Под покровом снега

К ночи у Астольфо поднялась температура. Его лихорадило — так сильно, что смоченное в талом снегу полотенце, которое Ной нашел в комоде и использовал как компресс, нагревалось всего за несколько минут. Астольфо метался в горячке, сжимал ослабевшими пальцами одеяло и звал Роланда: тихо, хрипло, отчаянно. Ной то и дело обтирал потные лицо и шею, а перед глазами снова вставала сцена из Жеводана: Роланд посреди поля астерисков, Астольфо, цепляющийся за его ворот дрожащими пальцами, тонкий надломленный крик: «Это все моя вина!..» Победа, которая в итоге не принесла Ною ни капли радости — тяжело праздновать триумф, когда твой противник завершает бой так. Тогда Ной только догадывался, что было в кошмарах, которые показала Астольфо Нэния. Теперь знал, и это знание чем-то скользким и холодным опутывало сердце. Он не хотел бы больше никогда в жизни увидеть снова то, что показала ему кровь архивиста. Никогда. Ни за что. Только не снова. Астольфо заставили все пережить дважды. Вьюга за окном и не думала стихать. Сначала Ной надеялся, что в деревню чуть позже придут Ванитас или Роланд, или хотя бы другие охотники — те же Мария с Жоржем. Но часы тянулись один за другим, а никто так и не появлялся. Ной знал: у Ванитаса была сумка со всяческим медицинским добром. У охотников, наверное, тоже должно было что-то быть — все же, они смогли изобрести эликсир, позволявший человеку сравняться в силе и реакции с вампиром. В доме никаких лекарств не было — то ли крестьяне, убегая от вампира, забрали все с собой, то ли просто тут все еще лечились травами и спиртом, как в старину. Ной дважды обошел комнату, заглянул во все шкафчики, ящички и закоулки, но не нашел ничего, что могло бы помочь. Астольфо дышал рвано и загнанно, он был ненормально бледен даже в неуверенном свете свечи и никак не приходил в сознание, но все, что мог сделать Ной — снова сменить компресс. Ночь тянулась бесконечно, Ной давно сбился со счета, сколько раз ходил смачивать полотенце. Какая-то часть его сознания словно оцепенела, сузилась до «здесь и сейчас», сосредоточившись на простейших действиях. Другая же медленно, но безвозвратно проваливалась во времени, все дальше и дальше назад, в глубину лет, словно Ной тонул в холодной воде, соскользнув под лед в замерзшем озере. Тогда, много лет назад, дедушка тоже слег с лихорадкой. Еще вечером он улыбался и обещал Ною, что скоро встанет на ноги, а потом, когда Ной проснулся посреди ночи, увидел, как бабушка сидит у его постели, закрыв лицо руками. Ему стало так страшно, что он так и не смог себя заставить сделать хоть один шаг. Бабушка осталась у кровати одна. Дедушка сгорел всего за два дня, так и не очнувшись — тоже ненормально бледный, с такими же пересохшими губами, как Астольфо сейчас. Умер тихо, под вечер: просто в какой-то миг перестал дышать. Ной до боли четко помнил, как со слезами на глазах побежал звать бабушку — та отошла за водой, — а вокруг сухо шуршали опавшие листья, и ранняя осенняя ночь окутывала все тьмой, и он бежал, и звал, и звал, и звал — в глубине души уже зная, что слишком поздно, что ничего не поможет... От одного взгляда на Астольфо внутри все сжималось и стыло, и вспоминалась та холодная ночь. Ной изо всех сил гнал от себя ненужные мысли, но они возвращались снова и снова. Это не должно было повториться, только не так, не после того, как Ной не дал Астольфо покончить жизнь самоубийством. Это было слишком неправильно, слишком несправедливо, и Ной то и дело отводил со лба Астольфо пряди волос — в тусклом свете свечи они были багряными, как кровь, и от этого тоже в сердце скребся страх — и клал новый компресс. Но к рассвету температура начала постепенно спадать. Астольфо стих, мучительная морщинка между его бровями наконец немного разгладилась, пальцы перестали цепляться за одеяло. Он больше не звал в бреду Роланда — просто лежал, его дыхание стало ровнее, и это было почти похоже на нормальный сон. Усталость подкралась внезапно и навалилась на плечи неподъемной тяжестью. Только сейчас Ной понял, что не спал почти сутки. Веки словно налились свинцом, ноги стали такими тяжелыми, что нельзя было ступить и шаг. Очередная свеча стекла до короткого огарка, и Ной не стал ее заменять. За окном медленно, неохотно серело, и тусклый рассвет клал размытые тени на бледное лицо Астольфо. Ной уснул рядом, положив голову на скрещенные руки у его колен, под тревожный вой вьюги на улице.   