Маэстро

And the road becomes my bride

— I have stripped of all but pride. — So in her I do confi-i-ide… — на пару секунд колонки замолчали, являя контрастом отвратных слух подпевающего. В неощутимом конфузе рыжий парень за рулём придержал едва не выпавшую изо рта сигарету.        Только-только ведь зажигалку откинул. — С каждый разом ты всё хуже и хуже попадаешь в ноты, — на чеширской лыбе пожурил пассажир. — Впервые вижу отрицательную прогрессию.       Водитель, бывший видимо не в том настроении, чтобы перекидываться любезностями, нахмурился. Не будь во рту сигарета так и сказал бы “пошел нахер, японец”. Хотя тут и взгляда хватало. Хотя японец вообще-то на четверть американец, но так уж сложилось исторически, что дроби здесь никого не волнуют пока те не наставлены в грудь.       Хмурился рыжий до первой добротной затяжки. После неё, как по мановению волшебной палочки, он как всегда становился не в пример дружелюбнее. В конце концов его никотин и любимые песни никто не отменял, пусть и диск местами заедало, и сигареты имели свойство заканчиваться. — Научфите, сеншэй.       Но опустим пересуды. На фоне страждущих за бортом теней всё в пределах автомобиля выглядело в стократ миролюбивее. Пожалуй, не будь у них пыхтящей машины со светом, ночь уже сожрала бы их, присоединив к толпе неприкаянных никому не нужных душонок.        Нужно отвлечься.       Улыбка тянется нервнее обычного, но для разговора ни о чём в самый раз: — Что ещё закажешь, сладкий?       Рыжий заправил прядку за ухо в миловидной манере. — Я желаю миллион долларов. — и закрыл глаза.       Так и появляется привычка лишний раз поправить ремень безопасности. Мало что остаётся, когда твой водитель — самоуверенный мудак, которому нужно сначала разбиться и потерять пару конечностей, чтобы начать ездить по правилам. Забавно, не правда ли? Как жаль, что ездить с ними всё же приходится. — Хе-хе. Всё, что в моих силах. — Я так не играю. — рыжие брови обиженно нахмурились, и в окно вылетела недокуренная сигарета.       Между прочим строчка “сигареты” в их списке неоплаченных покупок была на первом месте и безбожно жрала бюджет, как бы не приходилось просить “пыхтеть экономнее”.        “Расточительная капризулька” — был записан его номер в каждом новом телефоне. Их было... точно больше двух.       В боковое окно смотреть не хотелось, а впереди не было никаких перемен. Иногда по обочине пробегали койоты, или волки, или ещё какие-нибудь звери, которым днём не спалось. Их можно было понять. Оставалось опереться на подлокотник и наблюдать за приближением огней поселений.       Со временем стало виднеться большое светлое облако, как отражение от ночного солнца, присущее только густонаселённым городам.       “Всё ближе к цели” — как хорошо звучат эти слова, когда повествование ведётся от лица героев спасающих мир!        И как пренебрежительно выплёвываются они, приближая двух блудных подростков в отчаянии к их цели.       Хотелось лезть на стенку.       На стенку залезть, к сожалению, не получалось.  — Слушай, а как насчёт переночевать в в мотеле? — У нас нет денег. — В машине?... — До Балтимора час.  — Вот это меня и напрягает. — Будешь бояться и он тебя сожрёт. — Ха-хах!       Над ухом клацнули зубы темноты и пришлось накинуть капюшон, чтобы они не взвывали так сильно.       Лучше попробовать вздремнуть и послушать как по третьему кругу гоняет чёрный диск с белыми царапинами. Песни уже напоминали борозды от когтей, навсегда оставшиеся в сознании и памяти как грязные ногтевые пластины смерти в теле их невольного слушателя. Спустя время смотрится так же отвратительно, как и тогда.       В самом деле кто-то предпочёл бы быть разодранным в клочья, чем жить такую жизнь. И с ними трудно не согласиться.        Ни грамма доверия, ни слова любви, ни капли уверенности в завтрашнем дне — это ваша хвалёная жизнь?       Спасительный свет остался позади. Лживое ночное солнце и его маленькие звёзды, разбросанные по улицам, лишь незначительно освещали путь. То там, то тут из переулков огрызались светобоязные звери, беззвучно воспевающие взошедшую ночь.       