Под покровом снега

По щеке больно секло что-то мелкое. Ной с усилием открыл глаза — и сразу же прикрыл их рукой: порыв ветра бросил прямо в лицо пригоршню снега. Было холодно. Просто дико, невыносимо, нечеловечески холодно. Ной не знал, сколько пролежал без сознания, но пальто успело промокнуть и оледенеть. Он вскочил на ноги — попытался вскочить, но немедленно упал на четвереньки. Тело не слушалось. Волосы, не спрятанные цилиндром, замерзли и висели сосульками. Перед глазами плыли разноцветные круги. Вокруг завывала вьюга, такая густая и сильная, что трудно было сказать, день это или вечер. Ной попытался подняться снова, на этот раз осторожнее. Его трясло, колени подгибались, но со второй попытки ему удалось. Он оглянулся, стараясь хоть что-то рассмотреть за густой пеленой снега. Они с Ванитасом смогли догнать проклятого вампира где-то посреди гор Шартрез — почти одновременно с охотниками, среди которых, к счастью, оказался Роланд. Договорились о плане, как тогда, в Жеводане, вместе влезли в сражение, и когда казалось, что вот-вот уже все получится, вампир вдруг сделал что-то. Ной не успел ничего увидеть — отвлекся на Ванитаса, которого отнесло пропущенным ударом куда-то вглубь леса, — а потом его просто накрыло волной тонких ледяных осколков. Новый порыв ветра безжалостно дернул полы пальто, и Ной вздрогнул. Одежда была безбожно посечена, на левом рукаве кровоточило большое пятно — похоже, его задело больше, чем он думал. Ной обхватил себя за плечи, стараясь хоть немного согреться — напрасно, холод вгрызался, казалось, в самые кости. — Ванитас! — он попытался крикнуть, но завывание ветра лишь жадно проглотило звук его голоса. Надо было найти других, промелькнуло в голове. Особенно Ванитаса — он же не выносил холод, если Ною было настолько плохо, страшно подумать, что случилось с ним. Ной оглянулся, но укутанный в метель лес выглядел со всех сторон одинаково. Ни следов, ничего — в такой вьюге он даже не мог понять, с какой стороны солнце. Он поколебался еще минуту, потом двинулся туда, где, как ему казалось, было немного светлее. С вампиром они сражались посреди небольшой поляны — и, возможно, кто-то остался там или тоже попытался вернуться, все равно других ориентиров у них не было. Деревья возвышались вокруг темными столбами, ветер выл и кусал за щеки, плечи и колени, ноги то и дело проваливались в снег до середины икры и выше, и только чудом Ной до сих пор не споткнулся и не зарылся носом в сугроб. Да, на улице стояло начало декабря, да, они были в горах — но все равно чтобы настолько внезапно, и такой сильный снегопад… Это была не нормальная метель — осознание пришло на удивление поздно. Больше всего происходившее напоминало… Ной стал как вкопанный, широко распахнутыми глазами вглядываясь в снежную пелену. Больше всего все вокруг напоминало Жеводан. Под сердцем что-то тревожно шевельнулось. Если проклятый имел столько силы, чтобы накрыть метелью весь склон горы, найти других — того же Ванитаса — было бы… — Нет! — Ной изо всех сил тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Сколько раз они с Ванитасом попадали в приключения — иногда куда хуже, вспомнить хотя бы то, как они прыгнули внутрь проклятого в лаборатории доктора Моро, или когда мадемуазель Хлою взяла под контроль Нэния, или тогда в парке аттракционов, когда они чуть не убили друг друга. И каждый раз им удавалось из всего выпутаться. Ной хлопнул себя по щекам, собираясь с духом, оглянулся, ища сторону, с которой пришел — и зацепился взглядом о что-то темное. Бросился туда. — Ванитас!!! — только бы его не ранили, панически вертелось в голове. Когда проклятый атаковал, Ванитас был далеко, его не должно было задеть ледяными осколками — и все же, если ему не повезло… Ной вылетел на небольшую лужайку — и замер. Это был не Ванитас. Черная сутана с кроваво-красной подкладкой и синим поясом — Роланд когда-то рассказывал, что у последних есть специальное название, но Ной его забыл, — выделялась даже за пеленой метели. В снегу лежал Астольфо Гранатум. Ной отпрянул. Левое запястье заныло от глухой боли, и он торопливо оглянулся, но