По вере вашей...

— Когда ты понял, что любишь тату, как это было? — вопрос этот в первые мгновения в ушах у Анджея прозвучал не иначе как громом средь ясного неба, и только каким-то чудом он в себе подавил желание вздрогнуть. Вот так, думали уже, что пронесло, всё-же шестнадцатый годок постреленку их стукнул, и тут вдруг такой сюрприз. Только пару минут напряженного молчания спустя Анджея настигло осознание сути заданного вопроса. — И давно ты знаешь?! — спросил он, выразительно приподняв бровь, на что мальчишка, усмехнувшись, покачал растрепанной «соломенной» головой и отозвался бодро: — Да уже и не припомню, тата! Слишком давно это было. — И ты всё это время нашу тайну перед всеми хранил? И вновь Владек торжественно кивнул, а затем, помешкав немного, все-таки признался: — То, что вы друг друга целуете и обнимаете, как супруги, я еще мальчонкой совсем увидал, а однажды услышал ваш разговор о том, как тата боится, что кто-нибудь о вас узнает, и решил твёрдо, что ничего никому не расскажу про вас. Ну вот и молчал. Анджей от удивления аж присвистнул. Вот так номер! Ладно бы взрослый понял, а тут дите малое. Верно всё-же хорошо воспитали они своего приемыша, раз научился он сызмальства своей головушкой жить, а не под чужую дудку плясать. Наверняка ведь столько кривотолков злых наслушался о мужеложниках проклятых от всех вокруг, но всё же при своем мнении остался. Не отвернулся от них, не возненавидел, не осудил, ещё и тайну их хранил столько лет… — И ты нас не… — всё же спросил Анджей осторожно, но Владек ему даже договорить не позволил. — Не осуждаю? — перебил он. — Или может не ненавижу? — глаза его блеснули возмущённо и как-то даже обиженно. — Да неужели ты сам не видишь, тата, как я к вам отношусь?! Разве недостаточно сильно я вас люблю, чтобы вы об этом знали?! Анджей стыдливо покраснел и пробормотал, оправдываясь: — В тебе я не сомневаюсь, просто ты ведь сам знаешь, как к таким, как мы, относятся обычно, и удивительно, что ты не поддался этой всеобщей ненависти. Суровая складка меж бровей на юном румяном лице разгладилась, и Владек, улыбнувшись, ответил мягко: — Пусть говорят, что хотят! А между тем, Господь сказал, что судить о человеке нужно по его делам. Сколько вокруг лицемеров, говорящих о Боге, о благочестие, о грехах, о добре и святости, но при этом колотящих дома жену с детьми, пьянствующих, развратных, алчных. Вы же в глазах людских может и грешники, но я ничего, кроме любви, от вас не знал. Любви ко мне, друг к другу, ко всем, кто приходил в наш дом за помощью, да даже к птахам небесным, для которых тата всегда после трапезы собирает со стола крошки. Мог ли я судить вас? Нет! Да и к тому же… — а вот теперь мальчишка засмущался вдруг и, покраснев, признался: — Кажется, я и сам такой же, как вы. Я поглядывал раньше на девиц, и некоторые из них даже заставляли сердце мое трепетать, но потом я встретил ЕГО, и больше ни о ком другом не могу думать. Анджей от слов этих охнул и отложил в сторону удилище. Да уж, с такими разговорами ему теперь точно было уже не до рыбалки. Подумалось внезапно, а не виноваты ли они случайно в том, что сын их вырос ТАКИМ? Не подали ли они ему дурной пример? Жить, постоянно скрываясь, было тяжело, и такой участи их драгоценному сыну он не желал. Но потом Анджей вспомнил о том, что его самого никто ничему такому не учил, просто само как-то пришло осознание того, что нравятся ему не только девицы, а тут ещё и Владек, будто мысли его прочтя, возразил упрямо, что мол ни при чем они с Михалом, и ежели и что и дал ему их пример, так это понимание того, что не обязан он сам себя ненавидеть, и что даже будучи