комфорте, но… Это не могло не ранить.       На странице Финна появилось новое групповое фото, где стояло несколько его китайских друзей — девушек и парней, все улыбались. На фото был и Джон, он стоял не возле Финна, что уже почему-то немного радовало, но рядом с Джоном был неизвестный парень, обнимающий его за плечо и святившийся улыбкой.       «Вроде как и дружеский жест всего. Люди вечно не знают, куда деть руки на фотографии. И почему бы этими руками не начать лапать рядом стоящего парня?» — со злостью подумал Беллами. После выдохнул: — «Я умудряюсь его ревновать, даже когда он на другом континенте, и давно послал меня нахрен».       В фото ведь не было ничего интимного, не вдвоём же они стоят, рядом полно и других людей. Но Беллами всё равно казалось, что этот китаец стоит к нему слишком близко, обнимает, как своего давнего знакомого, слишком довольную лыбу тянет. Пока Беллами только мечтает о том, чтобы хотя бы раз в своей жизни снова его увидеть, кто-то имеет эту возможность — быть рядом, дотронуться.       «Ты уже нашёл там друзей? Я рад. Наверняка, это друзья Финна. Он тебе помогает освоиться».       Джон там не один, и это успокаивало и бесило одновременно. Беллами залип, рассматривая эту фотографию уже неизвестно сколько времени, вглядывался в его лицо. Джон на фоне этих счастливых улыбок выглядел совсем уж тусклым. Хоть и тоже улыбался, но не так искренне, как эти ребята. Скорее, попытался выдавить улыбку для фото. Он всегда не любил фотографироваться. Только на совместных фотографиях с Беллами он светился искренней радостью.       У Беллами было столько вопросов. Как бы он хотел сейчас слушать Джона, как он рассказывает обо всём, что с ним происходит. Где он живёт, как обустроен его быт, даже какой вид из его окна — Беллами всё было интересно. Каждая незначительная деталь. Для Беллами всё имело значение. С кем он успел познакомиться, что видел в городе, какая там сейчас погода. Вспоминает ли он о доме? Вспоминает ли о нём?       Беллами сам измучил себя этими мыслями. Набившийся ком в горле уже душил. Джон не позвонит, ничего о себе не расскажет. С этим нужно смириться. Привыкнуть.       «Почему ты ничего не сказал мне на прощание?» — жалобно скулил про себя Беллами. — «Ни одного слова. Даже не посмотрел на меня в последний раз. Это добивает меня ещё сильнее, чем твоё отсутствие. Это вроде бы так мало, самая малость, о которой я мог бы просить, но для меня это значило очень много».       Раньше Беллами думал, что никогда не сможет его отпустить. Что будет хоть ползком тащиться за ним, куда бы тот не шёл. Не думал, что найдёт в себе силы отпустить и пытаться жить без него. Но это всё же пришлось сделать. Не то, чтобы у него был выбор. И теперь нужно было понять, как существовать дальше. Как жить в этом холодном суровом городе, когда самое дорогое, что у него было, своё сердце он отдал человеку, улетевшему в другую страну, который больше не приедет и не напишет. Жить с тяжёлой пустотой в груди. Подниматься по утрам с постели и не ждать от каждого дня ничего хорошего. Возвращаться по ночам в свою спальню, вспоминать о том, как вёл сюда его за руку, целовал и любил его всего целиком, не имея сил оторваться, а после снова вспоминать, что одинок.       Беллами мог говорить с ним только мысленно, и никогда не получал ответа: «Чем ты сейчас занят? Что ты сейчас видишь? Как чувствуешь себя? Есть планы на вечер? А на жизнь? Я вот потерян и разбит. Но надеюсь, тебе там лучше, чем мне здесь. Надеюсь, что скучаешь. Надеюсь, что не скучаешь. Я не знаю, что было бы лучше из этого. Мне ни от чего не легче. Я скучаю безмерно. Я безмерно люблю. Тебя. И всё, что с тобою связано. Я люблю даже твои удары. Шрамы, что ты мне нанёс. Лезвия твои мне так же дороги, как и поцелуи».

***

      Дни пролетали незаметно, время будто бы утекало сквозь пальцы. Так перевалило за середину января. Кроме работы в жизни Беллами мало, что происходило. Пока что он и не жаждал событий. Стал затворником. У него не было ни амбиций, ни планов, ни желаний. Даже трахаться ни с кем не хотелось. В общем-то, на данный момент он бы и не расстроился, если бы узнал, что стал импотентом в свои 27 лет. Не самая страшная потеря. Он ничего от жизни не ждал. Разве что, может быть, снега. Когда Джон улетел в Китай, снег в скорости растаял. И мир снова приобрёл серые унылые краски. Друзья уже давно вернулись из поездок. По рассказам, они неплохо провели время. Этот Новый год Беллами провёл дома. Атом и Октавия тоже остались. В праздник приезжали к нему. И вообще часто его навещали.       В один из вечеров в дом ворвалась Октавия. Её частые визиты без предупреждения стали привычными, но этот визит отличался от остальных. Беллами встретил её взгляд, наполненный не выговоренным отчаянием, и сразу понял, что что-то случилось. Потому тревога взяла его в заложники. — Что случилось?       Девушка внезапно разрыдалась от одного только его вопроса. Беллами встревоженно подскочил к ней, бережно обхватил её за плечи и заглянул в лицо. — Тише, О. Успокойся. Скажи, что случилось. — Я знаю. Я всё знаю, — сквозь слёзы выронила она. — О чём ты? — Я знаю, почему мама… почему она убила себя.       Беллами помрачнел на глазах. Он совсем не мог ожидать, что эта правда вскроется для неё спустя столько лет и так внезапно. — Её изнасиловали, да? — вымученным от моральной боли голосом спросила девушка. — Да, — тихо проронил Блейк.       Октавия громко всхлипнула, подавшись новой волне эмоций, и Беллами прижал её к своей груди. Девушка вцепилась в брата, молила дрожащим голосом: — Прости меня, Белл. Прости.       Он не понимал, за что она извиняется. Но сначала хотел её успокоить, а после поговорить. На сердце вскрылся очень давний шрам. Он так долго учился справляться с этой болью когда-то, но теперь по новой болело. И горькие слёзы сестры раздирали его грудь острыми когтями. Это была их общая боль, которую никто не смог бы прочувствовать так, как это чувствовали они двое. Только они могли разделить её между собой.       Спустя время Октавия немного поуспокоилась. Беллами приготовил ей чай с успокоительным действием. Вряд ли чай сильно поможет, но на что-то другое надежды совсем не было. Он понимал, ей сейчас тяжелее. Беллами живёт с этим уже много лет, а она только об этом узнала. Только как? Атом бы ей ни за что не сказал. Он дал слово, и больше всех заинтересован в том, чтобы сберечь её нервную систему. А кроме него, этого не знает никто. Кроме него и Джона. Но ведь Джон тоже вряд ли бы стал рассказывать. Хотя на счёт него Беллами не мог быть уверен, тот вёл себя слишком непредсказуемо в последнее время. Но зачем бы ему нужно было говорить об этом сейчас? — Почему ты не рассказал? — полупустым голосом спросила сестра. — Хотел уберечь тебя от этой боли. — Взвалив всё на себя одного? — Такова участь старшего брата. — Ты самый лучший брат на этой планете, — выдохнула она, прикрыв глаза. — Прости, что не ценила, что ошибалась. Я просто была малолетней дурой, не знающей толком, что такое настоящая жизнь, и насколько она суровая. Ты это знал, и всегда пытался меня уберечь. Мне так стыдно перед тобой.       Блейк взял её руки в свои, чуть сжав, и спокойно произнёс: — Не вздумай закапывать себя в этой вине. Это ничем хорошим не заканчивается. Я не хочу, чтобы ты винила себя. — Я люблю тебя, Белл.       Беллами вытянул вымученную улыбку, уже и позабыв, какого это слышать эти слова. Особенно от сестры. — Я тоже люблю тебя, О. — Мы никогда больше не потеряем друг друга. Я тебе обещаю, — шёпотом высказала она твёрдо и уверенно. — Как ты узнала об этом? — Я сейчас прохожу практику. И я залезла в архив закрытых дел. Нашла там твоё дело в суде, когда Джозефина тебя обвиняла. Мне было жаль, что я не пришла тогда и ничего не знаю о том, что с тобой происходило. Я хотела как-то наверстать упущенное. И там я прочла показания Атома.       Беллами изумился тому, какой заковыристый путь был у этой информации. И тому, что Октавия снова всё разнюхала: — Ты настоящий следак. От тебя ничего не утаить. — Теперь мне многое стало понятно. И в поведении мамы, и в твоём. Жаль, что понимаю это только сейчас. — Я всё хотел узнать у тебя. Как ты тогда поняла, что между мной и Кларк была тайная связь? — Мне пришло сообщение на почту от неизвестного адресата. Там было написано: «Проследи за братом. Твоя новая подружка — его любовница». Я стала выпытывать у Атома, но про сообщение не стала говорить. Атом ничего не сказал мне, но я и так поняла, что он о чём-то просто умалчивает. Он мой муж всё-таки, уж его я хорошо изучила.       «Джоанна и здесь постаралась? Ну я уже ничему не удивляюсь,» — обдумал Беллами. — Ты потерял его из-за меня, — снова начала сокрушаться Октавия. — А ты потеряла из-за меня Линкольна. Так что один: один. — Какое ужасное соревнование. — Потому пора выходить на мировую. — Ты готов принять меня? — с надеждой спросила девушка. — Я всегда готов принять тебя, когда ты ко мне с миром, Октавия.       Девушка улыбнулась, и с её глаз покатилась одинокая слеза. В этот раз она плакала не так надрывно — спокойно. В ней бились эмоции горя и радости. А Беллами вновь вспомнил, что у него ещё есть семья. Он остался не один. Теперь снова придётся ради кого-то жить, даже если этого не хочется. Рад ли он этому? Это уже другой вопрос. И очень уж сложный.       Уже ночью Октавия спала на диване в гостиной, и ей позвонил обеспокоенный муж. Беллами взял трубку вместо сестры и сказал, что она у него. Потому Атом приехал к дому друга. — Всё в порядке? — Теперь да. Она просто наплакалась, вымоталась и уснула. — Почему она плакала? — Она узнала причину маминого самоубийства.       Атом опешил: — Откуда? — Нарыла моё старое дело на практике. Прочла твои показания. — Всё тайное однажды всплывает на поверхность, — опечаленно высказался друг. — И как она? — Мы поговорили, она успокоилась. — Вы помирились? — Да. — Хоть одна хорошая новость за столько времени, — выдохнул с облегчением Атом, а после внимательно всмотрелся в друга. — Ты как? Хотя знаю, вопрос глупый. Я понимаю, что паршиво. Но, может, хоть немного легче стало? — Пока не стало. — Ты хочешь поговорить о нём?       Беллами молчал, глубоко задумавшись, терзаемый своими чувствами, но нужно было что-то ответить: — Не знаю, что здесь сказать. Я ему больше не нужен, и я это заслужил. Я пытаюсь сейчас разбирать дерьмо в своей голове. Пытаюсь простить себя. Ведь кто, как не я, это ещё сделает? Пытаюсь смириться с мыслью, что ничего уже не вернуть, и нужно жить дальше. Сам этому пока противлюсь. У меня много задач, но и времени у меня теперь предостаточно. Спешить больше некуда. Как я и говорил, я уже везде опоздал. — Знаешь, я рад, что ты больше не скатываешься в регресс. Не занимаешься саморазрушением, а наоборот пытаешься поднять себя с колен, как бы не было больно. Я горжусь тобой, дружище. — Когда-то я должен был набраться разума. К сожалению, для этого потребовалось набить очень много шишек, поздно всё осознать и многое потерять. — Ну в этот раз мы тебя уже точно починим, — с улыбкой сказал друг, положив ему руку на плечо.       Беллами вытянул вялую усмешку. — Так, а с Октавией что делать? — вслух обдумал Атом. — Пусть остаётся, поспит. — Да я не против. Я тогда тоже останусь? — Конечно. Можешь отнести её в гостевую спальню.       «В бывшую спальню Джона,» — мысленно исправил Беллами с несокрушимой, властвующей над ним тоской. В комнате, что сохранила в себе ещё столько памяти о нём, в которую Блейк теперь заходил истекать кровью. Во всём этом доме крови столько, что в ней можно захлебнуться. Но Беллами уже научился в ней дышать. И пусть ножи в этом доме его больше не режут, режут воспоминания. О потерянной любви.