копье нигде не увидел. Роланд еще в самом начале их встречи говорил, что его отряд на задании вместе с двенадцатым, и, кажется, в гуще боя Ной на мгновение выхватил глазом знакомый багрянец — но чтобы сейчас из всех охотников нарваться не на того же Роланда, Марию или Жоржа, а на Астольфо… Ноги сами сделали сначала шаг назад, потом второй. Надо было отступить, пока Астольфо его не заметил. Последнее, чего сейчас хотелось Ною — влезать в драку: прямо посреди метели, когда он так замерз, а где-то в этом лесу был Ванитас, который, возможно, нуждался в его помощи. В том, что Астольфо не станет его слушать и соглашаться на хотя бы временное перемирие, Ной был уверен, так что исчезнуть, пока на него не обратили внимания, было лучшим выходом. Снег, Астольфо — и больше никого вокруг. По спине пробежали неприятные мурашки. Перед глазами невольно вставали картины прошлого: Серебряный лес, мертвые солдаты, первое сражение. Астольфо шевельнулся, Ной невольно дернулся — но ничего не произошло: Астольфо попытался упереться ладонями в снег и подняться, но его руки подломились, и он упал назад. Пальцы тщетно зачерпнули снег. Какое-то мгновение он лежал неподвижно, затем снова приподнялся — и снова упал, неловко и совсем бессильно. Сквозь завывания ветра этого не было слышно, но Ной видел, как поднимаются его плечи от рваного дыхания. В груди что-то неприятно заскреблось. Вначале Ной не заметил, но сейчас видел: сутану Астольфо — даже на вид более тонкую, чем его собственное пальто — посекло куда больше. Правый нарукавник был распорот наискось, по нему расплывалось пятно крови. Еще несколько пятен можно было разглядеть вокруг левого плеча и, кажется, на боку, а самое большое — к горлу подступил колючий клубок — виднелось на левом бедре. Не спрятанная полой сутаны, порванная штанина выглядела так, словно ногу насквозь прошило ледяным осколком прямо посередине. Ной заколебался. Астольфо был врагом, он хотел убить мадемуазель Хлою, напал на Жан-Жака и безжалостно атаковал самого Ноя. Рука снова отозвалась глухой болью, напоминая о тех долгих днях, когда ему приходилось носить ее на перевязи. Ноя ждал Ванитас, нельзя было здесь терять время, нужно было поскорее его найти. А что, если Ванитас тоже был ранен? Астольфо мог забрать Роланд — все же, они были товарищами по оружию, Роланд знал его, похоже, не один год, да и вряд ли Астольфо был бы рад, если бы его спас такой ненавистный ему вампир… Пальцы Астольфо в очередной раз зачерпнули снег. Он шевельнулся, словно пытался проползти хоть немного вперед, но почти сразу завалился на бок и обмяк. Замерзшие в сосульки, как и у самого Ноя, волосы скользнули назад, открывая ненормально бледное лицо. Его губы оказались совсем синими, а взгляд с каждым мгновением становился все более стеклянным. Снег вокруг пробитой ноги медленно расцветал багрянцем — люди такие хрупкие, пронеслось в голове, они так легко ранятся, у них нет вампирской регенерации, их раны заживают куда медленнее. Это действительно слишком сильно напоминало Жеводан — снег, кровь, они вдвоем с Астольфо, и только белая пустота вокруг — и в то же время не напоминало. Они словно поменялись местами: теперь Астольфо лежал раненым в снегу, а Ной возвышался над ним. Мог бы напасть, мог бы добить одним ударом, если бы хотел. Ной до боли закусил губу. Астольфо был врагом, он ненавидел всех вампиров, хотел их полного уничтожения, он… …был всего на несколько лет старше Луи, когда тот… Ной сам не понял, когда очутился рядом. Наклонился, не зная, что делать. Прежде всего нужно было остановить кровь — но у Ноя с собой не было ни бинтов, ни просто свободной ткани. Взгляд упал на синий пояс, намотанный вокруг сутаны, и, недолго думая, Ной стянул его. Отцепил ножны, подумал — и не нашел ничего лучше, чем сунуть их себе за пазуху, под жилет. Окоченевшие пальцы тряслись и не слушались. Раны на руке и плече Астольфо выглядели не так страшно: они почти не кровоточили и напоминали, скорее, глубокие царапины, как и у самого Ноя. Бок задело сильнее. Ной окинул его долгим взглядом, но пояс был всего один, и в результате Ной перетянул