ТАКИМ, он имеет возможность стать счастливым и любимым. Ну после таких слов не обняться было никак нельзя. Но и тут расслабиться Анджей успел ненадолго. Едва он вздохнул было с облегчением, как вдруг настигло его, словно камнем прилетев по голове, осознание того, в чем Владек ещё ему признался. Поначалу от внимания Шута деталь эта ускользнула, а вот сейчас он понял вдруг, что в разговоре сын упомянул о том, что он в кого-то там влюблен, и собственно весь этот разговор и начал с темы влюблённости. — И кто же он — тот, кто пленил твое сердце? — постарался спросить Анджей как можно мягче, но всё равно в голосе его проскользнуло ревностное беспокойство. А ну как окажется возлюбленный их сына каким-нибудь болваном, который не только сердце может ему разбить, так ещё и под гнев людской подвести его, а вместе с ним и их с Михаилом. И если за себя Анджей не переживал, то вот даже мысли о том, что кто-то может боль причинить Михалу и их драгоценному сыну, его пугали до дрожи и сжатых кулаков. — Это Константин — сын нового плотника, — признался Владек неуверенно, но чем больше говорил он, тем взволнованнее и воодушевленнее звучал его голос: — Его мать, говорят, гречанка, оттого и имя у него такое чудное, и сам он чудной. Похож на тату. Высокий и черноглазый. А какой он смешной, неуклюжий и рассеянный. Давеча я ходил к плотнику заказать к именинам таты ему новый ткацкий станок и веретено, а Костэк был там, вырезал такой чудный гребень, что я, не удержавшись, купил и его тоже. И Костэк так улыбнулся прелестно, когда случайно я задел рукою его руку, что я едва не разучился дышать. А вечером того же дня я проходил по делам мимо их дома, и увидал ненароком, как Костэк играет с котенком, дразня его подвешенным на веревке лоскутком ткани. И такой он был красивый, так задорно смеялся, что я не удержался и, спрятавшись за угол, наблюдал за ним, пока он не ушел. Анджей слушал его и вздыхал тяжело, думая напряжённо над тем, что нужно посоветовать сыну, чтобы это пошло ему во благо. С одной стороны сердце отцовское билось тревожно, призывая его попытаться убедить сына в том, что стоит ему быть осторожнее, ведь Костэк этот может на поверку оказаться совсем уж не таким добрым, а с другой Анджей не мог сказать ему держаться от того, к кому сердце его прикипело, подальше, ведь сам совсем уж неподходящего выбрал человека, чтобы влюбиться. В конце концов между Владеком и этим юношей-плотником куда как меньше разница была, чем между ним и Михалом. Михал был старше, был уважаемым человеком, так ещё и состоял в монашестве, но для влюбленного сердца это не стало преградой. Верного совета придумать так и не удалось, а потому Анджей решил вместо нравоучений вознаградить чужую откровенность собственной. С горечью и радостью поведал он притихшему во внимании Владеку их историю. Как потерял от влюблённости голову с первой же встречи. Как донимал Аббата своим вниманием, а тот поначалу просил оставить его в покое. О том, как впервые они поцеловались. О болезни, перевернувшей все в их жизни. А после о тяжелых временах гонений, вынудивших их покинуть родные края и на новом месте начать всё сначала. Как после ночи приходит всегда рассвет, так и в его рассказе горькие воспоминания сменились светлыми, наполненными любовью и счастьем. Говорил Анджей о том, как нищие, но стойкие, а главное влюблённые, они в тяжелом труде и лишениях свили для себя уютное гнездышко — их дом, который с годами становился общими стараниями всё больше, крепче и красивее, наполнялся уютом и теплом хороших воспоминаний. О том, как потихоньку приняли и полюбили их местные люди. О том, как в жизни их появился сам