По вере вашей...

Раздавшийся вдруг скрип заставил его вздрогнуть и отдернуть руку. Костэк покраснел смущенно и даже было решил прикинуться спящим, но не успел. Дверь отворилась, и в комнату, явно стараясь быть как можно тише, зашёл лекарь. Михал. Костэк хорошо помнил тот день, когда увидел его впервые. Их семья тогда только переехала в эти места, и Константин, признаться, очень удивлен и смущен был тем обстоятельством, что едва ли не каждый встречный здесь глядел на него как-то странно. Догадываться о причине начал он после того, как уже трижды его незнакомые люди окликнули на улице чужим именем. Ну а вскоре все его недоумение растаяло туманом под утренним солнцем, когда судьба наконец послала им встречу. То был жаркий погожий день начала лета. Матушка отправила его в лес, набрать грибов к ужину, и он послушно выполнял свое поручение, наслаждаясь тишиной, приятной прохладой деревьев и ароматом хвои и цветов. Костэк, признаться, рад был возможности уединения, всё-таки переезд и бесконечные знакомства с соседями его порядком утомили. А в лесу из шума и суеты был только шелест листьев, хруст веток под ногами и перекличка птиц. Но вдруг, откуда-то издалека ветер донес отзвуки голосов. Оба мягкие и бархатистые, они переговаривались тихо о каких-то домашних делах, и довольно скоро ясно стало, что эти двое — отец с сыном. Не то чтобы Костэк почуял в незнакомцах какую-то для себя неприятность или даже опасность. Вовсе нет! Просто сейчас ему совсем не хотелось заводить новых знакомств, а потому он предпочел остаться для чужаков незамеченным. Пышный куст, за которым он притаился, стал ему в этом прекрасным помощником. Голоса же меж тем приближались, и вот уже показались из-за деревьев двое: кареглазый, крепкого телосложения юноша с пшеничными волосами, довольно рослый и лицом похожий на ангела, и мужчина неопределенных лет, чьи белые, как лунь, волосы словно корка льда спадали на его широкую спину. Он был худым, болезненным на вид, и ежели спутник его лицом походил на херувима: юный и нежный едва ли не по девичьи, то вот старший мужчина скорее напоминал ветхозаветного архангела. Резкие и чуждые среди местных, черты лица его казались строгими, а большие темные глаза будто бы светились мудростью и затаенной скорбью. Костэк не сразу даже понял, отчего же так сильно привлекло его внимание это странное, красивое и грустное лицо, а потом его вдруг осенило. Во всей внешности незнакомца сквозило что-то до боли знакомое, до боли…свое. Вот оно! Незнакомец похож был на него: лицом, широтой плеч, высоким ростом. Поставь их рядом, и любой бы подумал, что перед ним отец с сыном, или же братья. Что интересно, эти двое, действительно бывшие друг другу родней, похожи были едва ли. Там, где лицо одного было вытянутым и острым, у другого алели очаровательным румянцем еще по-детски пухлые щеки, нос у одного был крупным и прямым, а у другого чуть торчал кверху, волосы у отца пусть и были сейчас седыми, но чернота широких бровей выдавала их когда-то темный цвет, в то время как сыновьи растрепанные вихры поблескивали золотом. А вот глаза у обоих были темными, как спелые черешни, как и в пухлости и яркости их губ тоже сыскать можно было долю сходства. Юноша одет был в короткую подпоясанную рубаху и штаны, за спиной у него висел колчан. В одной руке он держал лук, а в другой сетку с дичью. Мужчина же носил длинные, по-монашески почти скромные одежды, через плечо перекинута была сума, из которой торчала охапка свежесобранных трав, а в руках он нес корзину с ягодами. — Славная была сегодня охота! — радовался мальчишка, явно