им рану на ноге так туго, как только смог. Астольфо, казалось, вообще его не заметил. Его глаза закатились, на длинных ресницах оседали мелкие колючие снежинки, дыхание с каждым мгновением становилось все тише. По синей ткани пояса поверх раны начали медленно расцветать пятна багрянца. Ной протянул руку, пытаясь померить пульс — пальцы трясло от холода, задубелые кончики едва нащупали слабую жилку под подбородком. Им нужно было какое-то убежище. Какое-то место, где можно было бы отогреться — в лесу посреди метели, даже вдвоем, их просто ждала медленная смерть. В Жеводане Ноя забрали Жан-Жак с Хлоей — и только сейчас он окончательно понял, как ему тогда повезло. Если бы его не нашли, потерявшего сознание посреди снега, возможно, он не стоял бы сейчас здесь. Возможно, он так и остался бы навечно в Серебряном лесу, лежать забытыми костями между корнями какого-нибудь дерева. Ной тряхнул головой, с усилием отгоняя болезненно четкую картину собственного черепа в лесной траве, и с волос посыпался снег. Нет, он был жив и в сознании, и не собирался так просто сдаваться. Он обязательно выберется отсюда, найдет Ванитаса, они спасут проклятого, а потом вернутся в Париж, будут пробовать тарт-татен вместе с Доми, Жанной и Лукой и станут вспоминать о горах Шартрез как о еще одном приключении. Вьюга завывала вокруг, ветер безжалостно трепал верхушки деревьев, и снег, похоже, и не думал стихать. Ной поколебался минуту, затем стащил с себя пальто, укутал в него Астольфо — ткань давно оледенела, но могла хоть немного защитить от ветра и снега. Подхватил на руки — Астольфо оказался на удивление легким. Кажется, Роланд говорил, что на склонах гор приютилось несколько маленьких деревень, жители которых сбежали от вампира в низину. Ближайшее — совсем недалеко, чуть выше того места, где они нагнали проклятого. Ной оглянулся и двинулся туда, где должна была быть вершина. Ему казалось, он шел вечность. Ветер надрывно выл в кронах елей, буран налетал то с одной, то с другой стороны, заклеивал глаза, пытался забиться за шиворот. В какой-то момент деревья расступились и исчезли — Ной не заметил, когда именно, — и он оказался прямо посреди белой мутной пустоши. Вокруг, сколько видел глаз, возвышались сугробы, небо заволокло сплошной белой пеленой. Не было видно ни гор вокруг, ни леса позади. Каждый новый шаг давался все труднее. Ной не чувствовал ни ног, ни рук — казалось, они превратились в куски льда и слушались только чудом. Поселка не было. Ни дороги, ни забора, ни одного дома. Ной брел и брел, снег летел ему в лицо, а пустота, казалось, оставалась все такой же безграничной. И был запах. В Жеводане ему было не до этого, да и Астольфо во время их боя не был ранен, поэтому Ной не обратил внимания. Сейчас порывы ветра то и дело доносили до него запах крови — дурманящий, сладкий и терпкий одновременно. Сильнее, чем у Доми. Насыщеннее, чем у Ванитаса. Он забивался в ноздри, туманил голову, от него пересохший язык прилипал к небу. Ной старался не обращать внимания, не думать, не чувствовать — сейчас нужно было выбраться, найти хоть какое-то укрытие и отогреться, а каждый новый шаг давался ему все труднее. У него не получалось. Резкий порыв ветра в очередной раз толкнул в спину, и колени подкосились. Ной свалился в снег, едва не выпустив Астольфо, немедленно заставил себя встать. Сделал еще несколько шагов — и снова осел. Сил не осталось. Ощущение холода, звуки, склон горы — все вокруг с каждым мгновением все больше и больше таяло в ватной тишине. Это был конец, на удивление спокойно всплыло в голове. Он больше не мог. Пройти так много, пережить вместе с Ванитасом столько приключений — и так по-дурацки погибнуть среди гор, даже не от руки противника, а просто от холода. Возможно, когда Ванитас с Роландом спасут проклятого, когда закончится зима, когда со склонов Шартрез сойдет снег, кто-нибудь из крестьян случайно найдет его кости и похоронит. А может, их растащат дикие звери задолго до этого, и у него не будет даже такой могилы. Доми снова будет плакать, подумалось следом, и сердце болезненно кольнуло. Доми ждала его в