Он проснулся от того, что почувствовал движение. Сонно потянулся и тут же тихо застонал: спина и шея глухо болели. Медленно открыл глаза, несколько раз моргнул, пытаясь понять, где он. Наверное, снова свалился с кровати в гостинице, и сейчас Ванитас — уже бодрый — насмешливо позовет его завтракать на крышу. Почему-то было необычно темно — словно низкие тучи затянули Париж, не пропуская ни одного лучика солнца. Еще почему-то он спал в кресле, а не на кровати или даже у нее. И почему-то сейчас смотрел прямо на Астольфо, державшего в руках нож. Сердце оборвалось и провалилось куда-то далеко-далеко вниз. — Не смей!!! — Ной рванулся вперед, хватая Астольфо за запястье. Все, что случилось вчера, обрушилось ему на голову снежной лавиной: проклятый вампир, ледяные осколки, Астольфо посреди леса, долгий путь к поселку, укус, перевязка ран — и попытка самоубийства. Астольфо дернулся, пытаясь вырваться. — Пусти! — взгляд у него был совсем дикий, зрачки — то ли от лихорадки, то ли от адреналина — растеклись так, что почти затопили радужку. Ною удалось вывернуть нож только со второй попытки: пальцы Астольфо оказались неожиданно сильными. — Зачем?! — сердце билось где-то под горлом. — Зачем ты снова это делаешь?! — Пусти, ты, грязный вампир!.. — Астольфо снова дернулся, но оборвался на полуслове. Он побледнел, медленно сполз на кровать, на его лбу выступили крупные капли пота, взгляд затянуло туманом. Ной отпустил ослабевшую руку, отступил на шаг назад, все еще не выпуская отобранное оружие. — Нет... — шепот Астольфо был таким тихим, что его едва можно было разобрать. — Отдай. Я не... Он так и не договорил: закрыл глаза, голова бессильно скатилась на край подушки. Тишина окутала комнату. Ной стоял, чувствуя, как запоздало начинают дрожать руки, как заходится в груди бешеным стуком сердце. Рукоятка чужого ножа обжигала ладонь.   Он забрал на кухню амуницию охотника. Спрятал куда подальше все острое и опасное. Пристально следил, чтобы дверь всегда оставалась запертой и подпертой чем-то тяжелым, что даже здоровому человеку было бы сложно отодвинуть. И все же, это походило на бесконечный кошмар. Только сейчас Ной осознал, насколько легко было с Ванитасом. Да, тот был опрометчив, да, он постоянно рисковал собой в бою, нарывался на неприятности, казалось, напрашивался на то, чтобы враги атаковали его с утроенной яростью. Но он хотя бы не пытался себя действительно убить. Лихорадка накатывала волнами. Были часы, когда Астольфо тихо лежал и почти не дышал, и Ной то и дело возвращался проверить его пульс. Были те, когда Астольфо снова метался, звал Роланда и пытался в бреду дотянуться до чего-то ослабевшими руками — и страх подступал под самое горло. Ной не знал, сколько человек может так выдержать. Сколько времени нужно, чтобы лихорадка сгубила кого-то окончательно. В часы, когда Астольфо приходил в себя, было легче и тяжелее всего одновременно. Он был жив — дышал почти нормально, смотрел, мог говорить — и упорно пытался эту жизнь оборвать. Он отказывался пить, сколько бы Ной его не убеждал. Постель на кровати давно намокла от пота, тонкие сухие губы Астольфо потрескались — но он продолжал отбиваться от любой воды. У людей должны были быть какие-то способы напоить потерявшего сознание, но Ной их не знал. В отчаянии он попытался просто влить немного, пока Астольфо лежал в беспамятстве — и тот едва не захлебнулся. Он не давал себя перевязывать, когда был в сознании — к счастью, это Ной мог сделать и когда Астольфо проваливался в сон. Но от метаний и попыток оттолкнуть Ноя повязки то и дело сползали, и постель вокруг левой ноги вся перепачкалась багрянцем. Он пытался встать с кровати и, видимо, добраться до кухни или коридора, и Ною приходилось постоянно находиться рядом. Однажды, когда он выходил набрать еще снега, Астольфо успел прийти в себя. Ной нашел его на полу у постели, когда Астольфо тщетно пытался подняться на ноги. Укладывать назад пришлось силком: Астольфо вырывался с упорностью, которую тяжело было ожидать от больного, проклинал Ноя и в отчаянии попытался даже укусить. Его глаза покраснели и слезились, и Ной не знал, плачет ли тот от гнева, боли, или это просто следствие лихорадки. Его вспышек хватало ненадолго, но каждая новая так вытягивала из него силы, что потом Астольфо лежал совсем тихо и неподвижно, и страх снова сжимал грудь ледяными объятиями: что, если он больше не откроет глаза? Что, если это было в последний раз? Будь здесь Ванитас, он бы нашел лучшее лекарство, чем просто компрессы, которые не могли даже температуру нормально сбросить. Будь здесь Роланд, он бы наверняка смог остановить Астольфо, как тогда, в Жеводане. Смог бы не дать наделать глупостей, не позволить навредить себе, как-то убедить. Ванитаса не было. Роланда не было. Никого не было. Ной остался один, за окнами хищно завывал ветер и нес с собой все больше и больше снега, бился в дверь, надрывно царапал стекла, скрежетал своими ледяными когтями по кровле. Казалось, весь мир пленила метель, оставив целым только один крошечный домик, заперев в нем Ноя с раненым больным подростком, больше всего желавшим собственной смерти. Ближе к ночи вспышки лихорадки стали длиннее и в то же время словно тише. Астольфо почти перестал метаться — только слабо сжимал покрывало и иногда шептал что-то неразборчивое. Когда Ной снова поднялся сменить полотенце на его лбу, почувствовал, как рукава что-то коснулось. Оглянулся. Пальцы Астольфо сжимали помятую ткань. — Мама… — позвал он одними губами. С закрытого глаза сорвалась и скатилась к уху слеза. Ною показалось, что в грудь ему с размаху вогнали длинный охотничий нож. Он не мог. Он просто не мог допустить, чтобы Астольфо погиб. Тот выглядел таким сломанным, хрупким, беззащитным, и рядом не было никого, кроме Ноя, чтобы его защитить и хоть как-то ему помочь. Ной уснул, как и в прошлый раз, в кресле у постели, положив голову на скрещенные руки у колен Астольфо. Он проснулся посреди ночи именно в тот момент, когда Астольфо с безумным взглядом тянулся к догоравшей на комоде свече.   