Код их Сердец

      Пыльца, искры и запах паленой проводки – это была обычная картина в комнате Джинкс. Хаос царил повсюду: инструменты валялись вперемешку с обрывками схем, а на стенах висели разноцветные провода, похожие на нервы гигантского механизма. В центре этого безумия, уставясь в экран монитора, сидела Джинкс,лицо сосредоточенное, практически лишённое обычной взрывной энергии. Рядом за более чистым столом работал Экко. Его движения были плавными, точными, будто он управлял не электроникой, а хрупким механизмом из хрусталя. Первый совместный сеанс работы над вирусом начался именно так – столкновение двух миров, двух стилей, двух личностей.       Джинкс, привыкшая к импровизации и непредсказуемости, бурно делилась идеями, бросая на стол схемы, написанные кривым почерком, и приговаривая на своем специфическом жаргоне. Экко, терпеливо анализируя каждое слово, вносил коррективы, дополняя импульсивные порывы Джинкс холодным расчетом и точной логикой. Между ними царила невероятная синхронность: импульсивность Джинкс и рациональность Экко идеально дополняли друг друга.       Джинкс пихнула к Экко баночку энергетика, металлический корпус холодно коснулся его пальцев. Она устало откинулась на спинку стула, из кос выбились пряди, обрамляя лицо, истощенное, но от этого не менее прекрасное. Экко оглядел её, замечая усталые, но от этого не менее выразительные глаза, небрежно подведенные подведенные тенями и слегка опавшей вниз тушью, пухлые губы, нервно искусанные. Капля алой крови блеснула на нижней губе, и Экко почувствовал неожиданно резкий прилив желания прижать её к себе, залечить эту маленькую ранку. Он откупорил энергетик и с жадностью глотнул его, прохладная жидкость приятно обжигала горло, остужая внезапный порыв. Джинкс устало глянула на него, и взгляд её задержался на сильных руках, покрытых сетью вен, на широкой груди, на резко очерченных скулах. Невольно она свела колени вместе, чувствуя, как жар разливается по её телу. В тишине лаборатории, наполненной только шумом вентиляторов и щелканьем клавиатуры, воздух сгустился от невысказанного желания.       — Передохнем? — спросил Экко, опустошив банку и медленно поставив её на стол. Его голос был тихим, почти шёпотом. Он наблюдал за ней, словно боясь спугнуть хрупкое равновесие, висящее между ними.       Джинкс вздрогнула, как от нежданного разряда. Она отвела взгляд от экрана. В глубине голубых глаз он увидел не только усталость, но и что-то еще… нечто горячее, притягательное, что заставляло его сердце биться быстрее.       — Нет, меня бесит, что эта хрень такая сложная, — прошипела она, но голос ее был лишен обычной резкости, он дрожал от нетерпения. Её рука невольно потянулась к своим губам, снимая каплю крови. Экко заметил это движение, и его дыхание сперлось.       — Можно отвлечься, а потом снова приступить, — предложил он, его голос стал еще ниже. Он медленно поднялся из-за стола, приближаясь к ней. В воздухе завис сладкий аромат паленой электроники и чего-то еще… аромат нетерпения и скрытого желания.       — Нет! — Джинкс упрямо снова повернулась к экрану, но её пальцы дрожали, задерживаясь на клавишах. Её отказ был больше похож на просьбу, на игру в догонялки, на тайное признание в своем собственном желании. Спустя десять минут все вновь крашнулось. Система зависла, и на экране застыл мерцающий символ ошибки. Сдавленный крик рванулся из ее груди, и она злобно вскрикнув, ударила кулаком несколько раз в экран, разбивая его на тысячу осколков. Острые кусочки пластика впились в ее кожу, и кровь закапала на стол, блестя под мерцающим светом ламп.       Экко мгновенно среагировал. Он подлетел к ней, словно быстрый стремительный ветерок, хватает ее за руку, предотвращая новые, еще более сильные удары. Его пальцы сжались на ее запястье, чувствуя дрожь ее тела, дрожь не только от боли, но и от бессильной ярости. Капля крови, алая и яркая, упала на стол, приводя Джинкс в чувство. На миг их взгляды встретились, и в этом взгляде Экко увидел не только гневу, но и нечто более глубокое, более притягательное, что-то похожее на беспомощность и растерянность, скрытые под маской агрессии.       — Ты что творишь, совсем с ума сошла? — его голос был тверд, но в нем слышно была беспокойство. Он взял ее кулак в свои руки, бережно, но твердо, осматривая раны. Его большие пальцы нежно коснулись ее поврежденной кожи, вызывая мурашки по всему телу Джинкс. Он начинал вести ее к раковине, чтобы промыть рану, но Джинкс резко выдернула руку.       — Не командуй мной! — прошипела она, ее глаза сверкали злобным огнем. В голосе слышна была боль, скрытая за оборонительной маской агрессии.       — Ты расхреначила не только свой монитор, но и в мясо руку, может стоит хотя бы промыть её? — Его голос стал жестче, в нем прорезалось раздражение, смешанное с беспокойством.       — Это моя рука и мой монитор, что хочу с ними, то и делаю! — шторм в ее голове набирал обороты. Голова шумела, глаза полыхали гневным огнем бессилия. Она посмотрела на свою окровавленную руку, и на миг ее взгляд смягчился, словно пронизанный острой болью. А потом, с новой силой, она влепила кулаком в разломанный монитор, вонзая в свою рану острые осколки. Боль пронзила ее до самого сердца, но именно она помогла на миг заглушить внутренний хаос. В этом жесте было что-то отчаянное, саморазрушительное, но и в этом отчаянии Экко увидел отголоски ее уязвимости, ее скрытой ранимости.       Экко с ужасом взглянул на неё, на её изрезанную осколками руку, на лицо, искаженное смесью боли и ярости. В его глазах промелькнуло что-то непонятное, смесь испуга и глубокой тревоги. А потом, резким движением, он схватил её за обе руки, сжимая их в своих ладонях так сильно, что костяшки побелели. Она оказалась в его тисках, не в состоянии вырваться.       — Отпусти! — прошипела она, яростно вырываясь, ее тело дрожало от смеси боли, ярости и чего-то еще… чего-то такого, что заставляло ее сердце биться быстрее.       — Зачем ты это делаешь? — крикнул он, его голос срывался, его потряхивало от смеси гнева и беспомощности. Он видел ее боль, но не мог понять, что её толкает на саморазрушение. Его руки, сильно сжимающие ее запястья, казались ему жестокими и неуклюжими.       — Чтоб ты спросил, — зло бросила она, и резким движением ноги она влепила ему коленом в пах. Экко согнулся пополам, его хватку прорвало, он отпустил её руки.       Джинкс отскочила от него, словно опаленная, сжимая руки в кулаки. Внутри все пульсировало – боль, ярость, и нечто более глубокое, более тайное, которое она скрывала. Экко, вздернув голову, снова кинулся на нее, его лицо было искажено гневом. Воздух сгустился от напряжения, от столкновения двух разгоряченных тел и разумов.       Вновь началась потасовка, дикая, напоенная эмоциями, из которой не было победителя. Их тела слились в неистовой борьбе, их руки сцепились, их дыхание сбилось, а в воздухе зависла смесь пота, крови и чего-то еще…       Через пару минут, в этом диком танце гнева и желания, он все же прижал ее к столу, заламывая руки за спиной, его тело наклонилось над ней, вжимая ее в холодную поверхность. Их тела прижались друг к другу, и в этом близком контакте, в этом жестоком единении, было скрыто нечто большее, чем просто гнев.       Джинкс почувствовала, как его тепло проникает в нее, смешиваясь с холодом стола, создавая диссонанс в голове, колени невольно подогнулись и Экко, почувствовав это, усадил ее на стол. Их взгляды встретились, и в этой искре все предвкушение разразилось, как молния в тучах. Она все еще вырывалась, однако тугой ком внизу живота начал пылать.       Экко, ощутив её сопротивление, не смягчился, а лишь сильнее напрягся. Его тело, наполненное желанием, прижалось к ней еще теснее. Губы приблизились к её шее, коснувшись кожи, оставляя на ней не просто следы, а горящие метки, словно выжженные желанием. Стол качнулся под весом их тел, его старая металлическая поверхность стонала под напором. Каждый вдох становился все чаще, все глубже, наполненный не только воздухом, но и безудержной страстью, которая полыхала между ними, как неукротимый огонь. Их борьба превратилась в дикий, завораживающий танец, в котором переплелись желание и сопротивление.       