По вере вашей...

Рыбалка сегодня удалась на славу, поэтому Шут, бывший Шут, точнее говоря, домой шёл вприпрыжку, отчего вода в ведре с рыбой брызгами летела во все стороны и даже на ботинки, но его оно волновало мало. Осторожно он перепрыгнул черной лентой скользящего в траве ужика и зашагал себе дальше, любуясь на то, как, прорываясь сквозь кроны деревьев, пляшут на земле осколки света. Как же Анджей любил весну, и весна, казалось, отвечала ему тем-же, лаская обоняние ароматом цветения и свежести, а глаза сочностью еще не выжженных солнцем красок. На вершину удочки присела стрекоза, мелко дребезжа перламутровыми крылышками, но заметив пристальный интерес к себе, вспорхнула и улетела от греха подальше. Анджей укоризненно прищурился ей вслед и присел на ближайшее поваленное дерево, чтобы поправить ремешок сползающего шоса. Сидеть так было лениво и хорошо, и он так бы и сидел ещё долго, если бы не знал, что дома его давно уже ждут с нетерпением. Мысли об Аббате, хотя теперь уже и не Аббате вовсе, взбодрили, не только подняв с насиженного места, но и прибавив быстроты ногам. И вот уже скоро за деревьями показалась прогалина маленькой полянки, а на ней такой же маленький их общий дом. Раньше у Шута никогда не было своего дома, он, словно перелетная птица, кочевал с одного места на другое, а теперь дом был, а ещё был Михал — его добрый и прекрасный возлюбленный. Когда Аббат принял решение оставить служение церкви, первые месяцы выдались для них обоих очень тяжёлыми. В родном городе всё то добро, что Аббатом было для них сделано, забыли горожане быстро. Среди жителей поползли всевозможные сплетни разной степени испорченности. Кто-то говорил, что Аббат получил от кого-то богатое наследство и ради него оставил служение; кто-то настаивал на том, что на самом деле его лишили пострига за какие-то тяжкие провинности, от блуда до хищения монастырской казны; а кто-то и вовсе подбирался в догадках своих опасно близко к правде, судача о том, что Аббат ушёл в миряне, потому что нашел себе любовницу. В любом случае, смотрели на него теперь косо, некоторые и вовсе делали вид, будто впервые его видят, а кто-то так вообще грубил ему в лицо. Михал же всё это терпел безропотно, даже как-то кротко, и кротость эту всё больше и больше людей день ото дня принимать начинали за слабость. Теперь его могли грубо толкнуть в толпе, бросить ему в спину дрянное словцо, а торговцы на рынке и вовсе за правило взяли обсчитывать его в наглую, а кто-то даже нарочно продавал ему испорченный товар и не только делал это, не стыдясь, но и бахвалился этим, словно каким-то большим свершением. Даже дети и те, подстрекаемые родителями и учителями, дразнили его улюлюканьем, когда он шёл по улице, а самые дерзкие могли и кинуть вслед мелкий камушек или огрызок от яблока. Ссориться Михал ни с кем не желал, терпеливо снося все обрушившиеся на него тяготы, но возвращаясь в тесную бедную комнатушку, что снимали они теперь вместе втридорога, порой плакал беспомощно, думая, что Анджей того не замечает. Конечно же Шуту все это, мягко говоря, не нравилось. Пытаясь защитить своего любимого, он встревал постоянно в ссоры и лез каждый день в драки, а так как был он в меньшинстве, то часто из них выходил изрядно помятым, и этим огорчал любимого своего еще сильнее. Из болота этого в итоге им помог выбраться Барон Александр. Он оказался, наверное, единственным человеком, кто хорошо знал Аббата ранее и не осудил его теперь. Напротив, узнав об их бедственном положении, Барон обоим им предложил кров и пищу. С Михалом он и вовсе, казалось, был крайне обходителен и даже ласков. Настолько, что довольно скоро излишней любезностью своей побудил Анджея на ревность. К счастью Михал долго злоупотреблять чужим гостеприимством был не готов. В какой-то момент он упросил Александра дать ему работу, и спустя какой-то месяц, с довольно щедрым жалованьем, выданным ему Бароном за труд над переводом, частичной переписью и толкованием книг, бывший Аббат покинул гостеприимную обитель, пообещав навещать своего благодетеля по возможности. В их родном городе им больше не было места, поэтому покинули они его пусть и с легким страхом перед неизвестностью