Золотое касание

Как быстро меняется мир благодаря лишь одному небольшому событию. Пламя горит на кончике спички, такое маленькое и тихое, из-за чего невозможно представить, будто этот огонек может хоть как-то навредить. Но кинь его в бензин — и огонь взрывается, покрывая все на своем пути. Как бы я хотел, чтобы была возможность потушить это пламя, но, к сожалению, маленький человек, окруженный пожаром, мало на что способен. Пожарные придут не скоро, а выбраться из огненной пелены для маленькой букашки по имени Грантер невозможно. Остается лишь смотреть, как огонь медленно пожирает твое тело, превращая в пепел. Хорошо, что это все лишь дурацкие метафоры, которые вряд ли когда-то претворятся в жизнь. Тем не менее, в них есть доля правды. Объясню все по порядку. В тот день было собрание «Друзей Азбуки». Народу вокруг нас было намного меньше, чем обычно, но шум мог спокойно потягаться с ревом львов, бушующих в клетках. Анжольрас и друзья смогли отлично раззадорить толпу в последние недели. Все больше молодежи рвалось начать бунт, все больше они ненавидели свою жизнь и мирную Францию, которую им незамедлительно хотелось разрушить. Этой спичке уже было сложно погаснуть — совсем скоро разразится пожар. То и случилось. Анжольрас решил, что настало время матчасти. Его лекция про Июньское восстание 1832 года звучала, как призыв. Люди стремились перебить Анжольраса, перекричать его, встать, взять оружие и выйти на улицы Парижа. Но молодой Марат знал, как правильно обходиться с народом: он не перекрикивал, замалкивал, давал публике насытиться своей ненавистью, но в самый последний момент он громко говорил емкую, но очень провокационную фразу, и все снова обращали на него внимание. Это уже мало походило на лекцию, нет: это была борьба за власть. — Анжольрас! — крикнул кто-то из толпы. — Хватить уже говорить нам вещи, которые мы и так давно знаем! Лучше расскажи, почему вы сейчас не на митинге против войны во Вьетнаме?! — Да! — поддержали его другие. — Где же твои обещания, что скоро мы начнем наступление, а? Где действия?! Я вспомнил, как мы обсуждали, стоит ли сегодня проводить собрание, или же лучше уйти на митинг. Как бы сильно мы не хотели пойти, Комбефер нас отговорил. Он сказал, что людей стоит успокоить, им нужно дать место, где они могут забыться. И мы старались. Сделали бесплатный фуршет, позвали членов других клубов, организовали вечер с песнями. В начале собрания Анжольрас говорил, как сильно мы поддерживаем митинг, и объявил, что каждый, решивший туда пойти — герой. И вначале люди были спокойны, но, видимо, волнение и гнев таились в уголках их душ. И вот появился повод все излить. Губы Анжольраса превратились в тонкую линию. Он сдерживался, чтобы не закричать. Я наклонился к Комбеферу, который нервно теребил свои очки: — Нужно что-то делать. Он взволновано уставился на толпу. Затем повернулся к сцене. — Анжольрас их усмирит, не бойся. Я видел, как Баорель таращился на каждого, кто хоть как-то критиковал Анжольраса и их кружок. Он разминал руки. Курфейрак, что сидел около него, покачал мне головой и повертел указательным пальцем у виска. Я выдавил улыбку. Эпонина, сидевшая рядом с нами, прошептала: — Кто-то говорил, что проводить собрание сегодня — хорошая идея. — Я не знал, что люди настолько выйдут из себя. — начал оправдываться Комбефер. — Мне кажется, Анжу уже пора заканчивать. Люди орали наперебой. Кто-то о решительных мерах, кто-то о том, что «Друзья Азбуки» уже не справляются. Многие повставали с мест, беспорядочно размахивая руками. Анжольрас сделал шаг вперед окружавшим его демонам. — Я сказал вам, что восстание будет в апреле. — коротко, громко сказал он. — В апреле и точка. Мы еще не готовы. Вы не готовы! — Да ты просто трус, Анжольрас! Зажравшийся сын богатеньких родителей! Боишься, что из Нантера выгонят, да? — сказал какой-то склизкий молодой человек с сальной прической и маленькими очечками. Он ядовито улыбался. Его поддержали. — Этот придурок тоже здесь. — проворчала Эпонина. — Это однокурсник Анжа. Противный тип. — пояснила она мне. — Ты кем тут себя возомнил, а?! Еще про Июньское восстание посмел читать, нам, кто на заводах работает, да горбатится за три копейки! Парни, мы какого хрена должны слушать ребенка с золотой ложкой во рту? А ну его! Идем отсюда! Я уставился на Анжольраса. Он стоял, словно неподвижная, мраморная статуя. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но сжатые кулаки говорили о многом. — Удачи вам, тем, кто не отдает чести силе времени. Если бы вы дослушали мою лекцию, то осознали бы, как спешка может стать нам первым эшафотом! О каких действиях может идти речь, если вы еще не научились слушать? В скетчбуке, что я сжал в руках, был нарисован его профиль. Я вспомнил об этом, представляя, как славно бы он выглядел в мундире на картине классиков девятнадцатого века. Как жаль, что я никогда не смогу нарисовать его так же идеально, каким он стоял передо мной. — Граждане, срочные новости! Вдруг прямо к сцене протиснулся стройный молодой человек. Он был одет в клетчатый потертый пиджак, на который сверху был накинут темный плащ с дырками. У него были короткие светло-русые волосы, угловатое, вытянутое лицо и веснушки. Он походил на повзрослевшего Тома Сойера, только без кудрей, но с отпечатком бедности на лице. Видимо, он бежал, так как пытался восстановить дыхание. Тем не менее, его голос был громким: — Наших товарищей сегодня арестовали! Океан вздохов. Эпонина охнула, не сводя глаз с новоприбывшего. — Сегодня, как вы знаете, был митинг против войны во Вьетнаме. Он только что был жестоко прерван! — он повернулся к Анжольрасу. — Фейи и Боссюэ задержаны. В глазах Анжольраса появились молнии. Комбефер испуганно встал. Лишь на миг публика затихла, но лишь на миг. После разразился жуткий, невероятный вой, который было невозможно остановить. Спичка упала, вызвав пламя. Я беспомощно посмотрел на Анжольраса. Я видел, как быстро шестеренки крутятся у него в голове. Он обменялся взглядами с Комбефером. Люди были в панике. Еще больше они испытывали злость, невероятную жажду отомстить. Я по-настоящему стал бояться, что они просто накинутся на Анжольраса. Если так, то что я буду делать? Прикрою его своей спиной или просто убегу? Я не знал и знать не хотел. «Том Сойер», что принес неприятные вести, отошел к нам. Выглядел он измотанно. Прувер участливо дал ему воды. Эпонина встала и подошла к нему, взволнованно изучая его красное лицо. Анжольрас недолго молчал. Он собирался с мыслями и, видимо, сдерживался, чтобы не взорваться в гневе. — Мы выступаем двадцать второго марта! — громко заявил он на все кафе. — Если вы так хотите действий, то вы их получите. Сначала выступим в Нантере, а затем