Кажется, прошел еще день, точно Ной сказать не мог. Вьюга не стихала, мир за окном лишь немного серел, а потом снова проваливался в темноту. За все это время он ничего не ел, почти не спал и чудом смог ухватить несколько стаканов воды. Его тошнило от голода, перед глазами плыло, он то и дело проходил один и тот же путь: на кухню и обратно к кровати, изредка — наружу, снова набрать снега. Дверь с каждым разом было все труднее открывать: вьюга мела и мела и не думала останавливаться. Астольфо становилось все хуже: глаза запали, скулы обострились, кожа сейчас напоминала тонкую бумагу — коснись неосторожно, и порвется. Он сгорал изнутри, от лихорадки и попыток себя убить — а Ной ничего не мог поделать. Никого не было. Ни Ванитаса. Ни Роланда. Ни Марии с Жоржем. Ни хоть кого-нибудь из охотников. Ной был один. Совершенно один. Беспомощный, не способный никого спасти, как тогда в детстве с Луи. Он в очередной раз попытался принести воды, когда мир за окном снова поглотил мрак. Астольфо лежал на грани бреда и сознания и, кажется, не сразу его заметил. — Тебе нужно хоть что-нибудь попить, — Ной присел на край кровати и протянул глиняную чашку с водой. Воспаленные глаза запоздало сфокусировались сначала на ней, затем на самом Ное. — Иди к дьяволу, чертов вампир, — голос у Астольфо был хриплым, взгляд полнился болью и ненавистью. Ной закусил губу. Почему? Почему этот мальчишка так упрямо?!.. — Ты умрешь, ты понимаешь? Умрешь! — он сам не заметил, как сорвался на крик. — И тогда уже не будет ничего! Никакого шанса что-нибудь исправить! Хоть что-то вернуть к лучшему! Почему ты?!.. — Заткнись! Кто тебе вообще позволил?!.. Астольфо взмахнул рукой — резко, неожиданно. Ной не успел отреагировать, и глиняная чашка вылетела из его пальцев. Звякнула о пол, разбиваясь на осколки, вода потекла по доскам, впитываясь в щели. Взгляд Астольфо скользнул вниз, а в следующее мгновение он бросился к острым осколкам. — Не смей!!! — Ной поймал его за обе руки, ногой пытаясь оттолкнуть остатки чашки как можно дальше. Астольфо дернулся — раз, второй, третий. — Пусти! Ты грязная тварь, еретик, скверная, которая не должна!.. — Стой! Ты сам себя покалечишь! — это было неправильно. Ненормально. Так не должно было быть. Астольфо бился в его руках, пытаясь вырваться, яростно и отчаянно — и Ной с ужасом понял, что еще немного, и тот вывихнет себе локоть или еще как-нибудь навредит. Ной мог бы сжать запястья сильнее, попытаться как-то развести руки — ему хватило бы разницы в росте. Но Астольфо выглядел таким хрупким, что Ной боялся: если он приложит еще немного силы — тонкие, почти птичьи кости просто сломаются под его пальцами. Что он должен был делать? Как мог остановить Астольфо? — Пусти! — тот в очередной раз дернулся, широкий рукав сполз ему до самого локтя, открывая повязку на руке и полузажившие следы от клыков рядом. Ной уставился на них бездумным взглядом. Нет. Нет, это была ужасная идея. Он и так уже совершил то, что никак не исправить, он не должен был... ...Если бы Астольфо успокоился хоть на немного, возможно, его удалось бы не только напоить водой, но и хоть чем-то накормить. Он должен был дожить до возвращения Роланда. Ной обязан был его защитить — несмотря ни на что, любой ценой, кроме него больше никого не было рядом. Пусть его потом проклянут, но он хотя бы не допустит смерти на собственных глазах. Не давая себе больше задуматься, он наклонился к правой руке Астольфо. Клыки прокусили загрубевшую от тренировок кожу на ладони. В первый миг его накрыла такая волна тепла, что стало почти больно — ему казалось, он успел забыть, насколько сладка кровь Астольфо на вкус, но сейчас вся его сущность потянулась к ней. Живот скрутило, кружилась голова. Еще, еще, еще, билось внутри, он хотел больше, он хотел ее всю, он так устал за эти дни, так обессилел, ему нужна была та животворная сила, которую давала кровь. Нет. Нет, он не должен был. Он сделал это только чтобы остановить Астольфо — не для себя, не для собственного удовольствия. Ной с усилием заставил себя оторваться — этого должно было хватить хоть на немного... — Еще. Он медленно обернулся на голос. Астольфо больше не вырывался: он сидел неподвижно, на длинных ресницах замерли слезы. — Пожалуйста, еще, — отчаянный шепот растаял в тишине. Терпкий привкус крови все еще обжигал язык. Густой дурманящий запах забивался в ноздри. — Пожалуйста. И