Венец и милосердие: Чужестранка

Полог палатки был тяжёлым, пропитанным песком и солнцем. Девушка откинула его, помогая Балдуину войти внутрь. В сравнении с хаосом лагеря, это жилище выглядело почти уютным: несколько мягких подушек, расшитых простым геометрическим узором, лежали на полу, потёртые, но чистые ковры создавали подобие домашнего очага посреди пустыни. В воздухе витал слабый аромат благовоний, перебивающий запах пота и пыли. Она помогла путнику опуститься на подушки, и он не сдержал тяжёлого вздоха облегчения, запрокидывая голову. От этого движения ткань, скрывавшая его лицо, слегка сползла, обнажив правую скулу, изуродованную рубцами проказы. Девушка мгновенно отвела взгляд, но Балдуин успел заметить это движение, и его плечи напряглись, словно он ожидал удара. — Могу ли я обработать ваши раны, господин? — Спросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и профессионально, как у лекаря, привыкшего видеть любые раны и увечья. — Вы лекарь? — В его голосе прозвучало искреннее удивление. За годы болезни он повидал множество целителей: еврейских врачевателей из Александрии, арабских хакимов из Дамаска, греческих лекарей из Константинополя. Но никогда среди них не было столь молодой девушки. — Да, — она позволила себе лёгкую улыбку, от которой в уголках её глаз появились едва заметные морщинки. — Не волнуйтесь. Я помогала многим людям и многих исцеляла от разных болезней. Вы позволите мне помочь вам? — Вы не боитесь заразиться? — В его вопросе звучала горечь человека, привыкшего видеть, как другие отшатываются от него в страхе. Неожиданно для самой себя она рассмеялась — звонко и искренне, словно услышала забавную шутку. Её смех напоминал перезвон серебряных колокольчиков в храме, он казался совершенно неуместным в этой мрачной палатке, среди разбойников, и в то же время — абсолютно естественным, как журчание родника в пустыне. Балдуин растерянно смотрел на неё, не понимая такой реакции. Давно никто не смеялся в его присутствии так непосредственно, без страха и притворства. Даже его сестра Сибилла всегда держалась настороженно, словно опасаясь, что болезнь может перепрыгнуть через разделяющее их расстояние. Заметив его замешательство, девушка попыталась взять себя в руки: — Простите, господин, если мой смех смутил или обидел вас. Сама не знаю, почему рассмеялась. Просто... — Она покачала головой, не закончив фразу. — Хорошо. Я буду благодарен вашей помощи, — он помолчал, затем, пытаясь подняться, добавил: — В моей поясной сумке есть лекарства и бинты. Воспользуйтесь ими. — Я помогу, не вставайте! — Лекарь мягко удержала его за плечо, наклоняясь к поясу Балдуина. Тонкий аромат благовоний коснулся его обоняния — нежный, почти неуловимый, как дуновение весеннего ветра в садах Иерусалима. Он не был навязчивым, скорее, казался естественным продолжением её сущности, пробуждая в душе Балдуина давно забытые чувства: воспоминания о временах до болезни, когда он мог свободно прикасаться к другим людям, когда не нужно было прятать лицо под вуалью. Изучая содержимое сумки, девушка сразу отметила про себя качество лекарств — дорогие, искусно приготовленные снадобья, доступные лишь знатным особам. Персидские мази в изящных стеклянных флаконах соседствовали с египетскими бальзамами в алебастровых сосудах. Но она промолчала — статус пациента не имел значения, важно было лишь его исцеление. Прежде чем приступить к лечению, она достала из своей походной сумки чистые хлопковые перчатки, потёртые от частого использования, но безупречно выстиранные. С неожиданной для её молодости методичностью она омыла руки ароматическим маслом, наполнившим палатку густым, пряным запахом лечебных трав. Затем осторожно принялась снимать старые повязки с рук Балдуина, стараясь причинить как можно меньше боли. — Ммм... — Не сдержал стона Балдуин, когда присохший к ране бинт потянул за собой воспалённую плоть. — Простите, саид, — тут же отозвалась девушка с искренним сожалением. — Видимо, в пустыне вы находились слишком долго. Язвы прилипли к бинтам. Простите... — Не извиняйтесь, — Голос звучал тихо, но твёрдо. — Вы не виноваты. Я привык к боли. Последние слова он произнёс так буднично, что сердце девушки сжалось от сострадания. Сколько же страданий должен был перенести этот человек, чтобы говорить о боли как о старой знакомой? Работая над его ранами, Балдуин не мог отвести взгляд от её лица, пытаясь разгадать загадку этой необычной девушки. Как она оказалась