Золотое касание

Вторник ознаменовал собой не только собрание, но и первый день весны. Я был рад вступить в новый сезон с переменами в жизни. Вдохновение пело мне баллады, и я легко мог вспомнить, как восхитительно чувствовал себя с приходом весны. Люди раньше меня раздражали. Они лаяли, не умея попадать в мой жизненный ритм. Были такими серыми и кислыми, словно самый испорченный в мире фрукт. Сейчас я стал относиться к ним спокойнее, так как, возможно, стал меньше обращать на них внимание. Более того, я все больше замечал, что перестал так много пить и курить, как в прошлые дни. Причина была ясна, как солнце за окном — Анжольрас. Моя зависимость от него не прекращалась ни на миг, но это не означало, что я превратился в умалишенного. По крайней мере, я надеюсь. Наоборот, он подтолкнул меня к тропе, которую я никогда не замечал перед собой. Я осторожно, с опаской и страхом, но шел по ней, видя вдалеке моего предводителя с кудрями цвета пшеницы. Муза и любовь и впрямь меняют человека. Я стал ощущать себя змеей, что обрела новую шкуру. В ней я чувствовал себя, в первую очередь, художником, и это понимание медленно поднимало мою самооценку. Еще самооценку поднимали друзья. Во вторник Анжольрас похвалил мои с Прувером работы. Я показал ему новый дизайн брошюр и получил одобрительный кивок. Чтобы закрепить успех, Эпонина согласилась заниматься со мной, но также уговорила Анжольраса на дополнительный уроки. Не знаю, сможет ли мой ангел справиться с таким объемом работы, но, видимо, в сутках у него были дополнительные несколько часов. Он пообещал Эпонине, что мы добьемся ее поступления в университет, и я ощутил, что теперь несу ответственность за девушку. Эпонина все больше и больше мне нравилась. Она не сюсюкалась с парнями, не старалась показаться лучше, чем была. Ей и не нужно было ничего доказывать — все и так уважали Эпонину. На собрании Анжольрас рассказал свою речь про Вторую мировую. Опять начался спор, который в итоге ни к чему не привел, а даже наоборот, утек в совершенно иное русло. В это время я лишь черкал зарисовки Анжольраса и по заказу Эпонины нарисовал ее. Она сказала, что я польстил ее внешности. Я вежливо заверил, что это не так. Но все художники знают, что врут. Баорель стал меньше пить, как и Курфейрак. Я удивился. Мой рыжий товарищ объяснил, что Анжольрас все-таки сделал Баорелю серьезный выговор и заставил его урезать количество алкоголя в своей жизни. Курфейрак решил присоединиться к параду воздержания друга. Когда я вдоволь насмеялся, то спросил, как Баорель послушался своего генерала. Курфейрак пожал плечами, поделившись со мной догадкой. Возможно, он что-то пообещал ему взамен, но это «что-то» настолько секретное, что Баорель не рассказал даже Курфейраку. Приняв данную конспирологическую теорию, мы решили, что она верна. Иначе как объяснишь такую смиренность Баореля? Тем не менее, жизнь шла хорошо. Я стал появляться в доме Анжольраса и Комбефера чаще. Настолько чаще, что мне оставалось только принести свое одеяло и подушку. Я приходил с заданиями из университета к ним, так как не успевал выполнять их дома. В принципе, моя каморка не приносила удовольствия. Теплые покои Анжольраса были куда милее обшарпанных и голых стен, где не было ни света, ни тепла. Приходил я, когда хотел. Комбефер настолько привык ко мне, что стал всегда накладывать три порции вместо двух даже тогда, когда меня не было. Анжольрас по вечерам часто уходил либо к Сорбонне, либо по другим делам. Мы с Комбефером сидели вдвоем, учились, иногда приходила Эпонина, мы занимались с ней, а потом пили чай, рассуждая о кино. Комбеферу очень нравилась эта тема. Он обожал кинематограф и даже поделился мечтой стать режиссером. У него было много потрясающих идей для фильмов, одни доводили меня до истерики своим абсурдом, другие по-настоящему заинтересовывали. Например, меня крайне заинтересовала идея с главным героем-уродцем, которого приютил мужчина, называющий себя медведем. У него был волк, который был больше человек, чем сам мужчина. Эта история, как сказал Комбефер, приснилась ему еще давно в детстве. У него были тогда тканевые куклы мальчика и девочки. Он любил играть с ними. У девочки были белые глазенки, из-за чего Комбефер сделал вывод, что она слепа. Мальчик же был уродлив, так как прошлый владелец куклы серьезно поиздевался над ним. Комбефер поделился, что во сне они ожили и играли вместе с ним в салочки. Волк и мужчина, звавший себя медведем, стояли рядом и улыбались. Рассказывал он эту историю с таким запалом, что я невольно вдохновился. На следующий день я презентовал Комбеферу свою картину — куклы мальчика с девочкой, в которых играл маленький Комбефер. Парень настолько удивился подарку, что благодарил меня целый день. А вот общение с Анжольрасом проходило одинаково. Он говорил, иногда обращаясь ко мне. Я молчал и слушал его, кивая. Часто я был занят рисованием. Вся моя тетрадь была исписана рисунками с ним. Динамичные позы, задумчивое выражение лица и складка над бровями, в которой помещались все мысли, что тревожили его и не давали спать. Я будто заставлял его остыть, переносил на гладь бумаги, чтобы тот отдохнул и перестал так тревожиться о жизни вокруг себя. Мне было его по-своему жалко. Иногда мы спорили, я шутил, он игнорировал, продолжая со слюной у рта доказывать свою точку зрения и безумно, отвратительно много рассуждать. Я веселился, но вскоре уставал. Затем мы переходили на молчание, где я рисовал его в блокноте. Анжольрас читал и писал, писал и читал. Заходил Комбефер, хаотично ходил по комнате, что-то говорил и исчезал. Часто спрашивал, не хочу ли я есть. Я всегда отказывал. Даже не знаю, как мне удалось так завоевать внимание Анжольраса. Он вечно приглашал меня к себе даже после собраний. Я иногда оставался ночевать, но не смыкал глаз, гадая, что я здесь делаю. Анжольрасу я нравился, полагаю? До конца я в это так и не поверил, хотя Комбефер вечно старался убедить меня в обратном. Я не думал об этом. Моей главной целью стал Анжольрас. Мне было приятно существовать рядом с ним. Друзья иногда шутили, что я превращаюсь в верную собаченку. Один призыв — и гав! Собачка уже бежит к хозяину. Я посердился, но в итоге решил перетерпеть все подшучивания. Главное, что я был неимоверно, удивительно счастлив. Однажды Анжольрас промямлил: — И даже здесь я вижу эту глупую историю о войне. Я отвлекся от задания