Камимоза

      Это похоже на бесконечный страшный сон (и ей действительно часто будут сниться такие кошмары): она бежит по коридору, который никак не заканчивается, и всё никак не может найти нужную дверь. Когда наконец находит, дверь закрыта, и остаётся только бессильно стучать в неё кулаками. Проходит сто лет, прежде чем Камила слышит знакомый глуховатый голос, спасительный, как звук труб с небес: – Кто там? – Андрей, это я! Пусти меня, пусти меня, пожалуйста! – Подожди минутку, мы же тут голые… – Андрей, мне нужно в домик! – Камила, да что слу… – Спрячь меня, спрячь меня в домике, пожалуйста! – задыхаясь от слёз, истерично умоляет она.       Андрей всё понимает правильно и больше не задаёт глупых вопросов. Он пропускает её в раздевалку и сразу же бесцеремонно выпихивает за дверь полуодетого Сеню с футболкой в руках, который настолько ошалел от неожиданности всего происходящего, что даже не успевает вслух возмутиться.       Камила опрометью бросается к скамейке Андрея и забивается в угол, накрывая голову какой-то его спортивной курткой. Она не плачет, но часто и глубоко дышит, и       Андрею становится страшно, что с ней сейчас что-нибудь случится: обморок, припадок, остановка сердца. Он садится рядом, растерянный, и берёт её руку, и успокоительно сжимает, и тихонько считает пульс, готовясь в случае чего отправить быстроногого Сеню за врачом.       Камила хватается за его руку, крепкую, надежную, как будто умоляя вытащить её из ямы. Рука прохладная: Андрей бросился к ней и не подумал одеться, сидит по пояс голый, а в раздевалке совсем не жарко. – Рассказывай, – спокойно просит он, – не молчи, мне нужно всё знать.       А рука его между тем покрывается мурашками и дрожит, и не только от холода. Совсем не от холода.       Камила, накрывшаяся курткой, не может видеть его лица. Только широкие плечи, красивые и сильные руки, небольшую складку кожи на животе, широкую белую грудь с россыпью темных родинок и маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Но так даже лучше: ей не хочется сейчас смотреть ему в глаза. Куртка пахнет Андреем. Уже от этого становится немного легче, как и всегда. Его запах успокаивает. – Что у тебя произошло? – Финита ля комедия, – нарочно резким голосом отвечает Камила, распаляя себя. – Кабздец. Крышка. Конец всему. – А поточнее? – Апелляцию отклонили. Четыре года полноценного дисквала – куда тебе ещё точнее? – резко бросает Камила и всё-таки срывается, начинает плакать. Думала, что как-нибудь удержится, будет сильной – не вышло. – Мне ничего нельзя, ничего, – захлебываясь, давясь слезами, жалуется она. – Выступать, кататься на шоу, тренироваться на катках под присмотром тренера – ничего нельзя! Сидеть здесь с тобой – и то, наверное, нельзя! Будь осторожнее, вдруг тебя тоже отстранят – сидел тут со мной! – Ну и не психуй, – как можно спокойнее говорит Андрей, прекрасно зная, что нельзя сейчас её раздражать, но и потворствовать слабости нельзя. – Давай-ка попей водички. Камила, всхлипывая, стуча зубами, глотает воду из бутылки – и от этого простого действия ей становится отчего-то легче. – Что мне делать, Андрей? Что мне делать? – повторяет она упавшим голосом, крепко сжимая его руку двумя руками. – Я не понимаю. Я вообще уже ничего не понимаю. – Что делать-то? Жить дальше, – все тем же невозмутимым тоном отвечает Андрей, хотя его самого внутри уже потряхивает. На его глазах рушится мир одного из самых близких и дорогих людей, и его накрывает дикая, почти неконтролируемая ненависть, не находящая выхода. Нельзя разбить никому лицо, ударить, ответить насилием на насилие. Иррациональный враг не имеет формы, лица, имени. Как будто это сам рок, судьба, обобщенный обезличенный внешний мир, с которым хрен поспоришь. Хочешь – бейся головой об стену, хочешь – не бейся, стене-то всё равно.       Но того, что происходит сейчас с ней, он не может принять, не может оправдать, не может с этим смириться. – Как, скажи мне, как? – спрашивает она, хватаясь за него, как утопающая. – Ты единственный почти всё про меня знаешь. Может, есть какой-то выход, а я чего-то не понимаю, не вижу? – Конечно, не видишь. Не всё же так ужасно.       