довольный своим успехом. — Погляди, тата, какой добрый попался мне фазан! Из хвоста выйдут прекрасные перья на шляпу! — Поистине Господь благословил тебя метким взором и твердостью рук, дитя мое! — ответил ему отец, ласково улыбаясь. — Поверить не могу порой, что ты уже вырос, — добавил он чуть грустно, но вместе с тем не без доли гордости за своего отпрыска. — Я помню ещё, будто вчера, как укачивал твою колыбель и катал тебя на своих плечах, а теперь ты стал таким большим, таким сильным и ловким! Ты вырос славным юношей: нашей гордостью и опорой в старости! Костэк пригляделся зачем-то и сам себе согласно кивнул. Мальчик-херувим действительно был славным. Красивым, сильным, еще и, судя по добытому на охоте, ловким и зорким. И мысль об этом неожиданно отозвалась в теле волной жара. Она вдруг окатила его с головы до пят, и к моменту, когда, моргая осоловело, юноша выглянул вновь из-за кустов, незнакомцы уже прошли мимо, и теперь видеть Константин мог одни лишь их удаляющиеся спины. В смятении чувств он вернулся домой. Сам не зная отчего, Костэк не мог никак перестать думать об этом юноше и был так тих и задумчив тем вечером, что матушка даже встревожилась, не захворал ли он. После домашние дела и работа в мастерской отвлекли его немного, но навязчивые мысли возвратились вновь, когда судьба вскоре снова подарила им возможность встречи. На сей раз уже Костэк не прятался. Он работал в отцовской мастерской, когда подмастерье привел к нему заказчика. — Приветствую вас в этих местах! — заговорил незнакомец первым. — Вы, как мне известно, переехали сюда недавно. Вы очень похожи на моего отца, поэтому нам не рассказал о вас только ленивый, — не особо расшаркиваясь, добавил гость прямо. — В самом деле похожи, хотя спутать вас я бы, конечно, не спутал. Владек, — протянул он руку, улыбаясь довольно-таки приветливо и кажа в улыбке очаровательную щербинку между зубов. — Костэк, — ответил Константин на рукопожатие, чуть смущенно улыбаясь. С того дня так повелось, что Владек в их мастерскую наведываться стал теперь часто, и если поначалу Костэк подумал, что в деревне видать не было раньше хорошего плотника, вот и накопилось великое множество заказов, то потом, увидев второго Владекова отца, продающим на городской ярмарке резные шкатулки своей работы, начал подозревать, что дело в другом. К тому моменту Владек и сам уже успел рассказать ему о том, что воспитывался двумя отцами, да и в деревне все и все про всех знают. Хотя, к удивлению, тех подозрений, что сам Костэк питал к этой странной семье, никто не озвучил. Очевидно было, что семейство это среди местных пользуется большими любовью и уважением. Вскоре и сам Костэк понял, почему. И Владек и отцы его слыли людьми, готовыми по первому зову прийти на помощь, ещё и бескорыстно. Они помогали нищим, старикам, увечным и больным, слыли мастерами на все руки, а Михал ещё и так хорош был в целительстве, что люди ехали к нему за лечением из окрестных деревень, а порой и из города. Говоря о мастерстве… Вся эта семья и в самом деле в ремеслах была умелой. Те вещицы, что Владек заказывал, он, очевидно, мог бы сделать и сам. Быть может не так умело и изящно, но мог бы, но отчего-то предпочитал хаживать к ним, порой и два три раза на неделе. Тогда-то Костэк и начал его подозревать в чем-то. Не в чем-то плохом, вовсе нет! Просто ну… Это было странно. Все указывало на то, что Владек не столько по делу приходил, сколько искал его — Костэка компании. Мог ли он…? Ну нет! О таком Костэк и думать себе не позволял. Не хотел разбивать лишний раз себе сердце. Про себя то он