Золотое касание

«Он не человек и не животное. Он статуя».

Человеку приходится делать много того, чего делать он не хочет. В моем случае это учеба. Также у человека много препятствий, которые ему приходится преодолевать. В моем случае это люди. Еще у человека много слабостей, которые мешают ему делать то, чего он делать не хочет, а также не дают преодолевать препятствия, которые ему преодолевать приходится. В моем случае это алкоголь. Не знаю, насколько это хорошо, что меня, Грантера, двадцатилетнего студента из Франции, можно описать всего парой фраз. Тем не менее, сказать больше нечего. Один хороший человек говорил мне, что много слов только портят речь. Я постарался принять его совет. Почему-то, пока не получилось. В моей жизни было много случаев, когда я упускал возможность. Не сказать, чтобы я особо старался не упускать. Тем не менее, жизнь занесла меня в университет, причем в довольно недурный, где меня опять заставили учиться. В глубине души я желал только пить и, будучи пьяным, писать картины всего, что осмелится зайти в мое сознание. Университет считал по-другому, и мне пришлось учить композицию, живопись, копирование, перспективу и все остальное, связанное с ремеслом художника. Мне нравится это, не думайте, что я плохой студент. Учиться на художника — моя мечта. Но в мечту не входили кучи студентов, вечно гавкающих, как собаки, и орущих, словно сирены. Спасибо, но нет. Я не социофоб. Я просто тонкая личность. Я люблю просиживать вечера с бокалом вина и меланхолично черкать эскизы деревьев на бумаге. Ветер бьется в окно, камин тихо потрескивает за спиной. В комнате тепло, а мысли витают над потолком, свободные и яркие. Как жаль, что такие вечера я люблю, а искать деньги на камин, вино и нормальную квартиру — нет. Приходится сидеть в каморке, которую я снимаю за гроши, пить дешевое пиво и дрожать от холода. Если художник должен быть голодным, то, в таком случае, еще и мертвым. А еще художник должен быть несчастлив. Да, я учусь, зарабатываю на жизнь, продавая картины, пью по вечерам, но это все не дает мне важного источника жизни. Вдохновения. Кто же художник без вдохновения? Это спортсмен без тела, музыкант без слуха, родитель без дитя. Никто. Сам не знаю, как я вдруг упустил вдохновение, которое раньше давало мне столько сил. Может, оно потерялось на улочках Парижа? Осталось в доме у родителей? Решило сбежать от человеческого гнета? Куда бы ни ушло вдохновение, больше оно не приходило. Мне пришлось смириться и продолжить жить, рисуя картины закрытыми глазами. Друзья у меня есть. Были. В барах обитают люди, с которыми можно хорошо, душевно поговорить. Проблема в том, что они любят разговаривать только под градусом, да и я не в состоянии выдерживать их слова без хорошего алкоголя. Называть их собутыльниками я не решаюсь. Давайте здесь они будут просто le camarade. Изящно и тонко, как наши встречи. Да, с пивом, да, в кабаках, но встречи. Моя жизнь протекала спокойно. Кстати, вы могли видеть меня на страницах книг. Я тот самый прохожий, которых иногда подмечают писатели. Они просто идут по дороге, хмурые, задумчивые, не знающие, какая история творится прямо перед их носом. Как оказалось, это сравнение не было таким большим враньем. *** Иногда я забывал, в какой стране живу. Что уж говорить о президенте. Его имя я вспоминал, только когда слышал от какого-нибудь громкого студента недовольное «Голль», или же «тиран», или же «сволочь». У этого человека много имен. А общее недовольство я заметил только когда один из моих le camarade начал громко обругивать министра внутренних дел. Тогда я понял, что живу в неспокойное время. Оно застало меня врасплох. Это был февраль. Я вышел из университета, абсолютно уставший и желавший поскорее встретиться с моей дорогой любовницей — скрипучей постелью в холодной квартире. За день я успел поругаться с профессором по живописи, потому что он не желал видеть то, что вижу я, а также завалить экзамен по истории. Последнее меня расстроило больше всего. Я был рад встретить серое небо и холодный февральский воздух. Они молча наблюдали, как я шел по площади перед университетом. Как бы ни было прекрасно закончить учебу, был источник шума, привлекший