Венец и милосердие: Чужестранка

День, купавшийся в теплых лучах солнца, отражался в красочных узорах витражных окон королевских покоев. Под окном замка кроны деревьев играли оттенками зелени, птицы радостно щебетали, а где-то вдалеке звучали голоса дворян, возвращающихся с полуденной молитвы. Аромат цветущих роз из сада смешивался с тяжелым запахом благовоний, создавая странный, почти тревожный контраст. Покои короля представляли собой просторную комнату с высокими сводчатыми потолками, украшенными фресками на библейские сюжеты. Вдоль стен тянулись книжные шкафы из тёмного дерева, заполненные манускриптами и картами – безмолвные свидетели долгих часов, проведенных королем за изучением священных текстов и государственных документов. Тяжёлые гобелены с гербом Иерусалимского королевства приглушали звуки извне, создавая атмосферу уединения. В углу комнаты располагался массивный камин, где тлели ароматические травы, призванные очистить воздух – вечное напоминание о недуге, преследующем короля. Король Балдуин сидел в резном кресле у окна, держа осанку прямо, несмотря на усталость, сковывающую его тело. Каждое движение давалось с трудом. Его одеяния — белоснежная туника и длинный шёлковый халат с золотой вышивкой — напоминали погребальные одежды, но искусная работа придворных портных превращала этот символ смерти в знак королевского величия. Золотые нити, вплетённые в ткань, создавали причудливый узор, словно сама жизнь пыталась пробиться сквозь белый саван болезни. Тонкие белые перчатки скрывали изуродованные болезнью руки, а лёгкая вуаль, спускавшаяся с короны, закрывала лицо, оставляя видимыми лишь глаза — ярко-голубые, живые, полные внутренней силы, словно бросающие вызов самой смерти. В руке он держал перо, рассматривая изогнутые линии, словно пытаясь найти в них ответы на мучившие его вопросы. Перед королём лежал недописанный указ о новых торговых пошлинах, но мысли его были далеко — в бескрайних песках пустыни, где несколько дней назад произошла встреча, перевернувшая его привычный мир. Когда дверь покоев тихо приоткрылась, Балдуин не повернул головы — он узнал лёгкие шаги сестры, звук шелеста её платья по каменному полу. Принцесса Сибилла вошла, как всегда, с королевской грацией. На ней было платье из бледно-голубого шёлка, расшитое серебряной нитью, подчёркивающее её статную фигуру. Золотистые волосы, уложенные в сложную причёску, украшала тонкая диадема – символ её положения при дворе. Её движения были плавными и выверенными, как у танцовщицы, но в них чувствовалась скрытая сила и решительность – качества, унаследованные от их властной матери. Сибилла на мгновение замерла у порога, и лёгкая гримаса исказила её красивое лицо — она почувствовала приторный аромат благовоний, витающий в воздухе. Её тонкие пальцы, унизанные перстнями, нервно сжались. В этом простом жесте читалось больше, чем простое недовольство – отголосок той пропасти, что постепенно разрастались между братом и сестрой. — Балдуин, — начала она с лёгким намёком на укор, чуть склонив голову набок, — почему бы тебе не использовать больше благовоний? Запах в твоих покоях... — она сделала паузу, подбирая слово поделикатнее, — ...неприятный. — В её голосе звучала та особая нота снисходительности, которую могут себе позволить только близкие родственники. Балдуин медленно повернулся к сестре. Движение далось ему с трудом — после долгого сидения суставы одеревенели, словно старое дерево в зимнюю стужу, но он не позволил боли отразиться на своей осанке. Годы правления научили его скрывать любую слабость. — Если бы я зажёг ещё больше, — ответил он с усталым взглядом, его голос, приглушённый тканью, звучал мягко, но твёрдо, как дамасская сталь в бархатных ножнах, — я бы, возможно, задохнулся. Мне и так тяжело дышать от этих ароматов. — Он намеренно не добавил, что благовония были необходимостью, а не прихотью – способом скрыть то, что его болезнь делала с его телом. Сибилла медленно прошлась по комнате, её каблуки