Джинкс закусила губу, пытаясь подавить стон, вырывающийся из глубины её существа. Её тело дрожало от смеси болевых ощущений и наслаждения, каждое прикосновение его рук вызывало в ней бурю непередаваемых эмоций. Когда его руки нашли её бедра, крепко сжимая их в своих ладонях, словно желая сдержать дикие эмоции, вырывающиеся наружу, её тело ответило ему мгновенным послушанием. Она выгнулась дугой навстречу его рукам. Это не было покорением, это было признанием, скрытым под маской сопротивления.       Глаза Экко потемнели, когда он увидел это мгновенное изменение в поведении Джинкс, чувство её подчинения, её тайного желания. В этот момент всё сопротивление исчезло, оставшись только чувственное наслаждение. Резким движением его язык коснулся её истерзанных губ, снимая капли крови и одновременно пробуждая еще более интенсивные ощущения. Это было не просто поцелуй, это было заключение перемирия, заключенное в страстном поцелуе. Бедра Джинкс расслабились, раскрываясь шире, а её ноги обвили его талию, прижимая к себе еще крепче, приближая к тому моменту, когда все барьеры будут сброшены. В этот момент между ними не осталось сопротивления,только чистое, неукротимое желание.       С каждой секундой все становилось более необузданным, словно неукротимая река, вырывающаяся из берегов. Они двигались в ритме своих эмоций, в ритме своей страсти, каждое касание становилось все более смелым, все более настойчивым, вызывая взрыв чувств, переполняющих их до краёв. Воздух сгустился от напряжения, от смеси пота, дыхания и того невыразимого аромата желания. Они не просто касались друг друга, они сливались в единый мощный поток, в единое целое, в котором не было границы между телами и душами.       Каждый порыв, каждое прикосновение становилось всё более настойчивым, словно они сами были не в силах справиться с той бурлящей энергией, которая нарастала между ними. Это было не просто желание, это был бушующий шторм эмоций, смесь неистовой страсти, давнего гнева и внезапно проявившейся любви, которая переплелась воедино, становясь призывом к чему-то большему, чем просто физическое соединение. Это было стремление к объединению на более глубоком уровне, к обмену энергией, к взаимопониманию, скрытому под маской желания.       В этом хаосе, в этом безумии они искали не только утешения, но и выхода для всего того, что накопилось внутри. Их тела двигались в ритме этого хаоса, искали соприкосновения, стремились к слиянию, стремились к единению. Руки Экко, блуждая по разгоряченному телу Джинкс, нашли её грудь, которая идеально помещалась подходила для его рук, сжимая её в своих ладонях, заставляя её тело дрожать от смеси болезненного наслаждения и неистовой страсти. С губ Джинкс сорвался стон, глубокий и пронзительный, выражающий всю бурю чувств, переполнявших её в этот момент. Это был не просто звук, это было признание, признание своей слабости и своего желания.       Экко, чувствуя, как сопротивление Джинкс тает, подобно снегу под весенним солнцем, расправил плечи, выпрямившись во весь рост. Он позволил себе заглянуть глубоко в её глаза, в эти огненные пропасти, отражающие бурю эмоций, бушующую внутри её буйного сердца. Они были как бездонные озёра, полные тайных глубин и неуловимых оттенков, в которых перемешивались боль, желание, гнев и рождающаяся любовь. Его губы, все ещё горячие от недавних прикосновений, медленно скользнули ниже, оставляя на её коже не просто следы, а лёгкий шепот страсти, нежный и игривый. Он целовал ее татуировки, обводя языком каждую, словно рисовал на её теле невидимые истории, тайные знаки, которые только они двое могли понять, которые только они двое могли расшифровать. Одежда мешала, сдерживала их пыл, но ни он, ни она не торопились избавиться от неё. Это было некое ритуальное замедление, увеличение напряжения перед неизбежным слиянием.       Стол, старый и потертый, дрожал под весом их тел, словно сам становился свидетелем этого интимного таинства, этого переплетения двух душ. Каждая порция воздуха, вдыхаемая ими, была наполнена жадным ожиданием, напряженным молчанием, прерываемым лишь быстрым и частым дыханием. Экко тихо зарычал, глубокий и пронзительный звук, прорывающийся из глубины его груди, его сердцебиение усилилось, ударяясь о рёбра, словно барабанная дробь. Его чувствительность возросла во много раз, и каждое прикосновение становилось взрывом чувств. И в этот момент он почувствовал, как хрупкие, но сильные пальцы Джинкс исследуют его руки, каждое движение было словно удар тока, пронзительный и возбуждающий, особенно когда они добрались до его паха, невесемо, однако это вызвало в нём волну непередаваемого наслаждения.       