давно уже понял все, а вот Владек… За Владеком бегали половина незамужних девок в деревне. Да и, ежели бы в догадках своих ему довелось быть правым, наверняка бы Владек уже предпринял что-нибудь, чтобы как-то намекнуть на свое неравнодушие, а меж тем пролетели быстрой вереницей уже как несколько месяцев, но окромя быстрых нечастых бесед ничего меж ними так и не произошло. За прошедшее время Владек, вошедший в тот возраст, когда мальчик превращается в мужчину так быстро, что боязно моргнуть, и впрямь возмужал порядочно и окреп. Его голос стал ниже, походка увереннее, во взгляде появилась легкая игривая хитринка, и теперь девиц вилось вокруг него ещё больше, чем прежде, отчего сам Костэк грустил и порой даже злился немного. На него девушки поглядывали тоже, может даже и не меньше, но замечал Константин их мало. Матушка с батюшкой только вздыхали тяжело. Они знали его тайну. В тех местах, откуда пришлось им уехать, об этой тайне много кто прознал. По глупости и наивности Костэк однажды не смог сдержать чувств и поцеловал своего соседа, в которого давно уже был влюблен. Тот же не только чувств его не принял, а и вовсе разозлился и слух разнес по всей деревне. Отец тогда ух как отходил его поперек спины плеткой, покричал про позор перед людьми, но смягчился потом, а вскоре велел вещи собирать и готовиться к переезду. Так и начали они жизнь на новом месте, надеясь, что на сей раз удастся им позора и порицания избежать. Костэк дураком не был, урок усвоил, а потому на сей раз ничего лишнего себе не позволял. Поглядывал на Владека влюблёнными глазами, грезил о нем одинокими ночами, но только и всего. Слишком уж боялся, свежи ещё были старые раны, как и страх опять родителей подвести был слишком свеж. Тем более, что отец обозначил твердо: мол семья у нас зажиточная, ремесло свое мы много поколений подряд от отца к сыну передаем, так что с кем хошь постель дели, но чтобы наследник был. Об этих словах отцовских и думал Костэк за работой в тот злополучный день. Так крепко думал, что не заметил, как дрогнула рука, соскользнула, да полоснула ножом по запястью другой руки. А там уже крику-то поднялось… Отец прибежал, подхватил его, на пол осевшего без сил, под руки, повел в дом. Но как не хлопотала над ним матушка, а все бестолку было. Столько крови натекло, что Костэк аж сам диву дался, сколько в людях ее оказывается много. А уж опосля отец его на руках куда-то понес, затряслась по кочкам и хляби дорожной телега, затем ворота скрипнули, голоса знакомые почудились… Что там было, Костэк помнил плохо. Уж слишком ослаб он к тому времени и едва различал, что взаправду видит он, а что ему в бреду чудится. Помаленьку приходить в себя начал он ночью, но думалось тогда ему, что наоборот одолевал его бред. Ведь разве мог быть сейчас рядом с ним Владек? Откуда он взялся? Почему заботился о нем, утоляя жажду и пот утирая со лба мокрой тряпицей? Зачем гладил, как ребенка, по голове так ласково? Странно было это все, оттого и думал Костэк, что чудится ему. Но пришло утро, и он и впрямь по привычке пробудился спозаранку, слабый, но живой. Пробудился и увидел Владека, на краю постели дремлющего. А вот чья это была постель, того Костэк не знал. Чужой был это дом, незнакомый. Но раз Владек был тут, то несложно было бы предположить, что сейчас он в доме лекаря. Видать вот куда ночью отец его привез. И как подумал Костэк об этом, так вскоре и дверь отворилась, и сам лекарь появился на пороге. — Он только утром задремал, — отчего-то поспешил Константин защитить спящего Владека. — А ночью усердно обо мне заботился. Лекарь — Михал улыбнулся чуть растерянно и кивнул. — Как ты чувствуешь себя, дитя? — спросил мягко, и от мягкости этой Костэк ощутил вдруг себя ребенком. — Я…хорошо, — пробормотал он смущенно. — Это ведь Вы спасли меня, верно? Благодарствую! — Благодари лучше его, — вновь улыбнувшись, указал кивком Михал на спящего сына. — Я приготовил мазь и отвары и перевязал твою руку, но ночью этой именно Владек бдел у твоей постели. Костэк перевел взгляд на чужую золотистую макушку и зарделся смущенно. На какой-то миг он отчего-то испугался, что Михал как-то вдруг разгадает сейчас его тайну, прочтет по выражению лица, а то и в мысли заглянет пронзительными своими темными глазами, но тот к счастью больше никаких разговоров, кроме как по делу, с ним не заводил. Перевязал рану, напоил осторожно каким-то горьким отваром и, поправив бережно подушку и одеяло, удалился, велев поспать ещё немного. Этого он, впрочем, мог бы и не говорить. Костэк и сам почувствовал вскорости, как дрема смежает ему веки, и провалился в глубокий сон без сновидений. В следующее его пробуждение Владека рядом уже, увы, не оказалось. Но не успел Костэк толком опечалиться этому, как Владек нарисовался в дверях. Выглядел он встревоженным и уставшим, но когда встретился взглядом со своим гостем, выдохнул с облегчением и спросил хрипло: — Как ты? Костэк выдавил из себя вымученную улыбку и глухим от слабости голосом отозвался: — Бог миловал! Думал помру, но сейчас лучше мне, немощь только сковала окаянная. — Пройдет твоя немощь! В скором времени пройдет! — пообещал Владек, так же слабо улыбнувшись. — Ты много крови потерял, оттого и слаб сейчас. Нужно тебе набираться сил во сне крепком и еде. Меня как раз тата послал тебя разбудить к обеду. Костэк было хотел из неловкости извиниться и отказаться, но есть и впрямь хотелось, да и в постели бревном лежать несколько дней тошно было даже в мыслях. Поэтому только и оставалось ему, что кивнуть покорно в ответ. Впрочем, жалеть об этом Константину нисколько не пришлось. Еда оказалась вкусной, но даже не это радовало в первую очередь. Радовало то, что Владек был рядом, кормил осторожно с ложки, потому что у самого Костэка тряслись от слабости руки, заботился, и судя по теплоте взгляда, действительно радовался чужому аппетиту и улучшевшемуся самочувствию. — Как вышло то так, скажи? — спросил его Владек, когда с едой было покончено. — Ты ведь — мастер умелый, и вдруг так себя поранил, будто несмышленый подмастерье, едва стамеску взявший в руки. Костэк замер, вжав затравленно голову в плечи. Ему вдруг сделалось почти дурно от одной только мысли о том, что сейчас Владек все его неумелое вранье с легкостью раскусит. Прочтет в его глазах всю грешную, неприглядную правду, и вновь быть ему тогда осмеянным, оплеванным и заклейменным. — Просто задумался, — Костэк пожал плечами. Это не было ложью, но и ответа толком не давало. — Влюбился что-ли в девку какую? — спросил Владек вроде как с чистым мальчишеским задором, но улыбка его отчего-то вышла какой-то кривой и будто бы даже грустной. «Влюбился, — признал Костэк мысленно и, против воли, густо покраснел, — но только не в девку». — В Валери наверное, да? — продолжил допытываться Владек, и теперь уж точно Константин мог сказать, что отчего-то лекарев сын расстроен собственными же словами. Их глаза встретились, и, прежде чем подумать толком, Костэк выдохнул резко: — Ревнуешь? И попал прямиком в цель, потому что Владек вздрогнул, отшатнулся, ощетинился будто и протянул, хмурясь: — С чего бы мне ревновать тебя?! Ты мне вроде не баба! Сердце в груди ухнуло громко, отчаянно. — Я