Париже, он должен был к ней вернуться, он не мог ее покинуть, только не снова, он должен был ее защитить. Не мог. Он больше ничего не мог — не то что дойти куда-то, а просто встать и ступить хоть шаг. Тело с каждым мгновением все больше сковывал холод, мир размылся и медленно проваливался в пустоту. «И чего я всегда нахожу тебя в таком плачевном состоянии?» — прозвучало впереди бодро и насмешливо. Ванитас. Ванитас всегда приходил в самое трудное время, когда Ной готов был уже сдаться и опустить руки. Всегда появлялся, когда он терял надежду. Вот и сейчас наверняка… Ной медленно поднял голову. Впереди темной тенью сквозь занавес метели просматривали очертания дома. На то, чтобы добраться до входа и переступить порог, он потратил последние силы. Стук тяжелой двери отсек завывания ветра, Ноя объяли сумерки, и он бессильно сполз на пол. В голове кружилось, и мир то и дело то проваливался в темноту, то выныривал назад. Сердце билось гулко и глухо, в ушах шумело. Надо было развести огонь, вертелось в голове. Найти камин, печку — хоть что-то. Внутри все еще было холодно, пусть ветер и снег остались за стенами. Ной осторожно отвел нависшие волосы с лица Астольфо, снова попытался нащупать пульс. Пальцы трясло так, что удалось только с третьего раза. Воздух медленно наполнялся густым запахом крови. Руки — слово внезапно вспыхнуло в оцепеневшем мозгу. Прежде всего, нужно было отогреть руки. В ту единственную зиму, которую Ной провел вместе с Луи и Доми, они с деревенскими детьми часто ходили кататься на коньках на замерзшее озеро. Однажды Жиль зашел на тонкий лед и провалился, и когда его вытащили, Луи бросился кутать ему ладони в свой шарф. Он тогда говорил, что руки мерзнут быстрее всего, и если вовремя не помочь, можно остаться без пальцев… Ладони Астольфо оказались совсем окоченевшими. Наверное, нужно было стянуть перчатки — те тоже промокли от снега, а потом оледенели на ветру. Ной попытался снять правую — не получилось; потянул за нарукавник. Запах крови стал гуще. Со второго раза ему удалось. Ногти на руках у Астольфо были синими, пальцы совсем не гнулись. Ной снова дернул за перчатку, а когда та не поддалась, просто поддел ногтем и порвал. Все равно Астольфо его ненавидел бы за сам факт спасения, отупело промелькнуло в голове, какая разница, если к этому прибавится испорченная униформа. Темнота накатывала и отступала волнами — все более густыми и длинными. Мир тонул и размывался. Больше всего хотелось просто положить Астольфо на пол, лечь рядом и опустить веки. У Ноя совсем не осталось сил. Если бы он только мог хоть немного отдохнуть, если бы было хоть что-то, что могло ему помочь… Он попытался удобнее пристроить Астольфо на своем плече, заставил себя закатать правый рукав сутаны, чтобы рассмотреть рану — и волна болезненно-сладкого запаха накрыла его с головой. Рот наполнился вязкой слюной. Кровь могла помочь. Она должна была помочь. Ноя тянуло к ней, все его существо кричало, что даже один крохотный глоток придаст ему сил. Если он не будет кусать, а просто слижет то, что уже пролилось, это же не будет насилием, всплыло в затуманенном сознании. В этом не будет ничего страшного. Всего несколько капель, просто чтобы хоть немного вернуться в чувство. Астольфо даже не догадается. Он наклонился, словно во сне. Язык коснулся холодной кожи, а дальше… …Дальше была пустота — а потом волна блаженства, которая медленно накрыла с головой. Грудь затопило теплом, внутри словно зародился и растекся по жилам золотистый свет. Ледяной ветер, снег, метель — все это сейчас отступило и казалось таким бесконечно далеким. Ноя словно закутало в гигантское пушистое покрывало. Было так хорошо и мягко, тепло, ласково, сладко, нежно, блаженно, и, кажется, он почувствовал на своей шее чье-то прерывистое дыхание, и спины коснулись слабые пальцы. А потом Ной провалился во мрак. …Он сидит посреди гостиной, сестра плачет и цепляется за его рубашку дрожащими ладонями, и он обнимает ее, крепко прижимая к себе. — Не смотри, — повторяет, не слыша собственного голоса. — Не смотри, не смотри, не смотри, не смотри, не смотри… Один из