По вере вашей...

Они никогда об этом не говорили между собой, но когда тата Михал уходил или уезжал куда-то по своим знахарским делам, что сам Владек, что тата Анджей впадали в беспокойство и до его возвращения не находили себе места. Быть лекарем — это ходить всегда по краю пропасти. Ведь исцеляя кого-то, ты не можешь знать, не заболеешь ли после сам. Слава Богу за то, что Он, кажется, благоволил их доброму славному Аббату, и за все эти долгие годы, как плохи не были бы те, кого он исцелял, сам Михал ни разу тяжело не заболел. Вот только, помимо страха потерять его из-за болезни, была ещё одна причина беспокоится о Михале. Этой причиной было то, как тяжко всякий раз переносило доброе Михалово сердце смерть тех, кому он пытался помочь, но не смог. В такие дни домой возвращался он тихим и печальным, и глаза его были темны от слез и мраком поселившегося в них чувства вины. Видеть своего драгоценного возлюбленного печальным Анджею было мучительно. Равно как мучительно было и Владеку видеть страдания своего доброго нежного таты. Оттого в дни, подобные сегодняшнему, сердца отца и сына были беспокойны. Как были беспокойны и их руки, в которых не спорилось ни одно дело, и их мысли, что волей неволей возвращались к страху перед тем дурным, что может свершиться. Михал уехал в соседнюю деревню еще до рассвета. Примчавшийся посреди ночи молодой купец, коего с Анджеем помнили они еще мальчонкой, слёзно умолял помочь принять роды у его жены. Та уже долгое время не могла разрешиться от бремени и была совсем плоха. Михал собрал всё необходимое так спешно, как только мог, и вот, с тех пор, как он уехал, солнце успело взойти, пройти круг по небу, и начать клониться за горизонт, расцвечивая пожарищем облака. Но слава Господу, сегодняшний день всё же оказался в итоге хорошим. Они поняли это, когда к их двору подъехала повозка, и тот самый купец, явно счастливый и растроганный, помог спуститься с козл уставшему, но довольному Михалу и тут же обнял его, осыпая благодарностями. Суетливый, он подозвал замершего у калитки Владека, вручил ему большой тяжёлый мешок, и ещё раз поблагодарив сердечно Михала поклоном до земли, уехал. В молчании всей семьёй они проследовали в дом. Это молчание не тяготило их, нет, оно было мирным, полным долгожданного спокойствия для Анджея с Владеком, и долгожданного отдыха для Михала. Пусть он и улыбался мягко и счастливо, но по тому, как осунулось его лицо, и как залегли под глазами темные тени, видно было, что он очень устал. Уже в избе, он осел тяжело на одно из деревянных кресел и замер, прикрыв глаза. Вокруг него тут же засуетился Анджей, подав ему тёплого вина с мёдом и травами и большой ломоть мягкого пышного хлеба с маслом и сыром. Владек тем временем поставил на пол мешок и начал споро извлекать из него гостиницы. Купец жену свою явно любил, потому как с вознаграждением он уж точно не поскупился. Щедро вручил в дар: и большую головку козьего сыра, и связку жирной вяленой рыбки, сушеные грибы, шмат сала, масла брусок, бочонок мёда, мешок муки, изюм, орехи, и сверху румяный пирог с яблоками, ещё горячий. — Я пытался сказать ему, что не надо так много, — будто оправдываясь, заговорил наконец Михал тихо. Анджей на это усмехнулся и, поцеловав супруга в макушку, ответил: — Любовь моя, все знают, что ты бескорыстен в своем стремлении помогать людям, но как в тебе есть чувство сострадания, так и в людях есть чувство благодарности. Так что не кори себя за то, в чем нет твоей вины, а лучше помолись за этого доброго человека и воздай хвалу Богу за щедрый дар! — И вновь ты учишь меня мудрости, — прошептал Михал растроганно и подался навстречу, когда Анджей обнял его со спины. Владек тем временем, от облегчения сделавшийся веселым и суетливым, как дитя, споро убрал гостиницы в кладовую и принялся накрывать на стол, давая родителям время побыть вместе и отдохнуть. И вот уже скоро, помолившись, они сели ужинать. — Агнешка родила двойню, — сказал в какой-то момент Михал, широко улыбаясь. — Чудесные мальчик и девочка, крупненькие и сильные. Анджей улыбнулся тоже. Агнешку они знали давно. Она была из их деревни родом. Красавица и умница. Сам Анджей помнил её ещё в том нежном возрасте, когда с подружками она играла в куклы, которых Анджей вырезал для них из дерева. Как и её муж, она была из той