Золотое касание

Так прошла неделя. Февраль уже двигался к своему концу. Улицы Парижа стали петь гимны весне. Капала капель, снег уже давно растаял. Старая кладка тротуара разваливалась, превращаясь в грязь. Бледное солнце оживилось, согревая прохожих теплом. Я стал подмечать весенний ветерок, свободно гуляющий по городу. Иногда он забегал прямо под мое пальто, обжигая тело холодом. В другой раз он ласково целовал лицо и проводил пальцами по волосам. Весеннее тепло ткало нити, из которых вскоре создаст зеленые листочки, поливало Сену, чтобы осадить ее жажду. Конец февраля подарил мне место, что стало ближе дома. Все началось с обычного вечера в баре. Я и Курфейрак неплохо подружились за прошедшие дни и решили посидеть вдвоем и поговорить обо всем, начиная от невероятной красоты Брижит Бордо, заканчивая осадой Минас Тирита во «Властелине Колец». Я мало пил, потому что слишком устал, а вот Курфейрак, наоборот, переусердствовал. В итоге я оказался на улице, поддерживая пьяного парня, чтобы тот не упал. Он что-то мямлил, но я был слишком занят поиском скамейки, чтобы скорее плюхнуть туда несчастного пьяницу. Боги пожалели меня, потому что я увидел, как ко мне приближается знакомая фигура. Я понял, что это Комбефер, и радостно улыбнулся. — Фер! Помоги! — Он пьян? — Очевидно, что да, возьми его справа, а я слева. Нужно его донести. Комбефер помог мне придержать Курфейрака. Тот уронил голову и отказывался нормально переставлять ноги. — В таком положении нам его до дома не донести. Здесь недалеко живу я. Приведем его туда.        Я испугался. Что, прямо во дворец? — А Анжольрас не будет против? Комбефер усмехнулся. — Он будет очень против, но куда он денется? Курфейрак ведь его друг. У нас не в первый раз так происходит, не волнуйся. Но я волновался. Мое сердце стремилось выпрыгнуть из груди и добежать до квартиры раньше хозяина. Это оказалась двухкомнатная квартирка на втором этаже не известного мне здания. К моего удивлению, располагалась она совсем недалеко от Музена. — И вы ездите отсюда до Нантера? — спросил я, пока Комбефер открывал дверь в квартиру. — Безумно редко. Мы не ходим на лекции. — И вас не исключили? — Не исключат. — хитро улыбнулся мне Комбефер.        Мы зашли в квартиру и тут же позаботились о том, чтобы Курфейрак сел на тумбочку в прихожей. — Мгм… — застонал Курфейрак. — Может ему тоже колыбельную спеть, как Баорелю? — громко зашептал я. — А давай. — Au clair de la lune, mon ami Pierrot. Prête-moi ta plume, pour écrire un mot… — мы тихо запели колыбельную, стараясь сдерживать смех. Комбефер поглаживал Курфейрака, чтобы вдоволь расслабить парня. В итоге он не выдержал и закрыл глаза. Засопел. — Миссия выполнена! — мы дали друг другу пять и негромко рассмеялись.        — Что происходит? — прервал нас сонный голос. Включился свет. Мы повернулись и увидели, как в проходе стоит Анжольрас, скрестив руки на груди. Он походил на нимфу, решившую вздремнуть у дерева. Глаза были мутные, но слегка раздраженные. Немного девичье лицо и растрепанные волосы. И серый халат. Я заметил выглядывающую из-под нее майку. Пока я стоял и разглядывал его с открытым ртом, Комбефер принялся оправдываться. Лицо Анжольраса из недовольного сделалось просто сердитым. Он тяжело вздохнул и провел рукой по волосам. — Как всегда. Тогда занесите его на кухню. Положим его на диван. Так мы и сделали. Кухня оказалась просторной. Стоял небольшой стол около окна, а ближе к двери я увидел телевизор. Напротив него покоился аккуратный голубой диван. Туда мы и спихнули Курфейрака. Он сладко спал, иногда шевеля губами. Он походил на милого дитя. Пьяного, милого дитя. Комбефер накрыл Курфейрака одеялом. — Теперь он в безопасности. — Кстати, что ты делал на улице в час ночи? Комбефер повел плечами. — Бегал. — Бегал? — Я люблю заниматься спортом по ночам. А что? — он подошел ко мне и весело сверкнул глазами. — Если хочешь, то можешь присоединиться ко мне в следующий раз. — И что, если я соглашусь? — Будем бегать вместе. Он мило мне улыбнулся. Это выглядело более, чем зловеще. — Знаешь, у меня вдруг неожиданно заболела спина. Не думаю, что смогу.        Комбефер озабоченно погладил мою спину. Я почувствовал, как по телу пробежали мурашки. — У меня есть мазь от боли, надо? — он одарил меня серьезным взглядом. — Да нет, брось, у меня не сильно бо… — его рука дошла до поясницы, готовясь уйти чуть ниже. — Фер, помоги! — я услышал крик Анжольраса в коридоре. Комбефер тут же удалился, напоследок сверкнув на меня кошачьими глазами. Когда я остался один, то выдохнул. Я пошел в коридор, чтобы посмотреть, чем они заняты. Они несли матрас. — Это еще зачем? — А на чем же ты будешь спать? — удивленно спросил Комбефер. Они положили матрас около дивана рядом с Курфейраком. От парня сильно воняло. — Вы уверены? — Извини, у нас больше нет мест. — Анжольрас расстелил на матрасе наволочку, достал мне одеяло и подушку. Я был невероятно польщен. — Н-но я ведь просто могу уйти домой. — Уже