тихо постукивали по мраморному полу, выложенному искусными мастерами из Византии. Она остановилась у книжного шкафа, рассеянно проводя пальцем по корешкам книг – древние тома, привезённые из самых дальних уголков христианского мира, молчаливо наблюдали за этой сценой. В этом простом жесте читалось столько снисходительности, что Балдуин почувствовал, как внутри поднимается глухое раздражение – то самое чувство, которое он научился подавлять ещё в детстве. — Твоя болезнь лишила тебя многого, — продолжила она, и в её голосе зазвучали нотки ледяного спокойствия, напоминающие о их матери в минуты особого недовольства. Она повернулась к брату, и солнечный луч, пробившийся сквозь витраж, окрасил её волосы в цвет расплавленного золота – того самого, из которого была выкована её диадема. — И королевство нуждается в наследнике. Ты должен признать моего сына. При этих словах что-то дрогнуло в глазах короля – едва заметное движение, которое большинство людей пропустили бы, но Сибилла знала своего брата слишком хорошо. Она увидела в этом движении отголосок той боли, которую он так тщательно скрывал ото всех. Балдуин сжал подлокотники кресла. Под перчатками его искалеченные пальцы дрогнули от боли, но он не обратил на это внимания. Сейчас важнее было сохранить ясность мысли, не поддаться эмоциям, которые пыталась пробудить в нём сестра. — Пока я держусь, — произнёс он с неожиданной твёрдостью, которую не ожидала Сибилла от умирающего брата, — мой племянник не станет игрушкой в руках придворных. Пусть он останется ребёнком. — В его словах звучала не только властность короля, но и забота дяди о единственном племяннике. Сибилла холодно улыбнулась, но её глаза, так похожие на глаза брата, остались непроницаемыми, словно лёд на поверхности глубокого озера. Она коснулась золотого ожерелья на шее — жест, который Балдуин хорошо знал: сестра всегда так делала, когда была недовольна. Это ожерелье, подарок их отца, стало для неё своеобразным талисманом, к которому она прибегала в моменты сильного волнения. В комнате повисла тяжёлая тишина. Даже птицы за окном, казалось, притихли, чувствуя напряжение между братом и сестрой. Воздух стал густым и тяжёлым, словно перед грозой в пустыне. Где-то в глубине замка послышался приглушённый звон колокола, призывающего к молитве, но здесь, в королевских покоях, время словно остановилось. — Мы оба знаем, Балдуин, — Сибилла сделала шаг вперёд, и её голос смягчился, став почти вкрадчивым, как у торговца дорогими тканями на базаре, — что дворцовая жизнь не так уж проста. Моему сыну придётся узнать о ней рано или поздно. — Она опустилась на колени рядом с креслом брата, и на мгновение в этом жесте промелькнула искренняя забота – отголосок их общего детства, когда всё было проще. — Я просто прошу тебя быть реалистом. Королевство требует стабильности. Балдуин посмотрел на сестру. Как она была похожа сейчас на их мать — та тоже умела добиваться своего, прикрывая железную волю показной мягкостью. В памяти всплыла картина из детства: мать, склонившаяся над его постелью, когда первые признаки болезни только появились, с той же смесью заботы и холодного расчёта в глазах. Он почувствовал приступ мучительного кашля, но сдержал его – годы практики научили его контролировать даже это. Его пальцы еще крепче сжали подлокотник. — Сибилла, — произнёс он тихо, и в его голосе звучала усталость человека, много раз обдумывавшего этот разговор, — я прекрасно понимаю твои опасения. Но я не намерен подвергать мальчика этому бремени раньше времени. Я буду искать другие пути обеспечения стабильности. В глазах Сибиллы мелькнуло разочарование – то же выражение, которое он видел в глазах матери, когда та поняла, что её сын никогда не станет тем королём, о котором она мечтала. Она поднялась одним плавным движением, расправляя складки платья – шёлк прошелестел, как змеиная кожа. — Ты такой упрямый, как и всегда, — в её голосе звучала горечь, смешанная с чем-то похожим на восхищение. — Но я