Код их Сердец

      Запах Зауна ударил Джинкс в лицо с силой удара кулаком. Едкий, тошнотворный коктейль из серы и гниющих водорослей – привычное амбре, которое пропитало каждый камень, каждый уголок этого мрачного города. Она, шатаясь, выбралась из сырого, душного туннеля, кашель срывался с её губ короткими, болезненными рывками. Под ногами хлюпала вода, камень был скользкий, холодный, напоминая холодную, влажную кожу гигантской, мертвой рыбы. Джинкс пошатнулась, едва удержавшись на ногах. В руке она сжимала осколок металла.       Встреча с сестрой была ярким, почти ослепительным пятном на фоне привычной, серой жуткой действительности Зауна. Взрыв эмоций, прорвавшийся сквозь толщу ледяного отчуждения, пронзил её насквозь. Радость — яркая, искристая — пронеслась быстрым и неуловимым визитом. Но, как и всегда в жизни Джинкс, она была недолговечной, хрупкой, словно тонкий лед на замерзшей луже, готовый рассыпаться под тяжестью холодной реальности.        Эта реальность снова ударила её запахом сырости, заглушая еще не утихшее тепло сестринских объятий. Вместо радости пришла пустота, ощущение раскола, осколка мозаики, идеально походящего лишь к одной рамке – рамке, которую представлял собой Силко. Пустота, образовавшаяся после расставания с Вай, оказалась невыносимой, глубокой, пронзительной. Она была заполнена страхом, но и чем-то еще, чем-то более темным, более притягательным — глубокой, мучительной зависимостью от Силко. Эта зависимость была подобна медленному действию яда: он убивал постепенно, не давая забыться. Силко был ей нужен, как воздух, как вода, как земля под ногами в этом постоянно дрожащем, нестабильном мире. Шаг за шагом, она двигалась к своему темному убежищу, к своей собственной темнице.       Каблуки её тяжёлых ботинок глухо стучали по полу. Каждый удар – тупой, резкий – отдавался глубоко внутри, отражаясь эхом в её груди. Сердце колотилось как дикий голубь, запертый в тесной клетке, его быстрые удар за ударом отдавались болезненной дрожью в рёбрах. Она шла к нему, в его кабинет – знакомое, удушливое пространство, каждый угол которого хранил отпечаток их сложных, часто болезненных отношений.        Воздух в коридоре был плотным, тяжёлым, словно насыщенным невысказанными словами, нерешенными проблемами, виной и страхом. Эти невидимые нити опутались вокруг нее, давили, сжимая грудь, словно тяжёлый мокрый плащ под ливнем. Это был не просто страх перед Силко, перед его гневом, — это был глубокий, всепоглощающий страх перед самой собой. Страх перед тем, что она увидит в его глазах, перед тем, что услышит из его рта.        Она не стала прятаться в привычных тенях на потолке его кабинета, как делала это раньше. Она шла прямо, плечи её были слегка опущены, походка — тяжёлая, неуверенная, словно она передвигала ноги через вязкую болотистую грязь. В руке она сжимала осколок металла – острый, холодный кусочек её прошлого, напоминание о той силе, которой она когда-то обладала, но которую сейчас казалась не в силах применить.        Каждый шаг казался ей вечностью, каждая секунда тянулась, как липкая смола, прилипая к ногам и затягивая в безвременье. Она не смела поднять глаза, боясь увидеть в его глубоких, непроницаемых глазах отражение своих собственных страхов и сомнений. Её сердце, уже и так готовое разорваться от напряжения, колотилось еще быстрее, ударяясь о рёбра и вызывая тупую, ноющую боль.       — Джинкс, — произнес Силко, голос его был ровным, спокойным, лишенным явно выраженных эмоций. Но в нем сквозила напряженность, тонкая, почти неуловимая вибрация, словно струна, натянутая до предела. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы встретить ее, оставаясь сидеть за своим массивным столом из потемневшего от времени дерева. Его руки лежали на поверхности стола, пальцы, испещренные заметными мозолями, слегка подёргивались, выдавая скрытое напряжение. — Проходи.        Джинкс медленно приблизилась к креслу, его потрескавшаяся кожа казалась мёртвой, похожей на сухую землю в засушливой пустыне. Её походка была тяжелой, неторопливой, словно она несла на себе невидимый груз – груз вины, страха, и того глубокого чувства зависимости, которое связывало её с Силко. Она остановилась перед ним, на краткое мгновение замерла, словно набираясь смелости, или, возможно, просто собираясь с мыслями. Затем она опустилась на кресло, чувствуя, как старые пружины прогибаются под её весом.        В кабинете Силко царила мрачноватая атмосфера. Воздух был насыщен запахами: душный, терпкий аромат табака смешивался с мужским одеколоном и с резким, металлическим запахом свежей крови – едва уловимый, но несомненный. Все эти запахи создавали уникальную атмосферу его кабинета, — смесь запахов Зауна и чего-то еще, чего-то исключительно Силко, — его личного аромата. Здесь не было места для сентиментов, только холодный, выверенный расчет, железная логика и безжалостная правда.        Джинкс медленно опустилась в кресло, её тело было напряжено, каждая мышца казалась натянутой до предела. Осколок металла, сжатый в кулаке, впился в её ладонь, напоминая о болезненной реальности, о той жестокой игре, в которой она участвовала. Кровь прилила к руке, пульсируя в ритме ускорившегося сердца. Она чувствовала на себе его взгляд, холодный и пронзительный, словно ледяной дождь, проникающий сквозь кожу, пронзающий плоть и достигающий самого сердца. Этот взгляд был не просто наблюдением, это было исследование, проникновение в глубины её души, попытка рассмотреть каждый тёмный уголок её сознания.        Силко наблюдал за ней, его лицо было непроницаемым, маской, идеально выполненной ролью, за которой бурлил вулкан сдерживаемых эмоций. Он мастерски владел своим лицом, умел скрывать чувства так, что от него исходило только ледяное спокойствие, которое было еще более пугающим, чем любая вспышка гнева или приступ ярости. На его лице не было ни радости, ни гневного напряжения, ни малейшего следа сожаления – только ледяное спокойствие, пустота, которая казалась еще более опасной, чем любой явный проявление агрессии. Это спокойствие напоминало штиль перед бурей, безупречную маску, скрывающую все страшные тайны и целую бурю неконтролируемых эмоций.        Он медленно, с выверенной плавностью, наполнил две чашки крепкого, чёрного кофе. Движения его были плавными, но в них скрывалась некая напряженность, словно он сдерживал внезапную вспышку гнева. Он поставил одну чашку перед ней, жест был сдержан, лишенный любого намека на теплоту или заботу. На спинке кресла лежал мягкий плед, серого цвета, — нелепая мелочь в этом аскетичном помещении, резко контрастирующая с холодной окружающей обстановкой. Это не было романтичным ухаживанием, — это была тонкая игла, скрытая за маской равнодушия. Силко сдерживал себя с трудом, его кулаки были сжаты, и Джинкс видела, как беспокойство и сдерживаемый гнев постепенно сменялись у него на лице, она знала все его эмоции досконально. Он злился на нее, на её исчезновение, на её вечное бегство, на то, что она снова пропала без объяснений, как делала это много раз до этого. Это была усталость, усталость от постоянной борьбы, от постоянного напряжения, от постоянного ожидания.