пойдем на город! Люди завизжали, захлопали в ладоши, посветлели от счастья, покраснели от ненависти. Тысяча и тысяча разных оттенков было на полотне молодежного бунта, но в реальности в воздухе повеяло лишь красным. Я испугался. — Собрание объявляется закрытым. Надеюсь, что никто из ваших близких не пострадал. Завтра собираемся в два. Я расскажу вам, что нужно делать! Прошло довольно немного времени, прежде чем люди ушли. Я вдруг осознал, как сильно бьется сердце. Паника зародилась в душе. Боссюе и Фейи… я помнил, как Фейи четко высказал свою позицию, что пойдет. Я знал, что оба его брата сейчас на фронте. Мне было его жалко. Боссюэ же сказал, что хочет защитить Фейи. Он волновался, что с парнем может что-то произойти. В целом, Боссюэ часто вызывался в сопровождающие, чтобы приглядеть за нами. Да, он был молчаливым, да, возможно, немного недалеким, но он правда заботился о нас. Но даже Боссюэ не спас Фейи от ареста. Когда помещение опустело, Анжольрас закрыл двери и плюхнулся на кресло, разминая виски. Комбефер осторожно положил руку ему на плечо. — Анж, — к моему удивлению, голос его был сердит. — Ты совершил ошибку. Анжольрас зажмурился, после снова открыл глаза. Убрал руку Комбефера со своего плеча. — Я сделал то, что считаю правильным. — В этом то и проблема, — Комбефер устало вздохнул и присел на подлокотник кресла. — Ты пошел на поводу у людей. Мы же обсуждали, что нельзя торопиться. Ты сам это говорил несколько минут назад. Они бы покричали, но ушли. Мы не виноваты, что митинг обернулся так плачевно и… — Не виноваты? — Анжольрас встал. — Не виноваты? Да мы прекрасно понимали, чем это все кончится! Голль с митингующими не церемонится. Я знал, что не нужно было оставлять их одних. — он яростно ударил кулаком по спинке кресла. — Мы должны были их поддержать, должны были! Комбефер молчал. Устало наблюдал. — Это уже невозможно терпеть. — продолжил Анжольрас, чуть сбавив громкость голоса. — Они задерживают наших людей, останавливают мирный протест и думают, что мы им не ответим? Думают, что это просто так сойдет им с рук? Фер, какой апрель, скажи мне? Нужно действовать сейчас же! — Мы не готовы. — А много ли изменится в апреле? Я уверен, полиция ждет, когда мы начнем выступать. Удивительно, что они еще не закрыли наши собрания! Нет, я уже не могу это терпеть. Я не могу ждать. — он повернулся к нам. — Вы согласны со мной, друзья? Мы должны начинать восстание немедленно! Ожидание лишь испортит момент. Курфейрак и Баорель обменялись взглядами и одновременно кивнули. Мой рыжеволосый друг расплылся в озорной улыбке, которая была слишком комедийной для такого серьезного момента. Мой буянистый друг поднял стакан с водой и отпил, не спуская глаз с Анжольраса. Тот в ответ внимательно наблюдал за ним. Они словно обменивались словами, слышимыми лишь для них. — Анж, ты не понимаешь, на какие риски мы сейчас идем. Почему ты сначала говоришь им про вредность спешки, а затем тут же меняешь свое мнение, стоило лишь одной новости оглушить нас? Что же люди подумают о тебе, как о лидере? — в очках зеленые глаза Комбефера походили на ил. — Мне плевать, кем меня считают. Главное, чтобы они мне верили. — Ох, Анж, — Комбефер устало провел рукой по кудрям. — Как же мы успеем всех организовать? Как мы сможем гарантировать их безопасность? — Мы никогда ничего не гарантировали. — рассерженно парировал Анжольрас. — Мы дадим им цель, оружие и силу, и они пойдут в Нантер бороться за свою свободу. — Мы не это с тобой обсуждали. — Но именно к этому и пришли. Студенты что, по-твоему, солдаты? Они, даже если послушают нас, все равно ничего не услышат. Смысл тратить время на ничтожные слова, если они никогда не дойдут до них? Нет, я сказал, что сказал. И даже если это слишком быстро, слишком скоро, но я не могу сидеть здесь и просто говорить, и говорить, и говорить… Мы уже теряем контроль, вы не понимаете? — голос Анжольраса чуть вздрогнул. — И это все моя вина. Я должен был что-то сделать, чтобы не дать Феий и Боссюэ так попасться. И на этот раз я момент не пропущу, не пропущу! Друзья, скажите, вы пойдете со мной? Вы поддерживаете меня? Молчание. Я видел, как другие мнутся. Я впервые заметил, как Комбефер злится. Он так буравил Анжольраса взглядом, словно хотел просверлить в нем дырку. — Анж, по факту, ты прав. — поддержал лидера Курфейрак. Он слабо улыбнулся. — Забастовки для нас — обычное дело. А Нантер оккупировать будет проще простого. Неожиданно выступил новоприбывший «Том Сойер». Жоли изучал его порезы под пристальным взглядом Эпонины, но парень освободился от них и встал на сцену, чтобы все его увидели. — Анж, это глупость! Смысл сейчас выяснять, кто при каком мнении, если главное, это уже начинать что-то делать. Чем быстрее мы выступим, тем больше сделаем! Вы не видели, как бушевала толпа? А митинг? Мир рушится, нам нужно выступать и точка! — Мариус, — Анжольрас близко подошел к нему. Мои глаза расширились от удивления. И это по нему так убивается Эпонина? По этому неловкому нищему студенту? Я одарил девушку удивленным взглядом, но та смотрела лишь на Мариуса. — Если бы ты не только говорил, но еще бы приходил на наши собрания и слушал, то, возможно, я бы принял твои слова. Но, боюсь, ты настолько редко появляешься, что я уже забыл о твоем существовании. Спасибо, что ты принес нам важные вести раньше других, но твои советы я слушать не хочу. Ты не в «Друзьях Азбуки». Мариус покраснел. — Прости. — искренне ответил он. — Мне нет оправдания. Но я правда был занят и сейчас стараюсь исправиться. Я скоро женюсь. Его слова произвели бы эффект, если бы все не были на взводе. Тем не менее, он получил от Прувера, Жоли и Курфейрака короткие слова поздравления. Баорель же широко улыбнулся. — Пока кто-то пьян войной, кто-то пьян любовью. Эпонина отвела взгляд от Мариуса и коротко мне улыбнулась. Я был обязан с ней поговорить. — Поздравляю, Мариус, — сухо сказал Анжольрас. — Тем не менее, я хочу узнать мнение моих товарищей, так как я не желаю, чтобы невысказанные разногласия портили между нами отношения. Пожалуйста, друзья, я понимаю, что мое решение было слишком поспешным, но я хочу знать все, что у вас на уме. Прувер поднял руку. — Да, Жан? — Даже не знаю, — Прувер обнял себя руками, пытаясь успокоиться. Прикусил губу. — Двадцать второе марта ведь уже послезавтра. Как мы все успеем? Нам же еще нужно освободить Фейи и Боссюэ, других задержанных. Прыгать сразу в пекло было неправильно, но на данный момент я сильнее всего волнуюсь за наших друзей. И, к тому же, я и Грантер не доделали парочку плакатов… — Фейи и Боссюэ я беру на себя, с ними все будет в порядке. А плакаты, Прувер, вы можете доделать в любое время. Ты считаешь, я был не прав с переносом