Золотое касание

С каждым днем все теплело. Уже тяжело было ходить по улице в пальто. Люди радостно порхали по грязным улочкам Парижа в плащах и ветровках, кофтах и свитерах. Удивительно, как тепло было в том году — готов поклясться, мир решил смилостивиться надо мной за мое хорошее поведение. И впрямь, за этот месяц я успел сделать много полезных дел: написал около десяти плакатов, нарисовал лозунги на стенах и заборах, разработал такую красивую брошюру, что даже после нескольких дней она продолжала мне нравится, что уж говорить о других членах «Друзей Азбуки» — они были готовы меня расцеловать. Однажды я остался у Комбефера и Анжольраса на ночевку. Получилось это довольно спонтанно — я просто до вечера читал Анжольрасу одну из его статей двухгодичной давности. В начале я ничего не понял. Когда дочитал до конца — не понял вдвойне. Анжольрас поведал мне, что это одна из его самых любых статей. Он тогда учился на первом курсе, им задали написать рассуждение об идеальном государстве, которое они хотели бы создать. Анжольрас объяснил, что хотел запутать профессора, свести его с толку своими бессвязными строчками и бахвальными фразами. В итоге, у него получился такой дикий «франкенштейн», что преподаватель не дочитал до конца, поставив бедному студенту незачет. После Анжольрас объяснил профессору, что хотел своим эссе показать, как глупо в его глазах выглядит идеальность, и как его задание бессмысленно. Я ничего не понял, ничего не сказал и просто сделал вид, что это был потрясающий ход конем, до которого я бы не додумался. Анжольрас просиял, и я обрадовался, что наконец-то научился врать. — Грантер, кстати, — продолжил Анжольрас. — Ты бы не хотел посмотреть на одно интересное место сегодня? Я был заинтригован. Что, еще один дворец во владениях короля? — Ты же прекрасно знаешь, что да. Мы сидели у Анжольраса в комнате. Вокруг нас пестрели мои плакаты, картины и книги. Такое чувство, будто я начал делить комнату с его хозяином. — Тогда одевайся. Мы с Комбефером сейчас прихватим одеяла и плед. И опять Комбефер. Ну конечно. Мне он нравился, он хороший друг. Но в последнее время его вечно присутствие стало мешать созерцать идеал. Он был мелкой, не вредной, даже приятной букашкой, что на время ползает по твоему холсту. Махнешь рукой — улетает, но обязательно возвращается именно в тот момент, когда ты уже находишься на пике вдохновения и готов лишь писать и творить. Я стоял у двери в полной готовности. Комбефер появился первым, показав мне свое огромное, теплое одеяло. — Угадай, куда идем? — задорно спросил он. Его кудри непослушно склонялись в правую сторону. Он прихватил с собой очки. — Вламываться в дом к соседям, чтобы поспать у них в коридоре? — предположил я. — Почти. Только этих соседей мы вряд ли потревожим. Я заинтригованно похлопал глазами. — Пойдемте. — появился Анжольрас с пледом и одеялом. Одевшись, мы вышли из квартиры и, к моему удивлению, стали подниматься наверх по черной пожарной лестнице, ведущей на крышу. — О. — только и промолвил я. Не сказать, что я боялся высоты, но море и почва были мне гораздо ближе. Поднявшись и кое-как дотащив одеяла и плед, мы оказались на крыше. Вокруг не было никого, кроме пустоты и шума дороги внизу. Аккуратные, маленькие французские домики стояли тут и там, словно молчаливые холмы. Лишь свет в окнах говорил о человеческом присутствии. Темно-серая крыша была чуть покатой, но рядом с нами имелись бордюры и ровное местечко посередине крыши, благодаря чему мы были хоть как-то защищены от неприятного падения. Я поежился, когда до меня добрался холодный ночной ветер. — Теплая квартира мне нравилась больше. — Но там нет такой красоты, Эр. Посмотри наверх. — улыбнулся мне Комбефер, раскладывая плед на холодной крыше. То я и сделал. Мои глаза расширились. Сегодня на небе было не облачка, из-за чего разглядеть тысячи, миллиарды звезд было проще простого. Маленькие точки ярко светили, формируя замысловатые фигуры. Проведи по ним пальцем, и можно прочертить целую картину из замысловатых форм и образов. Слева, например, я различил фигуру девицы, что заплетает себе косу, задумчиво улыбаясь мне. Справа стоял огромный бык. Он гневно дышал, защищая своим телом длинную полоску из звезд. Затем снова перевести взгляд — и уже другие образы, другие сюжеты и настроения. Огромное полотно распростерлось надо мной, и я был поражен его объемом, его