***

      Джинкс бросила быстрый, почти беглый взгляд на экран компьютера, где мерцал полузаконченный код программы. Строчки символов, обычно приносящие ей успокоение и удовлетворение, сейчас раздражали, казались неразборчивым хаосом. Её пальцы, обычно быстро и ловко скользящие по клавиатуре, застыли над клавишами, словно приклеились к ним. Она чувствовала напряжение в своих плечах, в запястьях, во всем теле.       — Ты слишком долго работаешь, Джинкс, — его голос прозвучал низко, хрипловато, словно измученный многолетним курением и промокший под дождём. Но в нём отсутствовала привычная спокойная уверенность Силко, которую она знала так хорошо. Вместо нее звучала напряжённость, нетерпение, ощущение того, что он на грани вспышки гнева или чего-то еще, более опасного. — Тебе нужен отдых. И не просто отдых, а настоящий отдых, Джинкс.       Джинкс закрыла веки, почувствовав, как затекли её пальцы, словно они пролежали неподвижно целые сутки. Её тело дрожало от напряжения, не только физического, но и нервного. Она чувствовала напряжение, словно пружина, сжатая до предела, и готовая распрямиться с непредсказуемой силой.Шепот в голове медленно пульсировал.        — Я... я в порядке, — прошептала она, голос её звучал хрипло, словно от долгого молчания или от перенапряжения связок. Её слова были больше похожи на заверение самой себе, чем на утверждение, которое она направляет к Силко.       Силко сделал шаг к ней, и его длинная тень, резко сместившись на стене, на мгновение похоронила Джинкс в своем мрачном объятии. Движение тени было быстрым, резким, словно живым существом, заставляющим Джинкс вздрогнуть. Он остановился рядом с ней, и его тепло, тяжёлое и душное, обволокло её, словно непроницаемый плащ в жаркий летний день. Это тепло было не уютным, а давящим, с привкусом чего-то нехорошего, но хорошо знакомого.       — Нет, ты не в порядке, — его голос прозвучал спокойно, но в нём скрывалась стальная твердость. Он положил руку ей на плечо, и это прикосновение было далеко не ласковым. Это было властное, жесткое движение. — Ты слишком много на себя берёшь, Джинкс. Ты изматываешь себя. Ты устала. И ты снова засиделась до поздна.       Это была не явная угроза, а неизбывное, давящее ощущение его власти, которое Джинкс чувствовала с ужасающей силой. Она чувствовала его в каждом вдохе, в каждом ускорении сердца, в каждом дрожании рук. Это был не просто страх, а что-то более глубокое, более всепоглощающее. Это было чувство беспомощности перед его непоколебимой властью.        — Оставь меня в покое, Силко! — прошипела Джинкс, голос её был тихим, но в нём скрывалась такая отчаянная решимость, что воздух вокруг казался наэлектризованным. Каждое слово было выстрадано, каждая нота была пропитана горьким протестом к его постоянному вмешательству.       Силко замер, его пальцы, сжавшие её плечо, сжали её еще сильнее, словно стальные клещи. Она чувствовала его гнев, жаркий и неукротимый, словно лава под поверхностью вулкана. Чувствовала его усталость – бесконечную, иссушающую усталость от вечной борьбы с её бунтом, с её непредсказуемостью. Но в его тёмных глазах, скрытых за маской невозмутимости, Джинкс увидела ещё одну эмоцию – болезненную, почти физически ощутимую зависимость. Зависимость, которая пугала её ещё больше, чем его гнев.        — Я забочусь о тебе, Джинкс! — прорычал он, голос его был сдавлен, словно кому то перерезали горло. В нём звучал не только гнев, но и отчаяние, глубокое, потрясающее отчаяние человека, который теряет контроль над ситуацией, над самым дорогим для него человеком.       — Твоя "забота" убивает меня! — Джинкс резко оттолкнула его от себя, с нечеловеческой силой сбрасывая с себя его давящую руку. Она вскочила с места, словно опалённая, и бросилась бежать, не оглядываясь. Она бежала прочь из комнаты, прочь из дома, прочь из этой душной, удушающей атмосферы его "заботы". Она бежала от его гиперопеки, от его любви, которая превратилась в её тюрьму.