Ной не сдержался: отпустив левое запястье Астольфо, он наклонился к правому. Клыки снова прокусили бледную кожу. Астольфо всхлипнул, ткнулся ему лбом в плечо, его спина как-то сама собой оказалась под ладонью Ноя, и тот осторожно погладил острые лопатки, выпиравшие под рубашкой — сначала совсем робко, затем немного увереннее. Что-то мокрое капнуло ему на колени — раз, второй. Астольфо снова всхлипнул. Время замедлилось и шло тихо и плавно. Вьюга за окнами словно отступила. Мягко танцевал огонек свечи, разливая вокруг теплый свет. Дыхание Астольфо постепенно становилось ровнее, спина все больше расслаблялась. В тот момент, когда он обмяк, Ной заставил себя оторваться. Встревоженно заглянул Астольфо в лицо. Взгляд у того стал совсем сонным, длинные ресницы, казалось, готовы были опуститься: Астольфо словно замер на самом пороге сна. Он больше не вырывался, не кричал проклятия, не пытался навредить себе. Ной осторожно уложил его обратно на кровать. — Тебе нужно хоть немного попить. Астольфо поднял на него затуманенные глаза, но ничего не сказал. Ной поколебался минуту, затем собрал осколки разбитой чашки и быстро вышел на кухню. Когда он вернулся, Астольфо продолжал так же лежать, словно даже не пытался встать. Он не стал отбиваться от воды или отталкивать руки Ноя и послушно выпил все до самого дна, а потом его глаза закрылись, и он провалился в сон. Ной бессильно осел в кресло. В голове гудело, руки и ноги словно превратились в глину, веки вдруг стали невыносимо тяжелыми. Ной моргнул раз, второй, еще пытаясь хоть как-то побороть себя, а потом сдался и тоже закрыл глаза.   Он проснулся, когда за окном уже серело. Спина и шея снова нестерпимо болели, колени и локти затекли — и все же он более-менее выспался. Ной медленно поднялся, бросил взгляд на Астольфо. Тот все еще спал — кажется, даже не шевельнувшись ни разу за ночь. Бледный рассвет, едва пробивавшийся сквозь метель, клал на его лицо болезненные тени — и все же, сейчас Астольфо выглядел наконец спокойным. Ной засмотрелся на то, как медленно поднимается от дыхания его грудь, затем развернулся и тихо вышел на кухню. За два дня без еды живот, казалось, присох к спине. Выпитая ночью кровь немного помогала держаться в сознании — и все же, нормальные завтрак или ужин она заменить не могла. Ной растерянно огляделся, пытаясь понять, что можно приготовить. Убранство кухни было довольно скудным: под потолком, подвешенным к балкам, висели пучки сушеных трав, несколько кос, сплетенных из лука, одна из чеснока и одинокая нить кривых сморщенных грибов, на полках виднелись какие-то банки и мешочки. Ной неуверенно подошел, перебрал несколько, заглянул внутрь. Нашел то, что больше всего напоминало крупу, поколебался. Он чувствовал себя жалким мародером. Вначале, когда он только принес сюда Астольфо, все его мысли занимало лишь желание спасти. Сейчас же он понимал, что все это — рубашка, постель, кухонная утварь — кому-то принадлежало, а он просто взял это и отобрал, как какой-то подлый вор. Да, им с Астольфо это было нужно, чтобы выжить, но... Он отставил мешочек с крупой, повернулся на пятках и вышел. Тихим шагом дошел до коридора, нашел свое пальто, которое бросил там еще в первый день, вытащил из внутреннего кармана кошелек. Отсчитал пятьдесят франков, помял неуверенно в руках — и добавил еще тридцать. Вернулся на кухню и сунул их под самую большую банку, чтобы сразу бросалось в глаза. Совесть все равно грызла, но так он хоть немного мог надеяться, что хозяева, вернувшись домой, смогут себе возместить то, что он испортил или использовал. С первой попытки кашу сварить не удалось: она сгорела и в то же время осталась сырой и жесткой. На второй раз Ной долил больше воды, и дело словно пошло получше. Варево долго булькало, пока наконец не превратилось в густую липкую массу, и Ной выскреб ее в две глубокие тарелки. Попробовал — вроде, есть можно было, хотя каша оказалась совсем пресной: он забыл насыпать что соли, что сахара. Наверное, стоило набросать туда каких-нибудь трав и сыра или мяса, но ничего из того, что висело пучками под потолком, Ной не узнал и класть в кашу не рискнул. Сыр и мясо не нашлись — то ли их не было в такой скромной хижине, то ли хозяева забрали их с собой, когда убегали от вампира, то ли Ной просто не знал, где правильно искать. Зато в углу одной из полок приютилась небольшая банка с малиновым вареньем, и Ной — открыв, понюхав и попробовав немного, чтобы убедиться, что оно нормальное — щедро налил его в обе тарелки. Он понял, что что-то изменилось, сразу, как переступил порог комнаты: Астольфо проснулся. Он лежал на боку, отвернувшись к стене, одеяло закрывало его почти с головой, дыхание было тихим и ровным — слишком ровным для спящего человека. Ной замер. Что он должен был сказать Астольфо? И что Астольфо сказал бы ему после всего? Как им вообще стоило теперь разговаривать? В памяти сразу всплыли густой насыщенный вкус крови на языке, чужое