меня. Это опять гавкающие студенты. Они образовали кучу и кого-то слушали. Проблема состояла в том, что мне надо было пройти около них. Я тяжело вздохнул и пошел навстречу бою. Чем ближе я приближался к людям, тем хуже мне становилось. Я ненавидел, когда кто-то громко говорил. Это словно жужжание, мешавшее моему внутреннему миру спокойно существовать. Человек, звонко декларировавший, мне уже не понравился. «Что за идиот?» — подумал я. Подумал — и замер. Я увидел его лицо и тут же забыл о раздражении. Кто это: человек или статуя? Во мне проснулось какое-то новое чувство, о котором я еще не догадывался. Словно волна, она снесла все на своем пути. Шум ветра в голове, голубая вода, песок, что обжигает ступни. Я всегда мечтал о море. Мне казалось, что это место должно принадлежать мне. Я спрашивал родителей отвезти меня туда, когда я был маленьким. Мечта не воплотилась в жизнь, и я оказался Париже. Кто бы мог подумать, что я увижу море здесь? Первое, что я заметил — губы. Они были похожи на лепестки алой розы. В них сочилась сила и изящество, вспышка и блеск. Они двигались решительно и точно. Я не заметил ни быстроты в его губах, ни злости. Только какая-то нечеловеческая сила, что была заложена в уста обычного смертного. Второе — волосы. Они были светлые, а на фоне безоблачного неба походили на колосья. Раньше я жил на ферме и обожал лежать в пшенице. Я вдохнул воздух и почувствовал аромат детства. Было нечто теплое в его слегка волнистых волосах. Прекраснее, чем это — хвост. Вы не понимаете, какой восторг я испытал, когда увидел его длинные, густые, белокурые волосы, собранные в обычный хвостик. Это делает их красоту насмешкой. Будто обладатель волос унижает их, пряча. Это придает неряшливость, которую могли себе позволить только Ахиллы и Парисы, Алкивиады и Антинои. Оттого золото его волос заиграло ярче солнца. Они освещали море. Третье — глаза. Море. Оно было опасным. Я видел, как они метали молнии. Как Посейдон и Зевс решили восстать в его глазах, чтобы превратить мир в хаос. Губы двигались четко, поза выдавала сдержанность и твердость, но глаза — они говорили правду. Море бушевало, волновалось, набрасывалось на землю, как орел на жертву. Оно хотело больше и больше, хотело затопить весь мир. Глаза двигались, они дышали. И их холодность сковала меня, словно цепями. Я не мог пошевелиться. Он обмотал мое тело веревкой и заставил смотреть. Одежда была лишь дополнением. Простая темно-красная кофта и коричневые штаны. Как и хвост, они лишь смеялись. Будто пытались затмить сокровище, что скрывалось под ними. Своими жалкими потугами они заставили бриллиант сиять еще ярче. Греческую статую украли, одели и решили поставить на площади. Она что-то говорит, но что? Так ли важно, что она говорит, если важнее, как она это делает? На мгновение мне показалось, что передо мной стоит Железный король. Он приказывал народу биться. Когда уже будут сжигать тамплиеров? Я осмотрелся и не увидел костра. Люди громко молчали: то чихали, то сморкались, то чавкали. Обычные крестьяне. Но король говорил громко. Его голос походил на колокола церкви. Их звон пробуждал во мне забытые строчки молитвы. Была ли эта статуя страницей моей новой жизни? Мне казалось, что я окунулся в чистую морскую воду. Алкоголь вдруг стал для меня слишком грязным. В полусне я дошел до дома. Зайдя в комнату, я увидел карандаши и бумагу. После — темнота. На следующий день на столе лежали рисунки песка и волн, а также стройная фигура короля Франции. *** Я видел статую каждый вечер. Вокруг нее было всегда много народу. Они смотрели на нее с открытыми ртами и не дышали. В руках у них были непонятные листы. Некоторые кричали. Статуя же говорила спокойно, но громче толпы. Иногда мне казалось, что она поет — настолько мелодичен был ее голос. Мне потребовалась неделя, прежде чем я набрался смелости, чтобы очернить статую своим касанием. К данному шагу приходил долго, прокручивая в голове все варианты нашего первого разговора. Я видел, что он общался с товарищами, как обычный человек. На секунду я даже верил, что он не статуя, но данное наваждение быстро проходило. Мне казалось, что я обязан был с ним поговорить. Вот уже неделю я не пил, а рисунки