надеюсь, что время покажет тебе правильный путь. Она направилась к выходу, но у самой двери остановилась. Солнечный луч, падающий из окна, создал вокруг её фигуры золотистый ореол, делая её похожей на фигуру с церковных фресок: — Знаешь, брат, иногда я думаю, что твоя болезнь сделала тебя не только сильнее, но и... жёстче. Когда дверь за Сибиллой закрылась, Балдуин позволил себе откинуться на спинку кресла. Боль, которую он сдерживал при сестре, теперь пульсировала в каждой части его тела, словно прилив, накатывающий на берег. Он прикрыл глаза, пытаясь справиться с ней, как делал тысячи раз прежде. И вдруг в памяти всплыло другое воспоминание — не из детства, а из недавнего прошлого: прохладные руки, осторожно касающиеся его ран, серые глаза, смотрящие без страха и отвращения, тихая песня на незнакомом языке, прогоняющая боль. Он помнил её запах — травы и пустынного ветра, помнил, как она склонялась над ним, и её огненные волосы мерцали в свете костра, словно живое пламя, посланное самим Господом. Балдуин встал и подошёл к окну. Каждый шаг отдавался болью, но теперь эта боль казалась иной — словно память о её прикосновениях изменила само его восприятие страдания. Его взгляд устремился к горизонту, где пустыня встречалась с небом в размытой дымке полуденного зноя. Где-то там, среди бескрайних песков, находилась она — загадочная целительница, чей образ не отпускал его мысли. Внезапная потребность в молитве охватила его с непреодолимой силой. Покинув королевские покои, он медленно направился по прохладным коридорам замка. Каждый его шаг отдавался гулким эхом, отражаясь от каменных стен, украшенных гобеленами с историей Святой земли. Стражники и слуги почтительно склоняли головы, когда он проходил мимо, но король едва замечал их приветствия. Сейчас его разум был далеко, блуждая между долгом правителя и воспоминаниями о той удивительной встрече, которая, возможно, изменила всю его жизнь.

***

Часовня встретила его прохладой и тишиной. Здесь, в этих древних стенах, пропитанных молитвами многих поколений, Балдуин всегда находил успокоение. Солнечный свет, проникающий сквозь витражные окна, создавал на каменном полу разноцветный узор, напоминающий драгоценные камни в короне Иерусалимского королевства. Свечи у алтаря мерцали, отбрасывая причудливые тени на стены, где библейские сцены, казалось, оживали в неверном свете. Балдуин опустился на колени перед алтарём. Складки его белого одеяния расправились по полу, подобно крыльям ангела. Он медленно снял корону и положил её рядом — символ власти, который порой казался тяжелее всех его недугов вместе взятых. Вуаль он оставил — даже наедине с Богом он не решался обнажить своё лицо, словно сама болезнь стала частью его сущности, неотделимой от его души. - Господи, — шептал он, и его голос дрожал от сдерживаемых эмоций, — если это испытание, дай мне сил его выдержать. Если это искушение — дай мне мудрости его распознать. А если это знак Твоей милости... Я встретил человека, который не отвернулся от моего недуга, который увидел во мне не прокажённого короля, а просто человека. Но имею ли я право надеяться? Имею ли я право думать о ней, когда мой долг — служить короне и народу? В тишине часовни его слова звучали особенно пронзительно. Здесь, перед ликом Спасителя, он мог позволить себе ту искренность, которую не мог показать даже самым близким людям. Воспоминания о её прикосновениях, о том, как она без страха касалась его ран, заставляли его сердце биться чаще. Впервые за долгие годы он почувствовал себя не прокажённым, не королем, а просто человеком, способным испытывать простые человеческие чувства. Его размышления прервал звонкий детский голос, эхом разнесшийся по часовне: -Дядя! Ты вернулся! Балдуин обернулся и увидел своего племянника, бегущего к нему через часовню, его шаги гулко отдавались от каменных плит. Следом спешила няня, её лицо выражало неподдельный ужас от такого нарушения этикета. В этот момент сквозь витражное окно упал