про Валери говорил, — почти прошептал Костэк, глядя на побледневшее чужое лицо. — А теперь ты скажи мне, почему ты здесь? Почему ухаживаешь за мной, и зачем все это время приходил ко мне в мастерскую? — Ухаживаю, чтобы тата мог отдохнуть, он и прошлой ночью не спал. А приходил я всегда по делу, — Владек с ответом нашелся не сразу, но все же оттараторил довольно бойко такой же ответ без ответа. — Та работа, за которую ты платил мне, ты мог и сам сделать её. Ты, или твои отцы, — возразил Константин. Его страх сменился вдруг той самой отчаянной удалью, в порыве которой люди, обычно рассудительные и сдержанные, творят всякие ужасные глупости. — И ты не приходил к какому-нибудь другому мастеру или подмастерью, — продолжил он наседать, — ты всегда приходил… — К тебе… — выдохнул Владек беспомощно, признав свое поражение. — Я приходил к тебе. Станешь спрашивать, зачем? — добавил он с вызовом. Костэк потупил взгляд, нервно заламывая под одеялом пальцы рук, и выдавил хрипло: — Нет. Владек в ответ поглядел на него долгим, каким-то раненым взглядом и, в противовес отпечатавшемуся на лице его выражению крайнего смятения, бросил будто бы безразлично: — Отчего же? Костэк сжал руки сильнее и тут же зашипел от вспыхнувшей резко в запястье боли. — Не напрягай! Не тревожь рану! — засуетился Владек и, перехватив чужую руку за локоть, замер, будто боялся того, что его не послушают. Вот только Костэк и не подумал бы сейчас вырываться. Он застыл, словно окаменев, и загнанно дыша, вперил отчаянный, дикий взгляд прямиком в чужие глаза. — Не мучь меня! — едва слышно прошептали его губы. — Молю, оставь меня, не терзай! Чужое дыхание так же сбилось, сорвалось трепетно. — Не могу! — только и вымолвил Владек беспомощно, а затем губы его, пухлые и мягкие вдруг накрыли едва ощутимо, будто бабочка коснулась крылом, Костэковы губы, потрескавшиеся и до бескровного бледные. — Ты спросил, зачем я приходил к тебе, — прервав поцелуй, торопливо, будто боясь не успеть, зашептал Владек едва слышно, — затем, что ты для меня солнцем стал, воздухом стал в груди моей, водой в жажду… Голову будто сжали тугим обручем, так сильно отдались пульсом в висках чужие слова. Стало вдруг душно, и к щекам прилил кипятком жар. Разбитыми нервной дрожью пальцами Костэк вцепился в одеяло, будто надеясь, что оно поможет ему удержаться на плаву в этом океане захлестнувших его волной чувств. «Владек любит меня! Он любит меня!» — билась потревоженной птицей в клетке одна единственная мысль в его голове. От мысли этой распирало тяжестью грудь и казалось, если не выпустить ее на волю, то она вырвется неизбежно сама, проломив прутья ребер. — Я люблю тебя! — прерывая пылкую чужую речь выдохнул Костэк отчаянно. — Люблю и боюсь, как никого, ничего и никогда не боялся! Птица затихла, и сам Костэк замер в оцепенении, ожидая того, что дальше последует, как приговора. Пусть те слова, что Владек говорил ему, звучали, как признание в любви, пусть был у них этот робкий, краткий поцелуй, а все же шанс на взаимность был изначально столь мал, почти невероятен, что даже сейчас Костэк боялся в него поверить. Владековы руки, худые, но сильные, обняли его крепко и бережно, прижимая к своей груди. — Не надо бояться! — пробормотал Владек хрипло и мягко, оставив на виске невесомый поцелуй, и Костэк сам подивился тому, каким теплом и покоем повеяло вдруг от этих простых слов. Внезапно стало так легко и радостно, и пусть, возможно, это было глупо, но в тот миг, слушая, как под щекой его бьется заполошно в чужой груди пылкое честное сердце, Костэк позволил себе поверить.