Вихрь их желаний бурлил — энергии, что стремились к раскрытию. Он чувствовал, как каждый жест становится болезненно приятным, словно натяжение струны, готовой разорваться. Она — огонь, заставлявший его сердце колотиться в неистовом ритме, и в то же время вода, смывающая все преграды между ними.       Скоро одежда стала невидимой сложностью в этом пылком танце, мешающей телу свободно отвечать на прикосновения. Барьеры исчезли, оставив лишь два существа, поглощенные своей страстью, два тела, сливающиеся в единое целое. Руки Экко, словно волшебные инструменты, сжимали, гладили, дразнили все, что он видел, исследуя каждый изгиб, каждую линию её тела, язык исследовал каждый шрам, каждое голубое облачко, словно залечивая раны. Аккуратная грудь Джинкс вздымалась под тяжестью его губ, её дыхание становилось частым и прерывистым. Он бесшумно целовал её сосок, его губы были нежными, но настойчивыми, а потом легко подул на него, вызывая дрожь по всему ее телу и глубокий стон от нежданного перепада температур.       Их движения звучали в унисон, словно мелодия, написанная самой жизнью, мелодия, полная страсти и нежности. Это было не просто сближение тел, это был танец душ, бесконечный вальс, в котором каждое прикосновение было обещанием, а каждая встреча взглядов — клятвой в вечности. В этом танце не было слов, были только чувства, которые передавались через каждое прикосновение, через каждое движение.       Горячие руки Джинкс нашли его естество, крепко обхватывая его. Экко вздрогнул, от этого нежданного контакта, его тело наполнилось новой волной желания. Он зашипел от наслаждения, а затем укусил её сосок, вызывая новый стон, еще более глубокий и пронзительный. Сильные пальцы нащупали мокрые складки, и в этот момент ее тело пронзила дрожь, словно от разряда тока, вызывая вскрик наслаждения, который потерялся в их страстном танце. В этом моменте не было ни сомнений, ни страха, только чистое, неукротимое желание.       Их страсть, подобно бурной горной реке, устремилась вперёд, наводняя все вокруг своим неукротимым потоком. Она смывала с них тяготы прошлого, забывала печали и сомнения, оставляя лишь чистое желание и полное погружение друг в друга. В этом неизведанном мире чувств они нашли не только утешение от болезненных эмоций, но и бесконечную связь, глубокую и прочную, которая оказалась гораздо более значительной, чем простое физическое слияние. Они растворились друг в друге, их тела и души переплелись в едином порыве. Толчки, сначала медленные, словно пробующие на вкус, тягучие, которые еще больше завязывали тугой ком внутри. Мокро, горячо, идеально.       Ногти Джинкс царапали его плечи, оставляя красные следы на коже, свидетельствующие о напряжении и интенсивности момента, его губы оставляли крупные засосы на ее шее. Громкие, влажные шлепки их тел заполняли пространство комнаты, становились ритмичным саундтреком к их страстному танцу. Когда они, наконец, нашли свой общий ритм, свой общий пульс, их сердца забились в унисон, создавая завораживающую симфонию чувств, полную яркости и интенсивности. Это была мелодия наслаждения, мелодия полного единства, мелодия, которая навсегда останется в их памяти, словно запечатленная на самой душе.       Напряжение, накапливающееся в течение всего дня, взорвалось, словно бомба, обнажая их души друг перед другом. Это было освобождение, полное и безусловное. Запахи возбуждения, пота и крови смешались в воздухе, создавая своеобразный аромат этого момента, яркий и незабываемый. Усталые вздохи охлаждали их горячие тела, принося с собой долгожданное успокоение и покой.       Очнувшись, Джинкс встретилась с ним взглядом. Мир вокруг казался размытым, но его глаза, глубокие и беспокойные, были остро сосредоточены. Это был не гнев, а что-то более сложное, более глубокое. В них отражался тот же молчаливый вопрос, что и в ее собственных глазах – вопрос, который крутился на языке, но не находил слов. Он был задан не словами, а глубиной взгляда, немой апелляцией к пониманию.       