луч света, окрасив золотистые кудри мальчика в радужные цвета, словно создавая вокруг его головы нимб, подобный тем, что украшали фрески со святыми. - Мой принц! Нельзя так врываться в часовню! Ваше Величество, простите... - Всё в порядке. — Балдуин поднял руку, останавливая поток извинений. — Оставьте нас. Когда шаги няньки затихли в коридоре, король внимательно посмотрел на мальчика. Его племянник был воплощением здоровья и жизненной силы — золотистые кудри обрамляли румяное лицо, живые глаза светились любопытством и радостью. В нём легко угадывались черты Сибиллы, но без той холодности, которая появилась на лице его матери с годами. Глядя на него, Балдуин невольно вспомнил себя в этом возрасте — до того, как болезнь всё изменила, до того, как корона и проказа стали его вечными спутниками. - Расскажи мне о своих занятиях, - попросил Балдуин, и глаза мальчика загорелись неподдельным восторгом. - О, дядя! Я изучаю историю крестовых походов! И фехтование! И латынь... хотя она очень сложная, - он слегка нахмурился, морща нос совсем как его мать в детстве. - А ещё я слышал, что ты путешествовал. Это правда? Ты видел пустыню? Там правда живут огромные змеи? Балдуин не смог сдержать улыбку под вуалью. В этой детской непосредственности было что-то исцеляющее, словно сама юность племянника могла прогнать тяжесть болезни и забот. - Да, я видел пустыню. И знаешь, что я там понял? - Он наклонился ближе к мальчику, словно собираясь поделиться великой тайной. - Что иногда самые удивительные сокровища можно найти в самых неожиданных местах. - Ты нашёл сокровище? - Глаза мальчика расширились от восторга, в них плясали отблески свечей, горящих у алтаря. - Можно и так сказать, - тихо ответил Балдуин, и в его памяти снова мелькнули серые глаза и огненные волосы. - Но главное сокровище - это мудрость, которую дарит нам жизнь. Помни об этом, когда учишь латынь. - Но латынь такая скучная, - мальчик надул губы, теребя край своего богато расшитого камзола. - Я больше люблю уроки фехтования. Мастер Годфри говорит, что у меня хорошо получается! - Он выхватил воображаемый меч и сделал несколько выпадов, его движения были на удивление точными для его возраста. - Вот так, и так! А потом поворот... Балдуин с нежностью наблюдал за племянником. В его движениях действительно угадывалась природная грация воина, но было в них и что-то ещё - та же страсть к жизни, которую когда-то чувствовал в себе сам король, то же стремление к подвигам и славе, которое жило в сердце каждого рыцаря. - Покажи мне свою стойку, - попросил Балдуин, и мальчик тут же замер, приняв боевую позицию. Его лицо стало серьёзным, почти взрослым - так же становилось серьёзным лицо Балдуина, когда отец учил его владеть мечом. - Неплохо, - одобрил король. - Но правое плечо держи чуть ниже. Вот так, - он слегка коснулся плеча племянника затянутой в перчатку рукой. - И не забывай следить за противником. Самый опасный удар часто приходит оттуда, откуда его не ждёшь. - Ты говоришь прямо как мастер Годфри! - Рассмеялся мальчик, но тут же спохватился и прикрыл рот рукой, вспомнив, что находится в часовне. - Прости, дядя. - Ничего, - мягко ответил Балдуин. - Я думаю, Господь не гневается на искренний смех ребёнка. В этот момент в дверях часовни появилась запыхавшаяся нянька. Её щёки раскраснелись от быстрой ходьбы, чепец сбился набок. - Мой принц! - воскликнула она. - Ваш учитель истории ждёт уже четверть часа! И госпожа Сибилла будет недовольна, если вы опоздаете на урок. Мальчик вздохнул, и в этом вздохе было столько драматизма, что Балдуин едва сдержал смешок: - Опять история... А можно я лучше останусь с дядей? - Нет, дитя, - Балдуин покачал головой. - Твоя няня права. Каждый из нас должен выполнять свой долг. Даже если иногда он кажется нам скучным. - Как латынь? - Хитро прищурился племянник, и в его глазах мелькнули озорные искорки. - Как латынь, - согласился король. - Иди. И не огорчай свою мать. Мальчик уже направился к выходу, но вдруг