ребятни, что порой летними вечерами прибегали стайкой к их дому и, окружив самого Анджея или Михала, а то и обоих, словно цыплята мать наседку, слушали завороженно их сказки, песни, легенды и истории о давно минувших временах. — Она здорова? — спросил Анджей мягко. — Устала бедняжка, но здорова, как и дети. — Ну слава Богу! — Януш зовёт нас гулять на крестинах, — продолжил Михал, улыбаясь. — Сказал, что отказа не примет. Анджей рассмеялся и похвалил парня за смекалистость, говоря о том, что иначе домоседливый Михал точно начал бы искать отговорки, чтобы не идти в гости. В гости, где потом сам бы веселился и ни капли не жалел о том, что пришёл. Уж Анджей то точно знал, что именно так оно и будет. Владек же тем временем задумался о том, как хорошо оно было бы, если бы Костэк родился и вырос в их деревне. Тогда непременно он был бы среди тех детишек, что прибегали к ним, чтобы послушать волшебные истории его родителей, и они бы наверняка стали бы товарищами по играм. Пусть Костэк и был на пару лет старше, но Владек отчего-то уверен был в том, что они бы сошлись характерами и крепко подружились. И тогда, те чувства, что сейчас терзали его, могли бы быть ответными. По крайней мере, они бы знали друг друга достаточно хорошо, чтобы Владек мог понять, есть ли у него шанс на взаимность. Сейчас же всё это представлялось делом крайне сложным. При всей своей юношеской пылкости чувств, Владек всё же осознавал отчётливо, что в выражении этих чувств ему следует быть осторожнее. Потому хотя бы, что, поведя себя излишне беспечно, он может навлечь беды не только на свою голову, но и на головы своих родителей. С тех пор, как он раскрыл им, что знает их тайну, они тоже стали с ним откровеннее, и среди прочего рассказали ему о том, как именно они оказались в этих местах, и через сколько боли и тягот пришлось им пройти по воле предвзятых людей, осудивших их. За свое счастье они заплатили дорогой ценой, и последнее, чего Владек хотел — это разрушить их и без того хрупкий мир. Если бы ему было нечего терять, он бы давно уже рискнул. Но на кону стояло столько всего… Нет! Он не имел права поступать столь эгоистично! И всё же… — Что тебя тревожит? — спросил мягко тата Михал, отвлекая его от грустных мыслей. — Я лишь задумался о том, в каких местах мне лучше ставить силки на пушнину, — соврал Владек, не желая расстраивать родителей, тем более в такой светлый, полный радости вечер. — Скоро зима, мех сейчас плотный и красивый, его можно будет дорого продать на городской ярмарке. К тому же, пусть ты и отказываешься из скромности, но я всё же намерен твердо добыть шкур тебе на шубу, тата. Лиса или волк будут легче и крепче овчины. Анджей подошёл и молча потрепал ласково сына по макушке. Владек действительно был для них благословением. Мало того, что в целом иметь дитя, пусть и не родное, но любимое, было для них счастьем, так ещё и сам Владек, как подрос, стал отличным для родителей помощником. Среди прочих своих умений, он был прекрасным охотником и всегда возвращался с богатой добычей. Оттого зимой, даже если урожай был в этот год скудным, они не мерзли и не бедствовали, выручая за продажу шкур хорошие деньги. Вместе с татой Анджеем они выделывали их и дубили кожу, а потом, долгими осенними вечерами, из них тата Михал шил для семьи и для себя одежду, обувку, сумки и пояса, в зависимости от того, что требовалось. В монастыре их обучали всему, и за то, сколько получил он там полезных знаний и умений, Михал вспоминал монастырскую жизнь с теплом и благодарностью, пусть монастырь и разделил его навсегда с родителями и братом. — Ты стал таким взрослым, — выдохнул тата Михал растроганно и улыбнулся, благодаря. Если бы эти слова его тоже не были правдой, Владек сгорел бы тотчас от стыда за то, что солгал. Но пусть мысли его в тот миг и были заняты совсем другим, тем не менее о том, что сказал, он действительно думал. Его добрый скромный тата считал, что пошить себе шубу не из овчины — это слишком большая роскошь для него. При том, что сын и супруг его давно уже ходили зимой в мехах. Но зимы с каждым годом нынче становились всё суровее, и пусть овчина грела хорошо, но под её тяжестью у таты болела и без того больная спина. Волчья шуба была легче, а грела так же хорошо. Так что Владек не собирался на сей раз принимать никаких