впереди, но без сожалений. В итоге приют себе нашли они в небольшой деревеньке, где-то в неделе пути от когда-то бывшей им домом обители. Не слишком далеко, но достаточно для того, чтобы здесь их никто не знал. Домик себе купили они в лесу, поодаль от самой деревушки. Он принадлежал недавно почившей старой знахарке, и её тоже пожилой уже сын продал его почти за бесценок. Домишко был стареньким, с прохудившейся крышей, гнилыми скрипучими половицами и трухлявыми оконными рамами. Благо тогда ещё не наступили холода, и у них было достаточно времени, чтобы привести его в порядок. Теперь дом стал уютным, теплым и добротным, с крепкой крышей, новым полом, резными яркими ставнями, добротной печью и расписными стенами. Постепенно наполнился он и прочими мелочами, сделавшими его ещё уютнее. Появились со временем полки для книг, под потолком в углу висели теперь пучки ароматных трав, окна украсили занавески, стол скатерть, на полу лежали узорные циновки, а на лавках и их постели теплые шкуры. Михал оказался приучен к труду и во многих делах умел и даже искусен, чему учил и Анджея. Ловко и быстро он плел корзины, пек хлеб, умел прясть и ткать полотно, лепил из глины посуду, которую Анджей расписывал потом и отвозил по воскресеньям на городской рынок. Всякий раз, когда Анджей восхищался очередными умениями своего возлюбленного, тот улыбался смущенно и отвечал скромно, что монахи приучены к труду с юности, и нет ничего примечательного в том, что он многое умеет, ведь в молодые годы, будучи еще монахом, за послушание он занимался многой работой: готовил пищу, следил за чистотой, ухаживал за садом и огородом, лечил заболевших братьев, шил одежду, делал посуду, плотничал и даже бортничал, и много чего ещё. Анджей в ответ лишь восхищался им ещё сильнее, чем прежде, и старательно учился всему, чему Михал обучал его, чтобы помогать ему во всём. Среди прочих своих умений, Михал был умён. Он много читал, и благодаря своим знаниям мог, например, искусно лечить людей. Местные жители о том прознали быстро, и теперь первым делом бежали за помощью к нему. Бывало такое, что приезжали и из города. Поговаривали даже о том, что к исцелению у Михала дар от Бога, а некоторые и вовсе шептались почтительно, что он де святой. Местные знахаря своего новоявленного уважали и в благодарность за исцеление платили щедро, кто деньгами, кто пищей или какой утварью, хотя сам Михал ни с кого не просил платы и не отказал бы в помощи и последнему нищему. Но люди сами желали благодарность свою высказать и не только на словах. У кого же не было ничего, те просились помочь по хозяйству. Особенно радушны были к Михалу женщины, и не только оттого, что заглядывались на красивого и ещё довольно молодого мужчину, но и за то, что умел оказался он и в принятии родов. Детей Михал любил, и к матерям молодым был добр и чуток, никогда не позволяя себе грубости и поддерживая их в меру сил. А талант его в лекарском деле спас не одну роженицу и многих детишек. За все это в округе Михала не просто уважали, но и любили. Анджея, впрочем, любили тоже: за неунывающий нрав и готовность всегда помочь нуждающимся. Ну а еще за то, какая красота выходила из-под его кисти, и за веселые песни, от которых улыбка сама растягивала губы, а ноги так и пускались в пляс. Так, пусть и не сразу, но жизнь их наладилась и даже стала лучше, чем прежде. Тяготы прошлого казались теперь чем-то столь далеким, будто все эти злоключения и вовсе происходили не с ними. И пусть Анджей знал, что жизни свойственно порой все переворачивать с ног на голову, и не всегда в лучшую сторону, но о плохом думать ему не хотелось. Здесь и сейчас он был счастлив и каждый новый день благодарил создателя за милость и особенно за то, что на жизненном пути тот подарил ему встречу с Михалом. Не уютный дом и не сытая жизнь были его счастьем. Его счастьем был Михал, и Анджей готов был тысячу раз отказаться от всего ему дорогого и все начать с нуля, ради того, чтобы остаться рядом со своим уже не Аббатом, но все еще самым добрым и набожным человеком, которого он когда-либо встречал. ***** За прожитые вместе годы, между ними успела образоваться прочная связь, такая, что иногда