бесконечностью. Я бы никогда не смог нарисовать такое, а уж тем более обхватить до конца. Как океан, небо было даже еще больше, еще шире. Если бог есть, то как его не испугала бесконечность? — Грантер? — позвал Анжольрас. — Ложись. Я послушался. Мое место оказалось посередине. Справа — Комбефер, слева — Анжольрас. Запад и восток. Полная луна всходила со стороны Анжольраса, уже приближаясь к середине полотна. Я лег, положив руки за голову. Укрылся общим одеялом и почувствовал тепло от соседних тел. Комбефер чуть повернулся на бок ко мне, Анжольрас же молча смотрел на звезды, не обращая внимания, как ветер мягко шевелит его светлые кудри. Прохлада скоро окрасит его бледное лицо в румянец, заставит холодное море сиять. Я уже готовился узреть его в свете комнатных ламп, чтобы впитать в себя его солнечное лико. — Мы нечасто здесь бываем, но сегодня, наконец-то, повезло с погодой. — начал Комбефер, наблюдая за тем, как я пялился на Анжольраса. Я перевел взгляд на него. — Мне здесь нравится. Комбефер хитро улыбнулся. — Вид и впрямь красивый. «Да. И звезды тоже ничего.» Я вновь стрельнул глазами по ангелу, по его спокойно поднимающейся груди, ощутил, как кончик его пальца чуть касается моей руки, и вернулся к созерцанию звезд. Прошлое очарование теперь пугало. Чем больше я смотрел на эти пустые белые точки, тем ничтожнее я себя чувствовал. — По сравнению с этими звездами, мы никто. — бросил я. — По сравнению с этими звездами, мы живы. — тихо сказал Анжольрас. — Не думаю, что звезды мертвы. — Верно. Но они не могут думать, не могут создавать, говорить, мечтать. В них нет людского, и в этом их красота. — Звучит пугающе. — Нет ничего пугающего в творениях, до которых не коснулась рука человека. Наоборот: только и осталось, что наблюдать за звездами на ночном небе, чтобы не сойти с ума. Иногда полезно сделать лишний вдох, чтобы отвлечься от людской суеты, что обитает под нашими ногами. Я был удивлен. За этот месяц я редко видел, чтобы Анжольрас по-настоящему отдыхал, или хоть как-то отдавал дань уважения сну. Сейчас, наблюдая за его спокойным взглядом и чуть проглядвающей улыбкой, я вдруг понял, как он устал. И как сильно он мечтал вновь оказаться на этом месте, чтобы спокойно лежать и смотреть на звезды. — Эр, посмотри, — встрял Комбефер. Он указал пальцем на одну из звезд. — Вот эта Денеб. Самая яркая звезда в созвездии Лебедя. Мне мама рассказывала, что Денеб — фея, которая помогала двум влюбленным, Альтаир и Вега, встречаться на мосту на Млечном Пути. Мне она всегда больше всех нравилась. Видишь, насколько она яркая? Обычная светящаяся точка. Чуть ярче, чем другие. Ничего в груди у меня не затрепетало, но вот двусмысленный взгляд Комбефера, обращенный на меня с Анжольрасом, достаточно сбивал с толку. — Или Альдебаран в созвездии тельца. Анж, помнишь, ты говорил, что подумывал так назвать наш кружок? А все потому, что «Альдебаран» значит «последователь», а евреи называли эту звезду «Оком Бога». Еще эту звезду часто сравнивали с Михаилом — генералом небесного войска. Было бы интересно, если бы ты и впрямь взял это название, не так ли? — Мне показалось, что оно не передавало суть кружка. «Друзья Азбуки» намного лучше. — И ты, как всегда прав. Молчание. Лишь шум городских улиц внизу, да шелест ветра среди нас. Я посильнее залез под одеяло, продолжая изучать маленькие крупинки на небе. Чем больше на них глядел, тем волнительнее себя чувствовал. — «Хотел бы я знать, зачем звезды светятся. Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою.» — еле слышно сказал Анжольрас. Я еле ушел от наваждения, повернув голову. — А? — ляпнул я. — Это из «Маленького принца». В детстве мама часто читала мне его. — Ты рассказывал, — Комбефер снова повернулся к нам, мягко улыбаясь. — Что ты очень боялся, что барашек съест ту розу. И что маленький принц никогда не вернется на свой астероид. Анжольрас рассмеялся. Впервые я услышал его смех. Я не верил своим ушам: он звучал так чисто и наивно, словно ребенок смеется от милой шутки, а не взрослый мужчина, что пишет серьезные политические статьи и пытается свергнуть власть. Я запечатлел в голове его солнечную улыбку и ровные, белые зубы. Его чуть заметные веснушки и светлый локон, что спадал на лицо. Мягкие ресницы, чуть девичьи черты лица. Я невольно улыбнулся, изучая моего Аполлона, что вернулся к тем детским, наивным денькам. — Комбефер. — тепло