возражений, и ждал начала зимы, чтобы добыть для своего таты лучший мех, самый красивый, пышный и теплый. Уж кто кто, а тата точно заслуживал всего самого лучшего. Отвлекши родителей разговором об охоте, Владек и сам отвлекся и избежал неудобных вопросов. Лишь перед сном уже, лёжа на кровати в своей тихой уединенной комнате, и глядя на покачивающуюся под потолком резную фигурку жар-птицы, которую еще в детстве подарил ему тата Анджей, он вновь задумался о Костэке. О его порозовевших трогательно от холодной воды коленках, о том, как стекали медленно капли по его широкой худой груди и мягкому животу, о том, как облепили его лебединую шею непослушные волосы, и том, как прекрасен он был в этот миг, беззащитный и беспомощный в своей наготе перед его жадным взглядом. Владек повернулся на живот и взвыл с досадой в подушку. ***** Близилась зима, и если раньше о том свидетельствовала лишь начавшая покрываться медью и золотом листва, то теперь о скорой зиме говорил ещё и стылый северный ветер. По утрам пожухлая трава теперь покрывалась хрустящей изморозью, и вода в корытах у скота и в курятнике леденела тонкой корочкой. Темнело то совсем уж рано, то наоборот ночи из-за облаков выпадали светлые, как сумерки. Пусть больше всего трудов и приходились на конец лета и начало осени, когда собирают урожай, но и сейчас было много хлопот по подготовке к предстоящим холодам, и Владек на время отвлекся на них от своих любовных переживаний. Вместе с татой Анджеем они заготавливали дрова и хворост. С татой Михалом конопатили щели меж бревен мхом и овечьей шерстью и таскали побольше сена на чердак. Кроме того, утеплить нужно было ещё зимовник для пчел и омшаник, ведь скоро окотиться должны были две козы и корова, чему все заранее очень радовались. Хозяйство у них было не такое уж и большое, но хорошее, на их маленькую семью хватало, порой даже с избытком, коим они щедро делились с нуждающимися. Ещё тата Михал иногда брал его в лес собирать последние ягоды и травы, и Владек, помогая отцу, заодно примечал хорошие места для капканов и силков. В общем дел было невпроворот. Но то было в сухие дни, а вот сегодня шёл стеной дождь. Оттого все они сидели дома, греясь у огня. Тата Михал прял, прикрыв полусонно глаза, тата Анджей расписывал вырезанную на заказ шкатулку, ну а сам Владек зарылся в книгу и не особо замечал сейчас мир вокруг, увлеченный чтением. Такие вечера обычно были тихими, уютными и спокойными. Обычно, но видимо не сегодня. Посреди шума дождя раздался вдруг стук в ворота. Залаял из своей будки их старый пес, а затем хриплый мужской голос громко позвал: — Хозяева! — Сиди, я сам схожу открою! — велел Анджей, видя, как засуетился его супруг. Накинув наскоро плащ, он выскользнул из дома и побежал к воротам. Уже скоро они заскрипели, открываясь, и, не успели домочадцы толком опомниться, как Анджей вновь появился в комнате, зазывая за собой промокшего до нитки гостя. То был Олесь — подмастерье пана плотника. Владек его узнал сразу, так как часто хаживал к плотнику, чтобы повидать свою зазнобу, и видел мальца работающим вместе с Костэком. Пусть сказать Олесь ничего ещё и не успел, но дурное предчувствие уже сжало сердце когтистой костлявой рукой. — Чего стряслось? — спросил Владек, опережая родителей. — Отчего ты примчался к нам в такую дурную погоду, будто тебя гнало стадо чертей с вилами?! Мальчишка рвано выдохнул, всё ещё пытаясь отдышаться, и наконец заговорил хрипло и взволнованно: — Сын пана за работой поранил сильно руку, кровь никак не удаётся остановить! Владек весь похолодел от страха, особенно когда он увидел, что и тата Михал выглядит очень встревоженным. Олесь же тем временем продолжил: — Они сейчас подъедут! Меня пустили вперёд, пока запрягают повозку, чтобы я предупредил вас. — А вот это хорошо! Верно решили! Тут медлить нельзя! — похвалил тата и засуетился у печи, ставя кипятиться воду. — Ты сядь к огню, Олесь, обсохни! — предложил он посланнику, но парень покачал головой и ответил: — Благодарствую за доброту, пан лекарь, но мне идти пора. Мать с отцом ждут. Когда Олесь ушёл, и в доме остались они только втроем, Михал повернулся к сыну и попросил: — Ляг сегодня на печи, сынок, а больного мы положим в твоей комнате. Я бы уступил ему свою кровать, но… — Я понимаю, — перебил его Владек мягко. — У вас с татой