писались быстрее мысли. Вся моя комната была завалена морем и им. Но мне хотелось большего. Даже если он прогонит неугодного урода, я смогу ухватить хотя бы частичку золотого сияния, которая была мне так необходима. Вокруг статуи одни последователи. Я набрал воздуха и громко крикнул: — Эй! Не самое блестящее обращение к королю. Лучшее шут придумать не мог. Он обернулся, и я тут же пожалел о своем решении. Я плохо плавал, а волна уже была готова унести меня на самую глубину. — Ты мне? Короткий вопрос, сказанный голосом, похожим на мягкое золото. Так говорил Леголас, обращаясь к Гимли. — Да. Он подошел ко мне. Его глаза были неподвижными. — Ты что-то хочешь узнать? — Я хочу познакомиться. Я нервно улыбнулся и протянул ему руку. — Меня зовут Грантер. — Анжольрас. Ан-жоль-рас. Я мягко произнес про себя. Создатель назвал свою статую подобающе образу. Он пожал мою руку. Больше мне было нечего желать. Но я продолжил: — Ты и вправду имеешь свойство притягивать внимание людей. Я не видел тебя здесь до этого. — Я из другого университета. Ваша площадь удобна для собирания большого народа. — И университет не против, что ты собираешь студентов вокруг себя? — Против. Но ситуация уже вышла из-под контроля. Нам нечего терять. — Я желаю, чтобы у вас все получилось. Пожелал я от всего сердца, вот только не совсем знал, что. Когда я созерцал статую, у меня не было времени слушать его речи. Он кивнул. Анжольрас пахнул светом. — Если ты за свободу, то борись вместе с нами. Я не знаю, какие цели ты преследуешь. Но я уверен, что ты хочешь перемен так же, как и любой гражданин нашей страны. — Конечно. — Ты коммунист? Анархист? Наш кружок проводит много активностей, собирая вокруг себя людей с разными мнениями. Но цель у всех одна — свергнуть власть. Если вдруг тебе стало интересно, то, — он начал копаться в сумке, — Держи. Тут вся основная информация о «Друзьях Азбуки». У нас довольно обширное сообщество. Если вдруг ты нуждаешься в поддержке или в совете, приходи. У нас проводятся собрания четыре раза в неделю по вторникам, четвергам, пятницам и субботам, развлекательные вечера по воскресеньям. На брошюре все написано. Я посмотрел на брошюру. Она была была блеклой, но довольно информативной. Флаг Франции и название: «Друзья Азбуки». Шанс попал мне прямо в руки. — Я приду. — Отлично. Мы собираемся завтра. Постарайся не опаздывать. Он уже был готов уйти, но мой непослушный язык был против этого. — Кстати, твои глаза. Ты никогда не замечал, что они у тебя такие светлые, что больше напоминают лед? Обычно голубые глаза у людей контрастные, яркие и глубокие, словно небо. Твои настолько ледяные, что меня больше бросает в дрожь. Но они превращаются в море, в особенности, когда ты говоришь, но сейчас… они заковывают. Я покраснел. Какую чушь, Грантер, ты несешь? — Прости. Такие патологические неудачники, как я, любят наговорить бреда, чтобы казаться шутами. Я не смеюсь над тобой. Прости. Я замахал руками и отошел назад. Недоуменное лицо Анжольраса говорило само за себя. Я ему не нравился. Абсолютно. Анжольрас приподнял бровь. И улыбнулся. Я чуть не потерял дар речи. — И что же ты хочешь от меня, так умело льстя? Я нервно засмеялся. Видимо, он еще был готов меня немного потерпеть. — Бэзил восхищался Дорианом Греем и не было в его словах ни капли лжи, когда он чествовал его черты и сравнивал с ангелом, сошедшим на землю. — Так ты художник? Как быстро он меня, однако, раскусил. — Как же ты узнал? Неужели это из-за моих кудрей? Мне всегда казалось, будто кудрявые люди талантливее. Слова слетал с губ так же легко, как ветерок пролетал по полю. Мне удалось успокоиться. Еще приятнее было увидеть, что Анжольрас не испытывает ко мне отвращение. Он устал, но не спешил уйти. Видимо, каждому королю нужен шут. — Нет. Только художники так ходят. — Как? — Рассеянно. — Тц, а ты меня расстроил. Я уж думал, что моя теория верна. — А еще у тебя руки в краске. — Это все объясняет, Шерлок. Я улыбался. Мне сделалось легко. Вдохновение решило навестить старого друга. Сейчас я желал как можно быстрее придти домой и писать. Много, очень много писать. — Знаешь, нам как-раз нужны художники. Меня не совсем устраивает дизайн брошюр. Также, хотелось