***

      В небольшую захудалую комнату проникало мало солнечного света из заколоченных окон. Он проливался бронзовой струйкой по полу из щелей. Но обстановка всё равно выглядела серой и удручающей, словно снятая на некачественную плёнку. За окном бушевал цветущий май, но его краски не дотягивались до их тучного дома, пропитанного страхом и безумием больного воображения. Так выглядел его родной дом. Вернее, так он выглядел в последние полгода. Мрак будто бы выгонял, вытуривал выбраться из дома, чтобы увидеть свет и жизнь, которая била ключом за пределами дома. Беллами рассматривал стены, в которых провёл всё детство, задумавшись, что он вообще здесь делает? Почему он вернулся сюда спустя столько лет? И как? Дом давно продан. Но почему-то здесь всё выглядело так, как и тогда, десять лет назад. Всё осталось нетронутым. Беллами улавливал взглядом каждую деталь и отчётливо помнил её. — Скажи мне, кто это был, — услышал он свой же голос со стороны. Беллами обернулся и увидел самого себя десять лет назад, напуганного и озлобившегося из-за своего отчаяния. — Ты хоть что-нибудь знаешь о нём? Что ты помнишь? — Тебе не нужно об этом знать, — послышался размеренный голос матери. Она сидела за столом напротив сына. Натянутая, как струна. Отрешённая. Она часто была нервной и встревоженной, но в этот момент она была на удивление спокойной. И это даже казалось жестоким. Учитывая все обстоятельства. Учитывая то, в чём она только что призналась собственному сыну. — Нет, нужно! — горячо возразил семнадцатилетний Беллами, пока старший Блейк наблюдал за всей этой сценой со стороны, со сцепившей болью сердце. — Я, по-твоему, должен просто ничего не делать? Зачем ты тогда рассказала мне об этом? Если я всё равно не могу ничем тебе помочь. — Бессмысленно беспокоиться о том, что уже не предотвратить, — вторила мать, как сухую данность, как вызубренную молитву до потери осмысленности своих же слов. Она не чувствовала того, что она говорила. Словно она не имела никаких чувств. — Думай о будущем, сделай так, чтобы этого никогда не повторилось. Но не оглядывайся в прошлое, если ничего изменить не можешь. Оно не должно мешать тебе жить. Учись на ошибках, а не позволяй им тебя сломать. — Почему же ты тогда позволила себе сломаться? — вмешался старший Блейк своим уверенным, бесстрастным голосом, что на контрасте с его прошлой младшей версией, говорившей эмоционально и рьяно, прозвучало с убийственным холодом, со сталью, тяжёлым, наседающим басом. Мать оторвала взгляд от младшего Беллами и перевела взгляд на старшего, услышав его, увидев, ощутив. Младший Беллами будто бы в миг испарился в воздухе, и в комнате остались лишь они с матерью — один на один. Беллами сел на тот же стул, напротив неё и продолжил: — Почему ты поддалась слабости? Ты оставила меня, взвесив непосильный крест мне на плечи. А теперь говоришь о том, как быть сильным.       Мать посмотрела на сына сочувственно, её взгляд обрёл живое тепло. Она не выглядела такой чужой и отрешённой, как всего минуту назад. Женщина мягко сказала: — Ты силу сделал жёсткостью, сделал холодом. И теперь сам от этого страдаешь. — А я мог иначе? Самой важной задачей всей моей жизни было защищать тебя и Октавию. Моё детство закончилось в пять лет. Потому что появилась Октавия. Потому что я был ответственен за каждый её шаг. Когда она ушла от меня, я был растерзан в щепки — неприкаянный, словно лишился дома, лишился мира. Меня не могла вытащить даже моя всепоглощающая любовь к Джози. Но потом меня разбила и она. С чего вы все вокруг взяли, что я мог бы справиться как-то иначе? Только холод меня и спас. А где были все те, кто дарит тепло? Где была любовь? Кому было дело до моего спасения? Я сам себя спас. Я построил себя заново из обломков. И это была нихрена не любовь. Любовь только убивала меня. Всегда убивала. Даже твоя. Ты думаешь, рассказав мне о случившемся с тобой и после этого зарезав себя в ванной, ты сделала меня сильным? Каким я должен был стать? Дети не должны вытаскивать тело своей матери из окровавленной ванны, а потом лгать сестре, проглатывая слёзы по ночам. Мне даже восемнадцати не было. Да это, чёрт возьми, не в каком возрасте не осилить!       Под конец его монолога, его голос стал звучать более надрывно. Пока мать слушала его, не перебивая и не вмешиваясь. Как только он выговорился, она с грустной улыбкой сказала: — А ты смог. И я так горжусь тобой, сын. Только ты несчастен. Когда-то тебя спасла эта броня, но пришло время её сбросить. Пора проявить совсем другую силу. — Кажется, именно это я уже и сделал. Я отпустил Джона. Это было выше моих сил, но даже это я сделал. Что же ещё я должен потерять? Разве у меня осталось что-то ещё? — Ты сам. Осталось лишь не потерять себя. — А я бы с удовольствием потерял. Не вижу больше в себе не единой ценности. — А когда ты ощущал свою жизнь ценной? — участливо поинтересовалась мама.       Беллами не нужно было даже задумываться, перед тем, как дать ответ на этот вопрос, но он сделал паузу, ведь это было так больно произносить вслух: — Когда Джон любил меня. Только тогда моя жизнь что-то значила. — А теперь его любишь ты. Может быть, теперь, благодаря тебе, его жизнь имеет значимость. — Но мне кажется, что я готов попасть в ад, только бы не быть так далеко от него, — вылил из себя полные горячи слова Блейк, ощущая их лезвием на языке. — Зачем тогда я? Зачем я нужен? — Чтобы его значимость не пропала. — Его значимость не пропадёт. Он будет нужен кому-то ещё. Он будет любим. Его оценят по достоинству, и будут ценить больше, чем это делал я. — А что, если нет? Что если никто никогда не полюбит его так, как любишь его ты? И эта значимость умрёт вместе с тобой. Что если он однажды захочет вернуться, а ему будет некуда возвращаться? — С чего бы ему возвращаться, мама? Я не тот человек, к которому хочется вернуться. — Это не так. Все, кто уходил от тебя, возвращались к тебе назад, осознав твою значимость. Джози молила тебя о встрече. Октавия снова рядом с тобой. Даже Луна не возненавидела тебя и всегда была готова поддержать, несмотря на то, что случилось между вами. По всей видимости, ты не настолько плохой человек, как сам привык считать. — Я не причинил им столько боли, намеренного зла. Джон любил меня, и я бил его сильнее. — Теперь вы поменялись ролями. Всё циклично. И этот круг должен кто-то прервать. Нужно всё стереть, чтобы начать с чистого листа. Всё сломать, чтобы построить новое. Новым должен быть ты. А не те, кто рядом. А любовь спасёт тебя, если ты её впустишь в своё сердце, станешь ею, но не будешь ни к чему привязывать. Пусть будет сама по себе, ты просто держи её за руку. Не тяни, не дави, не удерживай. Будь рядом. Не впереди, и не позади. Будь не выше, и не ниже. Будь с ней на равных.