***

      — Я хочу, чтобы ты вернулась к миссиям, — произнёс Силко, наконец нарушив напряжённую тишину. Его голос был спокойный, ровный, словно зеркальная поверхность глубокого озера, но под этим спокойствием скрывалась стальная уверенность, холодная и непоколебимая, заставляющая Джинкс вздрогнуть от его голоса до кончиков пальцев. Он откинулся на спинку кресла, его поза была расслабленной, но его пальцы постукивали по поверхности стола, издавая приглушенный, ритмичный звук, похожий на медленный, настойчивый такт часов.        — Зачем? — Джинкс с трудом сглотнула слюну, её горло сдавил тяжёлый ком, словно кто-то зажал его в стальных тисках. Она была исчерпана, истощена до самого конца, как выжатый лимон, из которого выжали весь сок. Её глаза были красными и отечными от усталости, и голос едва слышно шептал слова, которые застряли в её горле, отражая её беспомощность. — Я всё равно всё только порчу. Я — проклятье. — Она сжала кулаки, сильно сжимая осколок металла, который впивался в её ладонь до крови, заглушая нарастающий шум в голове. Её плечи были опущены, голова поникла, словно тяжёлые усталые цветы под дождем.        Силко кивнул, его глаза казались тёмными провалами, в которых мелькали отражения дождевых капель на окнах, словно мириады маленьких миров, застывшие в его глубоком взгляде. Он молчал, наблюдая за ней, его лицо было непроницаемым, словно стенка неприступной крепости, не выдавая ни одной эмоции. Внезапно, резким движением, противоречащим его обычной сдержанности, он решительно поставил чашку на стол. Звонкий звук удара фарфора о дерево раздался в напряжённой тишине, словно выстрел, прерывая молчание. Он замолчал, словно собираясь с мыслями, его руки сжались в кулаки, костяшки побелели от напряжения. На минуту он потерял свою привычную сдержанность, его движения стали резкими, нервными, выдавая внутреннее напряжение, которое он так долго скрывал.        — Я… я не хотел этого, Джинкс, — прошептал Силко, голос его был едва слышен, словно он боялся разбудить спящего зверя или нарушить хрупкое равновесие. Слова вырывались из него с трудом, словно он выдавливал их из себя, каждое слово было наполнено болью, скрытой за его обычной непроницаемой маской. Он наклонился вперёд, его тень, удлинившись, как щупальца некоего чудовища, наполнила комнату мраком, — и в этом движении было что-то более уязвимое, более человечное, чем в его обычной выверенной позе. — Всё это… твоя боль… твои страдания… Я вижу, как тебя гложет это, как ты мучаешься. Но я хотел как лучше. Ради близких людей мы готовы пойти на все, возможно, потом ты поймёшь меня.       Он замолчал, его взгляд был устремлён в некую точку на полу, где на ковре играли блики солнечного света, словно маленькие, живые существа. Его плечи поникли, и в его позе было столько усталости, столько безнадёжности, что Джинкс вздрогнула. Он казался сломленным, измученным, выжатым до суха тяжёлым бременем ответственности и вины. В его взгляде Джинкс увидела не только Силко, бесстрашного лидера Зауна, но и человека, испытывающего глубокую, невыносимую боль, человека, который сам стал жертвой своих же решений. И это было ещё более страшным, чем его обычное холодное равнодушие, это было страшнее любой грозящей смерти.        Она молчала, внимательно рассматривая свои побледневшие пальцы, словно пыталась увидеть в них отражение его боли, попытаться понять то, что происходило в его душе. Силко продолжал молчать, его лицо было непроницаемым, как всегда, но в его молчании теперь звучала усталость, и глубокое, потрясающее отчаяние. Воздух в комнате сгустился, наполнившись невысказанными словами, невыносимой тишиной и нерешенными проблемами, которые нависали над ними тяжёлым, непроницаемым облаком.