вампиров отпускает маму и встает, застегивая штаны, вместо него подходит другой. — Ублюдки, я вам этого не прощу, вы все сдохнете, вы будете умирать в месиве собственных кишок, клянусь, вам это не сойдет с рук!.. — кричит отец, а по его щекам катятся слезы, и вампиры вокруг хохочут… … …Его хватают — за шиворот, за волосы, за запястье — и отрывают от сестры. Когти рвут одежду на клочки, оставляя его совершенно беззащитным, руки вампиров повсюду на его теле, а затем в кожу впиваются острые клыки, и он захлебывается собственным криком. … …Мухи ползают по его рукам, лезут в рот и глаза, но у него нет сил даже отмахнуться. — Фу, какая мерзость, — говорит кто-то сверху. — Вонь просто невыносимая. — Что ты хотел? Это же люди, они даже умирают отвратительно, а трупы никто убирать не вызывался, — отвечает другой. — Просто забери детей в соседний зал, там пусто. Особняк, к счастью, большой. Он чувствует, как вокруг щиколотки тисками сжимаются пальцы. А затем его куда-то тащат по холодному полу, мимо переломанной мебели и тел слуг, по которым ползают белые черви. … …Его дергают за волосы вверх, он вскрикивает — и в следующее мгновение захлебывается: прямо на лицо ему льют воду. Он кашляет, отплевывается, пытается вырваться, но его ловят за подбородок и заставляют открыть рот силой. — Пей давай! — раздается отовсюду смех. — Нам не нужно, чтобы ты умер так быстро! … …Его бросают на пол. Свежие укусы на сгибе локтя и на внутренней стороне бедра глухо саднят, перед глазами плывет. Его накрывает чья-то тень, и он едва фокусирует взгляд. Светлые волосы. Густые веснушки. Широкая улыбка, не прячущая клыки. — Ну что, как себя чувствуешь? Как тебе наше гостеприимство? — насмешливо звенит в холодном воздухе. — Не волнуйся, ты еще долго им будешь наслаждаться… … …Ему кажется, что прошла вечность. Сестра больше не плачет, ее рука совсем холодная, но он продолжает отчаянно за нее цепляться. Пожалуйста, повторяет он мысленно — для слов сил уже не остается, — пожалуйста, помогите. Кто-нибудь, Боже, Всевышний Отче, пожалуйста, хоть кто-нибудь, помогите, спасите, пусть он это заслужил, пусть это его расплата за то, что он натворил, хотя бы сестру… Его снова хватают, сдирают с плеч остатки рубашки, которыми дали прикрыться от холода, в распухшую от постоянных укусов шею впиваются клыки, и сознание затапливает боль… Кто-то кричал — далеко, надрывно и хрипло. Срывая голос, до последней капли воздуха в груди. Лишь через долгий миг Ной понял, что это был он сам. Его трясло, к горлу подступил клубок тошноты. Он до сих пор слышал смех, чувствовал на себе жадные взгляды и чужие руки по всему телу. Хотелось сорвать с себя одежду, расцарапать до крови кожу, содрать ее до последнего клочка, лишь бы избавиться от этого невыносимого ощущения. Темнота вокруг клубилась тенями, и Ною казалось: еще мгновение — и оттуда на него набросятся, вцепятся когтями в волосы, локти, колени; распнут — а дальше в тело вопьются клыки, десяток за раз, снова оставляя его беспомощным, не способным вырваться или хоть как-то защититься, бесправной жертвой, игрушкой в руках вампиров. Внизу что-то шевельнулось, Ной опустил взгляд — и оцепенел. Астольфо. На его коленях лежал Астольфо — бледный, тихий, с закрытыми глазами. Ной захлебнулся собственным дыханием. Роланд не рассказывал, пронеслось в мозгу. Тогда, в Жеводане, он не сказал ничего — ни о насилии над матерью, ни об убийстве отца и гибели сестры, ни о бесконечных днях пыток. А он, Ной, еще так искренне спрашивал Астольфо, почему тот настолько ненавидит вампиров — не зная ничего, даже понятия не имея… Грудь сжало, словно тисками, тяжелое всхлипывание прорвалось сквозь сведенное судорогой горло — и по щекам покатились слезы. Они падали вниз, на колени, на сутану Астольфо, на не спрятанную рукавом правую руку со следом укуса… Ною показалось, что сердце в груди перестало биться. Он ведь не хотел, пронеслось в голове. Не хотел, не собирался, он не был таким, он не думал… Только слизать, всего несколько капель — это не принесло бы никакого вреда. Два кроваво-красных пятнышка темнели на белой коже, словно клеймо, словно