***

      Январское бледное солнце, затянутое серыми тучами, было жадным до света и тепла. Стоял стылый воздух, не менее холодный, чем вид надгробных одинаковых плит. Беллами стоял перед одной из них, читая эпитафию, выгравированную на бетонной плите: «Океан твоей души никогда не иссохнет».       После сна, в котором он встретил свою мать, Беллами был сам не свой. Она приснилась ему спустя столько лет понятно по какой причине. После разговора с Октавией вновь сорванная рана болела, вернула в воспоминания о прошлом. И Беллами чётко запомнил свой сон. Всё слово в слово. И после этого сна ощущал себя так, словно в действительности поговорил с матерью. Пусть в действительности она никогда бы не сказала ему тех слов, но это походило на то, будто бы она пришла с того света — просветлённой, возвышенной, чтобы поддержать сына и успокоить его. Беллами думал о их разговоре весь день так, будто бы тот произошёл наяву. И что-то неведомое привело его сюда, на могилу Джозефины, на которую он никогда не приходил. Будто что-то тянуло его сюда, чтобы закрыть и этот пунктик из его прошлого. Чтобы отпустить его раз и навсегда, а не тянуть за собой мёртвым грузом.       Он не знал, что говорить. Много, кто разговаривает с покойниками перед их могилой, а Беллами не мог найти слов. Пытался собраться с мыслями, но в голову ничего не шло. Подумал о эпитафии. Родители не принимали увлечение дочери океаном, но на её могильной плите упомянули самую главную её страсть при жизни. Похоже на покаяние. На жестокий упрёк в свою же сторону за то, что не оценили этого раньше. И почему же люди понимают всё, только когда потеряют? Этот же вопрос Беллами мог задать и себе. Но он не мог бы дать ответа.       «Мы все глупы и несовершенны,» — ответил бы Джон. Любому, кого хотел бы поддержать. Кому-угодно, только не Беллами. Когда-то Беллами был на вершине его ценностей, самым важным для него человеком, а теперь был в самом низу, сброшенный с этой вершины и переломанный, задыхающийся от боли. Слова Джона о любви сменились словами ненависти, а после превратились в равнодушие, обернувшееся к нему спиной, не сказавшее ни слова, и уходящее из его жизни.       «По крайней мере, ты жив,» — мысленно обратился он к Джону, глядя на могилу бывшей возлюбленной. — «Это ли не везение при нынешних обстоятельствах?»       Вспоминая её последние строки, что Джози написала в предсмертной записке, которые Беллами всё ещё помнил по истечению лет: «Торжественно клянусь, что буду тебе преданной и любящей женой, и буду любить тебя до скончания дней моих. Даже если это будет сегодня. А ты пообещай об одном — что сможешь любить кого-то до конца своей жизни. Твоя навсегда, Джозефина Блейк.»       Он тогда не обещал. И даже не верил, что после её ударов будет способен кого-то любить. И как бы её не проклинал, мысленно вторил: «Моя навсегда», и это въелось под кожу невидимым шрамом. И потому, когда встретил эти чистые, голубые, влюблённые глаза, он думал лишь: «Как ты прекрасен, но любить тебя я не смогу». Но смог. Смог. Как-то смог. Сожжённым в прах сердцем. И в голове теперь застыла лишь одна молитва: «Твой навсегда».       Даже в отсутствии ветра, холод щипал кожу. Всё так же не было снега, которого Беллами преданно ждал. Ведь нужно было чего-то в этой жизни ждать. Больше было нечего. Только белые хлопья, которые больше не растают на горячих от поцелуев губах. Казалось, до конца жизни, сколько бы там ещё не осталось, в памяти будет всплывать этот самый момент. Ведь этот поцелуй остался последним приятным воспоминанием. И пусть теперь Беллами носит его как оружие, направленное на себя, не отпустит его и не сможет.       Пока Беллами прозябал в раздумьях, к его ногам подбежал резвый комочек и вырвал из мыслей, начав тереться о ноги. Тогда Блейк заметил небольшую собаку, чью породу очень хорошо знал. Это был английский кокер-спаниель золотистого окраса. — Коки? — произнёс Беллами, поражённой этой встрече. — Что ты здесь делаешь, малыш? — Вы знаете кличку собаки? — послышался женский голос со спины. Даже не оборачиваясь, Беллами понял, кто стоит за его спиной, кто мог прийти сюда вместе в собакой Джозефины. Парень медленно обернулся к женщине, чьё лицо было чуть ли не точной копией Джози, только более взрослой. Женщина пыталась разглядеть в нём знакомые черты, но потерпела поражение, они виделись впервые. — Вы были хорошо знакомы с Джозефиной? — задала прямой вопрос она. — Да, — вытолкнул из себя краткий ответ Блейк. Грудную клетку стянуло от напряжения. Он и подумать не мог, что натолкнётся на кого-то из её родных. Не хотел себе этого даже представлять. Не знал, как будет смотреть им в глаза. Эта женщина не знала его, и это было единственным утешением на данный момент. — Но я не помню, чтобы видела Вас на похоронах. — У меня не получилось приехать.       Женщина подошла ближе и поравнялась с ним, взглянула на могилу, погружённая в свою размеренную, уже смирённую тоску: — Я прихожу сюда каждую неделю. Бывает и чаще. Рассел говорит, что мне пора отпустить её. Но я не могу. Она же моя дочь.       Она оказалась неожиданно откровенной с незнакомцем, от чего Беллами стало немного некомфортно. Скорее, от того, что не представился ей тем, кем является, но она и не просила. Женщина будто бы нашла в нём толику утешения, как в человеке, способного разделить с ней её скорбь. И ей было неважно, кем является этот человек. Кто он, кем был Джози, что сотворил с ней. Симона — так её звали, Рассел — её муж и отец Джозефины. Беллами помнил их имена, хоть и не видел прежде их лиц. — Я чувствую себя виноватой перед ней. Я недостаточно прислушивалась к ней и её желаниям. Зачем-то отдала её на этот балет, который ей был не нужен. Не принимала её увлечение океанологией. А она такая была умница. Она, несмотря ни на что, шла к своей цели. — Я понимаю Вас, как никто. Она была удивительной, — с тихой горечью произнёс парень.       Симона внимательно всмотрелась в него вновь, будто самостоятельно пыталась понять, кто перед ней стоит, но не просила об этом напрямую: — Вы любили её? Он многозначительно посмотрел в её глаза, боясь произносить это признание вслух: — Очень.       Миссис Лайтборн словно вела с ним немой диалог, читая его между строк, выцепляя глазами всё, что он мог от неё утаить. Она поражённо выдохнула, отыскав нужную нить у себя в голове: — Беллами?       Ему и не требовалось это подтверждать. Всё было понятно по его взгляду. Ему стало легче, когда его личность раскрылась сама собой, и ему не придётся прятаться, как трусливому мальчишке. Но как же не хотелось снова ловить проклятия безутешной матери, похоронившей свою дочь по его вине. Он пришёл просто проститься с ней, но расплата вновь подкралась за ним, следуя по пятам, не заставляя себя долго ждать. Но Симона лишь вытянула губы в улыбке, полной тёплой печали, и произнесла: — Вот мы и наконец встретились. Я так желала нашей встречи.       Беллами стало только более неловко перед ней. Он, как провинившийся ребёнок, терзаемый чувством стыда, опустил голову и выронил тяжёлые слова: — Простите, что тогда не приехал. Когда Джози ждала меня, чтобы познакомить нас. — Это ничего страшного. Все бывают заняты, — успокоила его Симона. — Тогда на похоронах я подумала, что Ваш друг — Атом, это Вы, но он сказал, что Вы не сможете приехать.       Совсем не ожидая такой доброжелательности от женщины, Беллами подался чувствам и обнажил свою душу: — Я тоже чувствую себя виноватым перед ней. Она назначала мне встречу перед своей смертью. Я не поддержал её. Я даже был слишком груб с ней. Возможно, Вы возненавидите меня за это, но у Вас будет на это основание. Я мог предотвратить её смерть, но только подтолкнул её к этому. — Вы ни в чём не виноваты, — уверенно сказала Симона, ни на минуту не усомнившись в том, что говорит. — Я знаю, что случилось. Она мне рассказала. Она рассказала, что сделала с Вами. Я могу понять, почему Вы не приняли её извинений. Но знайте, она искренне раскаивалась.       Её голос стал по-матерински мягким и ласковым, когда она дополнила свои слова: — Пожалуйста, не вините себя. Простите себя за всё. Она бы этого очень хотела.       Сквозь стоящий в горле ком, Беллами произнёс: — Она бы так же хотела, что бы и Вы простили себя.       Женщина недолго задумалась, пряча свою печаль за мягкой улыбкой и с воодушевлением предложила: — Тогда давайте вместе это сделаем прямо сейчас? Попросим у неё прощения. Она обязательно услышит и простит нас. И мы почувствуем, как груз многолетней вины рухнет с наших плеч. — Очень хорошее предложение, — оценил Блейк.       Симона взглянула на памятник, отрешившись от всего, что происходит вокруг, и обратилась к дочери так, будто бы она может это услышать: — Прости меня, доченька. Я была не самой образцовой матерью, но я горячо люблю тебя, где бы ты не была. Я сама увлеклась океанологией. Я, конечно, не плаваю, как ты. Но я читаю литературу и смотрю научные или же развлекательные программы на эту тему. Это так интересно. Ещё я присматриваю за Коки. Мы с ним часто гуляем по вашему с ним любимому парку. Он всё такой же непоседа. И всё ещё любит спать в твоей комнате. Но он больше не грызёт твою подушку. Будто бы тоже хочет сохранить всё в том же виде, в котором всё осталось после тебя.       Женщина закончила свой монолог, но Беллами какое-то время не мог прервать её молчание. Словно это было бы чем-то кощунственным. Словно её слова должны настояться в воздухе и укорениться. Даже Коки не бегал по окрестности и не лаял, чтобы не мешать, а просто сидел рядом и наблюдал, всё понимая.       Беллами перевёл дух, прежде чем начать. Совсем недавно он не мог подобрать слов. Теперь же они полились из него сами: — Прости, Джози. За то, что не заметил твоей боли, и поставил её ниже своей. Прости, что оставил тебя одну с этой болью. Не помог избавить тебя от чувства вины. Считал, что раз я справляюсь сам, то и остальные смогут. Я на себе осознал, как тяжело тащить на себе вину перед любимыми. Как тяжело быть отвергнутым и не нужным, и понимать, что это лишь моя вина. Наверное, всё это должно было произойти со мной, чтобы я мог понять тебя. Я тебя понимаю. И я тебя прощаю. Ведь ты этого так хотела.       Симона точно так же выдержала паузу, выразив его откровенности то же уважение, что и он проявил к ней. И Беллами, действительно, ощутил это, как свалившийся груз со своих усталых плеч. Он и не надеялся на такой скорый эффект, но это случилось, словно бы по волшебству. Мисс Лайтборн улыбнулась ему той же облегчённой улыбкой. Они оба видели сегодня друг друга впервые, но помогли друг другу, как никто другой бы не смог в такой момент. — Спасибо Вам, что пришли сегодня. Я была рада этой неожиданной встрече. — И я хочу выразить свою признательность за понимание. Я редко его встречаю. — Позвольте обнять Вас, — с искренней теплотой произнесла она и протянула руки, и       Беллами аккуратно проник в её объятия так, словно в руки родной матери, не задумавшись ни на секунду. Симона произнесла ему почти на ухо полушёпотом, уверяя его: — Вы встретите. Вы обязательно ещё встретите. Как я сегодня Вас встретила, хоть уже и не ждала. Вы встретите понимание, прощение, благодарность и родное тепло, я в этом не сомневаюсь. И Вы не сомневайтесь.       Беллами стиснул её хрупкие плечи чуть крепче от переизбытка чувств, выронив из глаз одинокую слезу. Джозефина называла свою маму строгой и хмурой жещиной, но Беллами узнал её другой. Скорее всего, потеря единственной дочери заставила её измениться. Как и Беллами изменился, окончательно потеряв единственную свою любовь. Симона пережила страшную трагедию, но оказалась достаточно сильной не только для того, чтобы вынести это, но и суметь поддержать другого. Она стала для него примером, к которому стоит стремиться. Ведь сделала для него очень много одной маленькой беседой, просто подарив капельку понимания и надежды. Словно заменив ему маму на несколько минут, подарив ему свою безграничную любовь — ему, кого впервые видит. Есть ли в мире что-то более ценное, чем человеческое искреннее участие?