Уже более осознанным взглядом он оглядел её. Она сидела полулежа перед ним, безоружная, подчиненная его силе, но в этой подчиненности не было покорности. Её растрепанные косички рассыпались по столу, тяжело вздымающаяся грудь свидетельствовала о бурных эмоциях, широко разведенные ноги подчеркивали уязвимость. Но в этой уязвимости была и некая откровенность, и почему-то Экко увидел в ней не победу, а своеобразное признание. Сдалась? Или доверилась?       Ее голубые глаза, широко распахнутые, смотрели на него с нескрываемым трепетом. Молчание простиралось между ними, тяжелое, напряженное, наполненное невысказанными мыслями и чувствами. Это было не просто молчание после привычной ссоры, это было молчание перед чем-то новым, перед чем-то таким, что изменит все. Осознание пришло к ним одновременно – осознание того, что произошло между ними, осознание того, насколько глубоко они погрузились в этот вихрь эмоций. И во взгляде каждого из них промелькнуло понимание, что это лишь начало.       Резкая боль пронзила ее руку, заставляя Джинкс вздрогнуть и очнуться. Кровь медленно сочилась из ран, напоминая о бушующем несколько минут назад шторме эмоций. В ее глазах промелькнула не только боль. Губы сжалились, из них вырвался стон, но на этот раз это был не стон наслаждения, а глубокий стон физической боли. Она подняла поврежденную руку, осматривая её медленно, как бы оценивая размеры ущерба, но и словно наслаждаясь этой болью, как единственным остаточным доказательством того, что все это было реальностью.       Экко наблюдал за ней, его взгляд был наполнен беспокойством. В нём не было ни превосходства, ни удовлетворения. Только глубокое сочувствие и желание помочь. Посмотрев на раны, он не задумываясь поднял её на руки. Джинкс не сопротивлялась. Возможно, уже не было сил, возможно, она просто доверилась ему. Он нёс её к раковине, его движения были плавными и аккуратными, как будто он нёс на руках не девушку, а хрупкий фарфоровый предмет.       Промыв раны прохладной водой и аккуратно перебинтовав их, он молчаливо подал ей чистую одежду. В этом молчании было больше эмоций, чем во всех предыдущих криках и ссорах. Он дал ей пространство, чтобы она могла прийти в себя, но его присутствие было надёжной и теплой защитой от оставшейся боли, как физической, так и душевной.       Невысказанные слова шумели в голове Джинкс, сбиваясь в хаотичный хоровод мыслей и чувств. Впервые за долгое время она ощущала полную растерянность. Что нужно сказать? Какие слова смогут выразить этот вихрь эмоций, переполняющий её до краёв? Жалела ли она? Нет. Гнев и усталость от недавнего события были еще слишком сильны. Но помимо них, глубоко внутри, зародилось едкое чувство, похожее на яд, капающий капля за каплей на ее сердце. Яд предательства. Очередного. Предала ли она Силко? Обменяла ли его на кого-то другого? Или это был просто порыв эмоций?       Она сама не знала, что думать. Разум отказывался сортировать хаос чувств, оставляя только неприятное чувство неспокойствия, томящее ее изнутри. Мир вокруг казался нечетким, расплывчатым, словно зеркало с помутневшим отражением. Одно однако было ясно.       — Мне понравилось, Экко, — её голос был хриплым, словно от напряжения и недавнего крика. Эти три слова, произнесенные с неожиданной легкостью, разрезали наполненную напряжением тишину, словно острый нож. Она сама была удивлена своей смелостью. Или это было отчаяние?       Он обернулся, пристально всматриваясь в её лицо, словно пытался уловить каждое изменение в её выражении. Его глаза были полны не только любопытства, но и глубокого беспокойства.       — Мне тоже, Джинкс, — ответил он, и в его голосе проскользнуло что-то похожее на волнение. — Все хорошо?       Его глаза остановились на её перевязанной руке, на растрепанных волосах, на краснеющих засосах, на лице, где еще скрывалась тень недавней бури. Он видит ее боль, ее растерянность, и в его собственных глазах отражается то же непонимание, та же неуверенность. Их отношения вступили на неизвестную территорию, и перед ними раскинулась пустыня невысказанных слов и непредсказуемых событий.       