восстания? Тот оглянулся на Комбефера, который в свою очередь настолько тягостно молчал, что мне самому стало тошно. — Да, Анж. Правда, уже ничего не исправить. Анжольрас тяжело вздохнул. — Спасибо за ответ. Жоли? — Анжольрас вперил взгляд в юношу, обрабатывавшего руки спиртом. Тот криво улыбнулся. — Как будто мое мнение что-то меняет. Анжольрас ждал. Жоли вздохнул. — Я с Комбефером, чтобы ты знал. Ты слишком торопишься. Как говорит мой профессор: «Чтобы спасти человеку жизнь, нужно продумать тысячу действий, чтобы сделать только одно верное». Ты же ляпнул дурость, благодаря которой мы все можем оказаться в пролете. Ты хороший лидер, но это решение на твоей совести. — Спасибо за твое мнение. Я все никак не мог раскусить Анжольраса. Он беспокойно ходил по комнате и безумно волновался. Он переживал из-за будущего восстания? Из-за Фейи и Боссюэ? — Эпонина? — он неожиданно поднял голову к ней. Она хмыкнула. — Я не в «Друзьях Азбуки». — Но ты наша подруга. Эпонина закатила глаза. — Анж, тогда скажу прямо: ты идиот, которых еще повидать. Девушка не смутилась под суровым взглядом названного «идиота». Она продолжила: — Что еще хочешь узнать? У меня много ругательств, которые можно применить в твой адрес. Самодовольный петух, придурок без мозгов, резкий психопат… — Эпонина, я понял. Но я бы принял больше конструктивных слов в следующий раз. — остудил ее Анжольрас. Баорель и Курфейрак довольно улыбались, последений подмигнул девушке. Та даже не удостоила их взглядом. — Грантер. — он вдруг обратил внимание не меня, скромно сидящего в уголке с кетчбуком в руках. — Э-эм… И что сказать? Я без понятия! С одной стороны — невероятно поникший Комбефер. Ох, он знал, что уже проиграл. Анжольрас кинул спичку, и даже если он отменит свой приказ, его уже никто не послушает. Люди пойдут с ним или без него, но пойдут. С другой стороны — Анжольрас. В его океане начинался шторм. Данный оплот демократии тихо трескался под несогласными взглядами друзей. Он так привык к повиновению, что, видимо, сейчас ему некомфортно понимать, что именно он совершил ошибку, а не кто-то другой. Он ждал, что я скажу. Я, его слуга, его шут. Человек, что так любит нести бред и спорить с ним насчет всего на свете, лишь бы увидеть огонь в его глазах. Но в этот раз я был покорен. — Я думаю, что уже нет смысла что-то менять, не так ли? Ты старался, как мог. Я доверяю тебе. — я постарался выжать улыбку, но в итоге тут же спрятался за бокалом вина. Бледность Комбефера меня пугала. Анжольрас расправил плечи. — Как бы тяжело и бесповоротно это не звучит, но да: «The deed is done». Двадцать второе марта, друзья, день, когда мы встряхнем мировую общественность. Жоли, Прувер, Комбефер, Эпонина, — имена друзей звучали мягче хлопка. — Простите меня, я был слишком поспешным в своих словах. Я прощу прощения перед вами всеми. — он обвел нас взглядом усмиренного льва. — Мои слова — сила порыва, гнева и эмоций. Я не посоветовался с вами, чего впредь постараюсь не допускать. Всю ответственность за мои слова я беру на себя. Но, тем не менее, они озвучивают мои мысли. Я считаю, что нам не стоит ждать. Как говорит мой профессор, Жоли: «Интерес народа есть общий интерес.» И имя моему профессору — Максимилиан Робеспьер. Если люди хотят, они этого получат. — Но люди могут заблуждаться в своих желаниях. — грустно промолвил Комбефер. Анжольрас замер, будто забывшись, изучая бледное лицо своего друга. Затем он подошел к нему и встал на одно колено. Взял его руку в свои. Я еще никогда не видел его в таком виде. Так мужчины просят руки у любимой женщины. Но моя любовь лишь промолвила, изучая печальные глаза Комбефера: — Прости. Короткое слово вряд ли могло излечить обиду, но большой жест — да. Комбефер дотронулся до золотых волос Анжольраса, поправив локоны, вышедшие из хвостика. Он слабо улыбнулся. — Я не могу не простить. Я ведь так давно тебя знаю, Анж, так давно. Ох, если бы ты поговорил со мной, мы могли мы что-нибудь придумать. Наверное, ошибка была в том, что мы не пошли на митинг, и я настоял на собрании. Поэтому не ты один виноват, мне тоже стоило предвидеть, что случится. Но обещай, что впредь ты будешь все обсуждать с нами. Мы ведь все едины, не так ли? Анжольрас кивнул. Комбефер нежно провел ладонью по его щеке, прежде чем ее убрать. Я уставился на них, и краска показалась на моем лице. Еще никогда я так не завидовал кому-то. Анжольрас встал, как и Комбефер. Мы уже не знали, что добавить. Такое чувство, будто конфликт, не произнесенный вслух, был исчерпан. Если передо мной только что была показана сцена демократического общества, то прошла она довольно тяжко. Не удивлен, что тирании гораздо сильнее. Абсолютно не удивлен. Мы еще немного обсудили, что будем делать завтра, как поведем себя с народом и какие действия нам стоит предпринять. Про Фейи и Боссюэ было произнесено ни слова. Если король сказал, что он все вырулит, то так и будет. Тем не менее, у меня оставалось дело. Эпонина помахала мне, призывая подойти. Около нее стол Мариус и любопытно меня разглядывал. Я протянул ему руку. — Грантер. — Мариус Понмерси. — он слабо ее пожал. Вблизи я разглядел, как много веснушек было на его лице, а светло-русые волосы слегка отливали рыжим. Румяные щеки, смущенный блеск в светлых глазах. Он был высоким, а руки и ноги — слишком длинными. Мешковатый пиджак добавлял еще пару сантиметров росту. Если бы он был натурщиком, то я бы изобразил его в образе обнищавшего ремесленника, который живет на улице. На Диогена он не похож — проницательности и мудрости философа в нем точно нет, но вот на жалкую версию Тома Сойера — определенно. Если вы подумали, что он мне не понравился, то вы абсолютно правы. Не сказать, что это только из-за его внешнего вида и фигуры, которая походила на резкую длинную линию. Я никак не мог раскусить, отчего Эпонина его так любит. Он ведь совершенно обычный! — Я рада, что вы наконец познакомились. — Эпонина смущенно заправила локон за ухо. На ней была надета голубая рубашка в полоску, коричневые штаны, которые были подняты подтяжками. На голове покоилась ее любимая коричневая кепка. Она походила на молодого сценариста в творческом кризисе. Я был рад наблюдать румянец на ее щеках. Закурив, она поделилась огнем и со мной. — Эпонина много рассказывала о тебе. — вежливо улыбнулся Мариус. — Взаимно. — Ты художник, не так ли? И все эти замечательные плакаты, которые я раньше здесь не наблюдал — твои? Ты очень талантлив. Я скромно улыбнулся. — Я делаю их вместе с Прувером. — Мариус, не слушай его. Он скромничает. — я закатил глаза. — Ты не видел новые брошюры? Тогда обязательно потом посмотри, это тоже дизайн от Грантера. Еще он помогает мне в подготовке к экзаменам. — Эпонина