***

      Цветы, подаренные сестрой, завяли. Беллами их выбросил. Окончательно долечил свои травмы после драки. Смог снова полноценно заниматься в тренажёрном зале. Снег так и не пошёл, хоть январь уже заканчивался. Прошёл месяц этой странной пустой жизни. Вся надежда оставалась на февраль. Хотя бы он должен быть более щедрым на снегопад. А пока за окном было дождливо, пасмурно и холодно. Самая резонирующая погода к моральному состоянию. В такие вечера только сидеть и тоскливо вспоминать о той ночи, что они провели с Джоном в лесном домике, благодаря внезапному дождю. Вспоминать ту ранящую нежность, с которой они касались друг к другу руками, губами, словами. Один из коротких моментов взаимности, что у них была, пока они ещё оба друг друга до безумия любили.       « — Если бы ты мог вернуться в прошлое и отменить наше знакомство, ты бы это сделал?» — спрашивал тогда Джон, когда Беллами вёз его домой. Этот вопрос вновь возник в голове, словно требуя ответа.       И Беллами ответил. Так же, как ответил бы всегда: — Ни за что. Что угодно бы отдал, но только не день нашего знакомства. Ты, наверняка, теперь считаешь иначе.       « — Ты всё равно потонешь на этом корабле, хочешь ты того или нет,» — прыснул Джон. — Потону, — еле слышно выдохнул Блейк. — Но спасаться не стану.       Диалоги с самим собой стали нормой для него. Он в целом стал гораздо больше проводить времени наедине с собой, чем в обществе. Стал ревностно относиться к своему личному пространству, не готовый впускать в него кого ни попадя. Виделся только с близкими друзьями. Ну и с сотрудниками своей фирмы, что неизбежно. По доброй воле лишь с друзьями.       Всё же пришлось побывать и в более широкой компании на дне рождения Миллера. Беллами вернулся в ранее привычную сферу — очень людную, шумную, весёлую. Нельзя было сказать, что он чувствовал себя некомфортно. Скорее, он был менее заинтересован, чем раньше. Испытывал некоторое равнодушие к проведению такого досуга. Не участвовал во всех разговорах, не стремился быть в окружении. Друзья и сами к нему тянулись, но их коннект выходил недолгим, так как Блейк не выглядел заинтересованным.       Отойдя к барной стойке, подлить себе добавки чего-нибудь увеселительного, чтобы хоть как-то скрасить себе вечер, Беллами услышал голос Миллера за спиной: — Знакомая ситуация.       Беллами обернулся к другу и уточнил: — Ты о чём? — Когда ты был в сизо, Джон так же сидел в стороне и не с кем не общался. У него получалось затеряться. Для него это было привычно. А вот у тебя вряд ли выйдет. Ты слишком долго был в центре внимания.       Блейк протяжно выдохнул, вновь погружаясь в свою печаль. Но в ней ему было даже комфортнее, чем во всеобщем веселье, которое в его случае было бы просто прикрытием истинного морального состояния. А кому притворство делало лучше? Потому Беллами больше не бежал от своей уязвимости, как и от разговоров о ней, потому просто поделился мыслями со своим другом: — Ты всё понимал задолго до того, как всё стало рушиться. Ещё в самом начале наших с ним отношений ты сказал, что они обречены. Что в нём любви ко мне на сто процентов, а во мне ноль. Теперь вот во мне любовь переваливает за все допустимые границы, а он пуст. И мы снова не на равных. И всё разрушено. — Я слышал от Атома, что Джон даже не попрощался с тобой. — Да. — Не знаешь почему? — Не знаю, — вытолкнул из себя устало и разбито Блейк. — Он намеренно издевался надо мной всё то время, пока жил со мной, но на Рождество он поцеловал меня. И мне казалось, что он успокоился, отпустил обиды, не держал зла. Но потом на пороге дома перед своим отъездом он просто отвернулся от меня, словно бы меня не существует, и ушёл в машину. Не просто поставил жирную точку, а выжег её прямо на мне. — Он стал решительней, — с заметной грустью прокомментировал Миллер, хоть и, как всегда, размеренно и бесстрастно. — Надеюсь, это пойдёт ему на пользу. — Тебе тоже, — уверенно заявил Нейт. — Однажды всё наладится и ты поймёшь, что всё это было не зря. — Как необходимый опыт? — Мы все учимся с течением жизни. Может, это твой экзамен. А как сдашь, так заживёшь. — Философия меня сейчас не успокаивает, но всё равно спасибо. — Ты же понимаешь, что перед тем, как взлететь, нужно сотни раз упасть. — После Миллер сам усмехнулся: — Снова чёртова философия. Извини, но от этого никуда не деться. Просто напоминаю, что нужно не бояться падать. Это естественное явление. — Ниже пасть больше некуда. Я на самом дне, — сказал Беллами. — Но я понимаю, о чём ты. Раз я на дне, придётся карабкаться и подниматься. И чтобы это сделать, нужно засунуть свои страхи поглубже в задницу. — Ну не засунуть. Лучше вытащить их и не фистить себя ими, а то сомнительное удовольствие, — иронично поправил его Нейт. — А мне вот кайф, я извращенец, — шуточно поддержал его Беллами. — Последствия только страшные. — Эта так. Страшнее не придумаешь.       Непринуждённый настрой вновь быстро улетучился. Как бы они не подбадривали себя и друг друга ироничными высказываниями, суровая реальность возвращала их в ту же самую точку, где радости пока и не предвиделось. Они оба замолчали, задумавшись, пока Миллер не прервал тишину: — Знаешь, пусть это прозвучит странно, но я всё равно считаю, что вам обоим повезло однажды встретить друг друга и полюбить. — Да, это очень непопулярное мнение, — невесело отшутился Беллами. — А ты как считаешь? — Сложно дать однозначный ответ. Но я не жалею о том, что встретил его, как бы не было больно теперь. — Ведь всё то хорошее, что между вами было, пусть не так долго, как хотелось бы — стоит выше всего, что случилось плохого. Это всегда будет более значимо. Любовь сильнее, она всё перевесит. И когда понимаешь, что любовь ни от чего независима, и всегда будет выше, что бы не происходило, тогда она выстоит всё. И ты выстоишь.       «Что-то похожее мне сказала мама во сне. Не Миллер ли в её обличие пришёл в мой сон?» — Возможно, однажды я смогу это в полной мере принять, ведь ничего другого мне и не остаётся, — ответил Беллами, а после поднял стакан с виски в честь друга. — Выпьем за тебя. Сегодня твой день рождения, а не день моего нытья. Так что, за тебя, великий человек. Я рад быть твоим другом.       Миллер улыбнулся с искренней теплотой: — Приятно быть оценённым и даже чуточку переоценённым. — Не скромничай. Тебе это не идёт. — Я набиваю себе цену. А ты думал, я стану довольствоваться меньшим? — усмехнулся друг и чокнулся стаканом о стакан Блейка.       Парни разговорились о чём-то несущественном. Тогда Беллами заметил среди друзей лицо парня, которого давно не видел в компании, и устремил свой взгляд в его сторону, спросив у Миллера: — Брайн стал выходить в люди? — Да. Он вернулся в прежнее русло. Более или менее.       Блейк, не мешкая, отставил стакан на стойку и направился к Брайану. Было заметно, что парень всё ещё несколько неуютно чувствует себя среди людей, пусть это и его друзья. И Беллами понимал, что это он приложил к этому руку. Нанёс человеку психологическую травму, с которой тому теперь приходится бороться изо дня в день. И сделал это потому, что не мог позволить себе чувствовать себя уязвимо. Потому что хотел казаться себе и другим сильным и безжалостным. И вот результат. Превратил светлого и улыбчивого человека в жертву своих страхов и тревог. — Привет, Брайан.       Парень резко поднял на него глаза, когда тот с ним заговорил. Он выглядел относительно спокойно, немного взволнованно, но пытался держаться стойко. Брайан поприветствовал его без тени злобы или презрения: — Привет, Белл. — Ты знаешь, я… — попытался подобрать слова Беллами и говорил уверенно, несмотря на то, что сбивался. — Так и не извинился. — Не стоит. Это была моя вина, — стал отнекиваться парень.       Беллами решительно не согласился: — Нет. Моя.       Брайан посмотрел ему в глаза, заметив в них искреннее раскаяние. Беллами незачем было сейчас извиняться для виду или ради вежливости. Немного обдумав, Брайан ответил: — Тогда я прощаю тебя, чтобы ты не носил хотя бы этот груз.       Блейк улыбнулся слишком опечаленно и вымученно: — Ты всегда был слишком добр и светел. Как у тебя это получается? — Риторический вопрос остался без ответа, и Беллами просто продолжил свою мысль: — Я слышал о том, что ты когда-то хотел быть похожим на меня. Но знай, тобой быть круче.       В ответ Брайан вытянул честную улыбку, и не зная что на это сказать, протянул бывшему другу руку. Беллами стиснул его ладонь, они пожали руки. Это снова ощутилось, как свалившийся с души очередной камень.