Они стояли на относительно безопасной парковке. В кармане тяжелела бутилированная святая совесть — когда-то белая и лёгонькая, а стоило разгерметизироваться, вступить в реакцию с жизнью и вот ваш результат — отнюдь не безвесный коричневый осадок. Напоминало колу. И по массе как триста тридцать миллилитров. — Ммм, холодненькая, — газировка действенно гасила щелочную основу философских мыслей. — Ты для меня в холодильник залез? Как приятно! Спасибо, любовь моя гадкая, ты сегодня на высоте.  — Ты тоже был неплох. Сегодня-то точно бог тебя за фокус накажет. — посмеивался рыжий, нервно покручивая в руках заряженную отчаянием отверженность.       И это тот, кто говорил, что нельзя показывать этому городу свой страх? Ха-ха! — Ха-ха-ха-ха…— звучало совсем уж неестественно. Уверенность стремительно улетучивалась. На местности капюшон не защищал даже от страхов, они мерно обволакивали, пропуская в ответ крохотные пузырьки смеха. — А я считаю, что это тебя он должен наградить отпуском в аду первым! Я дурь малолеткам пока что не пихал, мне пока что далеко до твоего экспертного уровня ублюдка. — Ой какой скромный. Ну, ничего. Не беспокойся, тоже вырастешь, все там будем. Хорошо, что мы верим в деньги. Деньги в отличие от бога можно потрогать, — ещё раз проверил магазин и затушил бычок. — Нет-нет, они намного лучше: на них можно жить.       “Жить” — до чего же громко сказано.       Смехотворно.       Продвигались до места они в тишине — уши приходилось держать востро.        Рыжая шевелюра скрылась за углом, а в собственном сердце заплакало плохое предчувствие.       Надо идти следом.       Но туда не сильно хочется.       Вообще не хочется ни идти туда, ни “жить” в целом, если для этого нужно якшаться с поставщиками дури по грязным переулкам, где шанс смерти выше чем на войне.       Тем не менее денег совсем не было. В карманах болтался четвертак и аллюминиевая крышка от колы, стыренной пятнадцать минут назад в круглосуточном.       Денег безусловно хотелось.       Что ж, времени на пререкания нет, страх нужно пересилить и шагнуть в ту черноту.       Для того чтобы жить, понимаете ли, сначала нужно выжить.       Шаги давались с трудом, ноги тонули и хлюпали как на болоте, но потерять проводника было в стократ опаснее. В бесконечном переходе шириной не больше чем в три метра, а то и меньше, всюду по краям лежали бездыханные чудища.       На них не хотелось смотреть, но на них приходилось смотреть, лишь бы не пропустить внезапный удар.       Правда смотри не смотри, а от случайности никто не застрахован. Как-то и опытному рыжему не повезло наступить на чью-то конечность, так некстати прикрепленную к живому телу. Нога безобразного была такой же безобразной, как и всё вокруг, включая его треморный, сиплый голос. — Стой! — взбаламутившееся чудище выбило единственную боеспособную отверженность из рук рыжего. — Не подхоти! Дмон! Демон!       Собственное сердце чуть не выбило глаза из орбит, когда в одно мгновение они остались безоружны.       Вот так просто в одно мгновение стали беззащитны, как малые дети. У детей правда всегда за спиной злая мама, ну а у рыжего за спиной был японец. У японца в свою очередь за спиной была стена и цепочка завершалась, получается, благополучно. Ну, кроме того факта, что оружия, кроме красивых глазок, не было ни-ка-ко-го.       Взлохмаченный объект напротив был выше ростом, имел чуть меньше мыщц, чем у двух путников вместе взятых, но смотрел впечатляюще. Ошалевшими глазами загнанной в угол крысы.       Что-то подсказывало, что шансов нет. — Тщ-тщ-тщ, не беспокойся, мы не демоны, — проводник растерянно поступился, но назад особо было некуда. — Нам просто нужно пройти.  — Вс-с-се… Вс-се вы та-акх говорите, — он смотрел то на них, то куда-то между, будто бы перед ним было больше двух человек. — А пото-ом… С-спрячетесь… Потом ш-шепчете… Ш… Ш-шепчете…       Чередуя тяжело разбираемые слова — явно не хватало пары зубов — с шумным дыханием, он вытянул из ободранных карманов куртки своё собственное отречение.       “Тридцать восьмой калибр” — холодно шептала память.       Сколько ни путешествуй по забытой богом стране — никогда не привыкнешь к вооружённым до зубов местным.       Храни господь, блять, демократию!       Восторженный визг антифаната дыр в теле пришлось удержать. Ноги уже не нужно было держать, они приросли к месту, полностью обвитые ужасом.  