***

      Комната была маленькой, тесной, почти душной, напоминая крысиную нору. Но несмотря на царивший в ней беспорядок, она казалась Джинкс знакомой и уютной, своей, своим безопасным убежищем. Осколки разлетевшихся внутренностей компьютера легли на пол вокруг, словно мертвые звёзды после космического взрыва, осколки металла блестели в тусклом свете, напоминая о недавней буре эмоций, которая прошла через комнату, словно ураган.        Маленькая, дрожащая Джинкс сидела на краю кровати, её волосы были растрепаны, словно птичье гнездо, после бури, лицо бледное, как бумага, и покрыто пятнами. Глаза были красными, отечными от слёз, которые ещё не высохли. Она схожа была на сломанную куколку, брошенную на пол после жестокой игры.        Силко стоял в дверях, его фигура казалась темной и грозной, как некая грозовая туча, наполненная непредсказуемой силой. Но в его глазах, которые обычно были холодными и непроницаемыми, Джинкс увидела не жестокость, а глубокую заботу, прикрытую тонким слоем тревоги. Заботу, которая была настолько необычной, настолько нехарактерной для него, что Джинкс на мгновение забыла о своей боли.        Он медленно подошёл к ней, его движения были осторожными, измеренными, словно он боялся нарушить хрупкую тишину, которая постепенно опустилась в комнату, заглушая остатки бушующих эмоций. Он присел рядом, не говоря ни слова, просто взяв её маленькие, холодные руки в свои ладони. Его большие руки окутали её маленькие руки, передавая ей спокойствие и тепло, заставляя её наконец расслабиться, хотя тело её все ещё дрожало от остаточного страха и усталости. Джинкс прижалась к нему, как к скале, ища утешения в его близости, в его нерушимой защите. Наконец-то она почувствовала себя в безопасности, хотя и не надолго.        Он нежно погладил её волосы, его пальцы были ласковыми, словно перья птицы, легко и нежно скользившие по её растрепанным прядям. Это было не просто прикосновение, это было успокаивающее заклинание, избавляющее от боли. Он ничего не говорил, просто был рядом, его близость была как тёплое одеяло в холодную дождливую ночь, как надёжная стенка, защищающая от всех бед мира. Джинкс зарылась лицом в его плечо, её слёзы, горячие и солёные, смачивали его рубашку, оставляя на ней следы своей боли. Она вдыхала его знакомый, успокаивающий запах, и это помогало ей немного успокоиться.        — Всё будет хорошо, малышка, — прошептал он тихо, его голос был спокойным, успокаивающим бальзамом, который медленно заливал её израненную душу. Голос, который она знала с детства, голос, который всегда помогал ей успокоиться. — Всё будет хорошо. Поспи немного. Я рядом.       Он аккуратно поднял её на руки, словно поднимал хрупкую птицу, бережно прижимая её к себе. Джинкс лежала в его руках, как ребёнок, чувствуя его силу и защиту. Он аккуратно уложил её на кровать, укрыл тёплым пледом, поправил растрепанные волосы, поцеловал в лоб. Его поцелуй был не жестким и властным, а нежным, ласковым, полным тихой, нежной любви.       Он сидел рядом ещё некоторое время, держа её за руку, чувствуя, как её тело медленно расслабляется, как её дыхание становится ровным и спокойным. Только тогда, убедившись, что она заснула, он тихо встал. Его движения были плавными, бережными, словно он боялся разбудить её от хрупкого сна. Он вышел из комнаты, оставив её одну, но в комнате осталась его теплота, его спокойствие, его любовь, как невидимый, но очень реальный щит.

***

      Воздух в серверной вибрировал от напряжения, словно находясь на грани взрыва. Несмотря на царившую вокруг тишину, воздух казался наэлектризованным, пропитанным невидимой энергией. Единственным звуком, прорезающим эту напряжённую тишину, был тихий, монотонный гул серверов, напоминающий дыхание гигантского существа. Джинкс сидела за своим рабочим столом, погруженная в свой цифровой мир. Её пальцы, тонкие и ловкие, быстро двигались по клавиатуре, оставляя за собой шлейф светящихся символов кода, словно волшебница, плетущая заклятие. На множестве мониторов плясали строки кода, переливаясь всеми цветами радуги, — это было её царство, её убежище, где она чувствовала себя сильной, независимой, способной создать что угодно. Но даже здесь, в своём цифровом раю, она не могла сбежать от тени Силко, от его всепроникающей власти.        Силко стоял в дверях, его фигура была тёмной и напряженной. Его лицо, обычно непроницаемое, было искажено гневом, губы сжаты в тонкую линию, словно он с трудом сдерживает себя. Он был на грани, на краю пропасти, и Джинкс чувствовала это всей своей кожей.        — Ты делаешь это нарочно, да?! — прорычал он, его голос, резкий и неожиданный, раздался в тишине комнаты, словно громовой удар, встряхивая Джинкс до самой глубины души. Его глаза, теперь были темными океанами бушующего гнева, готовыми поглотить её целиком. — Ты знаешь, что это опасно! Ты знаешь, что это может привести к катастрофе! Ты играешь с огнём, Джинкс!        