по живописи и посмотрел на Анжольраса. Он полулежал на кровати и что-то читал. Его брови были задумчиво сведены. — Прости? — Историю. О войне. Ты говорил о ней раньше. — Не понимаю. Анжольрас перевернулся на бок и одарил меня задумчивым взглядом. — Илиада. Троя. — А-а-а. Я смешал оттенки красного и начал добавлять его к закату. Пока он не был идеален, но я старался сделать все, чтобы изобразить на холсте мое воспоминание о румяном небе над Парижем. — Ты же читал Гомера, разве нет? — Еще давно. Я ничего не помню. — И что же, ты захотел вдруг вспомнить былые греческие мифы, которые так не любишь? — Я никогда не говорил такого. — Но по твоему выражению лица всегда можно было это понять. Он вздохнул. — Я знаю, что ты сравниваешь меня с Ахиллом. Мне стало неловко. Я усмехнулся. — Откуда? — Я видел твои рисунки. Там много меня. Ты изображаешь меня мужчиной в греческих доспехах. Я держу копье, которым собираюсь пронзить Гектора, и смотрю вперед суровыми глазами. — Тебе не понравилось. Это был не вопрос. Закат зарумянился, и я довольно кивнул. Затем обратил внимание на Анжольраса, который продолжал полулежать на боку в позе более угрожающей, чем приглашающей. Тем не менее, я задержал дыхание, чтобы не выдать мое волнение. Анжольрас изучал мое лицо. — Нет. Я не знал, что сказать. — Прости меня. — Тебе не за что извиняться. — Анжольрас закрыл тетрадь и сел, продолжая хмурится. — Просто скажи, почему ты видишь меня Ахиллом, а не кем-то другим? «Потому что себя я считаю Патроклом» — хотел сказать я, но быстро передумал. Сделав вид, что меня не заботит его пронизывающий взгляд, я продолжил разрисовывать закатное небо, добавив туда голубые оттенки. — А кем еще ты можешь быть? Ты не Агамемнон, что, словно бык, идет вперед, быстро обижаясь, и так же быстро вскипая. Ты не Одиссей, который пощадил циклопа. Ты бы убил чудовище, желая отомстить за павших друзей. Ты не Диомед — ты не зависишь от Афины. Ты не Гектор, потому что ты не проиграешь. Ты Ахилл в первозданном его обличии. Ты велик, силен, благороден, как лев, смертоносен, как тигр. Ты горд и не умеешь прощать. Ты невероятно красив, но и невероятно ужасен. Ты словно роза, способная уколоть шипами. Но если ты захочешь, то весь мир падет перед твоими ногами. Твой аромат притягателен, и ахейцы любят тебя, как бога. Поэтому Ахилл в тебе так же силен, как силен в Комбефере Нестор, в Курфейрака Одиссей, а в Прувере Парис. — А Менелай? — Менелай? — я задумался. — Он другой, Анжольрас. Не такой, как ты. Из-за него ведь началась война. Если бы не кража Елены, все было бы по-другому. Ты бы не вел себя так ради женщины. — Думаешь? — о услышал в его интонации насмешливые нотки. Я окунул кисточку в воду и вытер руку о полотенце, продолжая изучать закат. Может добавить немного света? — Я думаю, что сделаю все ради человека, которого люблю. Я приподнял брови на последних словах. Еще никогда я не слышал от моего ангела такие вещи. — А Ахилл, — продолжил он, — Слишком самоуверен. Из-за своей эгоистичности он потерял все. Да, он герой, но еще и глупец. — Или такова его судьба — умереть в полном расцвете сил. В мифах не было ни одного героя, получившего все, чего он желает. — Поэтому наша жизнь — не греческие мифы. — Анжольрас закрыл книгу. Я осмелился взглянуть на него. Он был серьезен. — Но если бы я мог повторить чью-то судьбу, то бы я хотел быть Менелаем. — И кто же твоя Елена? — белый цвет попал на солнце. Оно посветлело. Я улыбался. — Моя Елена — родина. — Как оригинально. А я-то думал кто-то из нас. Эпонина, например. — я выглянул из-за холста и подмигнул Анжольрасу. — Или я. Он фыркнул. — Смешно. — Такова моя работа. И что же, когда свадьба с твоей избранницей? — На родине невозможно жениться, Грантер. Ты либо принадлежишь ей, либо нет. — То есть ты решил променять свободную жизнь холостяка на существование в виде вещи. Бездушной, печальной вещи. — я театрально вздохнул. — Я был о тебе лучшего мнения, Анжольрас. Я улыбался. Такие «пустые», как говорил Анжольрас, разговоры, часто приносили мне наслаждение. — О нет, Грантер. Когда ты принадлежишь стране, ты не становишься вещью. Ты превращаешься в нечто большее, чем человек. Ты становишься патриотом. — И что же делает этот супермен? — Он далеко не супермен. Он тот, кто любит, причем безоговорочно. И готов сделать все ради этой любви, как Менелай для Елены. Он готов поехать на край земли, пережить тысячу испытаний, пожертвовать своей жизнью, перейти через необъятные горы и переплыть бесконечные океаны. Выжечь поля земли и вспахать столько же. Повернуть мир вспять, сломать все правила мироздания, но в итоге спасти ее. Родину. Я нахмурился. — И родина для тебя… Франция? — Да. Не думаю, чтобы я отвечал на что-нибудь так уверенно, как Анжольрас отвечал на мой вопрос. — Mon amour. — улыбнулся он мне. Закат на картине был готов. Он был настолько же румяным, сколько мои щеки. Боже, если бы эти слова были про меня. Как странно ревновать человека к стране, глупо усмехнулся я. Со стороны Анжольрас говорил, как влюбленный. Таковым он и был. Анжольрас лежал, словно Олимпия на картине Мане. Если бы передо мной был пустой холст, я бы тут же его зарисовал. Но осталось лишь наблюдать за его миролюбивым взглядом и спокойно поднимающейся грудью. Что ответить на его трепетное признание в любви, я не знал. — Интересно, станешь ли когда-нибудь патриотом и ты. — Анжольрас провел по моей фигуре задумчивый взгляд. Я не успел открыть рот. В дверь позвонили. — А-анж! Две-ерь! Открой ты, мне лень! — крикнул Комбефер из своей комнаты. Анжольрас резко встал и вышел. Я невольно выдохнул. Его сканирование глазами было для меня маленькой пыткой. Я попытался сфокусировать все свое внимание на картине. Да, выходила она сочной. Яркой, такой живой. Да и закат был словно настоящий. Я тряхнул головой, понимая, что безумно хочу пить. Я посчитал это повод узнать, кто же звонил в дверь. Я прошел по коридору. Смотрю — Анжольрас неподвижно стоит у открытой двери. Человека за ним я не разглядел. — Что ты тут делаешь? — такие стальные нотки я еще не слышал. — Нам нужно поговорить. — взрослый голос, но спокойный. Я подошел поближе и наконец увидел мужчину средних лет. У него была некоторая растительность на лице, тронутая сединой. Выглядел он как любой профессор из моего университета: рубашка, свитер, пальто и, коронное, очки в круглой оправе. Он даже смотрел, как