теплое дыхание на шее, узкая спина под ладонью, и Ной тряхнул головой, отгоняя дурманящие образы. Постоял еще немного на пороге, затем решился подойти. Поставил одну из мисок на комод рядом с кроватью: — Я попытался приготовить завтрак. Тебе нужно хоть немного поесть, чтобы восстановить силы и быстрее поправиться. Никакой реакции. Астольфо даже не шелохнулся. Он был напуган? Боялся, что на него снова набросятся с укусами? Ной невольно протянул руку, чтобы успокаивающе коснуться плеча Астольфо, но на полпути остановился. А что, если так он сделает только хуже? — Я не причиню тебе никакого вреда, клянусь, — попробовал еще раз. — И каша не отравлена, я приготовил себе такую ​​же. Снова никакого ответа. Ной прислушивался — сердце Астольфо билось неровно, но не колотилось загнанно, как у человека, которого затопил страх. Может быть, он просто не хотел разговаривать? Ной окинул неуверенным взглядом тарелку с кашей: деревянная, и ложка такая же. Если он оставит их здесь, а сам выйдет — Астольфо ведь ничего с собой не сделает? Ложкой же нельзя себе никак навредить, верно? Ной колебался долго, и с каждым мгновением тишина все больше давила на уши, затем наконец развернулся и вышел. Прикрыл дверь на кухню, прислонился к ней спиной, вслушивался в происходящее в комнате. Очень долго оттуда не было слышно ни шороха, затем наконец скрипнула кровать. Что-то тихо стукнуло — длинная пауза — затем почти неслышно поскреблось — снова пауза. Ной панически пытался поймать хотя бы один подозрительный звук, но ничего не было. Его собственная порция каши совсем остыла, когда он наконец решился снова заглянуть в комнату. Астольфо все так же лежал лицом к стене, замотавшись по уши в одеяло, но тарелка на комоде рядом оказалась наполовину пустой. Что-то тяжелое, сжимавшее грудь, растаяло и исчезло. Ной бессильно прислонился к косяку двери и закрыл глаза.   Он делал так еще несколько раз: оставлял рядом с кроватью кружку с водой или тарелку, а сам выходил и ждал. Ни разу Астольфо не повернулся к нему, не бросил даже взгляд. Притворялся, будто спит, один раз — действительно спал, и Ной долго стоял, вглядываясь в его осунувшееся лицо. И все же он наконец ел, перестал отказываться от воды и больше не пытался себя убить. Времени, которого до этого не хватало, вдруг стало столько, что Ной не знал, куда его девать. Он пересмотрел все полки на кухне и отдельно отставил то, что узнавал и хотя бы примерно представлял, как готовить. Натаскал из небольшого сарайчика побольше дров на кухню, чтобы те сохли в тепле. Нашел еще одну простыню и разрезал ее на бинты — те уже заканчивались, — а потом, чувствуя страшную вину, вытащил из кошелька еще десять франков и положил к тем, что уже лежали на полке. На улице мело, не останавливаясь, ветер скребся в мутные стекла и завывал в щелях крыши. Ненормальная вьюга не затихала — а значит, проклятого все еще не исцелили. Мысли то и дело возвращались к Ванитасу: с ним же не могло ничего случиться, верно? С ним должно было быть все хорошо, он просто пока не нашел вампира в этой метели, поэтому не мог развеять проклятие. Ванитас был опрометчивым в бою, но он все же всегда пытался найти какой-нибудь выход. Он поклялся исцелить всех вампиров и не нарушил бы эту клятву никогда. А еще рядом с ним был Роланд. Роланд обязательно помог бы Ванитасу — как не раз помогал до этого, Роланд был сильным и надежным, на него можно было положиться, он бы ни за что не оставил на произвол судьбы того, кто нуждался в его защите и поддержке. И все же, тревога постепенно начинала разъедать сердце. Ной то и дело всматривался в окна, надеясь увидеть там знакомую фигуру, но никого не было. Горы затянули ранние зимние сумерки, за ними вслед пришла густая декабрьская ночь — но, как и в предыдущие дни, никто не пришел.   Веселое пламя свечи отбрасывало на стены пугливые тени. Ной не помнил, какая это уже была по счету, и только искренне надеялся, что в доме их найдется достаточно. Что делать, когда они закончатся, он не знал: слишком привык к астермитовым или хотя бы керосиновым лампам, которые были в поместье Учителя в Аверуани, а затем в Париже. Астольфо все так же лежал лицом к стене, свернувшись калачиком под одеялом. Ной тихо подошел, поставил на комод рядом кружку с водой. Постоял, потом тихо вздохнул: — Я оставлю здесь, если ты вдруг захочешь пить. Он отвернулся и хотел было привычно выйти на кухню, как вдруг кровать за спиной скрипнула — а потом локтя коснулись тонкие пальцы. Ной замер. Медленно повернулся, не веря своим глазам. Астольфо сидел, сжимая край рукава рубашки, его глаза были опущены, отсветы свечи мягко касались длинных ресниц и спутанных волос. Он порывисто вдохнул, вскинул взгляд, шевельнул губами, словно хотел что-то сказать, но не проронил ни звука. Снова опустил глаза — и снова поднял, и Ной почувствовал, как внутри все сжимается и словно закручивается спиралью. Астольфо смотрел с немой мольбой. Он же не мог... Он