На одном из мониторов, в центре яркого свечения, высветился законченный код. Строчки символов, выстроенные в идеальном порядке, мерцали, словно живые, излучая некую скрытую мощь. Это была не просто программа, — это был инструмент, способный на очень многое, на намного большее, чем она предполагала. И Джинкс знала это. Это была намеренная провокация, вызов, брошенный в лицо Силко, попытка проверить его предел, посмотреть, насколько далеко он готов зайти.        — А что ты будешь делать? — прошипела Джинкс, не отрывая взгляда от монитора. Её голос был спокойным, ровным, но в нём скрывалась ледяная угроза, способная вморозить воду в лёд. В этом спокойствии скрывалась не слабость, а глубокая уверенность в своих силах и готовность дать отпор.        — Я… — Силко сделал шаг вперёд, его движение было резким, неуверенным, словно он сам не до конца уверен в своих действиях. Его рука резко взметнулась, словно подхваченная внезапным порывом ветра, и опустилась на стол, оставляя на его поверхности следы своей нервозности. Не ударил и никогда не смог бы. — Ты выходишь из себя, — прорычал он, голос его был сдавлен гневом, голос человека, находящегося на грани отчаяния. — Но я не могу больше выносить это! Твой безрассудство, твоё неповиновение!       Он сжал кулаки, его костяшки побелели, словно от сильного напряжения. Его тело дрожало от гнева, бури разрушительных эмоций, которые он с трудом, с огромным напряжением сдерживал, не давая себе сломаться. Его взгляд, темный и напряжённый, был прикован к её работе, к тому коду, который мог разрушить всё, к чему он прикладывал столько усилий, столько лет, — и он не мог подойти к ней, не мог прикоснуться к ней, не поднял руку, не сделал никакого жеста насилия. Он просто смотрел, оцепиневший, — на тот код, который мог разрушить их обоих.        — Ты играешь со мной, Джинкс, — прошипел Силко, его голос был спокойнее, чем было несколько минут назад, более ровным, но в этом спокойствии скрывалось столько сдерживаемого гнева, столько невысказанного, столько скрытой угрозы, что это казалось более страшным, чем любой крик. Это было спокойствие перед бурей, и Джинкс чувствовала это всей своей душой. — Ты играешь с огнём, и ты можешь обжечься. И не только себя. Ты понимаешь, что твои действия могут привести к катастрофе? К таким последствиям, которые ты даже не в состоянии себе представить.        Джинкс молчала, её пальцы, тонкие и ловкие, быстро набирали код, словно она писала не программу, а свое последнее письмо, заветное послание, обращённое в вечность. Она знала, что она провоцирует его, намеренно вызывает его гнев, раздражает его, испытывает его на прочность. Ей было нужно это, ей нужно было проверить его предел, понять, насколько сильна его власть над ней, насколько он способен сдерживать себя, насколько он готов пожертвовать своим контролем, своей властью ради нее. И в этот момент, наблюдая за его лицом, она увидела на нём не только бурлящий гнев, но и что-то ещё, что-то более глубокое, что-то, что её настораживало. Она увидела на его лице страх. Страх потерять её, страх лишиться того, что он так дорожит, того, что стало для него самым ценным, самым важным в этом жёстком и беспощадном мире. Страх, скрытый за маской власти и бесстрашия

***

      В этом мгновении, под давящим взглядом Силко, Джинкс увидела себя маленькой девочкой, слабой и беззащитной, нашедшей убежище в его тени, в его защите, в его силе. Она помнила его тёплые руки, его спокойный голос, его заботу. Она помнила, как она чувствовала себя в безопасности рядом с ним. А теперь, взрослая, опутанная его же собственными сетями, опутана его влиянием, которое она сама же и пригласила в свою жизнь, она чувствовала себя запертой в клетке, сделанной из её же собственных страхов и сомнений.        Их связь, когда-то теплое и крепкое дерево, превратилась в нечто более темное и угрожающее – в хищную лиану, которая закрутилась вокруг её души, вокруг её сознания, затягивая в свои липкие объятия. Теперь уже невозможно было отделить одно от другого, не нанеся урон обоим, не разрушив то, что они так долго строили вместе. И в этот момент Джинкс поняла, что его слова были правдой, жестокой, но правдой.        