оглянулась назад. Парни расставляли столы в одну линию. Жоли и Прувер убирали посуду с фуршета, благополучно закидывая остатки еды себе в рот. — Да, ты говорила. — Мариус хотел было пойти им на подмогу, но увидел останавливающий жест Жоли. Он вновь повернул к нам голову. — Э-э, о чем ты, прости? — Он помогает в подготовке к экзаменам. — Каким? — Для поступления, Мариус. — А! Точно. Извини, я задумался. — он неловко хлопнул себя рукой по лбу. — И как у вас успехи? Жаль, что я не могу тебе помочь. — Ничего, я понимаю. — печально улыбнулась Эпонина с сигаретой во рту. — Как подготовка к свадьбе? — чуть подумав, спросила она. — Напряжно, скажем так. — усмехнулся он. — Много проблем с арендой зала, едой, свадебным платьем. И затраты, очень много затрат… — Жан Вальжан ведь довольно богатый. Я думала, с деньгами проблем нет. — Ну да. Просто мне так неловко, что почти за все платит он. Я ведь жених, именно мне стоит оплачивать костюмы, например, или ведущего, но, в итоге, я чувствую себя полным ничтожеством, когда вижу, как оплата почти всей свадьбы идет из кошелька месье Вальжана. — А Жан Вальжан — это кто? — спросил я. — Ты не знаешь? — интонация Мариуса была такой, словно я спросил, кто такой Наполеон Бонапарт. — Должен? — я вопросительно посмотрел на Эпонину. Та рассмеялась. — Мариус, я же говорю, что этот твой Жан Вальжан никому не нужен. — Да он ведь легенда! — глаза юноши загорелись. — Настоящий герой! Жан Вальжан — бывший мэр маленького поселения Монтрей на севере Франции. Ты не представляешь, как много он трудился для благополучия этого места! Всегда жертвовал огромные деньги нищим, строил детские приюты и больницы. И во Второй Мировой воевал, даже орден получил. Замечательный человек, очень добрый и светлый. Он отец моей невесты. Мариус так увлеченно о нем рассказывал, что я подумал, будто юноша женится только ради него. — И, кстати говоря, он увлекается искусством и часто помогает художникам, покупая их картины. Если вдруг интересно, могу дать его номер. А вот это уже было довольно примечательно. — И сколько же он берет? — как можно небрежнее спросил я, пустив дым. Мариус назвал цену. Я закашлял. Эпонина сильно ударила по моей спине. — Сколько? — я настолько громко крикнул, что Жоли и Прувер обернулись на нас. — Все удивляются. — рассмеялся Мариус. — Но он правда не скупой человек. Даже не знаю, есть ли у него минусы. Такое чувство, будто он ангел, сошедший с небес. И то, как он относится ко мне, словно к сыну. Замечательный человек, просто замечательный! Любые прилагательные в сторону Жана Вальжана были для меня не настолько существенными после того, как я узнал самое главное. Что ж, старине Грантеру стоит позариться на более крупные суммы. — Я бы с радостью с ним познакомился. В наше время таких людей, как он, все меньше и меньше. — Отлично. Я записал контакт месье Вальжана. — А вообще, Грантер. — продолжил Мариус. Он был таким довольным, словно кот после хорошего сна. — Приглашаю тебя на мою свадьбу. Если хочешь, можешь даже порисовать гостей, меня, Козетту. Мы были бы очень благодарны. Я посмотрел на Эпонину. Та стояла в сторонке и грустно мне улыбалась. Мое сердце сжалось. — Я даже не знаю…когда у тебя свадьба-то? Мариус замешкался. — Э-э-э…по идее, весной, но еще ничего не известно. — В смысле? — Видя, какие сейчас в Париже бунты, я как-то не горю желанием. Да и мне кажется, что я будто предаю вас всех. Мне ведь и вам хочется помочь, но Козетта так мечтает о свадьбе в апреле…она говорила, что в этот месяц в Роменвиле расцветает красивая сирень. — Летом тоже все растет: и крапивка, и ромашки, и букашки. Что душе угодно. — хмыкнул я. — Уверен, она не сильно расстроится. — Просто и Вальжан, и Козетта говорят об апреле. Ох, это тяжелая тема, если честно. «Друзья Азбуки» также огромная часть моей жизни. Раз уж я так бессовестно променял вас на любимую в последние месяцы, думаю, мне стоит вновь вернутся и помочь вам, тем более понимая, что вы нуждаетесь в поддержке. — Что ж, тогда флаг тебе в руки. Я видел, как Мариус волновался. Сомнения метались в его голове. — Давай так: я поговорю завтра с Козеттой, чтобы точно поставить дату свадьбы. Уже так много людей спрашивают меня, что мне стыдно признаться, что даже мы еще не знаем. Я перевел тему, так как печальный вид Эпонины не давал мне покоя. Она обещала поговорить с Мариусом, но пока не подавала никаких признаков решимости. За это время я так сблизился с девушкой, что счел своим долгом сделать все, чтобы она сказала Мариусу эти желанные три слова. Иначе, смотря на Эхо, мое сердце невольно начинало болеть не только за нее, но и за себя. Двух несчастных судеб я не переживу. Оказалось, Мариус был очень скучным. Он не разбирался ни в кино, ни в искусстве, ни в литературе. Ему нравился Годар, если я не ошибаюсь? Только думаю, он в душе не понимал, про что его фильмы, а любил их лишь потому, что они говорили умные вещи, которые Мариус никогда не смог бы сказать сам. Неожиданно, наш разговор ушел в мою любимую тему: в Анжольраса. Мариус рассказал, как попал к «Друзьям Азбуки»: — Ох, Эр, в свое время Анжольрас многое изменил в моей голове. Хорошенечко ее промыл, скажем так. Раньше я не умел принимать другие точки зрения, но после «Друзей Азбуки» я вдруг увидел, каким глупым все это время был! — Мариус тихо рассмеялся. Я заметил милые ямочки. Уверен, и Козетта, и Эпонина от них просто без ума. — Я был маоистом, который верил и в культурную революцию, и в тотальную тиранию. В целом, сейчас мне так же кажется, что Мао — гений, верующий в высокие идеалы прогресса и силы. Но, смотря на другие идеологии и Анжольраса, пытающегося соединить нас всех для общей цели, я понял, насколько прекрасно понятие единства. Знаешь, Эр, когда смотришь на человека и тебе становится не важно, какого цвета у него кожа, какого он вероисповедания, во что верит и как любит. Главное, что он такой же человек, как и мы все, и что он должен жить с нами, быть с нами и творить будущее вместе с нами. Ох, я помню, как мы с Анжем целую ночь обсуждали людей, наши судьбы, будущее и прошлое. Он мне как-то сказал: «Контроль и подчинение идут от одного — от страха. А свобода никогда ничего не боится, и потому является главной силой, способной менять человечество. Все великие люди были ведомы только свободой: и Гармодий с Аристогитоном, и Наполеон, и Роберспьер. И даже Шарль де Голль.» Представляешь, Грантер? Он сказал мне тогда: «Даже Шарль де Голль» — Мариус рассмеялся. — Ох, ты попал в хорошую компанию, друг, определенно в хорошую. Анж — мой спаситель, клянусь тебе. Правда, Понин? Эпонина, мягко пуская дым и улыбаясь, наблюдала за искренним, наивным мальчиком, который ярко жестикулировал и тараторил, словно