бы ни за что, верно?.. Взгляд невольно скользнул на ладонь, на которой виднелись два небольших багровых пятнышка. Астольфо это заметил — и беззвучно, едва заметно кивнул. Ною показалось, что внутренности перевернулись и затянулись в тяжелый клубок. Сердце подскочило под горло и забилось там пойманной птицей, желудок скрутило, рот наполнился слюной. Его вампирское естество помнило — и хотело еще. Ной облизал вмиг пересохшие губы. Он не должен был этого делать, слабо билось в голове. В первый раз он совершил ошибку. Во второй сделал это, чтобы остановить Астольфо, но сейчас... «Но ты ведь снова укусил его, когда он попросил еще? — тихо прошептал внутри кто-то голосом Учителя. — Сейчас то же самое. Он сам тебя просит». «Нет, — хотел было возразить Ной. — Нет, это не так, это другое, сейчас не...» В больших глазах Астольфо стояли мольба и отчаяние. Ной медленно опустился на край кровати. Протянув слабую руку, осторожно взял Астольфо за правое запястье. Вот сейчас тот вырвется, отпрянет от него, проклянет, назовет грязной тварью, и тогда... Астольфо наклонился и ткнулся лбом ему у ключицы. Ной, не задумываясь, накрыл его плечи ладонью — и только сейчас понял: Астольфо дрожит. Сердце болезненно сжалось. Когда клыки коснулись кожи, Астольфо всхлипнул, пальцы свободной руки вцепились в рубашку на спине Ноя. Дыхание, неровное и рваное, забивалось за ворот и грело грудь и шею, и по затылку пробежали приятные мурашки. Ной сделал первый глоток — небольшой, Астольфо все еще был болен и ранен, его нельзя было истощать, — и чуть не сорвался. Медленнее, сказал он себе. Понемногу. Он не хотел навредить — нет, ни в коем случае. Он словно держал в своих ладонях бабочку из южных краев — таких показывал ему когда-то Учитель: красивую, тонкокрылую, настолько хрупкую, что сожми кулак — и развеется пылью. Ной этого не хотел. Ни за что. Дыхание Астольфо постепенно выравнивалось, сердце билось все медленнее. Он обмяк на руках Ноя, откинув голову тому на плечо, большие глаза закрылись. Скатилась по щеке и потерялась где-то внизу одинокая слеза. Ной заставил себя оторваться от тонкого запястья. Бросил взгляд на Астольфо — тот даже не шелохнулся. Он спал. Он, один из паладинов Церкви, спал, положив голову на плечо такому ненавистному вампиру, и сейчас выглядел спокойным и умиротворенным, как ни разу до этого. Ной осторожно, боясь разбудить, уложил его в постель; протянул руку и отвел со лба пряди волос. Мог ли он тогда, в Жеводане, догадаться, что сейчас будет так обнимать Астольфо? Что тот сам будет льнуть к нему? Что тот, чью семью замучили до смерти вампиры, кто до сих пор носил на себе целых пять меток и, казалось, весь был соткан из боли и ненависти, будет смотреть и касаться так печально, нежно и мягко? Ной не знал, сколько так просидел: молча, одними кончиками пальцев гладя волосы Астольфо, разметавшиеся по подушке. Ветер завывал снаружи и беспомощно лез в окна белым снегом, не способный пробраться внутрь. Встрепенулся Ной только тогда, когда свеча подошла к концу, и ее огонек стал нервно танцевать, то угасая, то загораясь снова. Тихо встал. Впервые за все дни он постелил себе и лег спать на тахте у противоположной стены. Ему снился Серебристый лес, гигантские черные ели, покрытые пушистым покрывалом снега, тонкая фигура между ними. Ветер развевал полы сутаны, подбитые красной подкладкой, раз за разом волнами поднимал синий пояс, мягко перебирал тонкие волосы. Астольфо не пытался напасть — просто стоял, уперев Луизетту острием в снег, и в его глазах больше не было ненависти и боли.   Это стало чем-то вроде их общего ритуала: каждый вечер Ной садился на кровать, Астольфо льнул к нему, клал голову на плечо и протягивал правую руку с закатанным до локтя рукавом. Ной кусал тонкое запястье — осторожно, боясь причинить малейшую боль, — а потом на невыносимо короткий, но в то же время такой сладкий миг погружался в золотистое теплое сияние. Его накрывало щемящее блаженство, казалось, его дыхание сливалось с дыханием Астольфо, их сердца бились вместе, и хотелось остаться в этот моменте навсегда. Иногда Астольфо засыпал у него на плече. Иногда просто смотрел сонно и бессильно после всего, и тогда Ной помогал ему напиться перед сном, укладывал и боялся погладить волосы, пока Астольфо не закрывал глаза. Ему становилось лучше, и Ной это видел. Его больше не лихорадило так тяжело, как в первые дни, лицо перестало быть столь мертвенно-бледным, темные круги под глазами немного сошли. Он больше не бредил, не видел кошмаров, не звал никого тонким надломленным голосом — просто спал, и, казалось, это исцеляло его куда больше, чем все усилия Ноя до этого. Они почти не разговаривали: Ной еще пытался что-то говорить, но Астольфо, казалось, за все дни так и не проронил ни слова. Изредка на вопрос Ноя он кивал или мотал головой — и все. И все равно каждый вечер Ной чувствовал, как медленно расслабляется под его рукой напряженная спина, и сердце сжималось одновременно от радости и боли. Он мог. Мог что-то сделать, что-то изменить, как-то помочь — пусть и совсем не так, как думал когда-то. Он не дал Астольфо замерзнуть посреди снега. Не позволил покончить жизнь самоубийством. И сейчас тоже... Астольфо засыпал в его объятиях, совсем не похожий на того переломанного гневом и болью подростка, которого Ной когда-то — теперь казалось, что вечность назад — встретил в Жеводане.   