знак неисправимого. След его укуса, который он только что оставил. Что он натворил? Как он мог? Не спросив, не получив разрешения, воспользовавшись тем, что Астольфо был без сознания. Это было низко. Мерзко. Отвратительно. Чем он теперь отличался от тех чудовищ, которые убили семью Астольфо? Как он мог совершить нечто столь ужасное? Астольфо лежал на его коленях, тихий и неподвижный — а на улице надрывно завывал ветер, ударяясь в покрытые изморозью стекла. Ему пришлось раздеть Астольфо, чтобы обмыть и перевязать раны — и он видел их все. Пять сохранившихся меток — от одного взгляда на них к горлу снова подступала тошнота. Снова хотелось содрать, сцарапать с себя чувство грязи, которое, казалось, проедало тело насквозь — даже если для этого придется сорвать мясо до самых костей. Все то время, пока Ной искал, чем разжечь печку на кухне и в чем растопить снег, пока разрывал на полоски найденную в рассохшемся сундуке простыню и, как умел, перевязывал раны, в глазах стояли слезы. Мир от них плыл и размывался, Ной вытирал их тыльной стороной ладони — а они тут же набегали снова. Астольфо так и не пришел в себя. Несколько раз Ною казалось, что тот даже не дышит, и он бросался панически проверять пульс — но жилка под горлом все еще билась, хоть и слабо и неровно. Когда он закончил, за окнами почти стемнело. Ной зажег свечу, найденную на кухне, и оставил ее на комоде рядом; окинул Астольфо долгим взглядом — белый, как стена, в чужой слишком большой рубашке, найденной в шкафу, тот выглядел таким хрупким, что, казалось, коснешься неосторожно — и он разлетится на мелкие осколки. Ной снова вытер слезы с глаз, потом развернулся и вышел на улицу. Ему нужно было хоть как-то взять себя в руки. Ему снился сон — из тех, о которых он никогда никому не рассказывал. Ни Марко. Ни на исповеди. Ни Роланду — до всего. Он не помнил почти ничего: только тепло, свет — и то, что в этот раз больше не было боли. Он привык. Привык к тому, что боль оставалась всегда, с той самой проклятой ночи, что она влезла под кожу, корнями проросла в мышцы, вплавилась в кости. Он привык ее терпеть — во время молитв, тренировок и заданий. Привык засыпать, не обращая на нее внимания; не показывать другим — боль означала слабость, а слабость означала проигрыш и смерть; отмахивался от Марко, когда тот все же что-то замечал. Он привык и думал, что перестал ее чувствовать. Что ее победил. Пока ему не приснился сон, в котором боли не было. Кажется, рядом было чье-то плечо. Кажется, его окутывало чье-то тепло. Кажется, он чувствовал мягкое, похожее на поцелуй прикосновение на запястье — и боль отступала, убегала, таяла бесследно, и хотелось плакать навзрыд от того, насколько легче вдруг стало, но сил не было уронить даже одну слезу. Только бы это не кончалось. Господи, только бы это не заканчивалось, он не смог бы, не выдержал бы вернуться назад после всего… Прикосновение отступило, свет медленно исчез — а затем его проглотила тьма. Ему казалось, он пытался выплыть из болота. Тяжелая, вязкая бездна обвивала щупальцами руки и ноги и не хотела отпускать. Где-то вдали едва тлел слабый огонек, и он тянулся к нему, тянулся изо всех сил — возможно, он еще мог вернуться назад, туда, где не было боли, — и наконец мрак ослабил свои объятия. Астольфо медленно открыл глаза. Несколько раз моргнул — мир так и норовил расползтись на радужные круги, — и это короткое движение словно вытянуло из него все силы. Кажется, над головой были деревянные балки — не Орден, в катакомбах каменные потолки. Астольфо окинул взглядом комнату, стараясь лишний раз не шевелиться. Никого — только оплывавшая восковыми слезами свеча, оставленная у кровати. Наверное, Марко постарался. Он все же попытался сесть — и тотчас охнул и тихо застонал. Казалось, все тело изрешетили ледяными осколками, самый большой загнав в грудь, прямо напротив сердца. На глазах невольно выступили слезы, Астольфо хотел было вытереть их, но чертовы слабые руки дрожали и не слушались. Какого дьявола Марко нет рядом, когда он нужен?! Он стиснул зубы и все же со второго раза смог сесть — для этого понадобилось