Джинкс повертела головой, горькая ухмылка скривила её губы. Она взглянула на свою перевязанную руку, потом на осколки разбитого монитора, разбросанные по столу, и наконец, на Экко, на его заботливое лицо. В этом взгляде была глубокая боль, смешанная с неким отчаянием.       — Не-а, — прошептала она, потом резко тряхнула головой, словно пытаясь отбросить навязчивые мысли. В глубине её огненных глаз зажглись чертики, но в них же скрывалась и острая боль. Она сделала шаг ближе к нему, её дыхание задело его щёку. В этом жесте была смесь просьбы и предупреждения.       — Со мной опасно находиться близко, Экко, — её голос был тихим, но в нём слышна была жестокая правда. — Я предаю всех, кого люблю. Это мое проклятие. Уходи, пожалуйста, мне больше не нужна твоя помощь.       В глазах Экко отразилось не только непонимание, но и глубокое сочувствие. Он видел её боль, её отчаяние, и он не хотел её отпускать.       — Ты не права, ты это знаешь, — сказал он, его голос был тверд, но в нём слышна была нежность. — Ты можешь любить кого захочешь, это решать только тебе, не Силко и не ещё кому-нибудь. Ты не должна оправдываться перед кем-либо за свои чувства.       — Ты знаешь, какие у нас с ним отношения? — Джинкс задумчиво глядела на него, её взгляд устремился вжаль, в прошлое, наполненное тенью Силко. Её голос был спокойным, почти равнодушным, но в нём скрывалась глубокая печаль, прикрытая маской безразличия. Это было не просто заявление, это было вызов, брошенный в лицо его сочувствию.       Экко вопросительно взглянул на нее, его брови сдвинулись в удивлении. Он не ожидал такого вопроса. Её уверенный взгляд стал ещё более непроницаемым, скрывая бушующие внутри эмоции. Следующие слова покажутся ему острыми кинжалами, врезающимися в самое сердце.       — Он делал со мной то же самое, что и ты, много раз. Тогда, когда я его просила, — её губы искривились в горькой улыбке. Она не просто рассказывала факт, она признавалась в своей слабости, в своем бессилии. В этом признании не было самооправдания, только горькая правда. — Ты уверен в том, что через час, когда ты уйдёшь отсюда, он не будет так же трогать меня? — ее голос стал ещё тише. Это был не упрёк, а тяжелое разочарование, похожее на признание в собственной беспомощности. Она делала больнее себе и ему, отдаляясь от него, боясь причинить еще больше боли и несчастья. Ей было слишком тесно, слишком много эмоций переплелись в этом мгновении, и она не знала, как с ними справиться. Она была слишком близко к нему. Слишком близко, слишком горячо, слишком хорошо, слишком тепло. Она не заслуживала это “слишком”.       Экко тяжело вздохнул, воздух вырывался из его груди с трудом, словно пробиваясь сквозь стену боли. Осознание того, что происходило, оставляло в его сердце не просто раны, а кровоточащие язвочки, каждая из которых пульсировала от боли. Он видел в её глазах не только боль, но и глубокое отчаяние, смешанное с неким жестоким самообманом.       — Ты действительно хочешь, чтобы я ушёл? — спросил он, его голос был спокойным, почти разочарованным. Это был не просто вопрос, а тихая мольба о помощи, о спасении от наваливающегося отчаяния.       — Да, я не хочу тебя больше видеть, — прошептала Джинкс, её голос был едва слышен, словно исчезал в густой тишине комнаты. Это была ложь, холодная и жестокая ложь, она была лгуньей, но она вынуждена была сказать это, чтобы защитить себя и его от еще большей боли. Она боялась своей привязанности, боялась того, что может произойти, если она позволит себе чувствовать.       Он ничего не ответил, лишь еще раз тяжело вздохнул, словно выдыхая последний остаток надежды. Его взгляд задержался на её лице, на её выражении, в котором он видел не только боль, но и нечто ещё… глубокое одиночество, которое он не мог заполнить. Он в последний раз посмотрел ей в глаза, в эти голубые глаза цвета голубой пудры, глаза, в которых он видел отражение своей собственной души. Это был прощальный взгляд, наполненный грустью и нежностью. Помедлив ещё некоторое время, он медленно повернулся и ушёл, оставив её одну в этой пустой, холодной комнате, окруженную осколками разбитого монитора и остаточным жаром недавнего пожара между ними, оставив её одну с ложью и болезненной правдой.