Дни текли, но вьюга не утихала. Серый рассвет сменял непроницаемую ночь, а ветер все так же выл и нес горсти снега. Крупа в мешочке, которую Ной в свое время нашел, кончилась, второго такого не было; малиновое варенье он тоже выскреб до самого дна. Лука еще оставалось много, Ной попытался из него сварить суп, и получилось вроде бы неплохо, но и ему, и Астольфо нужно было что-то более сытное. Он долго колебался — все еще чувствовал себя мародером, но голод победил, и в один из дней Ной попытался добраться до соседнего дома. Ветер набросился на него, едва он ступил за порог: безжалостно прорвался сквозь все порезы в пальто и вцепился в тело. Ной загнанно оглянулся — хотелось поскорее попасть обратно в тепло — и охнул. Домик, в котором нашли убежище они с Астольфо, оказался на самой вершине улицы: вниз по обе стороны за пеленой снега виднелись темные очертания других домов. Они прошли весь поселок, понял Ной. Могли бы остановиться куда раньше, найти крышу над головой гораздо ближе — а вместо этого он в исступлении едва не пропустил свое спасение. В животе затянулся неприятный скользкий комок: если бы ему тогда не померещился Ванитас... Сердце болезненно кольнуло. Ванитас так и не появился. Роланд не появился. Никто — ни охотники, ни крестьяне, ни даже проклятый вампир — не появлялись, а снежный буран все не утихал. Ной старался не думать о самом худшем. Пытался верить в друзей, но страх с каждым днем ​​подтачивал все сильнее. Ни разу до этого поиск проклятого не растягивался на такое долгое время. Ной не был уверен, что правильно посчитал дни — первые слились для него в сплошное полотно, — но сейчас должна была заканчиваться неделя. С поисками лаборатории доктора Моро они управились за одну ночь, даже меньше. В Жеводане было всего два дня — а тут... Резкий порыв ветра толкнул в спину, и Ной чуть не покатился со склона. А что если Ванитас с Роландом все же попали в беду? Что, если им нужна была помощь — а Ной, возможно, остался единственным, кто мог хоть как-нибудь помочь? Все же он был вампиром, он уже давно исцелил собственные раны, он был полон сил. Он собирался быть щитом Ванитаса, он столько всего задолжал Роланду — за катакомбы, за мадемуазель Хлою и Жан-Жака, за ту странную встречу у кафе. Ноги сами сделали первый шаг по дороге вниз. Он быстро, сказал себе Ной. Он просто осмотрит окрестности. Снег под ногами скрипел, осыпался и проваливался. Ветер дергал полы плаща и толкал то с одной, то с другой стороны. Волосы почти сразу замерзли и превратились в сосульки. Ной брел сквозь метель, безуспешно пытаясь защитить лицо локтем, неясные очертания домов проплывали по сторонам одно за другим. Вот он миновал последний, прошел справа что-то, похожее на небольшую скалу — и перед ним разверзлась белая пустошь. Все было белым, сколько хватало глаз, не было ни неба, ни земли, только бесконечный снежный круговорот. Это так напоминало тот день, когда Ной тащил вверх завернутого в свой плащ Астольфо... Астольфо. Астольфо все еще был ранен, он все еще окончательно не поправился. Ему тяжело было самому подняться на ноги, а Ной вот так ушел, даже не предупредив его. Он развернулся, попытался найти глазами скалу или что оно было, чтобы понять, куда возвращаться — и застыл. Он ничего не нашел. Вокруг бушевала метель, а скалы — даже тени от нее — нигде не было. Он метнулся в одну сторону, затем в другую. Сердце бешено колотилось в груди, ледяной воздух разрывал горло. Если он потерял вход, если он не сможет вернуться, Астольфо останется совсем один. Раненый, все еще больной, вряд ли он сможет таскать поленья из сарая на кухню или что-то готовить. Огонь в печке погаснет, дом медленно остынет и станет для Астольфо могилой. Он погибнет — в одиночестве, во мраке и холоде, медленно и страшно. — Нет!!! — крик сорвался с губ — и словно в ответ на него вдалеке проступило что-то темное. Ной изо всех сил бросился к нему, мысленно молясь, чтобы не ошибиться — и вылетел прямо к одному из домов на краю поселка. Колени подкосились, и Ной привалился плечом к забору, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Закрыл глаза, тщетно пытаясь выровнять дыхание. Он не знал, сколько так простоял: пришел в себя только тогда, когда пальцы на руках совсем окоченели, а тело начало трясти от холода. Тяжело выпрямился, оглянулся за спину. Белая муть насмешливо бушевала, пряча в своей бездонной утробе склон горы. Ной бросил туда отчаянный взгляд, потом отвернулся и бессильно побрел назад.   