казалось, будто они и вовсе живут друг у друга в головах. Вот и сейчас, словно почуяв его приближение, Михал уже встречал его за воротами. Без своей мешковатой рясы, в длинной подпоясанной рубахе, он выглядел еще более тонким и каким-то совсем юным. Он ждал его у калитки, прижимая к груди большую охапку зверобоя, ветер трепал ласково его посеребренные кудри, а у ног его прыгал непоседливый щенок. Завидев Анджея, щенок бросился к нему и, подхваченный на руки, принялся благодарно слюнявить шершавым языком его лицо. Щенка принес им местный охотник, пообещав, что из этой помеси дворового пса и волка вырастет отличный сторож. Пока же малыш был тщедушным, с нелепо большими головой и лапами. Со временем он действительно мог вырасти в крупного грозного зверя, но пока что только ел за троих, озорничал неистово и грыз все, что ему попадалось, пытаясь унять зуд в растущих клыках. За дверями дома обычно они не показывали своих чувств друг к другу, опасались, поэтому только переглянулись сейчас с улыбками и друг за дружкой двинулись во двор. До вечера нужно было успеть справиться с многими делами, поэтому Анджей, сдерживая себя, отправился наколоть дров, подоил коз и разделал рыбу, пока Михал возился сначала с травами, раскладывая на аккуратные пучки тонкие веточки, а потом с хлебом. На ужин у них вышла жирная наваристая уха, и пока Михал вычитывал прилежно своё ежедневное вечернее молитвенное правило, довольный и сытый Шут сладко дремал, время от времени поглядывая в полглаза, не пора ли ещё. И вот наконец, выждав, пока Михал закончит со всеми своими делами и начнет готовиться ко сну, он подкрался к нему коварно со спины и опрокинул на постель, подминая осторожно под себя. Это не было грубостью, просто юношеский пыл требовал наконец утолить ещё один голод, ничего общего с приемом пищи не имеющий. Михал привычно засмущался, но уже не пугался и не замирал напряженно, как бывало оно раньше. Пусть между чувствами его и разумом все еще шла борьба, но любовь всякий раз побеждала, а ещё он знал уже, что если Анджея охватило игривое настроение, то своего он всяко добьется, поэтому не видел смысла зря сопротивляться. Да и зачем вообще сопротивляться, если и самому ему хотелось того, чтобы, как сейчас, Анджей целовал жадно, но нежно его шею; чтобы разминал заботливо уставшие плечи и больную спину; чтобы ласкал долго и мучительно сладко чувствительную грудь; чтобы брал, властно и вместе с тем так нежно, заставляя стонать громко и плакать от избытка ощущений; и чтобы после кутал так щемяще бережно в одеяло и объятия и долго шептал куда-то в затылок, как сильно любит. Принимая решение уйти из монастыря, Михал, на самом деле, и надеяться не смел на то, что решение это принесёт в его душу мир и счастье. Тогда он поступил так, понимая, что не смеет больше требовать от других того, чему не следует сам. Не может наставлять братию стяжать скромность и целомудрие теперь, когда позволяет целовать себя так сладостно. А ещё понимал он, что не может больше поступать столь жестоко и с Анджеем, говоря ему о своей любви, но отказывая в ее проявлениях. Уходя из монастыря, Михал уверен был, что за эту слабость бог отвернется от него и вскоре покарает. Поэтому, столкнувшись с ненавистью и презрением от тех, кто недавно еще целовал ему почтительно руку, он всё готов был принять безропотно. Но жизнь вдруг перевернулась с ног на голову, и вновь его окружили людские благодарность и уважение, груз ответственности больше не давил на его плечи, жизнь открыла для него новые краски, и внезапно Михал осознал, что вместо жестокой кары бог подарил ему счастье. Настоящее счастье, которого никогда он не знал раньше. И в тот миг, когда осознание это раскрылось перед ним, в душу его наконец пришёл мир. И переполненный этим миром, Михал отпустил не только свои нынешние тревоги, но и тяжесть прошлого, простив и свою семью и самого себя. Михал бы солгал, если бы сказал, что совсем не тяготится мыслями о будущем, хотя и беспокоился он не о себе. Но рядом был Анджей, и когда он обнимал его вот так, как сейчас, крепко и бережно, как что-то драгоценное и горячо любимое, Михал не боялся ничего и позволял себе просто быть счастливым.