поздно. Мы решили, что отпустить тебя будет некрасиво. Чувствуй себя как дома. — Комбефер дотронулся до моего плеча. — Точно не нужна мазь? — Нет спасибо. Комбефер пожелал спокойной ночи и ушел. Анжольрас сжимал в руках полотенце. Его тонкие губы были высечены из мрамора. Я запечатлел это в памяти, чтобы потом поскорее переложить воспоминание на холст. — Э-эм. Спасибо, что приютили. — криво улыбнулся я. Анжольрас дал мне полотенце и сел на матрас. Он поглаживал руки, изучая мое измученное и покрасневшее лицо. — Мне нужна будет твоя помощь. Ты не останешься завтра чуть подольше? Я не верил своим ушам. — Конечно! Если король требует, то я с радостью ему повинуюсь. Анжольрас слегка улыбнулся. — Спасибо. Я хочу, чтобы ты помог рассортировать все мои документы и записи. Я пытался сделать это сегодня вечером, но работы оказалось больше, чем я мог себе представить. Хорошо. Я люблю копаться в бумажках. — звучало, как насмешка, и я быстро спохватился. — Я вообще книжный червь, буквы были моими первыми друзьями в детстве, если ты понимаешь, что я имею в виду. Анжольрас кивнул. — Спокойной ночи. Можешь сходить в душ или даже поесть. Наша квартира в твоем распоряжении. — Спокойной ночи, спасибо. Анжольрас вышел, и я дал себе мощную оплеуху. Почему мне так неловко с ним разговаривать? Да, мне он нравится, да, я готов посвящать ему стихи, называть города в честь него, выполнять любые его желания, лишь бы в ответ получить нежный, полный любви взгляд. Почему же мне не получается наладить с ним контакт? Полный смешанных мыслей я сходил в душ. Тут же мылся Анжольрас. Интересно, как часто он моется и какая из мочалок его? Я незамедлительно влепил себе вторую оплеуху и вернулся на кухню. Курфейрак громко храпел. Что ж, здравствуй, бессонная ночь. *** Я открыл глаза, когда услышал, как Комбефер заваривает кофе. — Проснулся? — спросил он. Выглядел парень намного лучше, чем я. Выспавшийся, причесанный, умытый. Стоял у турки в широких штанах и такой же футболке. А солнце весело проникало через окно, пробегаясь по лицу Комбефера. Я же сразу возненавидел это утро. Именно потому, что проснулся. — К сожалению. — ответил я и присел. Голова тут же напомнила, что любит ныть, как и поясница. Я застонал. — Если я когда-нибудь решусь задушить человека во сне, то первым будет Курфейрак. — Не давал спать, да? — сочувственно спросил Комбефер. — Я не удивлюсь, если его храп был слышен во всем доме. Парень хмыкнул. — Он редко храпит. Странно. — Видимо, он решил специально меня позлить. Я посмотрел на диван. Курфейрак сладко спал, распластавшись по всему дивану так, как это делают дети: хаотично, непонятно, вдоль и поперек. Он открыл рот, иногда издавая странные звуки. Я не сдержался и пнул его по ноге. Он застонал. — Ма-ам, еще пять минут! — Курфейрак, ты уже опаздываешь. Давай вставай. — я навалился на тело парня, стараясь его разбудить. Он что-то пробубнил. — Давай, сынок, у тебя сегодня важная контрольная. А иначе я запрещу тебе встречаться с друзьями, если ты прямо сейчас не встанешь! — М-м-м…голова болит. — пробормотал Курфейрак. Мне не было его жалко. Я полностью лег на него и заорал прямо в ухо: — А у меня мозг болит из-за твоего храпа! А ну вставай! Курфейрак резко вскочил, спихнув меня. — Мама, я так больше не буду! — Конечно не будешь. Потому что я постараюсь больше никогда не оказываться в таком положении, где мне придется спать рядом с тобой! Курфейрак сонно помотал головой. — Это еще что за место… — он заметил меня, лежащего на краешке дивана, и Комбефера, наливавшего кофе в чашку с улыбкой на лице. — Что произошло? — Ты был пьян, и я, несчастный слабый Эр, тащил тебя до квартиры Анжольраса и Комбефера. Скажи спасибо, что я не бросил тебя там одного. И не задушил, когда ты храпел на всю кухню. Курфейрак протер глаза и полностью сел. Он, на мое удивление, выглядел достаточно бодро для человека с похмельем. Как будто он проспал здоровые восемь часов вместо хилых пяти. — Понятненько. — Курфейрак провел рукой по волосам. Поморщился. — Жуть какой я грязный. Пойду-ка в душ. Фер, нальешь потом мне кофе? — Хорошо. Как будто Курфейрак жил в этой квартире, он встал, потянулся и подошел к тумбочке у телевизора. Нашел там полотенце и сменное нижнее белье. И что оно там делало? Затем вышел из комнаты, перед этим сказав мне: — Эр, дружище, спасибо. С меня причитается, хорошо? Его голос был слишком легким. Мне стало завидно, потому что чувствовал я себя вдвое хуже. — Чтобы загладить свою вину, тебе придется хорошенько постараться. Курфейрак поднял большой палец вверх. — Что угодно для моего спасителя. Вышел. Так я остался лежать на диване, хмуро смотря в потолок. — И что за человек? — Он так привык много пить, что похмелье его уже почти не берет. — миролюбиво вставил Комбефер. — И не зря он в основном пьет в заведениях рядом с нашей квартирой. Знает, что в любой момент может зайти сюда, если что. — И часто к вам так пьяные друзья приходят? — Нет, у них ведь имеется совесть. Просто