ребенок. Именно тогда я понял, почему в него так влюблены. Мариус был настолько открытым, что было невозможно разглядеть в нем ни капли темноты. Даже солнце Анжольраса иногда скрывалось за тучами. Если Мариус любил, он говорил «люблю», если он ненавидел, он говорил «я не люблю, но всегда пойму». Изучая его костлявое, но румяное лицо, я не увидел ни задумчивости в светлых бровях, ни сдержанности в тонких губах. Мариус был очень редким видом людей, которые даже если бы попытались совершить что-то гнусное, то не смогли бы — Бог их покровитель. Яблоко Адама для них лишь вкусный плод. — Да, Мариус. — тихо сказала Эпонина, не сводя глаз с парня. Тот продолжил о чем-то болтать: то ли о времени проведения свадьбы, то ли о митинге. Я плохо слушал. Любовь Эпонины к Мариусу стала так очевидна, что я отвел взгляд. Вдруг заметил, что Комбефер и Анжольрас перестали работать. Они смотрели на нас. Видимо, Мариус слишком разгорячился. Комбефер слегка улыбался, косясь на Анжольраса. Последний застыл, облокотившись о стол. Его взгляд смягчился, расслабился. Рот чуть приоткрылся. Он внимательно слушал, забыв о других делах. Он был рад и почти польщен, я уверен. Я затянул сигарету. Снова повернулся к Мариусу. — … Так что, думаю, свадьбу я перенесу на лето, если к тому моменту все будет хорошо, конечно. — пожал плечами Мариус. Эпонина криво улыбнулась. — Что, ты не согласна? — Да нет, все нормально. Я многозначительно на нее посмотрел. Она старалась меня не замечать. Вдруг к нам подошли Прувер и Жоли. Они уже закончили убирать фуршет. Столы они передвинули на середину. — Ну что, Мариус, ты ведь будешь с нами послезавтра в Нантере? — Жан Прувер обнял юношу за плечи. — Я постараюсь, друзья. — растянуто, неуверенно протянул Мариус, отведя взгляд в сторону. Жоли фыркнул. — Как всегда, Мариус Понмерси, как всегда. — Мы будем тебя ждать. — в свою очередь вежливо улыбнулся Прувер. — И спасибо, что ты пришел к нам. — Брось. — засмущался Мариус. Поразительно, каким бесхитростным существом он был. Что в мыслях — то и на лице. — Я просто хотел помочь. — Надеюсь, ты согласен сделать меня своим шафером, да? — спросил Жоли с хитренькой улыбкой. Он протирал руки влажной салфеткой. Он хоть когда-нибудь переставал обрабатывать руки? Мариус натянуто улыбнулся. — Да, конечно. Я подумаю, Жоли. Хах. — он чуть шагнул назад, покачивая руками. — Ребят, было приятно вас увидеть. Грантер, рад с тобою познакомиться. Тем не менее, мне пора. Время позднее. — он повернулся к другим. — Всем пока! — Мариус, следи за царапинами! — крикнул на прощание Жоли. Напоследок Анжольрас пожал ему руку и что-то шепнул на ухо. Мариус слишком серьезно кивнул, а затем удалился. Эпонину он обнял, но больше ничего не произнес. Жоли хмыкнул, поправляя манжеты белой рубашки. — Эр, представляю вашему вниманию пстихотип тревожный. Мариус, что на первом курсе, что на третьем, — показатель неуверенности и паники. Уверен, он завтра и послезавтра не появится. — Прикиньте, я слышал, что он еще на пары ходит. — бросил Баорель, закуривая. Работу они закончили. Комнату рассекали сведенные вместе столы. Теперь это походило на «Тайную вечерю» да Винчи. Только без Иисуса. Да и без Бога тоже. — Мариус хороший человек. — оправдываясь, начал Прувер. — Никто и не отрицает. — ответил Баорель. — Просто нерешительный и скучный. — Он спокойный и задумчивый. — Душный и девствен… Эпонина уже набрала в грудь воздух, чтобы уйти в гневную тираду, но, к счастью, Баореля спасли: — Баорель, — громко сказал Анжольрас. — Думаю, нам уже стоит расходиться. Я понимаю, что многие из вас еще таят обиду на Мариуса за то, что тот нас бросил. Тем не менее, я рад, что он вспомнил о своем гражданском долге. Давайте надеяться, что впредь он будет появляться чаще. Саркастичный взгляд Жоли говорил об обратном. — Завтра в два. — дополнил Комбефер, протирая столы тряпкой. — Прошу вас, не опаздывайте. Хорошего всем вечера. И «Друзья Азбуки» ушли. Я и Эпонина вышли на темную улицу и удивились, как свежо пах воздух. Как же много успело произойти всего за пару часов. И уже послезавтра все изменится. Был ли я готов выступить, доказать, что я не просто художник, но еще и патриот, как говорил Анжольрас, настоящий любовник родины? В голове был хаос, на душе сомнения. Если Мариус был «психотипом тревожным», то и я от него сильно не отходил. Последним вышли Анжольрас и Комбефер. Я норовился пойти с ними, но осознал, что Эпонина во мне нуждалась. Тем не менее, мне нужно было с ними попрощаться. Комбефер с неизменным красным беретом на голове, к счастью, уже выглядел обычно. Лишь бегающие глаза выдавали его заботы. Анжольрас же обрел серьезность и в слишком прямой осанке, и в сжатых от раздумий губах. Он лишь кивнул на мое прощание. Было слегка обидно. Мы с Эпониной свернули за угол. Она жила дальше меня, но я был готов ее проводить. — Я уверена, ты уже придумываешь шутки, чтобы надо мной поиздеваться. Мы шли по безлюдному кварталу. Нам попался лишь милый ребенок, выгуливающий собаку, и шепот ветра, бегущий между ветвей деревьев. Эпонина, укутавшись в шарфик, поглубже нахлобучила кепку. Ее обвинение меня развеселило. — Знаешь, у меня есть парочка идей. Например: Эпонина, как я вижу, у тебя отличный вкус на девиц. Его румяные щечки так и хочется поцеловать. Или эта: мда-а, Понин, никогда не думал, что тебя привлекают люди-зубочистки: настолько он длинный. Ох, а эти чувственные ноздри! Я рассмеялся, наблюдая за мрачным лицом девушки. — Ты иногда такой козел. — она резко стукнула меня в бок. Я ойкнул, отпрыгнув, но продолжил смеяться. — Мариус! Мариус! О, держи меня, Мариус! В твоих сильных руках я готова потерять голову! — запищал я женским голосом, захлебываясь от смеха и толчков Эпонины. Ребенок с собакой косился на нас и прибавил шаг. — Заткнись. — прорычала Эпонина, закрыв мне рот ладонью. Я лизнул ее. — Фу, Эр! — она опять толкнула меня, но уже настолько сильно, что я чуть не упал в траву. Я не переставал давиться от смеха. Эпонина, сжав кулаки, не могла долго сердиться на меня. Она нервно хихикнула, а затем громко рассмеялась. — Эр!.. Боже… Какой ты идиот! Мы не могли остановиться. Мы шли по тротуару, показывали непристойные жесты проезжающим машинам, гнались за голубями в скверах. Я знал, как сильно Эпонине нужно было беззаботно провести время, прежде чем снова уйти в неприятные думы и работу. Я рассказал ей пару пошлых анекдотов Курфейрака, которые я бы никогда не поведал девушке, кроме Эпонины. Она продолжала бить меня, когда я становился слишком невыносимым. Я даже попытался залезть на дерево, чтобы похвастаться своей прекрасной физической подготовкой. Помню, в детстве я часто карабкался на соседские яблони, чтобы украсть сладкие