Камила смотрит на него зверёнышем. Этот взгляд замораживает его, вводит в состояние ступора. Это не глаза девочки, говорит себе Андрей, это глаза измученной взрослой женщины. – Тебе легко говорить, – язвительно замечает она, – не твоя же карьера разрушена. – и сразу хочет дать себе пощёчину за эти слова, ну Андрей-то в чём виноват, наоборот, он единственный, кто помогает.       Но он как будто пропустил всё это мимо ушей. Вот настолько он хороший, до такой степени. – Столько людей тебя поддерживают, – успокоительно шепчет Андрей, поглаживая её по плечу, и как будто напевает колыбельную. – Ты – самая популярная девочка в мире. Все тебя любят. Перед тобой столько возможностей открывается! Будешь выступать на телевидении, запишешь свой альбом, напишешь книгу, поступишь в лучший институт, построишь карьеру, станешь знаменитой, богатой и крутой, и плевать на них всех будешь… – НО Я ХОЧУ КАТАТЬСЯ!!! – истошно кричит она, и от этого крика сам Андрей готов разреветься, как трёхлетка. Но почему-то отвечает абсолютно спокойно: – Ты будешь кататься. Ты вернёшься. – Через два года? Это же вечность! – Да хоть через двадцать, – уверенно говорит Андрей. – Им тебя не сломать. – Думаешь? – несмело спрашивает Камила, шмыгая носом. Его непоколебимая убежденность понемногу передаётся и ей. – Точно знаю, – он мягко привлекает её к себе. – Ты же Камила. Великолепная, уникальная девочка, других таких нет. И я вижу, насколько эта девочка сильная, она со всем справится. Камила радостно замирает в его руках, сердце трепещет, как пойманная птичка. – Ты уж прости, – уже с нотками вины в голосе шепчет она. – Прости за эту истерику. Сейчас мне уже легче, правда. Я соберусь, я смогу, правда, я всё сделаю, всё переживу. Всё будет нормально.       Это какая-то особая, сладкая, извращённая мука – плакать у него на плече, обнимать его, полуголого, вдыхать его запах, слышать биение сердца и знать, что он обнимает тебя как друга. Что точно так же он обнимал бы какого-нибудь парня, своего приятеля, или того же Сеню, который сейчас с любопытством подслушивает под дверью. А ты ведь ждёшь от него совсем другого, гораздо большего, но не получишь.       А может, и не так? Она слышит, как сердце его колотится отрывисто, неровно. Волновался бы он так же, обнимая Сеню? Ей хочется верить, что нет.       Она обещала, что никогда больше не будет его испытывать и соблазнять, пытаться превратить дружбу во что-то большее. Но вдруг он сам уже готов к этому?       Камила стремится выйти за грань, сломать его ровное дружеское отношение, направить его на нужный путь, проверить, поддастся ли. Поэтому она как бы случайно касается влажными губами его прохладной кожи. Кажется, он вздрогнул – или только кажется? Может, ему просто стало холодно?       Внезапно ей приходит в голову очень странная мысль, безумная и притом абсолютно логичная (и Андрей потом тоже признается ей, что у него были такие же мысли). Всё, что с ними происходило до этого, не было случайностями. Всё это были маленькие шажочки по длинной дороге, которые привели нас в эту закрытую раздевалку, заставили объединиться против всего мира (включая изгнанного Сеню) и вцепиться друг в друга. Всё могло пойти иначе? Наверное. А случилось так, как случилось. И это удивительно.             Мы должны были оказаться здесь, в этой точке своего пути, и наши пути должны были пересечься.       Резко выключается свет – в раздевалке гаснут все лампочки, в коридоре мгновенно темнеет. Потом из-под двери ложится на пол широкая полоса мертвенно-бледного света. Что это? Сеня, торчащий за дверью, включил фонарик телефона? Лунный свет? Неужели так поздно, что луна успела взойти и уже такая яркая? – Совсем как тогда, – машинально замечает Камила шёпотом, и Андрей так же на автомате соглашается, невольно покрепче прижимая её к себе: – Да, точно.       Темнота не мешает, наоборот, сближает. В слабом лунном свете их «внутреннее зрение» становится в сто раз острее. С них обоих как будто сняли кожу, и каждый из них может видеть другого, как будто тот прозрачен. Камила, совершенно не подготовленная к этому, наблюдает, какие тектонические сдвиги происходят в его Вселенной. Даже её собственные переживания отходят на задний план, настолько важно и сложно всё, что происходит с ним.       