иногда бывают такие моменты, когда хочется чуть больше повеселиться и чуть больше выпить. Я почувствовал манящий запах кофе и резко встал. Поморщился. — Бедная моя спина. Теперь она и впрямь болит. — я погладил поясницу, стараясь ее утихомирить. — Напоминаю, что могу дать тебе мазь. Помазав больную спину (Комбефер помог мне с этим, иногда приятно массажируя больные области. Слишком, слишком приятно), я и Комбефер выпили по чашке кофе, заправили диван и убрали матрас. К тому времени Курфейрак вышел из душа, полностью став собой. Через минуту мы уже втроем сидели за столом и разговаривали о мелочах, что делают нас живыми людьми. О скором приходе весны, о раскрывающихся почках на деревьях, о лужах на асфальте, о пении птиц и о ручейках, пробегавших между ног. Вскоре пришел Анжольрас. Он был в магазине и принес нам пакет с продуктами. В основном там были крупы, овощи и фрукты. — Анж, — недовольно начал Комбефер. — Я же говорил, что на круассаны мне нужен другой вид муки. То, что ты купил, абсолютно не годится. Анжольрас осмотрел пачку муки и приподнял бровь. — Ты говорил, что нужно купить муку. Я взял самый дешевый вариант. — Но ты же знаешь, что я всегда покупаю определенную упаковку. Я тысячу раз тебе ее показывал. Анжольрас походил на сбитого с толку ребенка. Я невольно улыбнулся, положив подбородок на ладонь. — Мне казалось, что никакой разницы нет. Комбефер вздохнул и закрыл глаза. Он не было раздражен. Лишь слегка разочарован. — Теперь будешь знать. Ладно, приготовлю из нее что-нибудь другое. — Извини. В любом случае ты знаешь, что я ем все, что ты готовишь. — Потому что тебе все-равно что есть: хоть гнилое яблоко, хоть рататуй. — покачал головой Комбефер. — Ладно, Анж, посиди с нами. Теперь мы сидели вчетвером. Анжольрас отчитал Курфейрака, последний изобразил на лице раскаяние, пообещал, что больше не будет так много пить и затем хитро посмотрел на меня. Я одарил его тем же взглядом. Тема нашего разговора зашла о фильме, который посмотрели недавно Комбефер и Курфейрак. Я и Анжольрас лишь слушали. Мой ангел в целом говорил мало, даже скажу больше — он ничего не говорил. Ни о красоте улиц Парижа, ни о цветах, ни о луне, что вчера так ярко светила. Интересно, замечал ли он все это? Или в его голове играет только гимн революции, и разрабатываются планы по свержению власти? Вскоре Курфейрак ушел. А я остался. Когда я вспомнил, что мне предстояло дело с Анжольрасом, то занервничал. Наше общение всегда заходило в тупик. В основном из-за меня. Вдруг моя Галатея поймет, что я не стою ее внимания и прогонит меня, оставив одного? Снова сидеть в своей каморке, пить и много писать, сгорая от ненависти к себе? Я не мог позволить такому случиться. К тому же, у меня была опора. Я чувствовал, что стал полноценным членом «Друзей Азбуки», хотя до конца я так этому и не верил. Даже если я стану противен Анжольрасу, меня утешат. Наверное. Комбефер сказал, что у него дела в кафе. Он оставил меня с Анжольрасом. Одних. В его квартире. Боги, как я дошел до такого? Когда Комбефер закрыл за собой дверь квартиры, Анжольрас встал. — Теперь нас ждет работа, Грантер, ты ведь помнишь? Я кивнул, поправляя непослушные кудри. Мы пошли в его комнату. Я ожидал, что угодно, но не такой простоты. Я даже разочаровался. Серьезно? Такой человек должен иметь хоромы, заваленные тысячами манускриптами и золотыми статуями с фонтаном посередине. Бог с ним с фонтаном, просто с чем-то примечательным, удивительным. Может, коллекция виниловых пластинок, плакаты любимых групп, бюст Наполеона на худой конец? На деле, комната моего ангела оказалась настолько скучной, что я даже сначала не поверил, что он здесь живет. Что вам описать? Да и зачем? Вы впадете в скуку, возможно, даже уснете. Обычная комнатка, обычное окно, где лежали бумаги, обычная кровать, обычный шкаф, обычный деревянный стул и стол. И все. Никаких тебе гобеленов и ковров. Что за король без дворца? — У тебя…уютно. — лучшее, что я мог сказать. Я осторожно сел на кровать. Она была твердой. Я вздохнул и чуть покачнулся. Тут так пахло Анжольрасом, морской солью и светом, что мне поплохело. Хозяин комнаты подошел к столу, где хаотично лежали кучи, кучи бумаг. Под ними иногда прятались книги. Он схватил охапку и положил ее на голый паркет. Затем еще и еще, пока все бумаги не оказались на полу. — Мы будет перебирать их здесь. Сейчас я объсню тебе, как нужно их рассортировывать. И мы принялись за работу. Мы сидели на холодном полу, перебирали его записи. Я заметил, что его почерк отлично описывал саму личность Анжольраса. Такой же быстрый и четкий. Без завитушек, но очень понятный. Я провел пальцами по одному из предложений. Это было эссе на тему Великой Французской революции: «Три проблемы нашего века — принижение мужчины вследствие принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины вследствие голода, увядание ребенка вследствие мрака невежества» Подушечкой пальца я прошелся по строчкам, чувствуя тот вечер, когда Анжольрас писал это с горящими глазами, не замечая ни дождь за окном, ни мрак, обволакивающий его тонкую фигуру. — Это так красиво. — прошептал я. Посмотрел другой лист: «Кто из ахеян захочет твои повеления слушать? Кто иль поход совершит, иль с враждебными храбро сразится? Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней, Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне: Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил; В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами обильной, Нив никогда не топтал;» Присвистнул. — Что там? — спросил Анжольрас. Он сидел напротив меня, погрузившись в изучение какой-то книги. — Ты переписывал «Илиаду»? Я показал ему листы. Там была написана "Первая песнь". Анжольрас равнодушно прошелся по строкам и неожиданно скомкал листы. Кинул их в мусор. — Занимался глупостью на первом курсе. — А зачем ты ее переписывал? Анжольрас не смотрел на меня, копаясь в бумагах. Промолчал. Но затем ответил: — От скуки. Мне показалось, что он недоговаривал. Но, с другой стороны, почему бы и нет? У всех свои увлечения. Я вот в детстве целовал статую девушки, стоявшей в нашем доме, думая, что она зачарована, словно Гермиона из пьесы Шекспира. Тут я задумался, не оттуда ли у меня пошла такая тяга к статуям. Содрогнулся и окунулся в работу. В основном в бумагах преобладали речи, а также огромное количество статей на политические и социальные темы. Как я понял, Анжольрас писал их сам и, возможно, где-то публиковал. Время шло, не торопясь, а мне было скучно. Анжольрас молчал, и я боялся начать разговор. Вскоре я понял, что молчание между нами длится слишком долго, а работы было много. Я решил, что стоит рискнуть, и даже если я опять опозорюсь, это будет только моя вина. К тому же, я шут. Мне не сложно показаться дурачком. — Слушай, Анжольрас, — начал я, раскладывая распечатки какого-то учебника по порядку страниц. — А кто ты? Вопрос, достойный короля. Молодец, Грантер. Анжольрас продолжал работу, даже не одарив меня взглядом. Скучно спросил: — То есть? — Ну, ты кто? Коммунист? Социалист? Троцкист-ленинист? — Разве не понятно? Я замялся. — А должно? Прости, — я отвлекся порылся в бумагах и достал оттуда «Апрельские тезисы» Ленина. Показал Анжольрасу. — Просто я увидел у тебя это, но затем вспомнил флаг социал-демократов на стене вашего кафе. Вдобавок плакаты, как будто бы отсылающие к мировоззрениям, начиная от радикально-левых, заканчивая ультра-правыми. Да и выступления абсолютно разные. Меня удивило первое собрание, больше похожее на балаган, ты уж извини, это не тебе в обиду, конечно. Там ты был на стороне противников Мао, но на этой неделе у вас проводились чтения красной книжки с анализом чуть ли не каждой буквы! И в итоге я не понимаю, кто вы все? По Пруверу или по Курфейраку мне сложно понять. Они похожи на обычных людей, любящих повеселиться и увлекающихся абсолютно не политическими темами. Или же в вас стоит обычная страсть к познанию, и вы хотите изучить каждого человека, каждую мысль и каждое мнение, понять наш мир, эпоху? Тогда к чему все эти призывы к борьбе, если вы сами только разговариваете, причем стоя на стороне каждого и ни на чьей одновременно? Этого я понять не могу. Или я слишком глуп. Извини. Я удивился своей наглости. Причем чудовищно опасной наглости. Мне показалось, что я безумно нагрубил, буквально плюнул в душу моего ангела, прировнял его к демонам, что лежат в глубинах ада. Мне стало стыдно. Анжольрас молчал довольно долго, но работу продолжил. Он перебирал пожелтевшие листы, на которых я заметил каракули, похожие на зародыши рисунков. Один из листков он положил рядом со мной. Я одолел свое смущение и рискнул взглянуть на лист. Там красовалась роза, кривая, конечно, но роза. А внизу подпись: «Дарю Анжольрасу, моему лучшему другу». — Это было интересное рассуждение, которое заставило меня задуматься, — неожиданно начал Анжольрас, из-за чего я вздрогнул и перевел взгляд на него. Он смотрел на листки. Его длинные ресницы не давали мне рассмотреть глаза. Он словно спал, склонив голову, как дерево на ветру. — Возможно, для взгляда человека, что провел в нашем клубе мало времени, все обстоит именно так. Примерно это я и предполагал. На то и рассчитывал. — он поднялся на ноги. Я продолжал наблюдать за ним снизу-вверх, когда он убрал руки за спину, а взгляд поднял в потолок. Он, словно Демосфен, готовился предстать перед греками с новой речью. — Но если бы ты слушал меня внимательнее или был более склонным к анализу, ты бы понял, что своей главной задачей я ставлю изменение человеческого мировоззрения. Я иду к этой цели уже много, много лет. Тем не менее, во мне есть убеждение, что подпитывает меня заниматься кружком, собирая людей, желающих слушать и узнавать нечто новое. Это, — он повысил голос. — Осознание, что демократическая свобода и равноправие является тем самым прогрессом, что может привести нас к светлому будущему. Коммунизм? Посмотри на СССР. Хрущев был слишком