ученый — изучающе и с чувством собственной значимости. — Здравствуйте. — осторожно начал я. Посмотрел на Анжольраса. — Э-эм… — Знакомьтесь. Это Грантер, мой товарищ. — Анжольрас выглядел слегка потерянным, когда посмотрела на меня. — Это мой отец. Вот и знакомство с родителями. Почему-то, я предполагал, что его отец выглядел как типичный мужчина из интеллигентной семьи. Бьюсь об заклад, что у него дома огромная библиотека с креслом, где он читает новостные газеты, нервно куря папиросы. Я пожал ему руку. — Приятно с тобой познакомиться, Грантер. Меня зовут Арнольд. — Взаимно. — я нервно улыбнулся. Он вызывал у меня страшные ассоциации с университетом. Еще миг — и он будет брать у меня экзамен по истории искусства. — Грантер, налей нам чай. Я незамедлительно кивнул и исчез. Мы оба молча решили, что никогда не будем спрашивать друг друга о семье. Меня это устраивало. Сейчас я же сильно удивился, что эта запретная тема решила постучаться к нам в дом. Налил чаю. Анжольрас и его отец прошли на кухню. Комната выглядела как всегда опрятной, вот только я напрягся: вдруг месье Арнольд увидит пыль на подоконнике, мой шарф, что небрежно лежал на диване, немытые стаканы на столе? Не знаю, с чего я вдруг так забеспокоился. Это всего лишь отец Анжольраса, но кто знает, насколько он строг? Мой отец бы обязательно заметил, подумал я, заметил и дал трепку. Когда Анжольрас и месье Арнольд присаживались за стол, я принялся судорожно убирать стаканы и шарф. Казалось, эти двое не замечали ни меня, ни чашки с чаем, что стояли прямо перед их носами. — А где Комбефер? — неловко спросил Арнольд, лишь бы заполнить тишину. — Он в комнате. Скорее всего, слушает музыку на полную громкость. Я прошел мимо стола к раковине. Я успел взглянуть на Анжольраса, чтобы заметить пустоту в его ледяных глазах. Такая перемена в его поведении меня сильно пугала. — Как у тебя дела? Все как обычно? При свете солнца я заметил у месье Арнольда общие с Анжольрасом черты лица: четкий овал, волевой подбородок, такое же задумчивое выражение бровей, широкие плечи и прямой нос. Глаза были карими, как у меня. Все остальное оказалось самым обычным. Увидь я его на улице, не понял бы, что он как-то связан с мраморной статуей времен древних эллинов. — Все в порядке. — нехотя ответил Анжольрас. Я обеспокоенно его изучал. Он сидел с идеально прямой спиной и всем видом излучал уверенность. Вот только в его подрагивающих губах я заметил волнение. Он отпил из чашки и сложил руки в замок. — Что-то случилось? — перешел он к делу. Месье Арнольд промолчал. Если бы так на меня смотрел профессор, я бы уже давно бросился наутек. Он словно услышал мои мысли и резко повернулся ко мне. — А вы, молодой человек, новый член его кружка? Как пренебрежительно он сказал «его кружка». Как будто говорит не про сына, а про хулигана и его друзей-бандитов. Я нервно сглотнул. — Да. — мне хотелось добавить «месье профессор», но успел вовремя закрыть рот. — Вы учитесь в Нантере? — Нет, месье. В Сорбонне. Он приподнял брови. Лишь слегка. — И на кого же? — На художника. — чуть неуверенно ответил я. Он так на меня уставился, словно готов был съесть живьем. — И как, нравится? — Да…вполне, думаю, да. — промямлил я, отведя взгляд. Я облокотился о кухонный гарнитур, чтобы хоть чем-то занять руки. Или он, наоборот, подумает, что я его не уважаю? Я тут же встал прямо и сложил руки по швам. — Я вас понял, молодой человек. Надеюсь, вы в скором времени покажете мне свои рисунки. — он сухо мне улыбнулся. Я понял, что он пытался быть любезным, но, как и у Анжольраса, получалось у него не очень. Я слабо улыбнулся. Молчание затянулось. Анжольрас, все время хмуро изучая кружку чая, вдруг обратился ко мне. — Грантер, ты не мог бы оставить нас? — Конечно. Как только я закрыл за ними дверь, я почувствовал огромный прилив облегчения. Воздух между ними был таким плотным, что я удивился, как еще умудрился дышать. Тем не менее, я ощущал чувство неудовлетворения: мне хотелось разузнать как можно больше. Я решил, что настало время сплетен. За ними я обратился к моему другу номер два. Из его комнаты доносились громкие звуки Бобби Дарина. Я постучался, и мне открыли. — Что случилось? Кто это был? — спросил он, пританцовывая. Я знаком указал быть потише. Комбефер убавил звук на радио. Я тихо сказал: — Это его отец. Он расширил глаза и без промедления запустил меня внутрь. Я уже гостил у Комбефера. И если комната Анжольраса была верхом уныния, то у его друга определенно было собрано все веселье. И плакаты с различными музыкальными группами, и пластинки, и кучи книг, разбросанные по комнате, и бюст Давида на подоконнике, и растения, ютящиеся рядом с трактатами Платона и Сократа. Здесь всегда пахло свежестью, ибо Комбефер редко не закрывал окно, а также запахом цветов и книг. Да, хаос, но приятный хаос. Если бы я не знал хозяина комнаты, мне бы показалось, что она принадлежит известному художнику или скульптору. В целом, если можно назвать философию искусством, все так и было. Мне было приятно находиться у Комбефера еще потому, что я мог спокойно у него курить. У Анжольраса я тоже не стеснялся, но мне было малом неловко совершать такое грязное дело в его покоях. Комбефер убрал с кровати тетради и ручки. Я сел на кровать, а он на стул, грудью прижавшись к спинке. Я видел в его глазах огоньки интереса и волнения. Уверен, они присутствовали и у меня. — Как он? — Он напряжен, но вроде спокоен. Приход месье Арнольда очень удивил его. Комбефер задумчиво сжал губы. — Ох, разговоры с отцом всегда тяжело ему даются. — сказал он больше себе, чем мне. — Месье Арнольд, как ни странно, выглядит таким обычным. Клянусь, я поначалу подумал, что это профессор пошел по наши души! — хмыкнул я. — Они с Анжольрасом такие разные. — О-о-о, поверь, они очень похожи. Интересно только, что он тут делает? — Он здесь не частый гость, как я понимаю? Комбефер фыркнул. — Такой же нечастый, как и мои родители. Анж вроде виделся с ним несколько недель назад в тот день, когда опоздал на собрание. Он так и не поделился, что они обсуждали. — Исходя из мрачного вида Анжольраса, могу сделать вывод, что у них не очень хорошие отношения, да? — закинул удочку я, желая вытянуть из Комбефера интригующую меня информацию. — Это еще мягко сказано. Знаешь, Анж не часто говорит о семье, но я был у них дома еще когда мы учились в школе. Они очень богаты. «Это я