остановился и обернулся, его кудри качнулись в лучах света, проникающего через витражи: - Дядя, а ты потом ещё расскажешь мне о пустыне? О своём путешествии? - Обязательно, - пообещал Балдуин. - А теперь беги. Племянник ещё раз улыбнулся и выбежал из часовни. Его шаги и голос няни, которая что-то выговаривала ему на ходу, постепенно затихли в коридоре, оставляя после себя странное чувство пустоты и тепла одновременно. После ухода принца Балдуин ещё некоторое время оставался в часовне, собираясь с мыслями. Эта встреча всколыхнула в нём множество чувств - нежность к мальчику, тревогу за его будущее, горечь от осознания того, что сам он никогда не будет иметь детей. Но сильнее всего было желание защитить племянника от придворных интриг, сохранить в нём эту чистоту и радость жизни как можно дольше. Тяжёлая дверь часовни открылась с характерным скрипом, и внутрь вошёл Раймунд. Его шаги были осторожными, словно он боялся нарушить священную тишину места. Он остановился в нескольких шагах от короля, почтительно склонив голову: - Ваше Величество, - тихо произнёс он, - я собрал информацию, о которой вы просили. Балдуин медленно поднялся с колен, опираясь рукой о каменную скамью. Несмотря на боль в суставах, он старался двигаться плавно - король не мог позволить себе проявить слабость даже перед самым верным другом. В этом простом движении читалась вся история его правления: вечная борьба между человеческой слабостью и королевским достоинством. - Пройдёмся по саду, Раймунд, - предложил он. - Там нас никто не подслушает.

***

Королевский сад в этот час был погружен в золотистый свет заходящего солнца. Лишь садовники неспешно подрезали розовые кусты, но, завидев короля, поспешили удалиться. Балдуин и Раймунд медленно шли по извилистой дорожке, усыпанной мелким гравием. Шорох их шагов смешивался с пением птиц и журчанием фонтана, создавая умиротворяющую мелодию уходящего дня. - Говори. - Велел король, и в его голосе прозвучали властные нотки человека, привыкшего повелевать. - Истории о пустынном лекаре начали появляться около двух лет назад, - начал Раймунд, сверяясь с небольшим свитком. Пергамент шелестел в его руках, как осенние листья. - Сначала это были просто слухи среди бедуинов. Говорили о страннике, исцеляющем больных. Потом рассказы стали более конкретными. Купцы из Александрии упоминали о чудесном исцелении мальчика, умиравшего от страшной болезни. Караванщики рассказывали о женщине с огненными волосами, которая спасла целый оазис от чумы. Балдуин слушал, не перебивая. Его взгляд был устремлён вдаль, но Раймунд знал, что король не пропускает ни единого слова. В этой внимательности скветилось нечто большее, чем простой интерес правителя к происходящему в его землях. - Самое интересное, - продолжал Раймунд, - что все истории сходятся в одном: этот лекарь никогда не берёт плату за лечение. И ещё... - он замялся, перебирая листы. - Говори всё. - Подбодрил его Балдуин. - Ты же знаешь, я ценю правду, какой бы странной она ни казалась. - Многие считают её колдуньей. Говорят, что она может разговаривать с животными, что её песни прогоняют злых духов, а прикосновение её рук исцеляет даже неизлечимых больных. - Раймунд понизил голос, словно сами эти слова могли привлечь нежелательное внимание. - Некоторые утверждают, что видели, как дикие звери пустыни склоняют перед ней головы, а ядовитые змеи отползают с её пути. - А что говорят о её происхождении? - В голосе короля промелькнула едва заметная дрожь, которую мог уловить только человек, знавший его так долго, как Раймунд. - Ничего определённого, мой король. Некоторые считают её благословенной Аллахом, другие - посланницей древних богов Египта. Но все сходятся во мнении, что она появилась словно из ниоткуда, и никто не знает её настоящего имени. Говорят, она говорит на языке, которого никто не слышал прежде. Балдуин остановился у фонтана. Вода, стекающая по мраморным ступеням, создавала успокаивающую мелодию, напоминающую песню, которую