среди разбойников? Что привело её сюда, в эти безжалостные пески? Держат ли её силой или она здесь по своей воле? Её кожа поражала своей белизной — чистая и гладкая, словно алебастр, нетронутый безжалостным солнцем пустыни. На висках проступали тонкие голубоватые жилки, придавая её облику почти призрачную хрупкость. Но в серых глазах, казалось, жили целые миры — они не просто смотрели, они изучали, понимали, сострадали. В их глубине отражалась какая-то древняя мудрость, несовместимая с её молодостью, словно душа, живущая в этом теле, помнила времена фараонов. Простая чёрная туника и кафтан скрывали фигуру, а синий платок полностью закрывал волосы, только подчёркивая белизну кожи и чистоту черт лица. Её маленькие руки двигались с удивительной грацией и уверенностью, обрабатывая раны с профессиональной точностью. Каждое движение было выверенным, словно она исполняла священный танец исцеления. Она казалась здесь чужеродной — словно редкий цветок, случайно выросший среди колючек, или жемчужина, затерявшаяся в грубом песке. Почувствовав на себе его изучающий взгляд, девушка подняла голову. Их глаза встретились, и что-то дрогнуло в её душе. Никогда прежде она не видела таких глаз — чистых и пронзительных, как летнее небо на рассвете. Несмотря на страдания, которые, должно быть, преследовали этого человека годами, в его взгляде сохранилась удивительная сила духа. Она невольно вздохнула, и этот тихий звук заставил Балдуина отвернуться. Ему показалось, что она заметила его изуродованное лицо, и вся магия момента рассыпалась, как песчаный замок под порывом ветра. Каждый раз, когда кто-то видел его истинный облик, в глазах появлялся страх или, что ещё хуже, жалость. Он научился жить с этим, но каждый такой момент всё равно причинял боль. — Меня зовут Балдуин, — Вдруг произнёс он, желая нарушить неловкое молчание. Своё имя он мог назвать без опаски — оно было достаточно распространённым среди франков, к тому же, вряд ли кто-то мог предположить, что сам король Иерусалима окажется среди простых паломников. — Я кочевник. Посещал с монахами святые места, — он помедлил, разглядывая тени от пламени масляной лампы на стенах палатки. — А как ваше имя? Она загадочно улыбнулась, и после короткой паузы ответила: — У меня нет имени. — Как это возможно? — Удивился Балдуин. За свою жизнь он встречал множество странников: отшельников, живущих в пещерах, дервишей, танцующих с огнём, безумных пророков, выкрикивающих пророчества на улицах Иерусалима. Но впервые он встретил человека без имени. — Наверное. — Девушка пожала плечами, и в её голосе прозвучала странная отрешённость, словно она говорила о чём-то, что случилось не с ней, а в далёкой легенде. Балдуин почувствовал её нежелание продолжать эту тему и не стал настаивать. Она спасла ему жизнь — меньшее, что он мог сделать, это уважать её тайны. В конце концов, у каждого в этих землях есть своё прошлое, о котором лучше молчать. Лекарь методично продолжала свою работу. Она обработала сначала одну руку, нанося травяные мази тонким слоем, затем бережно перевязала её и надела поверх новую перчатку из его запасов. С той же тщательностью занялась второй рукой. В её движениях чувствовался многолетний опыт, словно она лечила прокажённых всю свою жизнь. Грязные бинты она отбросила подальше, чтобы случайно не использовать их снова. Закончив с руками, она потянулась к его лицу. — Нет, — Остановил её Балдуин. Его голос, хотя и прозвучал резко, сохранял мягкость. В этом простом слове слышалась застарелая боль человека, привыкшего скрывать своё лицо даже от близких. — Не трогайте. — Но саид, ваше лицо тоже нуждается в уходе. — В голосе звучала искренняя забота. — Если оставить так, может стать только хуже. Жар пустыни не щадит даже здоровую кожу, а уж больную... Балдуин лишь покачал головой, не желая объяснять причины своего отказа. Как объяснить ей, что дело не в боли или страхе? Что его останавливает не гордость, а нежелание видеть, как меняется выражение её лица при виде его увечий? — Что ж, — произнесла девушка с лёгкой грустью, но вдруг её лицо просветлело, словно её осенила идея. — Предлагаю компромисс: пока я буду заниматься своими делами, вы сможете позаботиться о своём лице сами. Отвернитесь от входа, если не хотите, чтобы я случайно вас увидела, — она взяла деревянное ведро, потёртое от частого использования. — Мне нужно сходить за водой, недалеко от нас есть оазис. Я быстро вернусь. Она протянула Балдуину два флакона — один из его собственной сумки, другой из своих запасов. От второго исходил тонкий аромат экзотических трав, смешанный с чем-то неуловимо древним, будто сама пустыня вложила свою силу в это снадобье. — Сначала используйте своё лекарство, а потом это, — лекарь указала на флакон из тёмного стекла. — У меня, к сожалению, нет зеркала, но думаю, вы и сами знаете, где необходимо обработать. Вот вам чистая ткань, — она поднялась, отряхивая платье от песка, который, казалось, проникал всюду. — А мне надо поспешить... Не хочу сталкиваться с этими людьми, когда солнце сядет. В последних словах промелькнула тень беспокойства, и Балдуин отметил это. Значит, она всё-таки опасается разбойников, несмотря на свою внешнюю невозмутимость. Балдуин молча кивнул, принимая лекарства. Когда девушка вышла, он медленно поднялся и, слегка пошатываясь, подошёл к выходу. Осторожно отодвинув полог, он наблюдал, как она идёт к оазису. Её фигура, закутанная в тёмные одежды, казалась тенью на фоне заходящего солнца. Разбойники провожали её настороженными взглядами, некоторые даже привставали, готовые броситься в погоню, если она попытается сбежать. Их руки непроизвольно тянулись к оружию, словно дикие звери, готовые к прыжку. "Она здесь пленница? — Подумал Балдуин, чувствуя, как внутри поднимается гнев. — Или они так заботятся о её безопасности? Что за тайну хранит эта девушка, если даже эти головорезы боятся потерять её?" Вернувшись на своё место, Балдуин последовал совету девушки и отвернулся от входа. В полумраке палатки он медленно поднёс руку к лицу, ощупывая кожу, некогда гладкую и чистую, а теперь покрытую рубцами и язвами проказы. Эти прикосновения стали для него ежедневным ритуалом – своеобразной молитвой, в которой смешались боль, смирение и непокорность судьбе. Знакомые ощущения — зуд, жжение, но сильнее всего — чувство потери. Потери не только внешней красоты, но и самой жизни, какой она была прежде. Маленькая стеклянная баночка в его руках хранила дворцовое лекарство, приготовленное лучшими врачевателями Иерусалима. Когда он открыл её, в воздухе разлился терпкий, едва уловимый аромат целебной мази. Даже не глядя, он знал каждый компонент: масло оливы из садов Гефсимании, благовония, привезённые караванами из далёкой Индии, травы, собранные монахами в горах Иудеи. Сняв перчатку, он осторожно зачерпнул немного снадобья и аккуратно нанёс на язвы. Первое прикосновение вызвало острую боль, словно тысячи крошечных игл впились в кожу. Балдуин закусил губу, сдерживая стон – за годы болезни он научился встречать боль как старую знакомую. Постепенно жжение сменилось благословенным холодком, и он почувствовал, как напряжённые мышцы лица начинают расслабляться. Затем он взял второй флакон — тот, что дала ему девушка. В тусклом свете масляной лампы жидкость внутри загадочно мерцала, словно в ней были заключены звёзды. Он капнул немного на чистую ткань, и его ноздри уловили странный, но приятный аромат – сладковатый и успокаивающий, будто сама пустыня собрала свои древние тайны в этом маленьком сосуде. С каждым осторожным прикосновением пропитанной маслом ткани к коже боль отступала всё дальше, уступая место удивительному чувству покоя. — Вы закончили, саид? — Раздался её звонкий голос от входа. Балдуин вздрогнул и машинально потянулся за платком, но она остановила его движение мягким словом: — Не прячьте. Я смотреть не буду. Пусть лекарство как следует впитается. На руках оно защищено бинтами, а лицу нужен воздух. — Как скажете. — Тихо ответил он, благодарный за её деликатность. В её голосе не было ни отвращения, ни показного сочувствия – только спокойная уверенность человека, знающего своё дело. Теперь, сидя к ней спиной, он особенно остро ощущал каждое её движение. Звон стеклянных пузырьков, которые она доставала из своей сумки, шелест ткани её одежд, плеск воды – всё складывалось в странную, завораживающую мелодию. Когда она открывала свои флаконы, воздух наполнялся ароматами трав, и Балдуин почти видел, как она склоняется над ними, выбирая нужные снадобья, как её тонкие пальцы осторожно обращаются с каждым пузырьком, словно с драгоценностью. Шорох её одежды напоминал шёпот листьев на ветру, в каждом движении чувствовались забота и тепло. Звуки льющейся воды казались музыкой, и он представлял, как капли сверкают в её усталых руках, отражая тусклый свет масляной лампы, превращая простую палатку разбойников в место, где творится настоящее волшебство исцеления.