***

      В выходной день Беллами был в гостях у Атома. Они обсуждали планы собраться с друзьями и сходить на футбол. После Атом советовал какой-то детективный сериал, который впечатлил их с Октавией. В общем, вели будничные разговоры, будто бы ничего и не произошло. Беллами и сам недавно будто жил в сериале, перенасыщенным событиями. Так что теперешняя его размеренная жизнь была выдохом, успокоением, но вместе с тем бессмыслицей. Словно сюжет его жизни подошёл к концу, и больше у него ничего не происходит. Словно скоро ему покажут «The end» и попросят освободить зал. Не было ощущения, что закончился старый этап его жизни и теперь начинается новый. Он просто будто доживает последний этап. — Уже слышал, что Луна со своей девчонкой помолвлены? — спросил Атом. — Да.       Беллами видел её счастливый пост в интернете, где она выложила общую романтическую фотографию со своей будущей женой, и где всех оповестила о радостном событии. На фото Луна выглядела очень счастливой. Они обе. — Я рад за неё. Она заслуживает счастья, — дополнил Блейк. — Вот умеет человек извлечь выгоду из любой ситуации. Села в тюрьму и жену там себе нашла, — усмехнулся Атом.       «Джон упёк её за решётку и этим изменил жизни всех нас. Но хотя бы Луна в итоге не осталась ни с чем,» — задумался Беллами. Была в нём и доля зависти. Абсолютно безвредной, беззлобной зависти. Он искренне был рад за Луну, но глядя на то, как всё сложилось в его собственной истории, становилось паршиво видеть, как кто-то счастлив, а он снова нет. — Клэр вроде как тоже счастлива в новых отношениях, — Атом почему-то вдруг заговорил о бывшей, перед которой долго чувствовал вину за её разбитое сердце. — Это даже как-то успокаивает. Как осознание, что у всех есть второй шанс переписать свою жизнь, снова влюбиться, создать семью.       Беллами понял, к чему он ведёт. Пытался подбодрить. И старался делать это как можно менее навязчиво, чтобы не душить своим сочувствием. — Но я проебал и второй шанс, — с кривой ухмылкой ответил Блейк. — Может, их в запасе больше? — с надеждой размышлял друг.       Беллами заговорил словами Джахи, чтобы вновь напомнить себе об этом: — Столько, сколько я себе позволю.       «Осталось обрести желание позволить себе ещё один шанс. Пока что этого желания нет».       Атом внезапно решил, что пора переключаться с тяжёлых разговоров. Предложил посмотреть кино, и пока искал его через телевизор в онлайн-кинотеатре, попросил Блейка найти Октавию и позвать её присоединиться к просмотру. Беллами поднялся на второй этаж, зная, что девушка должна была быть в своей комнате, учить конспект. Обещала, что через полчаса закончит и спустится к ним, но уже прилично задержалась. Подойдя к двери, Беллами взялся за ручку, чтобы открыть дверь, но застыл на месте, услышав его голос. Его голос. Самый любимый голос. Он слышал его наяву. Не во сне, не в воспоминаниях. Беллами лишь немного приоткрыл дверь, чтобы лучше его слышать, пока Октавия говорила с Джоном по видео-связи. — Ощущаю себя как на другой планете. Так много людей, и я их не понимаю. — Но ты уже нашёл друзей? — интересовалась Октавия. — Я видела фото у Финна на странице. — Это друзья Финна. Они тоже все говорят на своём, и так быстро, будто я в речевую центрифугу попал, где меня обо все эти несвязные звуки херачит. Пока Финн мне переведёт, что мне сказали, я стою зависший, как заторможенный, и думаю об одном: «Что от меня хотят?». Там только один парень неплохо говорит на английском.       Беллами сжал дверную ручку с такой силой, будто сейчас раскрошит её. После его рука обессиленно рухнула, отпустив дверь. Сердце сжалось, как перетянутое тугими верёвками. Беллами ловил каждое его слово и пропускал через себя, пытаясь сберечь в глубине своего сознания. Сейчас он ещё мог слышать его голос, узнать что-то о его жизни не от третьих лиц, а от него самого. И только потому, что Джон сейчас общается с Октавией, а Беллами просто подслушивает их разговор. Когда ещё так удачно сложатся обстоятельства? Когда ещё Беллами сможет услышать его? От боли и отчаяние из-за осознания, что этого может больше никогда не повторится, душу рвало в клочья, из глаз потекли горькие слёзы, сцепившие его горло и всю грудную клетку. — А ты учишь язык? — спросила девушка. — Я скорее издеваюсь над языком. А вернее, он надо мной, — иронично ответил Джон. — Да, я пытаюсь. Но это точно пытка, а не попытка. Почему отец Финна не обосновался в какой-нибудь Австралии, где все говорят на английском? Там ещё есть кенгуру. А здесь только китайцы. — Переехал в Китай, и жалуешься, что там китайцы, которые говорят на китайском. Как же это в твоём духе, ворчун, — подшутила над ним Октавия. Как же легко она с ним говорила. Как же легко Беллами стал всем и всему завидовать. — Ну вот пока я не освою язык, мои собеседники только Финн и его отец. А мне кажется, я этот инопланетянский язык буду учить минимум пять лет, а то и десять. — Так кажется. Там на родине языка, где много носителей, быстрее освоишь. — С учётом того, что Финн со мной, как с малым, чуть ли не за ручку ходит, чтобы не потерялся и не убился. Что-то не уверен, — усмехнулся Мёрфи.       Некогда только его право — быть рядом, заботится, оберегать — у него отняли. Теперь это делает Финн. Чёртов лучший друг Джона, который с ним переспал, а теперь живёт с ним в одном доме, в одной стране. Является ему единственным близким человеком, находится всегда рядом. И всё это окончательно добивало. Беллами прислонился к стене спиной, медленно сполз по ней, сев на пол. Ноги были не в силах удержать его из-за тяжести его боли. — Тогда за тебя можно оставаться спокойной, — произнесла Октавия. — С такой-то опекой.       Джон сделал недолгую паузу и спросил: — Вы там как? — Ты спрашиваешь обо мне или о ком-то ещё? — провокационно уточнила девушка. — О тебе и… — парень протянул, прежде чем закончить фразу. — Всех.       Беллами уже надеялся, что хотя бы входит в список всех, о ком Джон может поинтересоваться. Даже если не является настолько важным, чтобы спрашивали конкретно о нём. Но оставил себе надежду хотя бы на крошечный кусочек внимания, где он затерялся среди «всех». — Честно говоря, стало спокойно, — ответила Октавия в иронично-издевательской манере, на что Джон усмехнулся. А после девушка дополнила уже не так весело: — Но и очень тоскливо. — Ничего. Увидимся ещё. — Будешь ждать нас весной? — Буду, конечно. Может, к этому времени к городу привыкну и что-то покажу. Но это вряд ли. Скорее, Финн нам всем будет показывать. Я знаю только, как дойти до магазина, например. Ближайшего. Но закупается там всё равно Финн. Он мне даже носить продукты домой не доверяет.       Октавия рассмеялась. Пока Беллами беззвучно исходился слезами на расстоянии метра от неё за стеной. Должен был радоваться возможности услышать его. И он радовался. Сквозь боль и бесчеловечную муку. Казалось, что Джон был так рядом, что до него можно было дотянуться. Зайти в соседнюю комнату и увидеть его. Жестокая издёвка подсознания. Как бы Джон не был далеко, каким бы не был чужим теперь — он всё ещё солнце, всё ещё море, мир, планета, Вселенная. Он — религия, мировая конституция, империя. Он — материя. Когда Беллами для него — «все». Один из сотни, из тысячи, несвязная тень, песчинка, капля дождя, обрушавшаяся с неба вместе с ливнем на землю и разлетевшаяся вдребезги, незаметная, незначимая.       Разговор друзей был закончен, а Беллами всё ещё не мог подняться и привести себя в чувства. Октавия вышла из комнаты и увидела брата, сидящим на полу, разбитого, подавленного в своём горе. Она опустилась и села на пол рядом с ним. Полная невысказанного сочувствия, она нежно обняла его за плечо и прижалась к нему. Слёзы из его глаз хлестнули новой волной. И девушка, чувствуя его дрожь под своей ладонью, сжала его чуть крепче, положила голову ему на плечо и запела…       Тихим, вкрадчивым голосом. Детскую песенку, что пела ему в детстве своим тонким голоском, когда её старший брат был расстроен, а она всем своим таким маленьким-большим сердцем хотела его подбодрить. Он тогда улыбался, и она верила, что её песня помогает унять его печаль. Сейчас она уже в это не верила, и голос её повзрослел вместе с ней, но она пела с тем же чистым сердцем и теми же светлыми помыслами, что и много лет назад.

— Ты мигай, звезда ночная.

Где ты, кто ты — я не знаю.

Высоко ты надо мной,

Как алмаз во тьме ночной.

Только солнышко зайдет,

Тьма на землю упадет, —

Ты появишься, сияя.

Так мигай, звезда ночная.

Тот, кто ночь в пути проводит,

Знаю, глаз с тебя не сводит:

Он бы сбился и пропал,

Если б свет твой не сиял.

Только солнышко зайдет…

Тьма на землю упадет…

Кто ты, где ты — я не знаю,

Но мигай, звезда ночная.

      Беллами закрыл глаза и улыбнулся с горечью и благодарностью за подаренный свет, участие, за то, что она снова рядом. Он тепло обнял сестру, которая тоже расчувствовалась, пустив слезу. Спустя столько лет, столько бед, они были вдвоём, несмотря ни на что, как и много лет назад, и всё так же друг другом дорожили. Беллами потерял в этой жизни всё, что только можно было потерять. Но не потерял её. И эту чудесную песню, что когда-то в самом деле поддерживала его. Ведь она была спета с самой чистой и честной любовью от самого дорогого маленького человечка. Как это было и сейчас. И это заставляло возродиться из пепла. Оживляло то, что, казалось, давно умерло, но всё же было неубиваемо. Не временем, не потерями, не их личной войной.