уже понял». — И, — продолжил Комбефер, — Очень любят Голля. — Вот как. — Да. Они всегда поддерживали его еще с войны. Анжольрас, кстати, тоже был большим поклонником Голля, но, будучи в старших классах, что-то в его мире переменилось. Долго объяснять, как и почему. Я к де Голлю отношусь нейтрально, но Анжольраса покоробило и кровавое подавление митинга за освобождение Алжира, и застой в государственном аппарате, падение зарплат и понижение уровня образования. Месье Арнольд ведь доктор медицинских наук. Он хотел, чтобы Анж пошел по его стопам. Но тот не только ушел на политологию, но и заявил родителям, что Франция сейчас что угодно, но не демократия, а Голль никто иной, как тиран, что держит народ в ежовых рукавицах. Они с отцом жутко поругались. Как мне кажется, больше из-за давних обид, чем из-за Голля. Честно, я никогда не верил ненависти Анжольраса по отношению к отцу. Он поступил в Нантер, тогда месье Арнольд перестал с ним разговаривать. Мать еще пыталась поддерживать контакт, но Анж этого не желал. Он хотел отгородиться от родителей всеми правдами и неправдами. Когда я вспоминаю, как он на них злился… — Комбефер печально помотал головой. — Я стремился не лезть в их отношения, что делаю до сих пор. Иногда хочется помочь, конечно, но это настолько щепетильная для Анжа тема, что я стараюсь ее не задевать. — Извини за такой вопрос, но часы Анжольраса…они просто такие дорогие. Может это… — Да, подарок от матери. Она тяжело заболела год назад и подарила Анжу часы. Это реликвия ее семьи. Он не мог отказать. Мне стало стыдно. Я-то думал, что часы — обычный подарок богатых родителей. — А мама сейчас в порядке? Комбефер повел плечами. — Не знаю. Надеюсь, что да. Он положил голову на руки и прикрыл глаза. Из радио тихо доносился Клод Франсуа́. — В целом, Арнольд неплохой человек. Просто строгий слегка. — он поджал губы. Я промолчал. Мне стало безумно, страшно интересно узнать, что происходит на кухне. — Может мы подслушаем? — вдруг бросил я. — Ну а что? Чуть прикроем дверь и навострим уши. Тут ведь небольшое расстояние. Комбефер улыбнулся с закрытыми глазами. — Мы же его друзья. Я провел время с Комбефером. По его просьбе я порисовал юношу, его комнату и цветы. Мы обсудили всякую всячину, связанную с закрытием кинофестиваля, последним альбомом «The Biatles» и планами Прувера по совращению новой дамы. Над последним мы хорошенько посмеялись. После перешли к тому, как было бы чудесно побывать на огромном рок-фестивале, научиться играть на гитаре и как следует повеселиться. Неожиданно Комбефер бросил: — Знаешь, а ведь я раньше был хиппи. Я поперхнулся морсом. — Серьезно? — По мне не скажешь, да? — По тебе можно предположить что угодно. Начиная пришельцами с Марса и заканчивая киборгами-убийцами. Комбефер искренне рассмеялся. Его ямочки сияли на лице. Я невольно улыбнулся. — И, как всегда, реальность выходит гораздо прозаичнее фантазий. Тем не менее, это так. Комбефер лежал на кровати, я сидел на полу и рисовал. Он придвинулся ко мне и вдруг положил голову на мою макушку. — На первом курсе я ходил с длиннющими волосами и в смешных таких широких шароварах. — я хихикнул, представив его. — Гитарист из меня никакой, но зато хороший танцор. Я ходил на вечеринки, курил травку и рассуждал о боге. — В целом то же, что и сейчас. — Ну да. Только мы еще много пели и медитировали. Многие из хиппи жили в палатках у города. Я даже порывался к ним, но Анж меня остановил. — И он нормально относился к твоему неожиданному преображению? — Ну как неожиданному. — Комбефер хмыкнул, перебирая мои кудри. — Я всегда интересовался этой культурой. Мне казалось, что они так свободны, а я отчаянно хотел чего-то нового. Поэтому и пошел на философию: я полагал, что я смогу понять себя, мир, как мы преобразились и дошли до того, что имеем сейчас. Но, к сожалению, спустя полтора года я понял, что хиппи — лишь очередная волна, которая скоро пройдет. — Что тебе не понравилось? Живи себе в удовольствие, гуляй, пей, общайся. — С виду — да. Но потом мне все больше начало казаться, что что-то не так. Что в них, на самом деле, ничего нет. Пустота. — прошептал он. Я чувствовал, как он тихо дышит в мою макушку. — И алкоголь их гробит, и наркотики. А все эти слова про любовь и свободу — не знаю…, — он вздохнул. — Не мое. — Даже боюсь узнать, участвовал ли ты в их оргиях. Молчание. Я расширил глаза, но решил не продолжать. — У нас было много чего. — уклончиво сказал он. — А Анж лишь добил мои сомнения, убедив уйти. — Ему не нравились хиппи? — Ему не нравилось, во что я превращался, скажем так. Конечно, хиппи не вредят, но и не сказать, что они так полезны. Больше плод нашего времени. — Лишь короткое мгновение. — Да, думаю так. Комбефер задумчиво гладил мою голову. Я не обращал внимания, вырисовывая каракули по листу. Неожиданно, дверь открылась. — Он ушел. Комбефер встал. — Как ты? Я тоже поднялся. Анжольрас выглядел уставшим и мрачным, как никогда до этого. Руки по швам, голова наклонена чуть влево. Я заметил, что он делал так только в минуты крайнего недовольства. Но еще хуже, чем гнев, была паника и страх. Его руки дрожали. — В порядке. Я ухожу.              — В смысле? Куда? — Комбефер погладил Анжольраса по спине, будто стараясь придержать. — Домой. Он сказал, что мама тяжело больна. Она хочет поговорить со мной. Зеленые глаза Комбефера потемнели. Он обнял Анжольраса. Я же продолжал стоять около них, как дурак. Анжольрас смотрел в пустоту. Его взгляд превратился в ледяные иглы. Как же сильно дрожали его руки… — Мне очень жаль. — тихо сказал Комбефер. Я поджал губы и все-таки нашел в себе силы, чтобы дотронуться до плеча Анжольраса. — Все будет хорошо. — я постарался построить на лице улыбку, но вышла лишь дешевая подделка. — Вот именно. — Комбефер хлопнул Анжольраса по спине и отстранился. — Он ждет тебя, да? Тогда иди скорее. Анжольрас лишь кивнул и ушел. Через минуту его уже не было в квартире. Комбефер повернулся ко мне. Он выглядел настолько грустным, что мое сердце невольно сжалось. — У его мамы проблемы с сердцем. Будем надеяться, что все будет в порядке. Она очень хорошая и милая женщина. Я задумался. Я и Комбефер уже не знали, чем разбавить обстановку. Я понял, что лучше уйти. То и сделал. Комбефер настойчиво предлагал взять с собой домашние круассаны, но я отказался. Солнце затерялось за тучами. А я даже не заметил, как оказался дома.