плоды. — Эр, ты уже слишком стар для такого. — рассмеялась Эпонина. Я, не слушая ее, пытался залезть наверх, но ноги меня не слушались. Ладони уже были напрочь исцарапаны. — А раньше ведь так хорошо получалось! — Давай я покажу тебе настоящий мастер-класс. Эпонина оттолкнула меня и, словно белка, залезла на ближайшую ветку. Ее ноги весело болтались, норовясь задеть мою макушку. — Слабо? Я фыркнул. Теперь это стало делом чести. То были самые стыдные минуты в моей жизни. Ругаясь и пыжась, я еле залез к Эпонине, и то лишь с ее помощью. Неужели я стал таким слабым? А раньше соседские мальчишки считали меня очень проворным. Я осторожно залез на ветку рядом с Эпониной, стараясь делать вид, что это не занимает у меня огромных сил. Я отдышался, изучая почки на ветках и фонарные столбы вокруг. Из людей были лишь мы. Теперь настала моя очередь поделиться с Эпониной сигаретой. Мы, успокоившись, тихо наблюдали за окружающей тишиной. В этом парке не было слышно ни людских разговоров, ни машин, рассекающих ночное полотно. Я постарался устроиться поудобнее, хотя в пятую точку неизменно втыкалась кора. Занимаясь важной для моего спасения миссией, я не заметил, как Эпонина начала говорить: — … а я волнуюсь за Гавроша. — За Гавроша? — уловил я. — Думаешь, он придет послезавтра? — Я надеюсь, что нет. Хотя эта мелкотня может все, что угодно. — Он же ничего не узнает, его не было на собрании. — Но уши у этих мальчишек везде, уж поверь. Эпонина пустила дым, подтянув шарф к горлу. Козырек кепки скрывал от меня ее лицо, что было самым подходящим, чтобы спросить: — Ты ведь ска…когда ты скажешь Мариусу, что любишь его? — спросил я. — Когда-нибудь. Но сейчас точно неподходящий момент. — Почему? — Потому что я должна сначала надрать всем политикам задницы, добиться равноправия рабочих условий для женщин, а потом уже думать о глупых чувствах. Я улыбнулся ночному воздуху. — Промывка мозгов от Анжольраса идет на ура. — Ты просто ничего не понимаешь. — она фыркнула. — И у Мариуса, кстати, сейчас много забот. Ему не до меня. И я должна учиться и работать, у меня дел — куча. Ты ведь сам мне говорил, что жизнь на Мариусе не заканчивается, не помнишь? — Это говорил Анжольрас. — Какая разница. — она плюнула. — В любом случае, у нас свои жизни. И точка. — Но и вы часть жизни друг друга. Скажи ему, Понин, и никогда-нибудь, а, например, завтра. Эпонина одарила меня мрачным взглядом. — Не думаю, что он меня поймет. — Чего ему тебя не понять? — Ты же его видел! Он иногда не понимает даже самой простой шутки. А если я признаюсь ему, то он подумает, что я просто считаю его очень хорошим другом. — А ты не ищи оправданий! — я хлопнул ладонью по ее плечу. — Он вроде приятный парень, мне он даже понравился. — «Даже»? Пф-ф. Эр, ты над ним смеялся. — Значит, понравился. — Чем же? — Он очень сексуальный. Эпонина рассмеялась, вновь меня толкнув. Я пытался состроить влюбленное личико. — Я понимаю, почему вы, девушки, можете по нему сохнуть. Этот выделяющийся кадык, длинные реснички, как у самой прелестной барышни, и ароматные щечки, как у наливного яблочка. Ах, эти бесконечные голубые глаза! — Они светло-карие, идиот. — Ах, эти бесконечные светло-карие глаза! А этот чувственный рот! — Заткнись уже. — Эпонина улыбалась. — Но я серьезно, Понин. Перестань веселиться, а то я уже подумаю, что неожиданно научился шутить. Признайся Мариусу завтра. Давай, ради меня. Мы ведь столько раз это с тобой обсуждали. — Почему тебе так важно, чтобы я ему призналась? — Ну как же, — я попытался подобрать верные слова. — Ты ведь мой друг. Эпонина приподняла бровь. — Никогда не думала, что мы с тобой уже на таком этапе отношений. — Ты серьезно? Мы сейчас вдвоем сидим на дереве, курим и обсуждаем твои любовные проблемы. А до этого мы часто вместо учебы бегали в пекарню за булками и соревновались, кто съест быстрее. Если, пройдя через такое, мы до сих пор не дружим, то я уже готовлюсь обижаться. Жду от тебя извинительных стихов, желательно в виде серенады по окном. — Очень смешно. Но, раз уж мы друзья, то знаешь, кому ты должен петь серенады под окном? Эпонина построила хитрую улыбку. Она готовилась надо мной поиздеваться. — Ну и кому же? — Анжу. Я был в смятении. — Почему? — Грантер, — мне не понравился ее тон. Будто она учительница, пытающаяся объяснить элементарную тему ученику-недотепе. — Ты думаешь, я слепая? — Нет, вроде очки не носишь. — Тогда объясни мне: что за влюбленные взгляды ты постоянно кидаешь на Анжольраса? — Я не люблю кидаться в людей, предпочитая давать им все в руки. Шлепок по голове. Я охнул. — Да что не так-то?! — Перестань нести чушь! Эр, я не дура и прекрасно вижу, когда кто-то влюблен. Ты буквально глаз от него не отрываешь! Я открыл рот. Она продолжила: — Еще когда я впервые с тобой познакомилась, я почувствовала, что между вами с Анжем что-то происходит, но я никак не могла выявить природу этих чувств. Но спустя время я поняла, как ты, мой дорогой Эр, влип в дерьмо гораздо хуже моего. Эпонина победно улыбнулась, словно раскусила сложную ловушку. — Я ничего против не имею такого рода отношений, ты не подумай. Это вроде нормально. Это ведь любовь, не так ли? Просто к своему полу. Ты когда начал испытывать подобные рода чувства? Я ничего не мог сказать. Было такое ощущение, словно меня поймали за горло из-за угла. Я боялся сказать что-то лишнее. Еще хуже — не сказать ничего. К счастью, Эпонина поняла мой конфуз: — Если это слишком личное, то я не лезу, мне все равно. Но если ты захочешь об этом поговорить, то я всегда в твоем распоряжении. Я нашел в себе силы кивнуть и собраться. Эпонина ждала, но делала вид, что это обычный, ничего не значащий разговор. Спрятала взгляд за козырьком кепки и медленно затянула сигарету. Пытаясь преодолеть ком в горле, передо мной встал вопрос: врать или говорить правду? Вечная дилемма. Но если я не мог сказать правду Анжольрасу, ни смотря на то, сколько раз я пытался, то, возможно, если я поведаю мой секрет Эпонине, мне наконец-то станет легче? К тому же она и так все поняла. Сразу за этим пошел следующий вопрос: кто еще мог догадаться? В голове тут же всплыл Комбефер с его хитрыми глазами. Вот черт! — Эм…что ты хочешь от меня услышать? — я нервно провел рукой по волосам, пытаясь вернуться в реальность. — Ты уже все знаешь. Я идиот. — Да, идиот. Рада, что ты это понимаешь. Влюбиться а Анжа — гиблое дело. Я скорчил гримасу. Еще никогда и ни с кем я не говорил об этом так прямо. — И я понимаю, как легко в него влюбиться, — продолжила Эпонина. — Он мне сначала показался очень красивым, но слишком женственным, словно кукла. К нему часто прилипали девушки, но он успешно их всех отшивал. Не отрицаю, парни тоже клеились. — я издал звук