он слышал в пустыне. В этих звуках было что-то гипнотическое, уносящее мысли далеко за пределы дворцовых стен. - А что при дворе? - Спросил он после долгого молчания. - Что говорят о моём отсутствии? Раймунд заметно напрягся. Его пальцы нервно сжали свиток: - Ваше отсутствие породило... некоторое беспокойство. Ги де Лузиньян пытается использовать ситуацию в своих интересах. Он намекает придворным, что король слишком слаб, чтобы управлять государством. - Пусть говорит, - спокойно ответил Балдуин. - Пока это всего лишь слова. - Но не только слова беспокоят меня, мой господин, - Раймунд понизил голос до шёпота. - Во время вашего отсутствия участились встречи между Ги и некоторыми баронами. Они собираются в его доме под предлогом охоты. - Готовит почву для будущих притязаний на власть, - король покачал головой. - Как предсказуемо. Словно дети, играющие в интриги, не понимающие, что истинная власть держится не на заговорах, а на верности и справедливости. Балдуин остановился у розового куста. Бутоны только начинали раскрываться, обещая скорое цветение. Он осторожно коснулся одного из них затянутой в перчатку рукой, и этот простой жест вдруг напомнил ему, как целительница касалась его ран - так же осторожно и нежно. - Знаешь, Раймунд, - задумчиво произнёс он, - иногда я думаю, что мой недуг - это не проклятие, а дар. Он позволяет мне видеть истинные лица людей. Те, кто отворачивается от меня из-за болезни, отвернулись бы и по другой причине. А те, кто остаётся верен... - он повернулся к своему советнику, - те доказывают свою преданность не словами, а делами. - Мой король... - Раймунд был явно тронут этими словами, но Балдуин не дал ему договорить. - Присматривай за Ги, - продолжил он уже более деловым тоном. - Но не слишком явно. Пусть думает, что его игра остаётся незамеченной. И... - он помедлил, - усиль охрану границ. Я хочу знать обо всех передвижениях между нашими землями и владениями Саладина. - Будет исполнено, Ваше Величество. А что насчет... - Раймунд замялся, - целительницы? - Её появление не может быть случайностью, - тихо произнёс Балдуин. - Особенно сейчас, когда в королевстве так неспокойно. Но помни - никакого вреда ей. Я хочу только знать, где она и что с ней происходит. Вечернее солнце окрасило сад в золотые тона. Где-то вдалеке звонили колокола, созывая верующих на вечернюю молитву. Их звон разносился над городом, смешиваясь с призывами муэдзинов к намазу - вечный голос Иерусалима, города трёх религий. Балдуин поднял глаза к небу, на котором уже появились первые звёзды. Закатное солнце окрашивало облака в те же огненные тона, что и волосы загадочной целительницы. В этот момент он почти физически ощущал связь между собой и ей - словно сама судьба протянула между ними невидимую нить. "Где-то там, под этим же небом, - подумал он, - она тоже смотрит на закат. И, может быть, тоже вспоминает нашу встречу." - Раймунд, - внезапно произнёс король, - ты веришь в судьбу? - В волю Божью, мой король, - осторожно ответил советник. - А если воля Божья проявляется в том, что кажется нам случайностью? - Балдуин говорил тихо, словно размышляя вслух. - Что если каждое испытание - это на самом деле путь к чему-то большему? Раймунд молчал, понимая, что король не ждёт ответа. В тишине сада слышалось только журчание фонтана и далёкое пение птиц, провожающих уходящий день. Сумерки медленно опускались на Иерусалим, окутывая священный город своим прохладным покрывалом. - Пора возвращаться, - наконец произнёс Балдуин. - Скоро вечерний совет, и нам нужно обсудить новые торговые соглашения с Венецией. Но прежде чем направиться во дворец, он ещё раз взглянул на горизонт, где пустыня встречалась с небом. Там, в безграничных песках, таилась загадка, которая, возможно, изменит не только его судьбу, но и судьбу всего королевства. И впервые за долгое время в его сердце затеплилась надежда - хрупкая, как первые лучи рассвета, но настойчивая, как весенние цветы, пробивающиеся сквозь камни.