сказал Анжольрас. — это было так давно, что я и забыл, каким наивным ребенком был. Даже жаль, что я потерял это детское сочувствие. — Помнишь, в десятом классе ты подарил мне дорогущее издание «Маленького принца»? Ты пошутил, что отдаешь мне в руки все свое детство. — И я не врал. Я обожал эту книгу и до сих пор помню некоторые фразы. Мне очень запомнились слова про звезды. И что в конце книги каждый раз, когда летчик смотрел на них, они смеялись. — О-о, я помню этот момент. Анж, скажи, а тебе звезды смеются? — насмешливо спросил Комбефер, положив подбородок мне на плечо. Я же был слишком занят наблюдением за счастливым Анжольрасом. Клянусь, его вид лишил меня дара речи. — Нет, они молчат. — улыбнулось солнце. — Иногда мне хочется увидеть что-нибудь удивительное, то, что для простых людей лишь чушь и глупость. Так хочется — но не получается. Наверное, я уже слишком взрослый, чтобы позволить себе вновь стать мальчишкой. — Я всегда мальчишка. — Поэтому звезды тебе смеются? — К сожалению, нет. Но, может, когда я умру, они споют мне послденюю колыбель. Как ту, которую так любит Баорель. Я вновь чувствовал себя лишним. Разделял их своим неловким телом. Они разговаривали друг с другом, абсолютно меня не замечая. Улыбались, но не мне. Смотрели, но не на меня. Я уже хотел подняться, чтобы отойти от красоты смеющегося Анжольраса, тепла обоих тел и лукавого взгляда, которым иногда награждал меня Комбефер. Слишком много давления, слишком много… Комбефер меня опередил. — Ух, как-то холодновато, вы не находите? — он поежился. — Пойду схожу за дополнительным пледом. Вам ничего не надо? Подушки, может? — Нет, спасибо. Мохнатая макушка Комбефера исчезла в люке. Теперь меня окружали молчаливые звезды и такой же молчаливый Анжольрас. Он чуть подвигал ногами, видимо, чтоб согреться, положил руку за голову и наблюдал за чистым синим небом. Его глаза сверкали. Я не осмелился тронуть эту красоту. Затаился и закрыл глаза. — Грантер, — прожурчал ручеек. — Скажи, ты готов предать все это ради чего-то большего? — Я не знаю. — сказал я, открыв глаза. — Почему? — Никогда об этом не задумывался. — А стоит. Знаешь, — после паузы прошептал он. — Иногда, когда я смотрю на эти звезды, мне кажется, что я когда-то это видел. Все то, к чему так стремлюсь. И человеческое счастье, и справедливость, и любовь. Когда-то я это видел…но не помню, где. То ли все приснилось, то ли мне лишь кажется. Однако, я точно где-то видел эти звезды. Но в другом Париже. Или не в Париже вообще. — задумчиво закончил он, нахмурив брови. — Я слышал про теорию множества миров. Что в каждой вселенной есть наш двойник, но только непохожий на нас. Он выбирает то, что не выбрали бы мы здесь. Ведет себя так, как мы бы себя никогда не повели в нашем мире. И события вокруг него другие, и времена. Не исключаю, что и ты из другого мира, Анжольрас. — я загадочно ему подмигнул. — Кто-то подтвердил эту теорию? — Не думаю. — Тогда это глупость. — А твои слова про звезды, разве, тоже не глупость? — И это тоже глупость, в таком случае. Он обиделся, или мне показалось? Я продолжил: — Все, что есть глупость, просто правда, которую пока не проверили. — я сам удивился своему изречению. Я даже не понял, что сказал, в отличие от Анжольраса. — Хорошо. Грантер, как тогда узнать, бесконечен ли мир? — Не знаю. Этот вопрос переадресуем месье ученым. — То есть для тебя это глупость, раз ее пока не проверили? — Получается, что да. — нервно улыбнулся я. — Но это ведь правда, не так ли? Что вселенная бесконечна? И истина лишь спрятана в мешок, который мы пока не можем развязать? — Ну…да. — я не понимал, к чему он клонит. — Что для тебя глупость, Грантер? — Э-эм… Анжольрас, ты меня пугаешь. Его глаза беспокойно блестели, уставившись на меня. — Отвечай. Я не мог не повиноваться. — Пить несколько шотов алкоголя с высоким градусом, а затем переходить на легкое шампанское для меня глупость, допустим. — Плохой пример. Давай тогда я задам напрямик: для тебя профессор, ставящий «незачет» студенту, который просто выражает свое мнение, глупость? — Да. — осторожно сказал я. — Но если доказать эту глупость фактами о том, что преподаватель должен уважать точку зрения студентов и стараться выйти на доверительные отношения с ним, и что психологи доказали, как важно построить систему, в которой бы не существовало дискриминации, то тогда глупость превратилась