удивления. — Но их флирт Анж просто не понимал. Он в целом до конца не осознает, что с ним флиртуют, только если Фер или другие не скажут. Его это нисколько не интересует. Анж настолько предан своему делу, что я не могу представить, чтобы он хоть в кого-то влюбился. И это я прекрасно осознавал. Но, с другой стороны, а как же его полный любви взгляд, обращенный на меня тогда, на крыше? Неужели я бредил? А то, что он вечно ищет моего присутствия, поводов побыть вместе? Он король, но король с сердцем. Такой идеал, как он, возможно, если бы любил, то по-настоящему, чисто и верно, как Боги в античности. Я был в том уверен. Я хотел бы о многом поведать Эпонине. И о скетчбуке, полностью испещренном рисунками Анжольраса, и об огромной картине, которая таится в глубине моей квартирки. И о согревающей улыбке Ахилла, и о тепле Икара, и о взгляде Зевса. О его искристом смехе Орфея, в конце концов. Но это было слишком личное, такое же личное, как и улыбка Мариуса для Эпонины, его наивный взгляд и энергичные речи. Иногда не стоит раскрывать частичку красоты, потому что так сохраняется ее сакральность, ее нетронутое значение. Я бы хотел рассказать Эпонине все, но, как всегда, показал лишь каплю огромного моря: — Я просто люблю его, как человека. Любит он меня в ответ или нет — не важно. — Тогда признайся ему, Эр. Хоть завтра. Как болезненно собственное оружие работает против тебя. — Не хочу. — Почему? — Я в этом не нуждаюсь. — Тогда с чего ты взял, что я должна признаться Мариусу? — Тебе это надо: он скоро женится, а ты ходишь с этим грузом на сердце, все никак от него не избавляясь. — Но у тебя, естественно, все не так? — Не так. Я спокойно живу с этим чувством. Оно не волнует меня. Я бы даже сказал, что это просто влюбленность. Да, я не отрицаю, что с виду могу выглядеть влюбленным по уши идиотом, но, на деле, я больше любуюсь Анжольрасом, как художник, что изучает скульптуру. То есть, на деле, мне все равно. Он — лишь один из источников моего вдохновения. Тут нет ни Пигмалиона, ни Галатеи — лишь художник и статуя. Все. Когда я говорил, что скажу правду, я имел в виду, что только слегка привру. Возможно, этими словами я пытался убедить и себя, что все со мной в порядке. Я старался выглядеть спокойным под сканирующим взглядом Эпонины. Я видел — она не верила. — И ты все равно не хочешь рассказать об этом Анжу? — Боже, да зачем?! — взорвался я. — Он от этой информации ничего не получит! — Зато ты получишь! Расскажи, что восхищаешься им, как сильно ты его ценишь, каким человеком он для тебя является. Я понимаю, как это страшно, но если ты постоянно мне это долбишь, то и я могу. — Понин, я не влюблен в него. — Но при этом постоянно его рисуешь. — С чего ты взяла? Неожиданно, Эпонина зажала мне рот, другой рукой потянувшись в мой карман. Я чуть не потерял равновесие, скорее больше от своих попыток освободиться. В ту же секунду Эпонина показывала мне скетчбук. — Что ты… Она открыла одну из страниц. — Итак, что же мы видим? Там были зарисовки Анжольраса, которые я начеркал сегодня. Его элегантные руки, мужественный профиль, попытки нарисовать его в форме наполеоновской армии. — Эр, такие рисунки делают только влюбленные по уши идиоты. Кстати, нарисовано довольно неплохо. Ох, а это что, его губы? Я вскипел. Честно, я хороший малый, уважающий женщин, но в тот момент она зашла уже слишком далеко. — Отдай! Я потянулся за скетчбуком. Она увела руку в сторону. Я не мог достать его, только если не прибегну к опасным методам. Я ближе подсел к Эпоние и навалился на нее, пытаясь дотянуться до книги. Удивился, насколько мои движение были резкими. — Да что с тобой такое?! Она пыталась резко меня толкнуть, но я не сдавался, все сильнее наваливаясь на нее. Я потерял точку опоры, готовясь полностью лечь на Эпонину, но лишь бы добраться до рисунков. Мною ведал гнев, больше того — страх. — Прекрати! — Отдай скетчбук! — Мы скоро свалимся, придурок! Мне было все равно. Это стало делом жизни — вернуть вещь, которая принадлежала, черт возьми, мне. Резкий толчок в живот. Я врезался спиной в ствол дерева. Тут же, чтобы не потерять равновесия, я обвел дерево руками. Эпонина кинула скетчбук на землю, гневно дыша. — Вот теперь ищи его там. — Понин, нельзя брать вещи, которые не принадлежат тебе. — пытался спокойно проговорить я. Гнев постепенно уходил, понимая, что теперь скетчбук вне пределах досягаемости Эпонины. — Это просто скетчбук. И, если бы ты не был влюблен в Анжа по уши, ты бы позволил посмотреть на рисунки. — Не правда. Мне не нравится, когда кто-то без разрешения смотрит мои зарисовки. Если бы ты была художником, то ты бы меня поняла. — И поэтому ты решил меня облапать, как я понимаю? — Я хотел, чтобы ты отдала мне скетчбук! — Можно было вежливо попросить. Я не знал, что сказать. — Я просил. — Нет, ты орал: «Отдай! Отдай!». — Эпонина сплюнула, выкинув сигарету рядом со скетчбуком. — Придурок хренов. — Слушай, прости, хорошо? Но правда, не смотри в мой скетчбук без разрешения. Это очень личное. Она язвительно усмехнулась — И понятно, из-за чего. — Там не только Анжольрас. — соврал я. — Мне просто не нравится, когда люди бесцеремонно врываются в мое личное пространство. — И мне это тоже не нравится, к твоему сведению. — Я извинился! — Ну и молодец! — она сделала глубокий вдох. — Черт с тобой, Эр. Прости. — добавила она, промолчав. Наша прогулка закончилась на неприятной ноте. Я спустился на землю, взяв скетчбук. Зарекся, что теперь буду носить его в сумке под тысячью замками. Эпонина молча бродила около меня. — Вы были бы хорошей парой. — Чего? — Ты слишком человечный. А он слишком правильный, но хороший и добрый. Хотя, возможно, Комбефер ему подходит даже больше, чем ты. У него есть мозги, чего Анжольрасу слегка недостает. Но и вы бы отлично смотрелись. Этакий художник-романтик и студент-революционер, что думаешь? — Я ничего не думаю. Оставь. Эпонина грустно рассмеялась. Положила руку мне на плечо. — Мне нас жаль. Не попрощавшись, она ушла. Я думал пойти за ней, но понял, что мне нужно побыть одному со своими мыслями. Что бы Эпонина не говорила, что бы я не думал сам, но я и Анжольрас вместе звучало как нечто несбыточное, но такое правильное, такое логичное для нас двоих. Я слышал про теорию родственных душ, и если у меня и есть такой близкий человек, то я рад, что это был он. И как же тяжело ошибаться.