общая постель, и опасно пускать чужих в вашу опочивальню, чтобы никто не помыслил дурного. Я уступлю Костэку свою комнату. К тому же… — он замялся, подбирая слова, и продолжил неуверенно: — Я хочу просить тебя, чтобы ты позволил мне остаться и помочь. Тата, — голос Владека дрогнул от волнения, — ты едва спал прошлой ночью, вернулся под утро, ты и так уже устал, а очередная бессонная ночь утомит тебя ещё сильнее! — пусть Владек и преследовал определённую выгоду, но и тату своего он любил от того не меньше и действительно о нём переживал. — Я могу подежурить у постели больного, а ты можешь поспать. Если ему станет хуже, я разбужу тебя. — Пусть остаётся, сердце моё! — встал на его сторону Анджей. — Ты и в самом деле устал, сам говорил, что над больным пришлось здорово похлопотать, а сорванец этот и так не спит ночами из-за своих думок! А уж когда Костэк будет здесь… Владек покраснел и отвел взгляд. — Неужели…? — ну конечно же его умный и чуткий тата обо всём тут же догадался. — Ты влюблен в этого юношу? — спросил он и, не дожидаясь очевидного ответа, продолжил взволнованно: — Тогда оставайся конечно! Разве могу я запретить тебе это, когда твой отец столько времени провёл у моей постели, заботясь, когда я был на волосок от смерти?! Только будь благоразумен! Конечно же Владек пообещал пылко, что будет. А вскоре уже заскрипели ворота, и Анджей впустил в дом самого плотника, несущего на руках своего сына. Юноша был очень бледен, лежал безвольно, запрокинув голову, словно мертвая птица, и тяжело дышал. Его рука была перемотана тканью, и ткань эта из белой успела уже стать красной от того, как много крови впитала. — Пан лекарь, — взмолился плотник отчаянно, — спасите моего сына! Я щедро заплачу! Только спасите! Михал кивнул быстро и велел отнести раненого в комнату, отправив Владека указать гостю, куда ему нужно идти. Сейчас всем им было не до объяснений и торгов. Позже, когда жизнь мальчика будет в безопасности, он расскажет плотнику о том, что за свою работу никогда не просит денег, лишь принимает благодарно то, что люди дают ему в награду, если сами того пожелают. Но это будет позже… Сейчас же Михал споро нанёс на повязку мазь из тысячелистника, подготовил нужные склянки и порошки, и подозвал супруга, чтобы тот помог ему перенести всё необходимое к постели раненого. Порез оказался глубоким и опасно шел прямо вдоль вен на запястье. Совершенно неудивительно, что юноша потерял много крови. Пока Михал промывал рану отваром из корня бадана, а потом накладывал повязку с мазью, отец Костэка рассказал им, как случилась эта беда. Кровотечение тем временем довольно быстро замедлилось, а вскоре и вовсе прекратилось. Раненый даже очнулся ненадолго и, выпив настойку кровохлебки, заснул глубоким болезненным сном. Впрочем, это всё ещё было лучше, чем беспамятство. — Он поправиться, — мягко сказал Михал обеспокоенному отцу. — Ему нужно отдохнуть, но он будет в порядке! На этом решено было, что дабы не беспокоить раненого, его, как и задумывалось изначально, оставят на ночь в доме лекаря. И вот, когда все наконец разошлись, кто по комнатам, кто к себе домой, Владек остался охранять сон того, кто украл его сердце. Во сне Костэк хмурился и иногда тихонько стонал. Лицо его было почти белым от бледности, и свет свечи на столике у кровати бросал гротескные длинные тени на него, делая похожим на маску. Это выглядело, признаться, жутко. Но Владек не испытывал ни отторжения, ни страха, ничего, кроме всепоглощающего беспокойства и щемящей нежности, с которой он поправлял время от времени чужую подушку и протирал горячий лоб от испарины. Как и обещал тате, он действительно продержался, дежуря, всю ночь. И лишь когда из-за двери послышались звуки шагов и бряцанье посуды, свидетельствующее о том, что кто-то из родителей проснулся, Владек позволил усталости смежить ему веки. Позволил и, прикорнув полусидя у края постели, пропустил тот миг, когда и сам Костэк проснулся и, оглядевшись растерянно по сторонам, остановился взглядом на его неудобно сгорбившейся фигуре. Владек спал, а потому не знал ничего о том, как робко потянулась к нему слабая чужая рука, и как нежно и невесомо коснулись его волос холодные тонкие пальцы. Он только улыбнулся, почувствовав сквозь сон прикосновение, и Костэк нежно и печально улыбнулся ему в ответ.