бы в правду о том, как наше образование не идеально и делает ошибки из-за субъективного мнения учителя. Ибо лишь правда может быть доказана, не так ли? — Наверное. — я проклял мою дурацкую фразу. Почему Анжольрас так любит ко всему придираться? — Нацизм — глупость. Ее никак не докажешь. Она остается глупостью, получается? Но тогда, как мы знаем, глупость — правда, которую пока не доказали. Это бессмыслица. Можно сделать вывод, что твое утверждение — ложь, Грантер. Потому что не все, что глупость — правда. — Анжольрас, я устал. — сдался я. Он победно усмехнулся. — Прости. О чем мы говорили? Точно, мои видения. Наверное, они просто дежавю. Я слишком много напрягался за последние дни. Я решил не продолжать. Почему при Комбефере Анжольрас так смягчался, но как только мы оставались вдвоем, он тут же, словно ошпаренный, начинал со мной спорить? — А все же, ты не ответил на мой вопрос. Ты бы предал наш мир ради большего? — Да. Я бы это сделал. — И что тогда для тебя — большее? Я слишком устал, чтобы думать. — Ты. — я серьезно посмотрел на него. Я удивился, увидев улыбку на его лице. Он не обернулся на меня, изучая звезды. — Иногда с тобой очень любопытно поговорить. Иногда? Лишь иногда? — Сочту за комплимент, месье. — Ну а если серьезно, без твоих шуток. — сказал Анжольрас. — Что для тебя большее? Как же с ним сложно. — Идеал для меня большее, чем мир. Так же как и искусство, что к этому идеалу стремится. — А для меня большее — это родина. Красота. Справедливость. — он вздохнул. — Я бы так хотел, чтобы на эти звезды смотрело будущее, более счастливое поколение. Без всяких войн и бедности. Без насилия и смертей. Звезды молча улыбались Анжольрасу. Он повернулся ко мне. — Я бы предал мир ради этих звезд. И ради тебя, и ради меня, и ради людей, что в нас нуждаются. Как же я хочу что-то изменить, Грантер, поменять мир, сделать его чем-то настоящим. Чем-то большим, чем вся эта политическая шелуха. Когда-нибудь мы с вами будем вот так лежать на крыше свободного Парижа вместе с нашими детьми и наблюдать, как те же звезды, что мы видим с тобой сейчас, мигают будущему поколению, которое наконец дойдет до настоящего значения счастья. Я бы все отдал, чтобы это увидеть. Он улыбался мне улыбкой херувима. Меня влекло к этому свету, к этому добру, что я в нем вдруг так ясно увидел. Еще никогда я замечал, как ярко Анжольрас источал свет вокруг себя, словно солнце. Луна и звезды меркли, был только он. Никто не тянется к солнцу яростнее, чем слепец. Под одеялом я нащупал его руку и аккуратно сжал. Его кожа была нежнее лепестка розы, которую так любил маленький принц. Наши руки соединились, плечи соприкоснулись. Я придвинулся к Анжольрасу настолько близко, что чувствовал, как он дышит. Он уставился на меня удивленным голубым океаном. — Анж… — прошептал я. Он замер. Улыбался. — Хотел бы я оставить звезды вечными. Чтобы они наблюдали, как скоро мы построим справедливость. — Звезды нам свидетели. — мои глаза лихорадочно блестели. Моя рука сильно сжала его руку. Он не отгонял меня. Не отгонял. Неужели он полюбил меня? Анжольрас нахмурился. — Грантер, с тобой все в порядке? — Я решил, что чай будет кстати! Не удержался и приготовил еще парочку бутербродов. Помогите поднять поднос. Нашу идиллию прервал Комбефер. Мы перенесли поднос с чаем и едой, а затем помогли взобраться и Комбеферу. В одной из рук он еле удерживал огромный плед. Слава Богам, что он не видел нас. Оставшуюся ночь мы пили чай, ели и смеялись. Комбефер рассказал мне, как ориентироваться на небе, Анжольрас поддакивал, а я делал вид, что мне очень интересно. На деле же, я все время бросал взгляды на Анжольраса, в то время как он этого будто не замечал. Он определенно светился, был таким мягким, таким добрым, как никогда еще. Если он и впрямь так любит звезды, то я готов достать ему любую с ночного неба, но лишь видеть, как он мне улыбается. Как он меня любит. Однажды я спросил Комбефера лишь по чистой глупости, предал ли он мир ради чего-то большего? Он удивленно посмотрел на меня. Видимо, впервые услышал, как я сказал что-то умное. Покачал головой. — Что за глупости? Нет ничего большего, чем мир. Зачем его предавать? Когда я передал ему ответ Анжольраса, он пожал плечами. — Он слишком много хочет от мира, который уже достаточен. Скажи ему, что звезды плохо на него влияют. — он весело улыбнулся и перед уходом потрепал мою макушку.