Самые простые слова сказать сложнее всего. «Ты мне нравишься», «Я хочу, чтобы мы были вместе», «Я больше не хочу тебя видеть каждый день». В тайных процессах, идущих в глубине души человека, всё самое простое – сложно, и самое сложное – просто.       Столько всего должно измениться внутри них, чтобы они просто смогли сказать друг другу то, что давно нужно было сказать. Стены – да что там, стены, горные хребты, которым миллион лет, целые горные цепи сдвигаются и рушатся, пока он молча смотрит ей в глаза. Абсолютно разные Вселенные, его и её, двигаются навстречу друг другу в сверхсветовом движении. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - мысленно умоляет она. - Пожалуйста, осознай это прямо сейчас. Решайся же, скажи мне, скажи! Сейчас скажи! Ты же уже признался себе, я знаю». «Мне больно и страшно, я боюсь всё разрушить. Если мы будем больше, чем друзьями, вдруг что-то произойдёт, и мы расстанемся… мы же не вернемся назад, больше не сможем сидеть вот так». «Но ты уже понимаешь, что ничего не будет, как раньше. Если ты промолчишь сейчас, это будет почти что предательство. Пожалуйста, пожалуйста, я этого не вынесу» – мысленно молит она. Лунная полоска под дверью отливает каким-то особенно неприятным, почти мертвенным светом. Они сидят в темноте, плечо к плечу, и молчание становится почти невыносимым. – Помнишь, – Андрей смущенно замолкает, сглатывая комок в горле, – помнишь, ты спрашивала, есть ли у меня девушка? – Нннну… Повисает тишина. – Ну, у меня её нет. Опять тишина. Это же Андрей, из него каждое слово надо клещами тащить. – И вот я хотел спросить. Может, ну… в общем, мы будем встречаться? Если ты согласна, конечно. И пока потрясённая Камила молча сгорает на внезапно вспыхнувшем костре безумного счастья, Андрей, чьи уши полыхают от дикого смущения, торопливо объясняет: – Мне очень хочется тебя любить, заботиться о тебе и защищать – всегда, каждый день. Я понял, что не могу тебя оставить ни на день, мне нужно всегда быть рядом. Тут он замолкает, боясь признаться в самом страшном, после чего его обязательно высмеют. Но всё-таки решается: – И я больше не могу быть просто другом. Я ведь в тебя влюбился. – Какой же ты дурак, – с невероятным облегчением выдыхает Камила, мгновенно забывая о враждебном мире, обо всех своих проблемах, уютно прижимаясь к его плечу. – Конечно, да! Ещё бы три года собирался сказать, скотина ты эдакая! Я ведь давно уже…       Андрей не даёт ей договорить, от смущения он очень торопится и внезапно, не сразу найдя в темноте её губы, неловко целует её долгим требовательным поцелуем, пока хватает дыхания. Камила сладко выдыхает. Теперь она знает, что губы у Андрея прохладные и обветренные, а язык тёплый и шершавый.       В этот момент для них не существует ничего, кроме них двоих и их совместного неожиданного счастья. И нет на свете девочки счастливее Камилы, которой уже всё равно, кто и что о ней думает, что там будет дальше. Он тоже. Он тоже в меня влюблён. Мы будем парой.       Правда, на мгновение её снова накрывает, и она всхлипывает, думает, что если бы не то… не это всё – её счастье было бы абсолютным и ничем не омрачённым. Но Андрей не даёт ей погрузиться в тоску и снова целует, теперь уже более уверенно и настойчиво, с полным правом, стремясь закрепить успех, в который он ещё не до конца верит. Руки, которыми он её обнимает, заметно дрожат от восторга.       Полоска лунного света уже почти не видна. Включаются все лампочки, и влюблённые морщатся от яркого света, как мартовские коты, но не перестают упоённо целоваться, жадно, торопливо, как будто навёрстывая упущенное за долгие месяцы, когда они ещё не были вместе, не были парой. – Вы замонали, – возмущенный Сеня, который уже обо всём догадался, напоминает о себе, барабанит кулаками и ногами в дверь, – идите целуйтесь в другое место! Пустите, дайте одеться, у меня заминка через пять минут!       В ответ из-за двери слышится приглушенный хохот, а затем слаженный дуэт двух голосов – мягкого девичьего и хриплого мужского – отвечает: – Иди ты… к Алисе!