Силко не прибегал к грубой силе, к открытым угрозам, к прямому давлению. Его манипуляции стали тоньше, изящнее, как ядовитые шипы растений Зауна, — незаметные на первый взгляд, но проникающие глубоко под кожу, в самые чувствительные места. Он не кричал, не ругался, не угрожал. Он говорил спокойно, ровно, но его слова были как капли яда, медленно, но верно растворяющие её защиту, её независимость, её волю. Он играл на её чувстве вины, на чувстве вины, которое было её постоянным спутником, на её страхах и неуверенности в себе. Он напоминал ей о прошлом, о предательстве, о её собственной агрессии, — о каждом осколке её прошлого, который он так искусно собирал и хранил, как драгоценные камни, использовал против нее самой.       — Я… я хотела… я хотела, чтобы меня любили, — прошептала Джинкс, голос её был едва слышен, словно этот шепот мог раствориться в воздухе, словно он был не достоин привнести свой шум в эту напряжённую тишину. Она отвела взгляд, не в силах поднять глаза, её пальцы, белые и сжатые от напряжения, беспокойно сжали осколок металла в кулаке, и костяшки побелели от силы сжатия. Её плечи дрожали, словно она пыталась сдержать рыдания, сдержать свою боль, сдержать тот плач, который она так давно сдерживала. Это было не просто признание, это было отчаяние. Беззащитность. И признание своей собственной слабости..        Силко молчал некоторое время, его взгляд был прикован к её лицу, словно он пытался прочитать в нём все её тайны, все её мысли, все её страхи. В его обычно непроницаемых, холодных глазах, за маской бесстрашия и власти, мелькнуло что-то такое, что Джинкс не могла сразу расшифровать, что-то такое, что заставило её замереть. В них была и боль, глубокая, пронзительная боль, и усталость, изнуряющая усталость, накопленная за многие годы борьбы и бесконечных сложных решений. И — что-то еще, что-то такое, что было сродни горькому раскаянию, некой вине, признание в своих промахах.        Он встал, его движения были медленными, неторопливыми, словно он передвигал ноги через вязкую грязь. Он медленно прошелся по комнате, словно прощался с чем-то очень важным, с каким-то этапом своей жизни. И остановился рядом с ней, с Джинкс, наклонив голову.        — И я всегда любил, люблю и буду любить, — ответил он тихо, голос его был мягче, чем обычно, в нём звучала не власть, а боль, глубокое, потрясающее отчаяние. В нём не было приказа, угрозы, даже не попытки к манипуляции. Только боль. Он опустился на одно колено, приблизив лицо к её лицу, — это было не жестом власти, а жестом уважения, признания её равенства. Его взгляд смягчился, в нём не было холода, который Джинкс знала так хорошо, а была только нежность, — нежность, которую он так долго скрывал за маской бесстрашия и власти. — Но я не хочу терять тебя, Джинкс. Мы боролись за Заун, это были наши мечты, наши цели, наши люди. Мы не можем всё бросить, мы не можем предать их, мы не можем оставить их. Мы должны продолжать бороться, вместе. Вместе, Джинкс.        Он взял её руку в свою, его пальцы были тёплыми, ласковыми, не сжимающими, а просто обнимающими её хрупкую кисть. Это было не жестом власти, а жестом нежной заботы, попыткой передать ей часть своего тепла, своего спокойствия, своего мира. Он не сжимал её руку, а просто держал, словно боясь спутать хрупкое равновесие, которое наконец-то установилось между ними. В его глазах, глубоких и темных, Джинкс увидела не только любовь, но и отчаяние, глубокое, потрясающее отчаяние человека, который знает, что он может потерять то, что он так дорожит, то, что стало для него самым ценным в этом жестоком мире.        Их разговор наедине, этот неожиданный, пронзительный диалог, стал неожиданным откровением. Это был не бесчувственный разговор о власти и политике, а пронзительный диалог о жизни и смерти, о том хрупком равновесии, которое висело над Зауном, словно лезвие ножа, и о том, что останется после них, после того, как их уже не будет. Силко говорил тихо, голос его был хриплым, словно он сдерживал слезы, сдерживал боль, которая его измучила. Он признал свою ревность к Вай. Это было не признанием слабости, а признанием своей глубокой зависимости от нее, от того уникального микрокосмоса, который они создали вместе, и которого он теперь боялся потерять. Он признал, что без нее его мир пуст, его жизнь лишена смысла. Его большие руки сжали кулаки, костяшки побелели от напряжения, от бессилия.        Джинкс молчала долго, её взгляд был устремлён в некоторую точку на стене, словно она смотрела сквозь стену, сквозь время, сквозь саму реальность. Она вспоминала их прошлый путь, все жертвы, всю боль, все разочарования, все победы и поражения, все моменты радости и отчаяния. Она проживала заново каждый момент, каждое прикосновение, каждое слово, каждый взгляд. Она проживала заново свою жизнь, свою историю, свою связь с Силко.        