бы сформировать программы, которые мы будем проводить в кружке. Они будут направленны на поддержку безработных, малоимущих или просто людей, испытывающих бедственное положение. Я не говорю, что ты нам подходишь, но, если ты не против, мы могли бы сработаться. Анжольрас задумчиво изучал мое лицо. Я знал, что щеки до сих пор красные, а под взглядом этой ожившей статуи Антиноя они вряд-ли утратят цвет. Мне было странно осознавать, что шута Грантера так легко приняли. Даже после его идиотских фраз. В глубине души я даже подумал: а вдруг ему такие нравятся? Идиоты, клоуны и пьяницы? Неряхи, студенческие помои? Может ли так быть, что он хочет мне помочь? Видит во мне несчастное лицо, которое нужно спасти? Все эти мысли вызывали во мне странное чувство удовольствия. Мне казалось, что у меня появился шанс влиться в новый жизненный этап, в приключение, что подарит не только возможность больше видеть Анжольраса, мое море, но и наконец-то выбраться из той ямы, в которую я добровольно упал. — Я могу принести мои рисунки завтра, если хочешь. Я, правда, не уверен, что вам нужны пейзажи гор или лесов. — Плакаты. — Пропагандные? Что-то в духе СССР? Коммунистические лозунги? Он нахмурился. — Нет. Они довольно действенные, но нет. Как ты слышал, наша задача — свергнуть власть. Нам нужны агитационные плакаты, поднимающие дух людей. — А-а-а. Я могу попробовать. Знаешь, мой учитель говорил, что у меня довольно изворотливый ум. Что я словно крыса, которая может прогрызть путь в любое место. Думаю, что и с плакатами мы что-нибудь придумаем. Я подмигнул. Идеальное, почти неподвижное лицо Анжольраса снова улыбнулось, но лишь слегка. — Хорошо. Ты можешь принести примеры работ. У меня есть друг, Жан Прувер, я вас познакомлю, и вы обо всем переговорите. Анжольрас посмотрел на часы. Мой обывательский взгляд понял, что часы явно стоят больше, чем может позволить себе обычный студент. — Извини, мне пора. Грантер, было приятно поговорить с тобой. Я жду тебя завтра. Каждый человек важен в нашем деле. Он произнес мое имя так мягко, что я вспомнил, как брат прощался со мной несколько лет назад. Он уезжал в Париж, и я плакал. Мое имя в устах Анжольраса звучало воспоминанием. — Да, хорошо. Спасибо. — Спасибо тебе. До завтра. — До завтра. Его золотые волосы светились в лучах закатного солнца. Я чувствовал, что задыхаюсь. Я сделал все, чтобы сохранить этот образ. Мои руки вспотели, а на губах витала легкая, влюбленная улыбка. Я ощущал себя Патроклом, когда тот впервые встретился с Ахиллом в Пелеевом дворце. Может, у них все было так же? Те же взгляды, полуулыбки, шутки, странное понимание, словно ушедшее за пределы разума? Я неожиданно понял, что железный король сорвал маску с лица. Он показал человеческие чувства, которые оставались в его исполнении идеально выверенными, как и подобалось статуям. И этим он притягивал меня к себе еще больше. Образ Анжольраса собрал в себе свет, к которому я тянулся уже много лет. Настало ли время дотронуться солнца? Когда я уже завернул за улицу, меня окликнули. — Грантер, стой! Анжольрас быстро подошел ко мне. Пряди его волос чуть выбились из хвостика, а губы сильно обветрились. Сердце забилось сильнее. Мне казалось, что сейчас внутри меня взорвется вулкан. Видимо, румянец отразился на моем лице. Мне стало стыдно. — Д-да? — голос предательски дрогнул. — Я просто хотел спросить… — длинные ресницы чуть подрагивали, когда он говорил. Я увидел короткую щетину на шее, а скулы оказались, острее, чем я предполагал. Мне было немного сложно сконцентрироваться на его речи. — Что, прости? — Мы раньше нигде не встречались? — То есть, в университете? — Нет, до него. Мы не учились с тобой в одной школе, или, может, встречались где-то на улице? — Не думаю. Я бы запомнил. — вякнул я. — Понял. Значит, обознался. Да завтра, Грантер. — До завтра, Анжольрас. Произносить его имя вслух оказалось наслаждением, которое раньше мне было неведомо. Я пошел домой, полный яркого, спокойного чувства. Сегодня ночью мой стол был заполнен рисунками высокого, стройного юноши в волевым подбородком, длинными ресницами и кудрями цвета самой свежей пшеницы. Кто бы мог подумать, какую роль я сыграю в судьбе этого человека.