занят укреплением власти и понижением авторитета Сталина. Что в итоге? Карибский кризис, восстания из-за недостатка хлеба. Брежнев вводит СССР в застой, превращая идею о коммунизме в ее жалкую пародию. И это в стране, что уверено декларирует, что социализм уже давно построен, а коммунизм будет достигнут через каких-то пару лет! Чушь. Китай дерет народ, превращая их в безмозглых рабов. По что мне вера в коммунизм, если я не вижу его? По что мне вера в анархизм, если это утопия? Я же ищу реальность, достижимость цели. Во всех своих собраниях я проповедую именно социал-демократическую идеологию, хоть никогда и не говорю об этом вслух. В корне этой идеалогии — умение слушать всех. Желание соединить людей, чтобы те чувствовали, что они — одно общество, желающее процветания не только для Франции, но и для всего мира. Я пускаю на собрания каждого, кто желает пойти на контакт, даже таких скептиков, как ты. — он посмотрел на меня железными глазами. Я уверен, что мое лицо сквозило удивлением. — А все те люди, что решаются провести лекции о проблемах, на которые так легко любит закрывать глаза государство, повышают наш уровень образования, питают силами, чтобы с лозунгами о мире идти вперед. Говоря о плакатах. Это была идея Прувера. Мои лозунги, его рисунки. Он недостаточно патриот, но достаточно творец. Я говорю ему, что писать, он интерпретирует это во что-то новое. — Извини, — я перебил его, удивившись, насколько тихий у меня голос. — Но Жан говорил, что он сам придумывает надписи. — Некоторые — возможно, — кивнул Анжольрас. — Но не все. Я держу его в узде. Последняя фраза врезалась мне в голову. Смотреть на короля, сидеть у его ног было приятно, но одновременно с этим трепетно. Он говорил со страстью, честно, метко и яростно. Он не уходил в метафоры, держа грань между спокойствием и побуждением. То, что он назвал меня скептиком, было сравни комплименту. От его уст хоть ругань — «Ave Maria». — Ты правда так обо мне думаешь? Что я скептик? — Конечно. Я сразу это понял. — кивнул Анжольрас. — Ты видел себя на собраниях, Грантер? — Странный вопрос. — нервно улыбнулся я. — А что? На моем лице что-то написано? — Да. Непримиримая, ужасная скука. Или как ты отзываешься о плакатах. Прувер хоть и видит в них больше творческую цель, чем политическую, то исходя из твоего вечного сарказма я понял, что для тебя плакаты и брошюры значат ровным счетом ничего. Я уже открыл было рот, чтобы начать оправдываться, но Анжольрас меня перебил: — Но я вижу, что тебя у нас что-то держит. Скажи мне: что? Я был слишком растерян, чтобы придумать нормальный ответ. В голову лезла только чушь. — Ну я же пообещал вам помочь, я не могу просто так взять и уйти. Лицо Анжольраса застыло. Я понял, что очень его обидел. Быстро встал, чтобы оказаться с ним на одном уровне. — Это не то, что ты подумал! Я здесь не из чистой вежливости! — Когда ты подошел ко мне на площади, ты показался мне человеком, которому есть, что сказать. — И это правда! Просто я никогда не интересовался политикой. Я всегда обходил ее стороной. Но твои слова о будущем Франции и о судьбе студентов заставили меня задуматься: а вдруг я тоже могу чем-нибудь помочь? Да, я не отрицаю, что ваши плакаты, программки и граффити меня не особо убедили, но собрания. Именно собрания, Анжольрас, держат меня с вами! «А еще ты. В основном только ты.» По его хмурым бровям, я понял, что не убедил его. — Как я говорил, такие скептики, как ты, меня не пугают. Сначала они здесь только ради компании и алкоголя, а потом начинают прислушиваться. Не проходит и несколько месяцев, как они превращаются в самых идейных людей, что я когда-либо знал. Я стоял с открытым ртом, полный смущения. Не знал, что ответить, поэтому молчал, ожидая, что он скажет еще. Анжольрас продолжил: — И разговоры о борьбе не идут в пустоту. Чем больше человек слышит, тем больше он желает. И мне известно, что справедливость захочет оторвать свой кусок хлеба и показать руководящим мира сего, что может они и держат нас мертвой хваткой, вот только народ имеет тенденцию из этой хватки утекать, как вода сквозь пальцы. Я растерялся. — Не смотри на меня, словно провинившееся дитя. — его лицо охладело, успокоилось, а рука чуть коснулась моего запястья. Я вздрогнул, расширив глаза. — Я на тебя не злюсь и прекрасно понимаю. Мои друзья очень любят веселиться, поэтому неудивительно, что ты остался ради них. Они — моя настоящая сила. Они покажут тебе мир, состоящий из тысячи новых идей и возможностей. Ты не представляешь, как они едины в своем желании бороться против мира и готовы на все, чтобы превратить его в рай на земле. Держись их. Он говорил это с такой верой, с таким убеждением, что я уже забыл, чем мы здесь занимались и где находились. Кончик его пальца касался моей руки, и я никак не мог сбавить жар, распространявшийся по всему телу. Он впервые дотронулся до меня так интимно. — Знай, что я рад быть в «Друзьях Азбуки». - прошептал я. — Я вижу. — он слабо улыбнулся, и я