***

      Февраль вторгся в город с пронизывающими морозами. Голая, размокшая от дождей земля стала каменной, дороги поблёскивали инеем. В последнем месяце затяжной зимы люди обычно особенно сильно ждут весну. Беллами же не ждал. Как когда-то ему сказал Джон, холод — его стихия. И когда, если не зимой, можно согреваться от собственного холода у горящего камина? Этот камин Джон когда-то обожал. Зимними вечерами его от огня было не оттащить, а Беллами было не оттащить от Джона. Теперь же Беллами торчал у камина в одиночестве.       В день святого Валентина отовсюду пахло романтикой. Украшались витрины магазинов, на полках стояли тематические подарки, валентинки и прочая ерундистика. Беллами встретил среди них плюшевую, нелепую игрушку в виде сердца — вернее, его романтического символа, а не реалистичного анатомического сердца. Парень купил эту игрушку себе, чтобы просто кинуть у себя дома на диване. И плевать ему было, что такие игрушки покупают только девчонки. Что он, хуже? Беллами шёл с этим сердцем до дома с дурацкой улыбкой, словно сделал что-то глупое, но наплевав на предрассудки, был доволен собой и своей шалостью. Некоторые люди смотрели на него, как он несёт в руках эту игрушечную подушку, прижимая к себе, и глупо улыбается, и глядя на него, тоже улыбались. «Счастливый человек,» — наверняка думали они. — «Влюблённый».       Сердце неплохо смотрелось на диване в гостиной, было всегда на виду. Обстановка комнаты даже стала выглядеть веселее из-за этой дурацкой игрушки. В целом, только это сердце и создавало хоть какое-то ощущение праздника. И вынуждало придаться воспоминаниям о том, как ещё год назад Беллами проводил этот день совершенно иначе.       « — Это бессмысленный праздник, — сказал Джон, готовя утренний кофе для них двоих на их кухне. — Почему? — Потому что не нужен особенный день, чтобы оказать внимание любимому человеку. Это нужно делать и в любой другой день. — Но почему бы не использовать это как лишний повод уделить внимание второй половинке?       Мёрфи поставил две чашки на стол, придвинув одну поближе к Беллами, и с тем же бесстрастным, слегка осуждающим видом произнёс: — Кажется, этот праздник придумали, чтобы напоминать о том, что нужно хоть иногда уделять внимание второй половинке. Это выглядит как пинок под зад от общественности. И люди оказывают внимание, потому что так надо, чтобы любимые потом мозги не делали, или ещё по какой-либо причине. — Ну это душно, Джон, — усмехнулся Беллами. — Да, я душнила, — парень не стал отрицать. — Знай, с кем ты имеешь дело. — Значит, ты не хочешь, чтобы я устроил тебе сегодня сюрприз? — с хитрой улыбкой подначивал его Блейк.       Но Джон был неподкупен, не изменяя своей позиции: — Ты можешь устроить сюрприз тогда, когда этого захочешь, а не потому что тебя обязывает какой-то там праздник. — Ну а если я хочу сегодня? — Тогда сделай сегодня.       Беллами поставил на стол перед ним подарочную коробку, перевязанную лентой, и произнёс: — Держи, мой душнила.       Джон принял подарок со скованной улыбкой, сказав: — А я тебе ничего не купил. — Всё ясно теперь, — усмехнулся Беллами. — Ты просто подарок не приготовил, и решил отмазаться речами о том, что праздник не должен обязывать нас к чему-то. — Нет. Это была не отмазка. — Да признайся уже. — Я приготовлю сюрприз, — сдался Джон. — Прогнулся под систему. Такой из тебя бунтарь. — Не под систему, — не согласился парень. — Просто, раз ты отмечаешь этот день, то и я буду. — Под меня прогнулся? — продолжал издеваться Беллами с ухмыляющимся видом.       Мёрфи недовольно буркнул: — Любишь ты это… всё портить не самыми лестными фразами. — Люблю ставить тебя в неловкое положение и смотреть, как ты будешь выкручиваться. — Да я заметил.       Беллами подарил ему улыбку и нежно коснулся его руки, чтобы задобрить: — В общем, ты и сам подарок. Если подарок мне подарит подарок, это будет не слишком жирно? — Слушай, ну секс ты уж точно получаешь не только на праздники. Так что нечего так подлизываться, — не купился Джон. — А ты сразу решил, что я говорю про секс, а не про тебя в целом. — Разве человека называют подарком не для того, чтобы его потом голым обмотать красной ленточкой? — полушуткой уточнил Мёрфи. — Чёрт, вот теперь я хочу обмотать тебя красной ленточкой, — воодушевился Беллами, оценив идею. — Тебя за язык никто не тянул. Всё, чтобы вечером ты меня ждал в спальне голым, перевязанный лентой. Другие сюрпризы не принимаются. — Да как я тебе сам себя свяжу? — жалобно возмутился парень. — Я с этим помогу, не беспокойся, — ответил Беллами, вытянув хитрую, самодовольную улыбку. — А свечи нужны для придания атмосферы? — Купи лучше себе, ректальные. Они тебе понадобятся после сегодняшней ночи.       Джон бросил в него осуждающий взгляд, от чего Беллами только рассмеялся. — Ну ты романтик, — иронично прокомментировал Мёрфи. — Так ты открой коробочку. Вдруг, именно это я тебе и подарил. Покупать не придётся. — Надеюсь, там курс на тренинг: «Как отомстить своему парню за его дебильные шутки». Ну или вечный абонемент к психотерапевту. — Спасибо, что поделился идеями. Следующий раз не буду ломать голову над тем, что тебе подарить.       Джон распаковал коробку и увидел перед собой графический планшет. После чего парень неодобрительно выдохнул: — Опять дорогущий подарок. — И ты ещё недоволен? Сам же говорил, что подумывал в редакторе скилл поднять. В следующий раз куплю тебе шоколадку, и ходи счастливый.       Джон рассмеялся и потянулся к парню, сел к нему на колени и ласково обнял его. — Я доволен. Спасибо. Мне просто ещё сложно привыкнуть к такому.       Беллами прижал его теснее к себе, уткнувшись лицом в шею. Джон выдохнул: — После такого подарка, мне точно нужно ректальными свечами закупиться, да побольше.       Блейк укусил его за шею, чтобы не умничал, и Джон вздрогнул, весело рассмеявшись, а после состроив невинный взгляд.»