***

В субботу, спустя несколько дней, у нас с «Друзьями Азбуки» было назначено приятное времяпровождение. Мы устроились в «кладовке» Музена, в удобной комнатке с диванчиками и музыкой, и решили испить алкоголь, обсудить последние новости и послушать новые стихи Прувера. Мы оказались не в полном составе. Курфейрак убежал к девушкам, Комбефер решил отдохнуть дома. Анжольрас, естественно, тоже отказался. Из граммофона громко играл рок-н-ролл. Билл Хейли, если я не ошибаюсь. На столике было навалом еды и выпивки. Я пришел туда, опоздав — показывал Анжольрасу скетч плаката про помощь бедным или про что-то вроде этого. Когда я плюхнул сумку в угол и сел между Фейи и Жоли, то парни уже весело обсуждали прошлые выходные. — Ох, как жаль, что она не согласилась сидеть с нами! — разочарованно вздохнул Жоли. Как всегда, на парне была надета идеально выглаженная белая рубашка. Мне показалось, что от нее пахло медицинским спиртом, а волосы были надушены какими-то травами. Я иногда видел его в стенах Сорбонны: выглядел он так же безукоризненно чисто и опрятно, как манекен на витринах бутиков. Когда я однажды спросил, в чем секрет его идеально-выверенной внешности, то Жоли коротко ответил — отец-садист. Узнать подробности я не решился. — И слава миру. — улыбнулся Фейи, аккуратно доставая из пакетика несколько картонных марок. — Нечего пользоваться неопытностью девушки. — Да по ней видно, что она была абсолютно не против! — хохотнул Баорель, глазами внимательно следя за действиями Фейи. Затем он заметил меня. — Эр, ты как всегда вовремя! Как там наша девушка мужского пола? Рассмеялся. Я нахмурил брови. — Да шучу я, шучу. — Баорель добродушно поднял руки вверх. — Мы просто обсуждали с парнями, что ты бегаешь за Анжем так, будто хочешь с ним переспать. — он опять громко рассмеялся. — Выкладывай: ты и впрямь в него влюбился? Я громко цокнул. Сегодня я не был в настроении делать вид, что не задет. — У меня были другие дела. Я доделывал задание для университета. — Да? И какое же? — Графика. — Что рисовал? — Интерьер. — Интерьер Анжольраса, могу поспорить. — Баорель широко улыбнулся. Никогда в своей жизни я не хотел кого-то ударить. Ровно до этого момента. — Боже, Баорель, такое чувство, будто это ты неровно дышишь к Анжу. — встрял Прувер, чувствуя, как я вскипаю. — Твои разговоры слишком часто стали заканчиваться словом «Анжольрас». Баорель насупился. — А вот это уже неправда. Я просто прикалываюсь над Эром, вот и все. Прувер покачал головой. — Что тебе сказал Анжольрас, что ты перестал пить, а, Баорель? Не уж то признание в любви? — ядовито улыбнулся Фейи. В последнее время парни стали часто приставать Баорелю с этим вопросом. Всем было безумно интересно, как Анжольрас смог так сильно на него повлиять. Но Баорель, словно каменная глыба, был несокрушим. — Идите в жопу. — проворчал Баорель. — Я умру с этой тайной. — Ну все, граждане французы. Принимаем дозу. И вот я наблюдал, как каждый по очереди брал свою порцию, затем клал картонную марку на язык и откидывался на спинку кресла или дивана. — Эр? Держи. — Фейи предложил мне порцию. Я постарался добавить моему голосу простоты. — Нет, спасибо. — Почему? — Я не употребляю. — Понял. Жоли, уже смотря на меня затуманенными глазами, сказал: — Это о-очень хорошо. Эр, попробуй. — его голос звучал сонно. Я чувствовал в его движениях заторможенность и спокойствие. Наслаждение. — Не хочу. И кто же заставил меня сесть между Жоли и Фейи? Я оказался в самом эпицентре. — Это все промывка мозгов от Анжа, я вам говорю. — вставил Баорель. Он почти никак не изменился, лишь зрачки в его глазах расширились. — Ты так и курить бросишь. — Посмотрим. — я продолжал вежливо улыбаться. Я уже видел, как они употребляют ЛСД, но никогда я еще не оказывался наедине с ними. И почему я не подумал, что «дружеские посиделки» подразумевают собой не только распитие спиртного? Прошел час. Я видел, какими раскованными и веселыми стали мои друзья. Даже странными, я могу сказать, другими. Они продолжали смеяться над веселыми и пошлыми историями Баореля, прерывать стихи Прувера, чтобы вставить либо свое глупое замечание, либо чтобы похлопать. Но каждое их действие звучало громче, чем обычно. Каждый жест чувствовался чужим. Даже их голоса были другими — какими-то дерганными что ли, слишком театральными. Я словно видел своих друзей, но где-то в другой реальности. Будто меня посадили в симуляцию и пытались убедить, что это все настоящее. Мы поиграли в настольные игры. Послушали «The Rolling Stones» и здорово повеселились, когда Прувер пытался научить Баореля танцевать вальс. Тем не менее, я чувствовал себя чужим и мне хотелось уйти. Но Фейи поймал мой нервный взгляд и взял за руку. — Я понимаю, что ты чувствуешь. В таких компаниях ты либо делаешь, что другие, либо терпишь, либо уходишь. — Да я все понимаю. Сейчас это модно. Все так делают. Не стоит уточнять, про что мы говорили. Сейчас, когда я вспоминаю мою студенческую жизнь, то осознаю, что это было везде. Куда не взглянешь — наркотики пестрели в разных видах. Алкоголь тек рекой. Секс таился на углах каждой улицы. То ли эпоха была такой, то ли просто мы, молодежь, были испорченными. Ненастоящими. — А ты почему нет? — продолжил Фейи. Я подумал. — Там все сложно. — Понимаю. Сейчас у всех все сложно. — он слабо улыбнулся. Неожиданно я поднял тему, которую затрагивать не планировал. Но она беспрестанно крутилась у меня в голове. Я обязан был ее кому-то излить. — А где сейчас твои родители? Фейи поджал губы. На фоне Прувер ругался на Баореля, что тот вечно наступает ему на ноги, а Жоли стоял сзади разъяренного Жана и пародировал его. Получалось довольно неумело, но смешно. Боссюэ и Баорель не могли перестать смеяться. Я переключился на эту сцену, забыв о вопросе. После я услышал: — Мама где-то, а отец в могиле. Фейи наблюдал за моей реакцией. — Где-то? Это как? — Это значит, что я не знаю. Может тоже умерла. -О. — я сам же задал вопрос, сам же и замялся. Как всегда. — Ты их хоть помнишь? — Да. — хмыкнул Фейи. — Они, конечно, не были подарком, но тоже сойдет. Папу я, правда, никогда не знал. Он умер до моего рождения. А мама…а мама старалась, вот что могу сказать. Работала много, пыталась нас поднять. У меня еще братья есть, вот только они все на войне. — Серьезно? — Ага. — Но почему? — Потому что идиоты. Захотелось героями побыть. Но в итоге скоро превратятся в пушечное мясо. Я был удивлен, как беспощадно Фейи это сказал. — А…мама? — Она участвовала в митинге против войны в Алжире, когда я был подростком. Ее тогда чуть не убили. Она отличалась довольно…радикальной позицией. Когда она поняла, что