увидел в его голубом море странный, незнакомый мне огонек. — Кхм, у нас работы еще навалом, конечно. — мой голос сорвался, когда я наступил на скомканную бумагу. — Работа окончена. — постановил он и резко сел. Он порылся в стопке бумаг, куда он складывал политические новости и показал мне листок. — Прочитай. Дрожащей рукой я взял бумагу. Она была старенькая, и от нее пахло кофе. Я прочитал вслух статью определенно анти-голлиста на тему войны во Вьетнаме и роли Франции. Про то, как президент использует французов, как пушечное мясо. Как подгибается под США, при этом декларируя об особенном пути нашего народа. Я мало что понял, но сделал вид, что данная статья меня сильно взволновала. Но не больше, чем сидящий передо мной юноша. — Действительно, война во Вьетнаме длится слишком долго, а поддержание военной мощи лишь отдаляет ее конец. — Вот именно. — возбужденно ответил Анжольрас. Все время, что я читал, он внимательно слушал, смотря прямо на меня. Возможно, даже не моргая. Я осознал, что если он заставит меня читать еще хоть что-то, то я утону. — А ну, теперь вот это. — он дал мне очередную вырезку из газеты. Я проклял день, когда решился заговорить с ним. Видит бог, он был слишком близок. Мы находились в его покоях, сидели на холодном полу и читали дурацкие политические статьи. Он давал мне еще и еще. Возможно все, что у него было. Мой голос был сухим, безумно хотелось пить, еще больше — перестать вдыхать эти чудные, невероятно привлекательные запахи мужского тела и книг. Как же мне хотелось уйти, но в это же время остаться здесь навеки, словно Персефона, добровольно заточить себя в Аидовом царстве и вкушать пищу мертвых. Никогда не думал, что скажу это, но Анжольрас мне сильно надоел. Не в негативном смысле, конечно нет. Я с упоением наблюдал, как стремительно выходили слова из его губ, как его брови хмурились и возвышались над глазами, словно горы. Как он жестикулировал руками. Его ладони казались настолько большими, что готовы были уместить в себя весь мир. Я сидел подле него, как Гефестион подле Александра Македонского, мечтая перебирать его золотистые локоны, чувствовать их мягкость, чтобы потом перенести их блеск на холст. Страшно хотелось рисовать, страшно хотелось прикоснуться. Он говорил, я что-то отвечал. Мы умудрились обусудить буквально все: начиная от завоеваний Карла Великого, заканчивая тем же злосчастным Голлем. Порой я гадал, отчего Анжольрас его настолько ненавидит. Я понял, что он хочет меня заинтересовать. Он задался новой целью — сломить оборону несчастного художника-циника, чтобы тот наконец обратил внимание на окружающий мир и стал бравым ахейцем, штурмующим Трою. Но я так устал думать, что иногда просто кивал, не понимая, о чем мы говорим, так как тем у нас было много. Также я осознал, что если тех же «Друзей Азбуки» волновала студенческая свобода и судьба университетов, то Анжольрас уже давно похоронил учебные заведения, утверждая, что их необходимость позади. Нужно образовываться везде, говорил он, и знания должны передаваться бесплатно. Он выглядел настолько разгоряченным, что я лишь кивал. Иногда я спорил. Да, сначала мне казалось страшным идти против слов моей музы, но потом я нашел нечто очаровательное в его искреннем раздражении. К тому же я чувствовал, что испытывал он ее не ко мне лично, а лишь к словам. Как преданный слуга, я давал ему божий нектар, как мог. Каюсь, иногда чуть посмеивался над ним и даже позволял шутить. Это еще больше распаляло Анжольраса. Но он не прогонял меня — это главное. Прошло много времени. Не могу сказать, что следил за чем-либо, кроме его светлого лица, что заменило мне солнечный свет в тот день. Я не мог оторвать от него глаз. Он так же часто смотрел на меня. Я даже считал количество его взглядов, но забыл цифру. Значит, была порядочной. Кипы бумаг так и остались лежать на полу, а мы уже давно сидели на кровати. Анжольрас часто вставал, потом садился на стул и опять вставал. В энергичности ему было не занимать. Наш диалог закончился так же неожиданно, как и начался. В дверь постучали. — Да? — крикнул Анжольрас на середине своей речи о «Капитале» Маркса. Дверь открылась и нам показалась мохнатая шевелюра Комбефера. Ямочки задорно показались на его лице. — Работаете? Или скорее общаетесь? Я почувствовал двусмысленные нотки в его голосе. Как ни странно, но мне было лестно. Анжольрас проснулся, оглядел пол с бумагами и провел рукой по волосам. — Скорее и то и то. — он усмехнулся. — Понятно. Тогда думаю, что перерыв на чай вам не помешает. Так мы оказались на кухне Я и забыл, что все это время пользовался гостеприимством хозяев. Разговор с Анжольрасом заставил меня забыть даже собственное имя. Огромный поток информации не желал оставаться в маленькой голове, все стремясь раствориться в воздухе. Словно после долгого сна, я сидел за столом, смотря в пустоту. Зевнул. Прикрыл глаза. Опять зевнул. Анжольрас сидел напротив меня и раздражал своей бодростью. Он закинул руку за спинку