Владек, вновь изменив все, и сколько подарил им счастья. Это был долгий рассказ. К моменту, как он закончился, на землю стали опускаться вечерние сумерки. Повздыхав над пустым ведром, Анджей забросил на удачу удочку в последний раз, и домой пришли они довольные с большой рыбиной, из которой вышла знатная уха, жирная и приятно пряная. Михал их ждал дома. Как раз закончил к возвращению мужа и сына читать свое ежедневное молитвенное правило, и теперь, сидя у камина, прял шерсть. Не за горами была зима, а Владек рос не по дням, а по часам теперь, когда окончательно сломался его тоненький детский голосок, и он стал превращаться из мальчика в мужчину, и к зиме ему нужна была теплая рубаха, и не одна. Прял Михал, прикрыв глаза, и тихонько напевая что-то протяжное, полное светлой печали. Умелые пальцы его ловко тянули нить, и веретенце, жужжа, «танцевало» по полу, обрастая мягким коконом, словно куколка бабочки. За прошедшие годы волосы его совсем поседели, став белыми, как лунь, а глаза так и остались по детски живыми, добрыми и чистыми. На долгое мгновение Анджей замер, как всегда любуясь любимым своим, а потом, когда Владек вышел принести из колодца воды, обнял со спины, целуя в макушку. Михал, улыбнувшись, поцеловал обнимающую его руку и, обернувшись, обнял любимого в ответ. В тишине они замерли, умиротворенные, счастливые, дыша в унисон, и Анджей по привычке прислушивался к тому, как в прижатой крепко к нему груди бьется ровным боем драгоценное сердце его любимого. Помнится, когда-то оно билось бывало от горя или страха перепуганной птичкой, а бывали страшные мгновения, когда казалось, что оно и вовсе может вот-вот перестать стучать, но сейчас сердце Михала билось ровно, как наконец-то прирученный дикий зверек, и сам он, расслабленный, чуть сморенный усталостью, уже полудремал в теплых крепких объятиях. Все такой-же тонкий, душераздирающе хрупкий, как мальчонка, от постоянных своих постов. Лицо его с годами заострилось, стало точеным и порой как будто строгим, но стоило ему улыбнуться, как сразу возвращалась к нему детская почти трогательная мягкость. Теплая и беззащитная в своей искренности. И это было ещё одной из тысяч мелочей, за которые Анджей его безмерно любил. Дверь скрипнула, отворяясь, и по привычке Михал хотел было отстраниться, вздохнув немного грустно, но Анджей не пустил его, даже когда послышались в сенях шаги. — Владек знает про нас, — пробормотал он, укачивая в объятиях напрягшегося возлюбленного. — Не бойся! Он знает давно и принимает нас такими. Больше не нужно прятаться! — Верно говоришь, тата! — крикнул Владек, открывая дверь. Ну с таким острым слухом действительно не было ничего удивительного в том, что этот постреленок раскрыл их тайну. Михал поднял на сына растерянный взгляд распахнутых широко глаз и часто-часто заморгал, не справляясь с бурей накрывших его волной чувств. Владек, заметив это, бросил дрова прямо у порога и поспешил обнять второго своего отца, чтобы у того точно не осталось никаких сомнений в том, что он своих родителей любит и принимает такими, какие есть. — Вам не надо больше прятаться от меня! — повторил Владек мягко, но настойчиво, перебирая успокаивающе пальцами седые волосы, с которыми так любил играть в детстве, вплетая в них цветы, перышки и стеклянные бусины. — Любовь прекрасна, не надо прятать её, как что-то постыдное! Михал всхлипнул, все-таки не сдержав слез, и неуклюже обнял обоих своих самых дорогих людей. Казалось, ещё несколько минут назад он и так уже был счастлив настолько, что большего счастья себе и представить пожалуй не мог. Не верилось даже, что оно возможно. А счастье вдруг взяло и пришло.