ее сыновья достаточно выросли, чтобы позаботиться о себе самостоятельно, она взяла вещи и уехала. Даже ничего мне не сказала, представляешь? Лишь оставила записку, где за все извинялась и прощалась со мной. У меня есть подозрения, что она уехала в Америку. Она всегда хотела там побывать. Даже не знаю, что с ней сейчас. — Фейи невесело усмехнулся. Его глаза были рассеянными, когда он посмотрел на меня. — Знаешь, мой отец ведь родом из Алжира. Я не мог поверить. — В смысле? Он француз? — Нет, он был черным. Это все объясняло. И почему Фейи был таким смуглым, и почему так раздражался из-за расистских шуток в свой адрес. — О. — Не говори мне, что ты не догадывался. Я нервно улыбнулся. — Я даже не задумывался. Фейи рассмеялся. — Именно этим ты мне так нравишься. Он зевнул и потянулся. Парни уже во всю горланили Фрэнка Синатру и танцевали. Мне не нравились их дерганые фигуры и безумные глаза. Я зарекся больше никогда не соглашаться на подобные посиделки. — А что насчет тебя, Эр? У тебя ведь богатые родители, не так ли? Я хмыкнул. Отпил из бутылки, но лучше не стало. — Раньше да, сейчас не очень. — Что случилось? Я задумался. И впрямь, что же? Да довольно много вещей, на самом деле. Вот только сложно перечислить их все, к сожалению, да и очень стыдно. — Скажем так: смерть отца прошлась по мне с мамой довольно жестко. Нам пришлось продать бизнес и переехать в Париж. Деньги от проданного поместья и фермы я трачу на оплату учебы. Вот и все. — А мама где? — На заводе. — Она молодец. Работает. — Ага. — задумчиво кивнул я. — Еще как работает… — Ты вместе с ней живешь? — Нет. — Часто навещаешь? — Не очень — Очень жаль. Нужно чаще. Если бы моя мама была здесь, я бы к ней приходил, как бы сильно не был на нее зол. — Почему? Она ведь так с вами обошлась. Не понимаю. — У нас у всех свои жизненные обстоятельства, Эр. — Фейи так настойчиво на меня смотрел, что мне в ту же минуту захотелось уйти. — Но, тем не менее, нужно всегда стараться учиться на ошибках родителей. Да, она сделала глупость, да, это было очень эгоистично, но она, все же, моя мать. Я ей многим обязан. Возможно, даже еще люблю. Семья — главное, какой бы дурацкой и, может быть, неправильной она не была. Я перестал замечать шум вокруг. Мысленно я вернулся к растерянному лицу Анжольраса, когда тот уходил проведать мать. Я впервые увидел, как он по-настоящему испугался. Затем я вспомнил свою маму. Образ оказался настолько поверхностным, что мне стало страшно. — Скоро, совсем скоро мы выступим, Эр. Не думаю, что это вернет маму и братьев, конечно, но я смогу что-то доказать. Что все эти митинги, на которые постоянно ходили родители, чего-то да стоят, и что мир должен будет измениться, чтобы никто больше не потерял своих родителей, не столкнулся с одиночеством и нищетой, существованием в рабочей копоти и разрухе. Ох, Эр, было бы неплохо, чтобы мы смогли кого-то спасти, было бы абсолютно неплохо… Я промолчал. Волнение вспыхнуло в груди. Оно постепенно переходило в панику. Я резко встал. — Спасибо Фейи. Мне пора. Он понимающе улыбнулся и кивнул, затянув сигарету. — Бывай. Я проскользнул через Жоли и Боссюэ, танцующих танго. На возмущенные возгласы, я лишь ответил, что у меня заболела голова. Оделся и вышел.

***

Стоял перед дверью и нервно переставлял ноги. Повернулся, чтобы уйти, но передумал. Небо было настолько серым, что в любой момент можно было ожидать дождь. Я неуверенно оглядел неопрятные здания вокруг, бабушку, шаркавшую по дороге вдалеке. Мусор, лежавший около забора и крысу, копавшуюся в куче. Как же здесь всегда воняло. А ведь несколько лет назад было гораздо чище. Я еще раз посмотрел на обшарпанную желтоватую дверь. Прислушался, но кроме уличных звуков не услышал ничего. Сглотнул и постучал. — Мама, это я. — голос сорвался. Тишина. Это была ошибка. Ее, наверное, нет дома. Что ж, зайду когда-нибудь никогда… Дверь резко открылась. — Грантер! — вышла женщина с широкой улыбкой. В ту же секунду она уже крепко обнимала меня. Я слабо обвел ее руками. От нее пахло сыростью и спиртом. Я поморщился. — Mio caro, è così bello vederti! Potevi dirmi che avrei preparato qualcosa da mangiare… — Mamma, basta così. Я просто решил заглянуть, вот и все. Она опять лучезарно улыбнулась. Какие же у нее желтые зубы. Раньше они были гораздо лучше. — Sì, sì, мio caro, хорошо. Заходи, не стесняйся. Ох, господи, как ты повзрослел! Мы прошли по узкому, тускло освещенному коридору. Я разглядел, что на маме было надето старенькое платье в цветочек. Я помню, как оно мне раньше нравилось. Такое синее, словно волны. Оно безумно сочеталось с мамиными темно-голубыми глазами. Я как-то даже нарисовал ее в этом платье. Сейчас я даже не вспомню, куда дел эту картину. Пол был весь в пыли и крошках. Когда мы оказались на кухне, мне стало чуть легче из-за света, что лился через окно с мутным стеклом. Я оглядел помещение: абсолютно маленькое, что для двух человек уже было тесным. Желтые стены в пятнах от жира, немытая посуда в раковине и старая плита, что стояла у маленького холодильника. Я сел на холодный стул, изучая коричневые пятна на скатерти. Чуть заглянул под стол — ну конечно. Пустые бутылки из-под пива ютились вдалеке. Тем не менее, видел я их прекрасно. Она могла догадаться спрятать их в спальню, но, видимо, не хотела слишком стараться. В это время мама не переставая болтала: — Грантер, мio caro, ты так похудел, так похудел! Уж ешь ли ты что-нибудь? Ох, dio, мне срочно нужно тебя накормить. Сейчас я посмотрю, есть ли у меня что-нибудь толковое поесть… Ты посмотри! Еще осталось немного мяса. Мне его одолжила соседка. Оно совсем свежее, вроде не протухло. Так-с, сейчас наложу… — Mamma, не надо. Я не голо… — А ну молчать! Я уже все наложила. Держи. И вот передо мной покоилась тарелка с мясом и горошком. Выглядело это не только не съедобно, но и не аппетитно. — Спасибо, но, пожалуй, я откажусь. — Почему же? Она спросила это совсем как ребенок. Ее заплывшее лицо с синеватой кожей было таким же мягким, как и год назад, когда я видел ее в последний раз. Полноватые губы, аккуратный нос и большие глаза. Но все это было сокрыто от меня ее нездоровой бледностью, мешками под глазами и выпадавшими волосами, который она прятала под косынку. — Я поел дома. — смущенно улыбнулся я. — Ага, так я тебе и поверила! — хохотнула мама и громко хлопнула рукой по столу. Я поморщился. Раньше так любил делать папа. — Уверена, что ты ни крошки в рот не кладешь. Тц, Гранте-ер, ешь, пожалуйста, ты не должен так относиться к своему здоровью. — вздохнула она и села напротив. Подперла пухленькой ладною щеку. — Ну давай, рассказывай, как