стула, другую положил на стол и отбивал пальцами ритм. Его лицо было задумчивым, брови нахмуренными, как и небо за окном. Я боялся, что начнется дождь. А Комбефер, насвистывая легкую мелодию, наливал чай. Мгновение — три чашки уже покоились на столе. Комбефер достал конфеты и печенье, и затем сел между нами. Выглядел он как всегда умиротворенно-легко. — Эр, сигаретку? — Конечно. Мы закурили. Я и забыл, как приятен табак. Добавив сахара в чай, я отпил и довольно кивнул. — Какой он вкусный! — Цветочный чай, могу дать немного, если хочешь. — Комбефер удовлетворенно улыбнулся мне. Сам он отпил из кружки совсем чуть-чуть. — Давай, обязательно. — Вижу, Анжольрас тебя порядочно истощил. — он повернулся к Анжольрасу. — Я слышал ваши голоса. Анжольрас кивнул. Он отпил из кружки, даже не добавив туда сахар. — Грантер оказался достаточно интересным собеседником. — Что ж, у меня много талантов. — я взял печенье и принялся упорно его жевать. Живот предательски заурчал. Взял еще одно печенье. Комбефер заметил мой голод. — Я и Анж будем рады, если ты останешься пообедать. Я посмотрел на часы. Даже двенадцати не было! — Ого, я то думал, что уже вечер. Честно сказать, я тоже, — улыбнулся Анжольрас. — Нам и впрямь стоит пообедать. Затем мы вернемся к работе. — последнее он добавил более чем приказным тоном. — Повинуюсь, месье. — Могу ли я вам помочь? — Комбефер посмотрел на Анжольраса. Тот кивнул. — Если ты уже не занят. — Мне никогда не трудно, ты же знаешь. Так я остался обедать. У Комбефера был талант к готовке. Он сварил прекрасную пасту. Я облизал всю тарелку и даже попросил добавки. Комбефер просиял. — Это приятнее любого комплимента. Анжольрас ел меньше меня, в основном разговаривая. Так как я лишь ел и громко чавкал, то не участвовал в диалоге. Комбефер достал вино, налил себе и мне по бокалу и не спеша ел свою порцию, попутно обсуждая с Анжольрасом школьные записи, что последний откопал в шкафу. Исходя из того, как Комбефер разговаривал с Анжольрасом, я сделал вывод, что немного лишний в этой компании. Они уже давно друг друга знали, я чувствовал это с болью в сердце. Лицо Анжольраса так изменилось, когда он разговаривал с Комбефером — со мной он говорил со страстью Ленина, свергающего власть: так же запальчиво и яростно. С Комбефером его тон превратился в тихий ручеек. Они оба походили на водную гладь, что видят себя в отражении друг друга. Как они обсуждали школьные годы, как Комбефер легко подшучивал над Анжольрасом, рассказывал мне об их приключениях. В какой-то момент я испытал чувство, напоминающее дом. Когда ты сидишь с братом и мамой на кухне, приборы тихо шумят, а ваши голоса говорят о старых временах, возвращая их в реальность. И так тихо кругом. Маленький Грантер опять слишком быстро ест, не успевая пережевывать еду, мама улыбается на просьбу о добавке, и брат, больше далекий, чем понятный. Я отпил вина и продолжил слушать рассказы Комбефера. Анжольрас отошел в уборную. Я и Комбефер остались одни. Он принялся мыть посуду, я же протирал стол. — Спасибо, Фер, это самая вкусная еда, что я ел в последнее время. Хотя ем я немного. — Тебе спасибо. Еще никогда я не видел, чтобы Анж так быстро с кем-то подружился. Я остановился. — Прости? — Вы быстро стали друзьями. Ты очень нравишься Анжольрасу, разве не видно? — Я, честно, не думаю. — я нервно убрал прядку, сползавшую на лицо. — Мы с ним много спорили. Чуть не поругались. — Это говорит о многом. Ты ведь умный человек, я сразу это понял. И еще Анж любит, когда ему не повинуются. Когда с ним спорят, сомневаются в его словах. Он воспринимает это слишком близко к сердцу и желает сделать все, чтобы человек поменял свое мнение. — У него это хорошо получается. — Да, хорошо. Даже слишком. — Комбефер закончил мыть посуду и протирал полотенцем руки. Посмотрел на меня. — И еще ты невероятно выразительно читаешь. Я покраснел. Из-за алкоголя, наверное. — Ты нас подслушивал? Комбефер рассмеялся. — Немного. Но это правда. В тебе много талантов, Эр. — он нежно провел рукой по моему плечу. Шепнул на ухо, — Когда мы будем строить баррикады, то я бы хотел, чтобы ты стоял там вместе с нами. Я радостно улыбнулся. Да, Анжольрас говорил правду — перспектива бороться с «Друзьями Азбуки» мне нравилась куда больше, чем спокойно существование студента-третьекурсника. *** Не знаю, чем заслужил такую честь, но я остался у Анжольраса и Комбефера до позднего вечера. Мы заканчивали работу по сортировке документов уже втроем, и эти часы послужили мне хорошими моментами радости и неожиданного счастья, что до этого я испытывал пугающе мало. Комбефер, честно, немного мешал. Даже не своими разговорами, так как в основном он играл роль молчаливого наблюдателя, а просто присутсвием. Мне казалось, что он забирает у меня и Анжольраса наше, личное время. Мы могли бы говорить тет-а-тет, я бы попытался развеселить мою музу, но все потуги в юморные изречения заканчивались робостью перед неизменно спокойным лицом Комбефера. Будто он одними