***

Двадцать первое марта, и я опять в «Друзьях Азбуки». Король Анжольрас стоял во главе и рассказывал людям, как мы будем штурмовать нашу первую крепость — Нантер. Его слушали с задумчивыми, суровыми, но дерзкими лицами, скорее восхищаясь самой атмосферой, напряженным, серьезным настроением, витающим вокруг, чем по-настоящему понимая, что происходит. Крестьяне были настроены лишь на победу, взвинчены до самых костей. Я, сидя в кресле, наблюдал, как люди перешептывались за спиной Анжольраса, шутя и смеясь, буднично рассказывая пошлые анекдоты. Я не видел в них ахеян, бегущих штурмом на Трою, это не была «Беотия» с перечислением кораблей и воинов, нет — лишь кучка юных парней и девушек, которые не понимали, на что идут. И только Анжольрас, показывающий план университета, дающий советы по наступлению, заряжающий храбростью, знал, для чего он собрал их здесь. В который раз он показал, как сделать коктейль Молотова, в который раз он рассказывал, как легко сглупить и запустить его неправильно. Я, со скетчбуком в руках, рисовал его со спины, наконец запечатлев длинный хвостик со всей его небрежностью и мягкостью. Я поймал взгляд Эпонины, но постарался не обращать на нее внимание — пусть думает, что хочет. Из «Друзей Азбуки» были все, кроме Фейи, Боссюэ, и, к моему удивлению, Баореля. Комбефер стоял возле Анжольраса, контролируя его, мы же сели сзади на диванчики, так как уже получили указания. Честно, от страха я все забыл, но надеялся, что завтра я хотя бы не умру. — Эр, — рассеянно потянул Курфейрак. — Наконец-то мы проведем тебе экскурсию по нашему дражайшему университету. — Как будто мы сами помним, как он выглядит. — усмехнулся Прувер. Он что-то яростно черкал на листе. — Черт! Все никак не выходит. — Напиши что-нибудь по типу: «Мы победили этот бой. Ура! Победа! Что за рой! И чтоб опять повеселиться, Уж лучше ромом нам напиться! И я, Прувер, ваш сладкий паж, Станцую вам…» — Веселого парня! — вставил Мариус. Все косо посмотрели на него. — Хм, Мариус, дружище, — серьезным тоном сказал Курфейрак. — Да у вас талант к рифмовке. Мариус неловко пожал плечами. — Извини. Мне показалось, будет смешно. — Я бы сказал «веселый марш». — сонно поделился Жоли. Он положил голову на подлокотник кресла, всеми силами стараясь держать глаза открытыми. — Вот, Жоли молодец. А тебе, мой дорогой, — грустно вздохнул Курфейрак. — Еще расти и расти. — Просто я знаю, что Жан любит танцевать «веселого парня». — начал оправдываться Мариус. — Пф! Звучит так, будто я какой-то джентельмен девятнадцатого века. — усмехнулся Жан, продолжая черкать. Курфейрак подскочил с кресла. — Что? Прувер, ты все это время нам врал? Я думал, тебе уже двести лет! — Ой, заткнись. Я улыбался, продолжая выводить прелестные виды такого же прелестного существа на листке. — Что еще за «веселый парень»? — спросил я. — Это какой-то исторические танец. Мазурка, вроде. — пояснил Курфейрак. — Контрданс. — исправил Жан. — Ну да, а я что сказал? Прувер тяжело вздохнул. — Откуда ты знаешь этот танец? — я повернулся к нему. — Ну…в детстве у нас в школе были исторические танцы, но это почти все, что я помню. — Ого. Ты не рассказывал. — А там и не о чем говорить. — он улыбнулся. — Граждане, внимание! — в помещение забежал румяный Баорель. Это случилось так неожиданно, что я даже выронил карандаш. — Важные, но хорошие новости! Никогда я еще не видел его таким довольным. Из громилы-задиры он превратился в милого орангутанга. Но я тут же понял причину его радости. Прямо сзади него вышли двое — Фейи и Боссюе, целые и невредимые. Курфейрак побежал к ним. — Родные пришли! Сгреб в охапку бедных мучеников, прижав к себе. Баорель повернулся к удивленной толпе. — Наших освободили! В комнаты вошли бывшие заточенные. Поднялся общий вой из приветствий, объятий и смеха. Вроде проторчали за решеткой меньше суток, но такое чувство, будто прошла целая неделя. Я был рад наблюдать общий энтузиазм. Вчерашний гнев был задвинут куда-то глубоко в голову, освободив место для отдыха и спокойствия за близких. Анжольрас пожал всем руки, сказав, что они — «герои, которые самоотверженно боролись против системы и смогли устоять.» «Друзья Азбуки» образовали кучу вокруг Фейи и Боссюэ, пожимая им руки и обнимая. Эти двое улыбались, но выглядели потрепанными. — Они, сволочи, порвали мою любимую куртку! — возмущенно рассказывал Фейи, показывая испорченный рукав. — Мне в чем на работу идти? — А меня они несколько раз хотели кулаком приложить, потому что думали, что я вырываюсь. А я просто хотел шнурок завязать. Когда меня тащили к машине, я в итоге споткнулся и плюхнулся вместе с двумя жандармами. Неловко было. — Боссюэ почесал затылок, построив на лице смущенную улыбку. — Главное, парни, что вы снова с нами! — Баорель хлопнул их по плечу. — Не был задержан — значит не патриот! Мы рассмеялись. — А как вас вообще освободили? — спросил Жоли. — Мы не знаем. Просто сказали, что выпускают. — пожал плечами Фейи. — Мы ведь там все за одной решеткой сидели. Подошел какой-то парень, с виду очень молодой, и выпустил. Счастья у нас было полные штаны. — хохотнул парень. — Боссюэ ночью пытался прибить таракана и разбудил все охрану. — Таракана, кстати, так и не убил. — вздохнул Боссюэ. — Да потому что ты кричал от страха, как резаный. Ты его даже не задел! Мы ввели Фейи и Боссюэ в курс дела. Им уже все рассказал Баорель, но они все равно были удивлены, что уже завтра все начнется. По их решительных лицам я понял, что у них уже появилась личная причина штурмовать Нантер. Людей в клубе не уменьшалось даже после собрания. Все решили в последний раз хорошенечко выпить и потанцевать. Комбефер пытался увлечь меня на танцпол, но я был слишком занят наблюдением за Эпониной — та разговаривала с Мариусом в другом конце помещения. Судя по ее застенчивому взгляду, я надеялся, что она послушалась моего совета. — Грантер, ты отдыхаешь? Ко мне подошел Анжольрас. В руках он держал блокнот и ручку. Выглядел он спокойно, подтвердив это тем, что налил себе в стакан воду. — Шампанское, может? — я показал ему бутылку. — Нет, я не пью. Мы сидели вместе за столиком. Он пил воду, изучая записи, я же продолжал пытаться угадать, о чем говорили Эпонина и Мариус. Девушка устало улыбнулась парню и обняла. Тот попрощался с ней и ушел. Я поймал взгляд Эпонины — она показала мне средний палец. Понятно. После перевел взгляд на танцующего Комбефера. На нем была бирюзовая рубашка и облегающие коричневые брюки, которые роскошно на нем сидели. Он беззастенчиво двигался под «You really got me», не обращая внимания, как многие откровенно на него пялились. Я вдруг понял, что наблюдаю за ним не только я, но и Анжольрас. Он изучал танцпол, но глазами продолжал возвращаться к лучшему другу. Он молчал, и по непроницаемому выражению я не мог понять, что было на его уме. Я вновь перевел взгляд на Комбефера, что, словно ветерок, летал между людьми, полностью отдавшись моменту. Именно тогда я понял, как сильно он боялся, и именно этот страх заставлял его танцевать так яростно, что даже Анжольрас не мог оторвать от него глаз.