дела. — Вообще-то, это в первую очередь хотел спросить я. Она улыбнулась почти так же лучезарно, как раньше. — А я первая успела. Я вздохнул. — Все хорошо. — А если по конкретнее? Как учеба? — Нормально. — А в квартире как? Не холодно? — Нормально. — Однокурсники не обижают. — Нет. — Понятно. Пауза. Я чуть подвигался на стуле. Обратил внимание на полную сигаретницу на столе. Мама это заметила и кашлянула. — Деньги то хоть есть? — спросила она тихо. — Ну да. — Точно не надо? Давай я тебе чуть-чуть отдам, купишь себе что-нибудь сладенькое. — Мам, не надо ничего. У меня все есть. Она горько усмехнулась. — Ага, я вижу. У самого одежда уже сколько лет одна и та же. Вся в дырках. А из еды, небось, только хлеб да вода. Вижу я, какой ты бледный ходишь. Тебе хотя бы девушку найти, она бы мигом из тебя человека сделала. — Со мной все в порядке. — зло сказал я. — Все нормально. Молчание. Она отвела взгляд. Я опять ее обидел. Но и не нужно докучать своими дурацкими расспросами. Я вспомнил, что говорил Фейи. Она моя мать, хоть и пьющая, гулящая, старая, но мать. — Все правда стало лучше в последнее время. — более мягко продолжил я. — У меня появились новые друзья. Она недоверчиво посмотрела на меня. — Удивительно. Ох уже этот сарказм. Его она тоже переняла от папы. И я в том числе. — Ну да. — я улыбнулся. — Они очень хорошие. Мы часто проводим время вместе. У них много интересных мероприятий. Обсуждают искусство, политику, философию. У них можно узнать даже больше, чем в университете. Я помогаю им с плакатами, программными брошюрами. И еще, знаешь, они предлагают помощь бедным и рабочим, раздают еду, например… Я осекся. Мама тихо наблюдала за мной. Продолжил. — М-м… если вдруг интересно, я могу сказать тебе адрес, где они делают пункт выдачи еды. Они стараются раз в неделю этим заниматься, иногда даже больше. Я сделал паузу, посматривая на маму. Она молчала. — Они правда очень хорошие. Может тебе стоит даже связаться с ними? Они помогут. Я знаю их лидера, Анжольраса, он отзывчивый человек и сделает все, чтобы… — Мне не нужна ничья помощь. Я замолчал. Ну конечно, чего еще можно было ожидать. Даже деньги я ей отдавал с трудом, а тут уже веду себя, будто она нищенка какая-то. В целом, это было не далеко от правды. Все деньги, что она зарабатывала, она тратила на бутылки, что стоят под столом. — Но в этом же нет ничего плохого, mamma. — начал попытку я. — Они поднимут тебя на ноги, может, ты устроишься уборщицей к ним в кафе, посудомойкой хотя бы! Знаешь, как много они платят своим работникам? — Я же сказала — нет! — повысила голос она. — Со мной все в порядке, как ты любишь говорить. И работа есть, и жилье. И друзья у меня тоже ничуть не хуже, чем у тебя. Соседка Нина, например, часто делится со мной едой за то, что я о ней забочусь. А месье Стефан иногда приходит, чтобы починить мне что-нибудь Я задохнулся от возмущения. — Ты до сих пор спишь с этим уродом?! — Что за чушь ты несешь? — она встала. — Я ничем подобным уже давно не помышляю. Ты меня не видишь? Да я рожей как свинья! Мы просто дружим, вот и все. — Мне не интересно, что у вас там происходит, но мне абсолютно не нравится, что он опять к тебе ходит. Он же тебя чуть не убил в прошлый раз! Она застыла. — Грантер, я могу о себе позаботиться. Я не какая-то сумасшедшая. И я прекрасно понимаю, что Стефан очень сложный человек. Но он ведь правда мне помогает, приходит ко мне почти каждый день, иногда с конфетками. — ее голос сорвался, а на щеках выступили слезы. — Он правда очень хороший человек, Грантер, не говори так о нем. Я гневно встал. Говорил же я себе, что не нужно было сюда приходить. — Хватить устраивать сцену, это уже давно на меня не влияет. Я это говорил раньше и буду говорить всегда: ты привыкла к постоянным побоям отца, и до сих пор от унижений отвыкнуть не можешь. Только и делаешь, что жалеешь себя. Прекрати уже самоуничижаться! И пить перестань. Ты ведешь себя, как папа! — По крайней мере, Стефан заботиться обо мне больше, чем собственный сын! –бросила она, зло шагая по тесной кухоньке. Такой удар под дых заставил мое сердце остановиться на долю секунды. — Где ты был все это время, а, Грантер? Я ведь знаю, что ты ничуть не хуже меня! Только и делаешь, что пьешь и ходишь по блядушням! Ну давай, давай, повоспитывай свою старую мать, ты ведь у нас такой правильный, такой идеальный! Прежде чем так на меня орать, сначала хотя бы на себя посмотрел! Небось совесть заболела, да, что долго не приходил? Чего, денег хочешь? Так иди, бери, ты знаешь, где они лежат. Или ты просто хотел поиздеваться надо мной, свои нотации почитать? Да мне плевать, что ты там обо мне думаешь, понял? Я своей жизнью довольна, и если ты так хочешь мне помочь, то вали отсюда! — крикнула она, смахнув в ярости сигаретницу на пол. Она разбилась на множество осколков. Я стоял, парализованный. Она продолжала орать на меня, только уже на итальянском. И про то, какой я плохой сын, что не приходил к ней целый год, и про то, как она хорошо без меня живет. Я знал, что она была подвыпившей, и что не стоило принимать ее слова так близко к сердцу. Но, тем не менее, я впился взглядом в осколки сигаретницы, мечтая, чтобы одна из них вонзилась мне прямо в сердце, и я умер на месте, чтобы никогда больше этот ужас не слышать и не видеть. — А теперь посмотри на свою мать и на то, что ты с ней сделал! — продолжила она. — От куска говна только кусок говна и рождается! Я не выдержал. Не обращая внимания на хрустящие осколки на полу, я обошел маму и в три шага добрался до двери. Открыл, закрыл, выдохнул. Затем быстро пошел, срываясь на бег. Как только я оказался на шумной улице, я смог остановиться и сесть на корточки. Голова плыла от запахов спирта и затхлости. Слова мамы продолжали звенеть в голове. Я понял, что все это было, как всегда, зря. И слова Фейи — полная пустота, и моя самоуверенность тоже была лишь сгустком глупости. Я не хотел об этом думать, я не хотел больше видеть перед собой образ бедной и помятой матери, не хотел слышать ее резкие слов и мат. Я пошел домой, облокотился о стену и пил, пил, не переставая, когда в голове осталась лишь пустота и мрак. Когда я закурил, открыв окно с видом на ночной Париж, то увидел звезду вдалеке. Она была такой яркой и большой. Мне захотелось взять ее в руку, положить в банку и смотреть, смотреть, смотреть. Я улыбался своим мыслям, пока дым улетал в небо. Люди внизу шумели, а огни сияли. Я лег на кровать, все еще вспоминая сегодняшний вечер, но уже со спокойствием на душе. Заснул я с мыслью, что хочу все забыть. Что не хочу иметь такую мать, и не хочу больше видеть синяки на ее шее.