глазами не давал мне общаться с Анжольрасом с полной дозволенностью. А Анжольрас говорил, причем много. В основном о своей возлюбленной Франции, к которой я стал ревновать его больше, чем к Комбеферу. Небо за окном все сгущалось, а солнце уже ушло за горизонт, оставляя за собой лишь напоминание о былом свете. К тому времени мы уже закончили работу и просто разговаривали. Комбефер удалился, чтобы разогреть еду, и мы с Анжольрасом остались одни. — Грантер, что ты думаешь насчет того, чтобы завтра послушать мою речь? Я готовлю ее на вторник. У нас будут лекции, посвященные теме Первой Мировой Войны. Я думаю рассказать о провалах Франции, чтобы люди помнили, как важны не только победы, но и поражения. — Как мы пытались отжать у Германии бедные Эльзас и Лотарингию? — я усмехнулся. — Сколько раз я успел наслушаться об этом на уроках истории. Но да, я буду только рад тебе помочь. Я не понимал, почему вдруг он зовет меня вновь сюда, во дворец. Разве Комбефер не мог послушать его речь? На столе Анжольраса аккуратно покоились стопки книг и бумаг. Он складывал их в шкаф, поэтому я не видел его лица, не мог понять, что в его голове. — Я планирую выступить в начале апреля. Я не совсем понял, что он имеет в виду. — Где выступить? — В Нантере. — он хмыкнул. — Выступить в открытую. Ты, прав, мы слишком много ждали. Нужно показать им, на что мы способны. — И устроить погромы? — беспечно спросил я, полулежа на кровати. Поза Анжольраса выпрямилась. Он застыл. — Ты говоришь смелые вещи. Это не погромы, поверь. Это будет революция. — Что, по сути, погром. — я насмешливо улыбнулся. — Скажите, вы готовы к тому, что при любой революции появляются жертвы? Анжольрас помолчал, закрыл шкаф и сурово посмотрел на меня. Моя улыбка продолжала сиять на лице, возможно, слишком натянуто. — Да. — сказал он твердо. — И видит Бог, я сделаю все, чтобы эти жертвы были не зря. Моя улыбка потухла под его серьезным взглядом. Я сел прямо. — Марат, полагаю, говорил то же самое. — И смог свершить справедливость. — Которая развалилась после 1799 года. — Я такого не допущу. Его слова звучали так уверенно, что я хотел им верить. — Я верю в тебя, Анжольрас. — осторожно начал я. — Но тебе не кажется, что твой студенческий кружок не сможет разжечь такое пламя, что разнесется по всей Франции? Я бы хотел, чтобы разжег. — я коснулся шеи, пытаясь подобрать правильные слова. — Но…вдруг спичка погаснет? Он не спеша приблизился ко мне, нагнулся, чтобы увидеть мой испуганный взгляд в темноте комнаты. Его голубые глаза были черными, как самая глубокая яма. Его слова звучали вкрадчиво, без доли злобы: — Скажи прямо, что ты имеешь в виду. — Ты не боишься, что твоя мечта умрет вместе с тобой? — сказал я тихо, не раздумывая. Его зрачки чуть расширились. Я не понимал, дышал ли он. Его скулы стали острыми, щеки впалыми в мраке помещения. Его лицо было прекрасно, как у статуи. Я страшно хотел его поцеловать. — Тот, кто боится, все потеряет. Я же не боюсь ничего. «Ты хочешь стать Богом» — Страх помогает людям оставаться людьми, Анжольрас, — прошептал я, не сводя взгляд с его железного лица. — Я приду завтра, я хочу быть рядом с тобой, и я верю в то, что ты хочешь дать людям. Но еще больше я верю, что ты не человек. Ты слишком идеален в том, что принято быть неправильным. Он неожиданно отвел взгляд. Мне показалось, что я задел его в то место, которое он тщательно ото всех скрывал. Я не знал, о чем он думал, но он выпрямился и отошел от меня. — Значит ты придешь завтра? — тишина в комнате, лишь его негромкий вопрос и неуверенность в глазах, задумчивость в сжатых губах. Светлая прядка спадала на лицо, касаясь щеки. — Да, — я перевел взгляд в пол. — Я тебя чем-то обидел? — Нет. Ты дал мне пищу для размышлений. Очень много мыслей. Приходи завтра в обед. — Конечно. Если Комбефер накормит меня, а то мне кажется, что без его еды уже не смогу спокойно существовать. Я попытался скрасить напряжение между нами. Не получилось. Анжольрас думал, и эти мысли, что так отражались во всем его неподвижном теле, не давали мне покоя. — Тогда договорились. — Идите есть! — крикнул Комебефер. Я был рад выйти из этой сумрачной комнаты. Я пришел домой, одновременно чувствуя трепет и усталость. Мне показалось, что за этот день я умудрился сказать самые смелые и самые глупые вещи в моей жизни. По Анжольрасу я видел, что моя компания была ему приятна, но что он будет думать обо мне в будущем? Вдруг я сказал ему то, что навсегда отвернет его от меня? Чтобы хоть как-то унять нервозность, я принялся рисовать. Все выражения лица, что я успел запомнить, позы, мысли, образы. Когда я лег спать, то к своему удивлению заметил дестяки рисунков Анжольраса, разбросанных по полу. Я ужаснулся. Неужели мне больше ничего не претит, как его образ? Вдруг я уже зависим, словно Бэзил от Дориана Грея? Я заснул с полной решимостью вернуться к выполнению заданий из университета. Если я еще могу сохранить разум, то нужно сделать это как можно быстрее.