И в конце концов, пройдя через лабиринт своих воспоминаний, через лабиринт своих чувств, она признала свою привязанность к нему, признала ту правду, от которой она так долго пыталась сбежать. Это было не признание слабости, не признание поражения, а признание сложной, многогранной правды. Она признала свою привязанность не как к тирану, а как к человеку, которого она знала всю свою жизнь, человеку, который не только управлял её жизнью, но и привил ей чувство защищенности, силы, цели, чувство принадлежности к чему-то большему, чем она сама.        Это была горькая правда, — признание в той неразрывной связи, неспособность порвать эти узы, связывающие их на уровне души, не только через взаимную выгоду и зависимость. Это было похоже на вкус ржавчины на металле, — холодное, горькое, но знакомое и неизбежное. Она поняла, что эта связь, хоть и сложная, болезненная, но является частью её самой, частью её существа, частью её души. И от этого никуда не деться.       Внезапно, резкий, пронзительный стук в дверь, словно удар молотом по металлу, нарушил хрупкую тишину и интимность их разговора. Джинкс вздрогнула, её рука непроизвольно отдернулась от руки Силко. Силко резко поднялся, его движения были быстрыми, решительными, а лицо мгновенно приняло привычную маску бесстрастия, холодного спокойствия, скрывающего все его чувства. Но Джинкс уже видела то, что было за этой маской, и это её насторожило.        В дверь постучали снова, на этот раз более настойчиво, более уверенно, — стук стал более решительным, более тревожным. Силко бросил на Джинкс быстрый, быстрый, почти незаметный взгляд, но в его глазах мелькнуло что-то такое, что она не смогла расшифровать сразу, — быстрая, неуловимая смесь тревоги и осторожности, предчувствие чего-то нехорошего, чего-то такого, чего он не ожидал. Он сделал жест, предлагая ей остаться на месте, затем решительно подошёл к двери.        В кабинет вошёл человек в тёмном, длинном плаще, его фигура была скрыта глубоким, тяжёлым капюшоном. Его лицо было совершенно не видно, словно это был призрак, пришедший из тени. Он молча, неторопливо, как статуя, подошёл к столу, положил на него с некоторой торжественностью с некоторой осознанностью с некоторой скрытой угрозой скрученный свиток пергамента, запечатанный красной, как кровь, восковой печатью, и также молча, не произнеся ни слова, ушёл, растворившись в тени коридора. Джинкс вздрогнула от незнакомца, его появление было таким же резким и неожиданным, как и стук в дверь.        Силко взял свиток, его пальцы были напряжены, с напряжением, которое не могло быть скрыто, не могло быть незамеченным Джинкс. Он раскрыл его медленно, осторожно, его взгляд был сосредоточенным, завороженным, словно он смотрел не на пергамент, а на что-то невообразимое, на что-то, что изменит всё. Джинкс видела, как его лицо меняется, как его глаза расширяются, как его брови сдвигаются вместе, как на его лице сменяют друг друга несколько эмоций, каждая из которых была полна скрытого смысла.        Это сообщение разрушило хрупкое равновесие, которое наконец-то установилось между Джинкс и Силко, разрушило тот нежный мир, который они так долго строили. Воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, словно насыщенным невидимыми нитями тревоги и предчувствия чего-то такого, что могло изменить всё, что могло разрушить всё.        Джинкс поняла, что их разговор, их недавнее примирение, — было всего лишь краткой передышкой, минутой спокойствия перед бурей, перед неизбежным штормом. Это было всего лишь временным затишьем перед новой битвой, перед новыми испытаниями. Силко бросил на нее быстрый, быстрый, почти незаметный взгляд, но в нем Джинкс увидела множество невысказанных мыслей, множество нерешенных проблем, множество скрытых планов. Она увидела в его глазах то же предчувствие бури, то же неизбежное напряжение. Он встал, его движения были быстрыми, решительными, словно он был воплощением самого действия, самой энергии, — он быстро принял решение, без всяких колебаний, без всякого сомнения. Их разговор, их взаимные признания, их краткая близость, — всё это осталось в прошлом, отошло на задний план, поглощённое новой реальностью.