 Что   делать   ? 

      Не подчиняясь законам физики, ужас ядовитыми волнами поднимался от ступней к туловищу.

  Ч  т  о    д  е  л  а  т  ь ? 

      От туловищу по плечам и от плеч по шее к голове, грозя перекрыть все жизненно важные функции.

ЧТО, черти бы побрали эту ночь, делать?

      Медленный вдох. Страх затёк в лёгкие вместе с воздухом, но не перекрыл дыхание. Почему?       Он совсем забыл, что страх опасен только если его бояться.       Только если ты в своём уме, а не оставил его далеко-далеко отсюда растёртым в пыль, ты подвержен разрушительному влиянию.       Так что по существу?        Человекоподобный яростно упоминал демонов и отталкиваться нужно от этого. Больше в общем-то не от чего.       А что ты умеешь лучше всего?       Врать и убеждать во лжи.       Со статным видом, вышедшего из-за чужой спины, и с надеждой, что фальшивый свет одарит сцену, японец заявил:   — Дитя моё, опусти оружие, не очерняй дух свой грехом тяжким. Всё, что ты видишь происходит не напрасно, но по велению Бога.       Упоминание всевышнего очеловечило черты заблудшего. Он присмотрелся, нахмурив черные, поседевшие местами брови, и явил мелкие морщины по краям глаз от щурения. Выглядел он в общем-то как слепой, на радость отличивший свет от бесконечного ничего. — Ты п-правда… Ангел? — безумие в словах приняло иной оборот, более светлый и менее опасный, на первый взгляд. По крайней мере чуть миролюбивее чем минуту назад. — Глаза твои наделены особым даром, только не умеешь отличать погрязших во грехе от несущих свет, — бред пугающе складно лился словами из собственного рта, пока ещё подчиняясь правилам некой логики и воспоминаниям о древних писаниях. — Ты прав, мы ангелы, что освещаем путь заблудшим, благословляем тебя. И зря ты преграждаешь путь своим орудием греховным. — Моя вина! — очеловеченный монстр упал на колени и принялся бешено кивать головой, пытаясь вымолить прощения. — Не бойся, дитя моё, мир будет тебе. Благословляй Бога вовек, потому что мы восходим к Пославшему нас, и запиши всё свершившееся в книгу.        С опущенной головой обезумевший провожал названных ангелов.       Вышло? Похоже на то.       Рыжему было сподручнее идти вперёд, всегда шёл впереди, держался чуть правее, и он старался соответствовать возвышенному образу слуги божьего, но ноги вязли в трясине. Была ли то трясина безбожия проклятого закоулка или проклятие фортуны, кто бы знал. Ген шагал следом и старался не оборачиваться, как должно полагаться высшему существу. Ну, знаете, ангелам же вроде ничего не может сделать человек? Следовательно человека им не нужно бояться.       Ха!       Кто бы знал, что эта логика — херня полнейшая.       Он ведь выстрелил.       Раз — сердце, два — правое плечо, и контрольный в голову — три.

      Шлёп.

      Впереди идущий рыжий содрогнулся по числу попавших пуль и упал.                   Оземь, плашмя и просто

з а м е р т в о .

      Оглушенный и будто схваченный за горло спущенным с цепи порохом, Ген медленно обернулся к вновь потерявшему человеческий лик чудовищу. Безумие сливалось с какой-то логикой. Он был доволен, весел и опасен. Оставаться было опасно. Очень опасно. Критически.        Ах-ха-ха!       Надо бежать, бежать, бе - жать, б е ж а т ь,                                                                                         б   е   ж   а   т   ь              Ген не издал не звука.        По трясинным болотам без шансов. — Ангел бы не умер.       И правда. Ангел бы не умер как обычный преступный подросток.       Невыносимо.       Дышать, не шевелиться, думать. Мысли вообще шли мимо. Тело само решало, что говорить, что за жесты использовать и как вести тактику дальше. Кажется там было что-то про “...Ты распознал в наших рядах предателя, прозорливый воин, но зря ты… позволяешь себе стрелять в того, кто хоть одним шансом твой спаситель..”. Слова скатывались ровно, почти чеканились несмотря на проступившую в теле дрожь. Он слушал со стороны, смотрел со стороны и просто трясся на своём месте, пока какая-то, более сильная часть пыталась вырваться из пасти смерти. — Я тебе не верю. — её зловонное дыхание отравляло воздух.       Одних навыков недостаточно, если у тебя ничтожно мало везения. Без него любой убедительный оратор просто шарлатан, оттягивающий скрежет старой гильотины. — Бог ос-ставил меня. Он оставил всх нас и не с-смотрт в эту сторону… — держа на мушке, он враскачку поднялся. Его убеждению можно было позавидовать. Так бывает когда переборщишь с ЛСД или тут что-то повеселее? — И ты ткхой же демон… И я ис-скуплю вину, избхавив мир от вас-с…       Сколько праведного пламени и эгоизма было в его задымлённом сознании? Вполне можно обеспечить полумилионную армию в тоталитарном государстве. Монстр дня, поглощённого ночью, твёрдо держал пистолет в своих безобразных нечеловеческих руках.        Все чудовища в этом мире когда-то были людьми. Дело лишь в том, что человек в себе годами взращивает, человека или чудовище?       За обвинением в твоей сути следует не суд, а наказание.       Справедливо возникает вопрос: не слишком ли много позволено линии обвинения? Глупый, абсурдно глупый вопрос.        Власть в руках с оружием оспаривается ценой жизни. Кому-нибудь хочется проверить? Вряд ли.       Да и не важно уже.       Наказание звучит как оглушительный удар в плечо. В левое. Снова в левое. Опять в него. Всегда в него.