Одинокая свеча на столе стекала восковыми слезами. Ее мягкие отсветы ложились на стены, складки простыни, тонули в расширенных от сумерек зрачках. Волосы Астольфо растеклись по подушке шелковистой волной и в сумерках казались темно-багровыми. Он медленно протянул руки вперед. Пальцы одной — тонкие, сухие и теплые — легли Ною на плечо. Другая скользнула вниз, поймала ладонь. — Пожалуйста, — прошептал Астольфо. Его губы, обычно бледные, сейчас порозовели, на скулах проступил едва заметный румянец — или это так причудливо падал свет от свечи? Он потянул Ноя на себя — мягко, но уверенно. Подушечки пальцев коснулись артерии на тонкой шее, и Ной почувствовал, как у него кончился воздух в легких. — Пожалуйста… — повторил Астольфо. Отпустил плечо Ноя, распустил завязку рубашки, обнажая ключицы. Ной попытался проглотить клубок в горле: под бледной, нежной, как фарфор, кожей слишком ярко проглядывали голубые вены. Сердце бешено колотилось в груди. Танцевали тени, словно гладя Астольфо по лицу, и Ной робко провел пальцами по щеке вслед за ними. Потом медленно наклонился, вдохнул сладкий одуряющий запах в ямочке у ключицы. Поднялся вверх, едва касаясь губами податливо приоткрытой шеи. Когда его клыки укололи кожу, Астольфо прерывисто вздохнул. Обнял Ноя за спину — нежно и немного неуверенно, одна рука сжала рубашку где-то над поясом, другая скользнула вверх. Отросшие ногти царапнули затылок, и Ной почувствовал, как по спине, вдоль хребта, пробежала волна мурашек. Астольфо тихо застонал, выгнулся, крепче прижимаясь к нему. Ной чувствовал, как совсем рядом бьется чужое сердце, слышал над ухом глубокое рваное дыхание. Густой, сладкий и в то же время терпкий вкус крови наполнил рот, и время, казалось, размылось в бесконечность. Он едва заставил себя оторваться; выпрямился, упираясь ладонями с обеих сторон от Астольфо. Тот лежал, раскинув руки, его волосы разметались и спутались, щеки пылали от румянца, покрасневший рот был приоткрыт. Следы клыков на фарфоровой коже приковывали взгляд, и Ною отчаянно захотелось снова наклониться и впиться в беззащитно открытую шею. — Не останавливайся, — Астольфо поймал его за ворот, снова потянул на себя. — Пожалуйста. Я хочу быть твоим. И Ной поддался. Позволил себе утонуть в соблазнительном запахе чужой крови, снова коснулся клыками тонкой шеи. Танцевало пламя свечи на столе, мягкие тени вели свой причудливый хоровод по стенам. Астольфо дрожал в его объятиях, его ослабевшие пальцы сминали рубашку на спине Ноя, рваное дыхание щекотало волосы на макушке. Казалось, их сердца бились в унисон — и Ной чувствовал, как с каждым ударом под тонкой ключицей Астольфо все четче проступает его метка. ...Он сорвался с тахты, судорожно хватая ртом воздух, и сполз на пол. Ночная рубашка намокла от пота и липла к телу, сердце безумно колотилось. Сон, повторил Ной, это был только сон. Это было не на самом деле, он бы никогда такого, он ни за что, нет... Он бросил взгляд в сторону кровати Астольфо. Мысли путались, как в лихорадке. Он не хотел этого, повторил себе Ной. Нет. Точно. Ни за что. Да, у Астольфо была красивая шея — как и запястья, он вообще был красивым, когда его лицо не искажали гнев или боль. Но Ной никогда не думал об этом. Да, иногда не мог оторвать взгляд, но ведь не думал. Не хотел. Он бы не стал такого делать, он отличался от тех чудовищ, которые пытали Астольфо и его сестру, он бы ни за что, разве что Астольфо действительно его попросил... Ной порывисто вдохнул и сразу зажал себе рот рукой. Медленно поднялся, тихо подошел к постели. Астольфо спал, казалось, ничего не заметив. Зрение вампира лучше человеческого различало предметы в темноте, и Ной видел: лицо Астольфо было куда более серым и осунувшимся, чем во сне. Его волосы спутались и потускнели: для того чтобы встать с кровати и самостоятельно обтереться куском ткани, смоченным в согретой Ноем воде, у него уже хватало сил, но нормально вымыть голову он так и не смог. Его кожа не была такой девственно-белой: под ночной рубашкой пятнами ржавчины темнели метки, одна — прямо над правой ключицей, почти там же, где во сне Ной поставил свою. Астольфо все еще спал больше половины суток, словно пытаясь добрать то, что потерял за попытками самоубийства в первые дни. Он очень мало ел, и у него до сих пор скакала температура. Ной должен был защищать его. Пока Астольфо был так слаб и беззащитен, пока рядом не было больше никого, кто мог бы ему помочь, пока они оставались только вдвоем, отделенные от Ванитаса и Роланда. Если бы Астольфо был здоров... Ной отступил на шаг. Последняя мысль его испугала. Даже если бы Астольфо был здоров, если бы они не были заперты вдвоем в небольшом домике в горах посреди неестественной вьюги, он не должен был думать о таком. Не должен был хотеть увидеть свою метку на теле Астольфо. Это было неправильно. Ной сделал еще один шаг назад, потом отвернулся. Подошел к тахте, залез под уже начавшее остывать одеяло и натянул его на голову. За окнами завывал снегопад.