***

На следующий день после пар я заглянул к Анжольрасу. Я знал, что перед собранием он работал дома. Я пил чай, сидя на диване, рассеянно пробегался глазами по газете и собирался с мыслями. Анжольрас ходил по квартире, пытаясь найти плакат, который я ему вчера показывал. — Право, Грантер, не знаю, куда мог ее деть. — он уже в десятый раз шарился в кухонном шкафу. Я хмыкнул. — Поищи у Фера. — Она точно не у него. Я не был в его комнате. — Может собака съела? — Что? — он уставился на меня, сдвинув брови. — Какая собака? — Не знаю. Еще не придумал. Думаю, овчарке бы понравился мой плакатик. Или чихуахуа. — Грантер. — осуждающе бросил Анжольрас. Я мило ему улыбнулся. — Я просто очень хочу собаку, извини. — Перестань говорить глупости, пожалуйста. Мне и так в последнее время нелегко, а теперь еще и ты. Я промолчал. В последнее время Анжольрас был намного мрачнее. Я знал, почему. — Как твоя мать? Я боялся этого вопроса. Еще больше я боялся ответа. Анжольрас продолжил ворошить шкафчик. Я видел, как сжались его губы. Когда я уже подумал, что он не ответит, я услышал слова: — Она будет жить. — Боже. — вырвалось у меня. — Я так рад. Анжольрас же не выглядел таким довольным. — Я тоже. В горле запершило. — Это, возможно, не мое дело, но я рад, что с ней все будет хорошо. — Будет, не значит, что есть, это во-первых. Во-вторых, думаю, сейчас главная задача — найти плакат, тебе не кажется? Я бы предпочел закрыть тему о моих родителях. Моя голова пульсировала. Я мял газету у себя в руках. — Хорошо. — тихо сказал я. Анжольрас продолжил бегать, пока я не услышал радостный смешок. Он показал мне плакат, улыбаясь ярче солнца. — Я идиот. Поставил плакат позади вешалки и забыл. Прости за задержку. Теперь мы можем идти. Я кивнул. Когда мы шли по улице, я не выдержал. — Вчера я навестил свою мать. Я сделал паузу, чтобы прислушаться к внутренним ощущениям. Стало ли мне легче? Анжольрас ничего не сказал и не сбавил шаг. Я попытался сказать правильные слова. — Ей очень плохо. Она работает на заводе, но зарплата у нее мизерная. До этого она жила на деньги отца. Сейчас же ей приходится выживать самой. Я покраснел. — И мне очень стыдно, что я не могу ничем ей помочь. Что попросту игнорирую ее существование. Хотя я мог бы присылать ей больше, мог бы навещать ее чаще. Но вместо этого я лишь нахожу отговорки, чтобы ее не видеть. Голова заболела от переизбытка горести. К горлу подошел комок, который я старался сдержать. Только не перед моим ангелом, только не перед ним. — Я люблю ее, безумно. Но мне тяжело смотреть, как она все больше стареет и погружает себя в эту яму. И она вечно отталкивает меня. Орет. — горестно улыбнулся я. Чуть помолчал и все же добавил. — Я плохой сын. Я не смотрел на Анжольраса, сконцентрировавшись на дороге. Еще чуть-чуть — и мы будем на месте. Не знаю, почему вдруг я решил это рассказать. Может мне показалось, что мы уже достаточно близки? Что я могу ему доверять? Он ведь мой спасение, мой маяк. Он знал все то, к чему я так стремился. Я бы хотел сказать больше, но не мог. Пока достаточно. Информация о его семье взамен на мою — вот как я это видел. Люди провожали нас пустыми взглядами. Лужи на асфальте отражали огни от фонарей. А воздух был чище после проливного дождя. Мне нравилось вот так шагать вместе с ним, но не нравилось ждать от него хоть какого-то слова. — Если ты плохой сын, то и я. Не кори себя. Это ее выбор. Я приподнял брови. Сказал Анжольрас мало, но именно то, что я предполагал. — Как тяжело быть хорошими детьми. — Еще тяжелее быть хорошими людьми. Ты же не можешь распыляться во все стороны: и к родителям, и к кружку, и к учебе? Плюсом личная жизнь и поиск денег. Ты не обязан помогать матери, как-либо ее изменять, если она того не хочет. Она взрослый человек. Все с ней будет в порядке. Просто живи свою жизнь. Если бы она нуждалась в твоей помощи, то так бы себя не вела, поверь. — Если ты так думаешь… — Я в это верю. Ты ее проведал, с ней все хорошо? Да? Ну и все. Сегодня мы будем говорить про биографию де Голля. Уверен, шума будет ни меньше, чем при обсуждении Мао. Он продолжил говорить про сегодняшнее собрание. Я кивал, уставившись в ноги. Душа моя была все так же беспокойна, но после взгляда на Анжольраса, я понял, что я ему благодарен. Он заговаривал меня, не давая погрязнуть в мрачных мыслях. Уже в кафе я забыл про маму, окунаясь в шум возгласов и криков. Мне стало легче. Но уже на выходных я уехал в пригород. Там, где раньше был наш семейный участок, покоился завод. Я не обратил на это внимания. Доехав до кладбища, я принялся за поиски. Давно, очень давно меня тут не было. Я дошел до середины кладбища, к могиле, что была вся в грязи и листве. В некоторых местах еще остался талый снег. Я постоял, посмотрел. Хотел что-то почувствовать, но ощутил лишь холод от сильного ветра. Сильнее завязал шарф. Вокруг никого не было — все отогревались дома. Ну и зачем я потратил деньги сюда? И обратно возвращаться далеко не дешевле. Я посмотрел на портрет отца. Как грустно, что мы так похожи. У него такая же улыбка. Те же непослушные кудри и низкий рост. Я думал, что если увижу отца, то смогу что-то понять. Может даже простить. Но Анжольрас был прав — если родители не хотят меняться ради нас, то и мы не должны. Папа это доказал, оказавшись в могиле. Я же пошел домой, после отмывая ботинки от грязи и гадая, не поранилась ли мама от осколков сигаретницы. Уже не было рядом с ней услужливого мальчика Эра, что судорожно собирал осколки с пола, лишь бы она на них не наступила, пока та яростно ругалась с папой, не замечая бедного ребенка, склонившегося к ее ногам.