собрать всю силу воли. Оглянулся — какая-то лачуга: низкие стены, тесное окошко, в котором виднелся непроницаемый мрак, узкая тахта под противоположной стеной, потрепанный шкаф и сундук рядом. Наверное, они остановились в какой-то деревне, а Марко просто отошел на минуту — за водой или чем-то еще. Сейчас Астольфо его позовет, только голос начнет наконец-то слушаться… Он провел трясущейся рукой по лицу, пытаясь хоть немного прийти в себя — боль ввинчивалась в тело и не давала даже нормально дышать; затем опустил взгляд. Ему показалось, что в мире исчезли звуки, словно все вдруг накрыли плотной крышкой. На запястье, рядом с неумело намотанной повязкой, виднелись два следа от клыков. Сердце подпрыгнуло где-то почти к гортани и безумно забилось там, словно пойманный в ловушку зверь. Вампир. Его укусил вампир. Он же клялся себе, клялся, что больше никогда не допустит, больше никогда снова… Астольфо попытался вдохнуть, но горло не слушалось. Он панически оглянулся — ему нужно было хоть какое-то оружие — и наткнулся взглядом на ремни с амуницией и нож у свечи. Если вампир все еще был здесь, если он думал, что поймал его в плен, и так легкомысленно оставил оружие рядом — он был до смерти тупым, и он за это поплатится. Астольфо хватило бы одного ножа и эликсира, чтобы прирезать тварь. Это был тот, на кого они охотились вместе с шестым отрядом? Астольфо помнил заснеженные горы, бросающееся магией льда чудище, затем тьму. Он не мог вспомнить сам укус — в голове вместо этого всплывал проклятый сон. Тепло, чьи-то объятия, мягкое прикосновение к запястью… По спине пробежала волна мороза. Астольфо медленно опустил взгляд на следы клыков. Нет. Нет, это было не на самом деле. Это был сон. Это должен был быть просто сон, такого не могло… …Он слишком долго был охотником. Слишком много жертв вампиров видел своими глазами. У большинства лица не были обезображены болью — на них расплывалась блаженная улыбка. Астольфо всегда их презирал. Не ненавидел — они были слишком жалкими для этого — но презирал. Они поддались чарам вампира, они добровольно погрузились в скверну, они заслужили смерть, потому что получили наслаждение от укуса — он сам никогда, ни разу за все те бесконечные дни не… Теперь да. Теперь он был таким же, как они. Он впился в метки на руке и плече так сильно, что пальцы свело судорогой — но боли не было. Той — простой, понятной боли, которую лечили всего лишь мазь от Миры и наложенная встревоженным Марко повязка, — не было. Была другая — сидевшая ледяным осколком между ребрами, к которой он думал, что привык, которую ничем и никак нельзя было исцелить. С которой он должен был идти рука об руку до самой смерти — как с наказанием, с клеймом грешника за все, что он совершил, это должно быть его искупление, он не должен был… Он не должен был хотеть, чтобы боль прекратилась. Той нельзя было прекращаться. Нельзя. В мире не должно было быть способа… Из горла вырвалось сдавленное всхлипывание. Сорвались с глаз и упали вниз на одеяло слезы. Он не должен был хотеть укуса вампира снова. Встрепенулся огонек свечи справа. Астольфо медленно повернулся, взгляд упал на отцовский нож — свет, теплый и веселый, танцевал на короткой гарде и металлическом навершие эфеса. Еще был способ все исправить, всплыло в голове. Последний шанс поступить правильно, уничтожить разом всю скверну, пустившую корни так, что уже не вырвать, и искупить все. Достаточно было всего одного удара. На этот раз он не промахнется, как в детстве. Астольфо протянул дрожащую руку к потертой рукоятке. Ветер надрывно завывал и бился в стены дома. Ной стоял на крыльце, бессильно прислонившись спиной к закрытой двери, и смотрел в никуда. Перед глазами все еще стояли картины прошлого: мать Астольфо в руках у вампира, с содранной с плеча ночной рубашкой; отец с диким, слепым от боли и отчаяния взглядом, длинный коготь на его горле; сестра, вся в укусах и ранах, едва прикрытых наброшенной на плечи порванной рубашкой. Ной сгорбился и обхватил себя за плечи. Луи страдал от своего проклятия, от того, что собственными руками убил Мину и других и просил убить