***

      К вечеру Беллами пошёл в тренажёрный зал. Девушка на ресепшене поздравила его с праздником. Для него это звучало как издёвка, но он, конечно же, всё равно улыбнулся ей. Сейчас он тоже осознал, что это идиотский праздник. И люди кругом слишком много внимания уделяют этому дню. В зале занималось мало людей. Многие сейчас были на свиданиях. Только Беллами и ещё паре парней настолько нечем было заняться, что они пришли в тренажерный зал. Беллами было особенно не привычно его одиночество, ведь он долгое время выходил из одних отношений в другие. Даже после расставания с Джоном, пока парень ещё жил в Сиэтле, Беллами не считал себя до конца свободным, ведь надеялся ещё всё вернуть. Теперь он просто был один, постоянно, и даже не думал о том, чтобы завести отношения. Это всё равно было лучше, чем если бы он сейчас действовал старым методом и нашёл себе какую-нибудь девушку, чтобы отвлекаться на неё и не чувствовать себя одиноким. Даже полное ощущение покинутости и одиночества ему сейчас нравилось больше, чем та иллюзия, в которой он раньше всё время укрывался. Нашёл это для себя даже полезным — провести время наедине с собой, во всё разобраться, навести порядок в своей голове. И пусть его часто ломало от эмоциональной боли, это всё равно было полезней, чем анестезия, с которой бы он просто гнил.       Когда Беллами вышел из зала, на улице уже совсем стемнело, а дороги были покрыты тонким слоем снега. Хлопья сыпались уверенным потоком, словно обрушившимся водопадом с небес. Беллами ненадолго застыл, с удовольствием рассматривая белую улицу. Дождался. Снег снова застал врасплох, как спонтанной, но долгожданный гость.       «Снег идёт строго по праздникам,» — мысленно усмехнулся Блейк. — «Хотя День святого Валентина — это же «бессмысленный праздник». Теперь он, и впрямь, бессмысленный. Для меня».       В тот день Беллами хотел верить, что снег, пошедший прямо в Рождество, вопреки прогнозам синоптиков — предзнаменование чего-то хорошего, и Джон поцеловал его, подарив крохотную частицу надежды, пусть и потом отнял её. Ситуация повторилась. И снова хотелось надеется на лучшее.       Беллами пошёл до дома пешком, не торопясь, желая прогуляться. В последнее время он часто оставлял машину дома, если не торопился куда-то, и передвигался по улице на своих двоих, в любую погоду и любое время суток. Обычно спешить, кроме как на работу, ему было некуда. А прогулки были приятнее, чем торчать дома в одиночестве. Даже бесцельные прогулки по городу стали его увлекать. В этом была своеобразная медитация. Иногда во время прогулки получалось ни о чём не думать, просто идти и созерцать окружающий мир. Беллами не помнил, чтобы раньше он проводил так время. У него всегда было полно дел, событий, и даже досуг он проводил как-то продуктивно, или же просто расслаблялся в компании людей — друзей, любимых или же тех, с кем планировал развлечься одну ночь. Теперь вот он ловил прикол от одиночных бесцельных прогулок. А ведь раньше и представить себе не мог, что это ему может показаться интересным.       Кругом было много парочек. Они встречались на улице, держащимися за руки, или в кафе за столиками, что можно было увидеть через окна с улицы. Кто был и один, так нёсся с цветами и подарками. Беллами ощутил себя так, будто попал в киношный троп, где главный герой, потеряв любовь, встречает её всюду у других людей, и печалится о своей потере. Но такой был сегодня день. Все, как с ума посходили. Раньше Беллами не замечал такого ажиотажа вокруг этого праздника, ведь был занят своими отношениями, а не тем, чтобы замечать, что происходит у других. Но Джон всю эту суету назвал бы «пинком под зад от общественности». Вспомнив это, Беллами опечаленно улыбнулся. Даже о его занудстве вспоминал с нежностью. Представляя, как бы сейчас обнимал своего любимого зануду в этот праздник, если бы тот остался с ним. Но в данный момент, сам обделённый нежностью, он охотно согласился с Джоном. Это всего лишь пинок под зад от общественности. На самом деле, они не такие счастливые, и не так уж и любят друг друга. И вообще, возможно, расстанутся через год-другой. Разъедутся в разные страны и даже говорит с друг другом не будут. Так думать ему было комфортнее. Цинизм всегда растёт на несчастье. Но сам он это прекрасно осознавал. Ему просто захотелось побыть сегодня недобрым и ворчливым дядькой. Почему бы и нет? Что ещё ему остаётся?       Метель со временем поутихла. Снег стал сыпать более редкими хлопьями, плавно летящими на землю. Кругом бело и чисто. Снег хрустел под ногами, хоть и покрывал дорогу не больше, чем на два сантиметра. Но местами уже собрались небольшие сугробы. Глядя на город, усыпанный снегом, невозможно было не вспоминать Рождество, когда они с Джоном смотрели на снег, а после целовались, согреваясь дыханием друг друга. Сейчас кажется, что это было где-то там далеко, на задворках памяти, в другой жизни, в параллельной реальности. И всё, что между ними случилось, теперь казалось выдумкой. Местами очень прекрасной, местами страшной. Но для выдумки чувства были очень реальными.       В памяти почему-то всплыл давний момент, когда Беллами был очень зол и неприкаян, после ссоры с Октавией прямо на глазах Атома и Джона. Беллами тогда взорвался от общей усталости быть всегда во всём виноватым, в попытках раскрыть Джона, чтобы тот не держался постоянно на расстоянии, и после внезапного потока гнева от сестры, сам сорвался на ярость. Вывалил это на Джона, который просто молчал в стороне, боясь вмещаться в его состояние.       « — А ты, что стоишь? Ты же тоже так думаешь? Ты же постоянно хочешь уйти от меня. Ну так вали! Вали нахрен! Я тебя не держу! Я вообще никого рядом с собой не держу! Можете все свалить от меня нахуй!       Джон стоял на месте и молчаливо смотрел на Блейка. Тогда парень подошёл к нему ближе и произнёс прямо в лицо: — Ты слышал, что она сказала? Для меня никто не имеет ценности! Никто! Раз я такое дерьмо, хули вы все ещё возле меня вьётесь? Пиздуйте все нахуй! Мне и без вас всех будет заебись! Моральным уродам вроде меня жалкие людишки, путающиеся под ногами, нахуй не сдались. Не нужно меня терпеть, мучиться со мной, не нужно бояться того, что я нахуй тебя пошлю. Я уже посылаю. Скатертью дорога! — Можно я останусь? — тихо, но уверенно спросил Джон. — Зачем? Чтобы страдать со мной? Или чтобы потом говорить мне какая я мразь, и как я отравляю тебе жизнь? — Это не мои слова, а слова Октавии. Ничего нового я сегодня не услышал. Я слышу это в своей голове почти каждый день. Диксон мне это беспрестанно твердит. — И почему ты тогда всё ещё со мной? — Потому что я люблю тебя, — ответил Джон, не заикнувшись, не сбившись, даже не задумавшись, перед тем как произнести это признание вслух. Вся неодолимая ярость мгновенно утратила силу. Беллами не смог больше и слова высказать. Он смотрел в искренние глаза Джона и не мог поверить в то, что слышит. Потому что Джон никогда прежде не мог произнести этих слов вслух. Но парень на этом не остановился. Он медленно, чуть опасливо приблизился к Беллами и мягко поцеловал в губы. Так осторожно, но чувственно, словно ожидая, что в любой момент Беллами яростно оттолкнёт его, но он всё равно это делал. Ненависть Беллами была так бессильна перед его любовью. Блейк сдался, обнял парня, притянул его к себе, прижал теснее, и целовал его, как самое дорогое, что есть в его жизни.»       Так звучало его первое признание в любви. Как долго он не мог решиться произнести это вслух, глядя Беллами в глаза. И когда он это сделал, он остановил внутреннюю войну, потушил бушующую ярость, словно спичку.       Первое признание Беллами звучало иначе. И оно породило ярость, как влитое масло в огонь. Этот огонь в последствии спалил их обоих дотла и оставил после себя руины.       « — Я совершил непоправимую ошибку. Не из-за того, что мне хотелось спать с кем-то ещё, не из-за того, что мне нужна она. Было бы всё так просто. У меня хуёвое оправдание. Я так не хотел делать тебе больно. Но я ебанутый. Я наворотил хуйни из-за того, что боялся признать себе… — Беллами запнулся, перевёл дух, какими-то силами стараясь сдержать нахлынувшие эмоции. — Я не мог смириться с мыслью, что… Чёрт! Что я люблю тебя. Что ты стал слишком много значить для меня.       В этот момент Джон направил на него взгляд, словно внезапно ожил, пробудился ото сна из-за пары последних фраз. Он пронзил Блейка яростным ненавидящим взглядом, словно бы пытался разорвать его на части глазами, а после громко озлобленно прокричал не своим голосом: — Пошёл нахуй!!!       Он вскочил с места и выбежал из дома в доли секунд. Беллами словно парализовало. Он не знал, что и думать, не то чтобы делать. Он услышал вымученный крик на улице, и тогда ринулся туда. Джон был на себя не похож, он сидел на коленях на земле и кричал от внутренней боли. Как только Беллами сделал пару шагов к нему, тот резко вскочил, выставил руку вперёд, пронзал убийственным взглядом и угрожающе закричал: — Стой! Не подходи! Не подходи ко мне! Иначе, я клянусь тебе, я убью тебя! Ты конченная мразь, я тебя ненавижу! Чтоб ты сдох!»       Беллами даже сейчас вздрогнул от этого крика, пусть он был только в его голове. Жаль, что ничего нельзя переписать. Вложить своё теперешнее сознание в голову прошлого себя, чтобы он не наделал этих ошибок. Сказать себе прошлому: «Идиот. Не смей делать ему больно. Люби его, что есть силы, сверх меры. Открой перед ним свою долбанную душу на распашку и отдай своё сердце. Оно вообще нихрена не имеет ценности, если не принадлежит ему. Хрена ты его бережёшь, как праздничный сервис? Пусть хоть разобьёт. Зачем оно тебе вообще тогда сдалось?»       Но тот Беллами был так глуп и упрям, чтобы это понять. Так труслив и слаб. Но считал себя крутым. И окружающие так считали. Такие же слепые и недалёкие. Пришлось пройти очень тяжёлый путь, чтобы прийти к этому осознанию. Дойти до точки невозврата. Принять себя таким несовершенным, стать тем, кем боялся быть. Но в итоге стоять посреди города в день святого Валентина в одиночестве, вспоминать о том, что навсегда утеряно, пересчитывать свои ошибки и понимать, как нужно было поступить по-другому, чтобы потом не стоять здесь одному. Но всё бессмысленно. Он не понял бы иначе. Если бы не разбился тысячу раз, не потерял самое важное, не понял бы, что делает что-то не так и жил бы, как прежде. Раньше его гложила мысль, что он топчется на месте, меняет людей, но не меняет ситуацию. Теперь он двинулся с мёртвой точки, уже виден прогресс. Но без потерь этого было не достигнуть. Приходится с этим мириться.       Пока Беллами погряз в своих размышлениях, он шёл совсем неторопливо, не думая о времени. Людей на улицах почти не осталось. Было необычно тихо. Но парня вырвал чей-то отдалённо знакомый голос. — Какая неожиданная встреча. Привет.       Беллами обратил внимание на парня, лицо которого не мог припомнить, но тот явно его знает: — Привет. Знакомы? — Не помнишь меня? — Нет. — Часто забываешь тех, с кем проводишь страстную ночь? — с хитрой, стёбной ухмылкой спросил парень.       Беллами в этот момент сломался: «Страстная ночь с парнем? И не с Джоном?» Парень продолжал иронизировать: — А говорил, что любишь меня.       Блейк впал ещё в больший ступор, не понимая, что происходит. Он, в принципе, мало кому произносил такие слова. Тем более бы не сказал это человеку, которого теперь вспомнить не может. — Да расслабься ты, — с улыбкой успокоил его парень. — Ты был под веществами. И кажется, принял меня за другого человека.       Только тогда до Блейка дошло, кто это. Во время его неудачного опыта с экстази, когда он думал, что занимается сексом с Джоном, а после очнулся от дурмана и увидел этого парня. В полумраке сложно было его хорошо рассмотреть, да и Беллами был не в том состоянии, чтобы запоминать его.       « — О, как я люблю тебя, — тихо, полушёпотом произнёс Беллами. — Чего? — с непониманием переспросил парень совсем чужим голосом.       Жестокое отрезвление. Беллами открывает глаза и видит перед собой незнакомое лицо. В один миг его накрыло разочарование, боль от утраты, отчаяние. — Ничего, — ответил Беллами в миг оледеневшим тоном, сбросил с себя парня на постель, и поднялся с места.       Он добрался рукой до своей одежды и стал одеваться. Парень смотрел на него и с забавляющейся усмешкой произнёс: — А ты оказался таким нежным. Я слышал о тебе совсем другое.» — Вспомнил, — сказал Блейк.       Парень, что стоял теперь перед ним был той же комплекции, что и Джон, волосы приблизительно той же длины, и на этом их сходство было закончено. Но наркота и отчаяние тогда сотворили с Беллами злую шутку. Он выглядел более женственно. Возможно, если не присматриваться, можно принять его за девушку-пацанку, ведь в своём внешнем виде он не стремился выглядеть, как девушка, просто таким был. В общем, теперь стало понятно, почему Беллами не смог определить его пол в прошлую встречу. — Ну хоть признал. Я уж подумал, будешь отнекиваться, чтобы не признавать, что между нами что-то было.       «Он решил, что я буду стыдиться половой связи с ним из-за того, что он парень?» — задал самому себе вопрос Блейк. — Значит, ты недостаточно обо мне слышал, — ответил Беллами. — Правда? — приятно удивился новый знакомый и призадумался. — В принципе, логично. Ты бы не принял меня за девушку во время секса даже под наркотой. Меня зовут Ноэль. — Беллами. — Почему один в такой день? Или ты кого-то ждёшь? — Не жду. Иду с тренировки домой. — Тогда тебя дома кто-то ждёт? — Нет. — Ума не приложу, как такой парень, как ты, может отмечать день влюблённых в одиночестве? — было в его манере общения что-то провокационно-издевательское, но без злого умысла, а скорее как доброе подшучивание. Потому это не вызывало раздражения.       Беллами вытянул улыбку и ответил ему в той же манере: — Сам в недоумении. Может, сглазили?       Ноэль насмешливо хмыкнул: — Нужно срочно снимать порчу. Я вот тоже один сегодня. Может тогда проведём этот вечер вместе? И в этот раз ты будешь видеть моё лицо, а не кого-то другого. Вдруг оно тебя тоже устроит?       Парень был приятной наружности, и была в нём доля дерзости, что Беллами нравилось в людях. Тихони и милашки ему как-то не заходили. Но сейчас его совсем не тянуло к тому, чтобы даже временно кем-то развлечься. Пусть и секс с этим парнем был очень даже неплох, насколько он помнил. — Я из тех самых дерьмовых людей, с которыми лучше не связываться, — предостерег его Беллами. — Почему ты так думаешь? — Это общественное мнение. — И ты с ним согласен? — Однажды пришлось согласиться. — Может, я смогу составить о тебе противоположное мнение? Для этого только нужно ближе познакомиться. — Извини, я теперь избегаю близких знакомств. — Что ж, настаивать не буду. Твоё право, — ответил Ноэль, и перед тем как уйти добавил. — Но если вдруг передумаешь, забегай в «Artusi». Я там работаю барменом. Сделаю такой вкусный коктейль, ты голову потеряешь. — Мне бы лучше её обрести. — В жизни есть две проблемы: перестать так много думать и начать уже наконец думать, — с широкой улыбкой сказал Ноэль. Беллами ему в ответ тоже улыбнулся.       Они распрощались и разошлись по разные стороны. Блейка даже немного взбодрила короткая беседа с новым человеком, но большего он всё равно не хотел. Иначе можно было сбить приятное послевкусие от общения. С людьми лучше контактировать по минимуму, и тогда будет меньше разочарований. В любом случае, кого бы Беллами сейчас себе не нашёл, каким бы прекрасным не был этот человек, он всё равно станет заменой Джона, а Беллами не хотел его никем заменять. Ему стоило сначала поработать над собой и освободить своё сердце. Если это вообще возможно. Пока что казалось, что нет.       Не успев далеко отойти, Беллами услышал чей-то диалог за спиной, что заставил его остановится. — Привет, малыш. — Отвали, — сказал уже знакомый голос Ноэля, дрогнувший в испуге. — Ты думал, я тебя не найду? Пойдём погуляем, — произнёс некто резко и запугивающе. Но когда Беллами обернулся, никого на улице уже не было видно в поле зрения.       «Ну не глючит же меня,» — обдумал он и решил пройтись назад. Услышав какой-то шум за поворотом, Беллами завернул за кирпичное здание, попав в узкий тёмный переулок между домами. Там и увидел их двоих. Какой-то парень быдловатой внешности, лысый, с татуировками на лице, очень легко одетый для февраля прессовал Ноэля, прижав его к стене. Манеры выдавали в нём человека, недавно вышедшего из колонии. По тому разговору, что Беллами услышал, можно было составить вывод, что он докапывается до Ноэля не первый раз. И Ноэль его боялся. От того дерзковатого парня не осталось и следа. Их физические силы были не равны, да и бывший заключённый создавал впечатление отбитого на голову парня, что тоже заставляло опасаться его. Он зажимал и приставал к Ноэлю, пока тот пытался вырваться и сопротивляться. — Хватит ломаться, как неёбанная девица, — прыснул ему в лицо парень, попутно раздевая.       «Прямо так? Зимой? Настолько хер чешется?» — с удивлением обдумал Беллами, глядя на эту картину.       Ноэль хотел закричать, но тот зажал его рот и грозно приструнил: — Ебальник закрой. Сейчас челюсть сломаю. Со сломанной челюстью кричать не удобно будет. Ноэль встретил Беллами взглядом и стал умоляюще смотреть на него, переполненный ужасом. Потому вскоре его заметил и увлечённый до этого своей жертвой уголовник. — А ты что смотришь? Хочешь присоединиться? — рявкнул он Блейку. — Кажется, он сказал тебе, что не хочет, — размеренным тоном сказал Беллами. — Чего это он не хочет? Всё он хочет. Он же пидар. Любит, когда его долбят. — Это не значит, что он хочет этого с тобой. — А ты не в курсе, что геев и проституток не спрашивают? Их просто на хуй сажают. И изнасилованием это не считается.       Беллами презрительно посмотрел на него. Мысленно, он уже хотел было отбить его головой по стене за эти слова. Но какими-то титаническими усилиями он до последнего пытался решить это более мирно, не применяя физического насилия, хоть этот ублюдок его заслужил. Только вряд ли это такого, как он, исправит. — Не в курсе, — невозмутимо отбил Беллами. — Я придерживаюсь иной точкой зрения на этот счёт. — Ну и топай тогда отсюда. Мне вообще поебать какой точки зрения ты придерживаешься. — Отпусти его, — заявил Беллами спокойным, но бескомпромиссным тоном. — Я уйду, когда уйдёт он.       Парень от чего-то очень удивился такой «нахальности» со стороны Беллами, отстранился от Ноэля двинулся на Блейка, пытаясь запугать грозным видом: — Ты чо думаешь, ты бессмертный?       Беллами даже прозрачно усмехнулся: — К сожалению, да. — Так давай это проверим, — с ехидной улыбкой сказал он, после чего бросил Ноэлю через плечо: — А ты стой, не рыпайся. Я к тебе ещё вернусь. Сейчас только с защитником твоим разберусь. Будешь меня потом награждать. — Кроме понтов, будут действия? — провоцировал его Беллами начать первым, стянув с себя пальто и отбросив в сторону.       После этих слов парень резко ринулся на Блейка. И хоть Беллами увернулся от его удара и ударил в ответ, попав тому в подбородок, парень лишь более резво стал нападать. Уголовник ударил его с ноги в колено, замахнувшись кулаком в лицо, в это время Беллами сократился и пригнулся, уйдя под низ и резво ударив того в живот. Но удары не останавливали его. Он как обезумевший, не обращал внимания на боль и безостановочно кидался на Беллами. Но и Блейка было не так просто одолеть в драке, он их столько перевидел, столько крови перенюхал, и всегда выходил победителем. Кроме того случая, где он был один против толпы, терзающей его с подачи Джона. Но даже трое крепких парней его едва ли смогли остановить, Беллами бился до последнего издыхания, пока совсем не положат. А это животное было в единственном экземпляре, и страха особо не нагонял. Он вёл битву размашисто и быстро, на скорую руку, словно хотел как можно больше ударов нанести, потому Беллами приходилось часто уворачиваться и пытаться как-то подлезть к нему так, чтобы вырубить. В какой-то момент это удалось сделать, и когда Беллами нанёс ему сильный удар в челюсть, тот на время дезориентировался, и тогда Блейк обрушил на него шкал ударов, один за другим. Парень свалился на дорогу, а Беллами продолжил его добивать с хлынувшей яростью. Он видел в нём Кейджа, которого так и не смог лично уничтожить, а очень бы хотел. Все эти уроды на одно лицо. Та самая картина, где Кейдж прижимает к полу оголённого беспомощного Джона, прижав собой, лапая и унижая, стояла прямо перед глазами, и Беллами думал, что сейчас размажет этого уголовника по асфальту. — Беллами! — позвал его Ноэль. Только тогда Блейк остановился и увидел перед собой окровавленное лицо парня, который лежал без сознания, а может даже был мёртв.       Поднявшись на ноги, он взглянул на Ноэля. Тот в ужасе смотрел на лежащего на дороге, и в то же время испытывал облегчение. Посмотрев на Беллами потерянным взглядом, он не мог ничего произнести. — Вот тебе и день святого Валентина, — флегматично высказал Беллами. — Ты же хотел его провести со мной.       Парень нервно выдохнул, закрыв глаза, из которых полились слёзы и тихим надломленным голосом произнёс: — Спасибо.       Блейк подошёл к нему ближе, сжал его плечи, пытаясь успокоить: — Всё закончилось. Всё хорошо. Успокойся.       Ноэль потянулся его обнять, желая почувствовать себя в большей безопасности, но наткнулся на что-то и опустил взгляд. Округлив глаза от испуга, он взглянул Блейку в глаза и произнёс еле-живым голосом: — Беллами, у тебя нож…       Беллами опустил глаза и увидел торчащий нож в своём животе. С его тела капала кровь, окрашивая снег под ногами. В состоянии аффекта Беллами даже не заметил, как соперник всадил в него лезвие ножа, ничего не почувствовал, как и сейчас не чувствовал. Низ живота словно онемел. Блейк на автопилоте, словно не веря в то, что видит, взялся за рукоятку ножа и вынул его из своего тела, отбросив на дорогу. — Не надо было этого делать! — запаниковал Ноэль и тут же засуетился, ища свой телефон. — Сейчас я позвоню в скорую. Не двигайся.       Вот теперь Беллами почувствовал, как силы стали стремительно покидать его, в глазах стало всё расплываться, а устоять на ногах он уже не мог. Парень нашёл точку опоры спиной и аккуратно сполз по стене, чтобы резко не рухнуть. Тем временем Ноэль уже звонил в больницу. — Здесь человек с ножевым ранением. Его пырнули. Где мы находимся? Чёрт, я не знаю, где мы находимся. Подождите, умоляю. Я сейчас посмотрю геолокацию.       Он ужасно нервничал, но действовал быстро, без промедления. Найдя в интернете своё местонахождение, он тут же прислонил телефон обратно к уху и продиктовал адрес в трубку. Когда оставалось только ждать помощи, Ноэль вернулся к Беллами, присев перед ним на корточки, и попытался выяснять: — Ты как? Ты там не думаешь умирать? — Не думаю, — хрипло ответил Беллами.       Но растекающаяся под ним лужа крови говорила об обратном. Снег мгновенно впитывал в себя кровь, становясь багрово-красным контрастным пятном на дороге. Окружение в глазах стало двоиться и расплываться. И Беллами ощущал, как силы постепенно угасают. Но ему не было страшно. Было даже спокойно. Он испытывал странное облегчение от того, что всё наконец закончится. Ему больше не придётся смиряться со всем, пытаться жить дальше, научившись на ошибках, или же совершая новые. Возможно, от части, он был даже рад уйти так внезапно и быстро. Уйти достойно. Так, что хоть кто-то вспомнит добрым словом. Ноэль точно вспомнит. При жизни его кляли, так может, хоть после смерти найдут пару добрых слов. Ничего большего ему сейчас было и не нужно.       Ноэль сидел рядом и нервозно дрожал. Пусть Беллами его уже не видел, только его очертания, но слышал его голос: — Дождись скорой помощи, прошу тебя. Я знаю, от тебя мало, что зависит. Но пожалуйста.       Встретив лишь мутный взгляд, Ноэль склонился к нему ближе, коснувшись плеча, и попытался дозваться: — Беллами.       Блейк усилием поднял на него взгляд и увидел перед собой лицо Джона. Его большие, широко распахнутые глаза, наполненные нежностью и сожалением. Его до боли родное лицо, что всплывало теперь только в воспоминаниях. — Джон? — еле-живым голосом выронил он. Голова уже плохо соображала, чтобы разделить вымышленное от реальности. Беллами и не думал, что Джон просто физически быть рядом не может. Он поверил бы всему. Его сердце даже сейчас, на последнем издыхании, сжалось от боли и радости. И Беллами бездумно произнёс то, что хотел бы произнести вслух, в последний раз видя его лицо: — Я очень люблю тебя.       Ноэль горько заплакал, словно это его боль. Сжав его руку, парень тихо ответил: — Не меня.       Но Беллами в нём видел только Джона, и очень хотел сейчас коснуться ладонью его щеки, вытереть его слёзы, но не нашёл на это сил. Потому успокоил его словом, пока мог: — Не плачь. Мне сейчас очень легко.       Всматриваясь в его голубые глаза, в любимое лицо, наслаждаясь каждой отведённой секундой, Беллами произнёс с очень слабой улыбкой: — Одно жаль — больше тебя не увижу. — Увидишь, — уверил его Ноэль, убеждая. — Ты ещё увидишь его. Ты будешь жить. — Прости меня, — Беллами говорил всё медленнее и тише, вкладывая в свои слова всё тепло и искренность, что у него были, а их у него было больше, чем сил. — Я никогда не хотел причинять тебе боль.       И Джон смотрел на него безотрывно, всеми силами держась за него взглядом, не желая отпускать, внимая каждое его слово, как самое ценное, что он мог бы услышать. Плакал, любил, был рядом до самого последнего вздоха. Беллами начал терять его очертания, проваливаясь в пустоту. Ноэль произнёс слова, понимая, что Беллами услышит их не от него, а от Джона. И Беллами напоследок услышал их, произнесённые родным, любимым голосом: — Я тоже люблю тебя, Белл.