его, чтобы остановить. Мадемуазель Амелия искала Ванитаса, чтобы не превратиться в кровожадное чудовище. Мадемуазель Хлоя не отняла жизнь ни у одного жителя Жеводана, несмотря на то, сколько горя они ей принесли. Вампиры из памяти Астольфо не выглядели проклятыми, они были обычными вампирами, как сам Ной, или Доми, или граф Орлок, или Лука с Жанной — и все же… Ной зажал рот ладонью, чувствуя, как к горлу снова подступает тошнота. Он просто не мог представить, как можно было делать подобное. Как можно было вообще захотеть — со слугами, вообще со всеми в особняке, даже с маленькими, ни в чем не повинными детьми. Что должно было быть на сердце у тех, кто это совершил? Кем нужно было быть, чтобы не просто делать это — наслаждаться, хотеть еще и еще? Ной не знал, сколько так простоял — просто понял в какой-то момент, что его трясет от холода, а руки совсем окоченели. С третьей попытки смог поднять тяжелую защелку и проскользнуть назад. Дом встретил его тьмой и тишиной. Отсеченное толстой дверью, завывание ветра стало совсем глухим и слилось в единый шум. Ной постоял с минуту, пытаясь дыханием отогреть пальцы, затем двинулся в спальню. Надо было проверить, как там Астольфо. Свеча, которую Ной оставил на комоде, успела оплыть до короткого огарка. Неровный огонек танцевал, то угасая, то загораясь, и заставлял тени на стенах искривляться в причудливом танце. Астольфо сидел на кровати, выпрямившись и подняв подбородок вверх. В его руках, обращенный острием к тонкой шее, поблескивал нож. Астольфо сделал один рваный вдох, затем другой — а затем порывисто замахнулся. — Что ты делаешь?! — не сознавая себя, Ной бросился вперед. Едва успел поймать Астольфо за запястье, вывернул из тонких пальцев нож — тот с лязгом полетел вниз. Астольфо дернулся, пытаясь высвободить руку — слабо, беспомощно: — Пусти! — Ты хотел себя убить? Зачем?! — сердце бешено колотилось, кровь шумела в ушах — если бы он только зашел хоть на минуту позже, если бы только не успел… Залитые кровью одеяло, подушка, простыня, широко распахнутые, слепые глаза в обрамлении длинных, похожих на острые стрелы ресниц, которые никогда больше не увидят дневной свет — картина до боли отчетливо встала перед внутренним взором. Как бы он смог потом взглянуть на Роланда? Как бы вообще мог смотреть хоть кому-нибудь в лицо — после того, как прямо при нем покончили жизнь самоубийством, а он это не остановил? — Пусти! Что ты со мной сделал? — Астольфо вскинул лицо вверх, его взгляд был совсем диким, едва ли не хуже, чем тогда, в Жеводане, по бледным щекам катились слезы. — Почему мне понравилось?! — Что?.. — Ты меня проклял? Наложил какое-нибудь заклятие?! — голос Астольфо срывался, дыхание стало заполошным — его накрывала истерика. — Почему это было так приятно? Почему я хочу снова? Что ты сделал?! Колени подогнулись, и Ной медленно осел на пол прямо рядом с кроватью, так и не отпустив запястье Астольфо. Он говорил об… укусе? Вспомнилось чувство чужого теплого дыхания на шее, учащенный пульс сердца, слабое движение рукой, теперь напоминающее попытку объятий. Ванитас когда-то говорил о чем-то таком — что люди воспринимают укусы вампиров по-разному, и если повезет с совпадением каких-то факторов, в момент, когда его кровь пьют, человек может почувствовать неземное блаженство. В памяти Астольфо были только бесконечные холод, страх и боль. Неужели то, что Ной считал непоправимым, могло действительно принести хоть каплю чего-нибудь приятного? Секунды вязко тянулись в тишине. Астольфо больше не пытался вырваться. Он ссутулился, его рука в пальцах Ноя дрожала, свободной он обхватил себя за плечи. — Что мне теперь делать? — слезы катились по лицу, спрятанному за растрепанными прядями волос, и капали на одеяло. — Как мне дальше жить? Ной медленно поднял взгляд. Он знал: их разделяли всего несколько лет разницы, но сейчас Астольфо казался совсем ребенком. Сломанным, беззащитным мальчиком — как тогда, в воспоминаниях. Сердце болезненно сжалось: нужно было что-то сделать. Что-то сказать. Найти какие-то правильные слова, которые все поставили бы на место. У Ноя их не было.