Венец и милосердие: Чужестранка

Раскалённое солнце безжалостно царило над пустыней Синая, как и тысячу лет назад, когда по этим пескам вёл свой народ пророк Моисей. Караван паломников медленно продвигался вперёд, прокладывая путь меж величественных барханов, которые вздымались подобно волнам застывшего песчаного моря. Каждый шаг давался всё труднее – ноги вязли в сыпучем песке, а тяжёлая одежда, пропитавшаяся потом, становилась подобной власянице. Горячий ветер крепчал с каждым часом, принося с собой тончайшие песчинки, которые проникали сквозь любую, даже самую плотную ткань, заставляя кожу гореть и зудеть. Даже верблюды, эти вечные странники пустыни, привыкшие к её суровому нраву, тревожно всхрипывали и мотали головами, чуя приближение бури. Их горбы, ещё недавно гордо вздымавшиеся над спинами, теперь заметно опали – признак долгого пути без достаточного отдыха. В разношёрстной группе путников можно было различить монахов-бенедиктинцев в выцветших рясах, подпоясанных простыми верёвками, измождённых крестьян в грубых домотканых одеждах, ищущих исцеления от своих недугов у святых мест, и даже нескольких воинов, чьи некогда блестящие кольчуги теперь были покрыты толстым слоем пыли. Все они кутались в платки и накидки, пряча лица не только от безжалостного солнца и колючего песка – дорога к святым местам часто привлекала разбойников, и лучше было скрывать свою личность от чужих глаз. Среди путников выделялся один – высокий мужчина, державшийся чуть поодаль от остальных. Несмотря на простую одежду паломника, в каждом его движении сквозило природное достоинство, которое невозможно было скрыть даже под слоем пыли и грубой тканью. Даже то, как он управлял своим верблюдом – уверенно и властно – выдавало в нём человека, привыкшего повелевать. Его взгляды на спутников, короткие и внимательные, говорили о привычке оценивать людей и ситуацию, будто полководец на поле битвы. Внезапно небо потемнело, словно само солнце испугалось надвигающейся бури. Тяжёлые тучи, насыщенные песком, заволокли горизонт плотной завесой цвета старой бронзы. Ветер усилился, превращаясь в яростный вихрь, который швырял песок в лица путников, слепил глаза и забивал дыхание. В его завывании старым бедуинам слышались голоса джиннов, зовущих путников в свои смертельные объятия. — Держитесь вместе! Не разрывайте цепь! — Прокричал седобородый проводник, его голос почти утонул в реве бури. — Каждый пусть держится за попону впереди идущего верблюда! Паломники в панике хватались друг за друга, пытаясь не потеряться в песчаном хаосе. Матери прижимали к груди младенцев, старики читали молитвы, воины крепче сжимали рукояти мечей, хотя против этого врага – пустынной бури – их оружие было бесполезно. Только высокий путник держался в стороне от остальных – его недуг не позволял прикасаться к здоровым людям. Он плотнее прижался к своему верблюду, пытаясь укрыть лицо от жалящего песка. Его глаза, уже измученные болезнью, горели от боли, словно в них насыпали раскалённых углей. — Позвольте, я возьму поводья вашего верблюда, господин! — Прокричал один из рыцарей, пытаясь перекрыть вой ветра. В его голосе слышалось искреннее беспокойство. — Вам опасно управлять животным в такую бурю! — Благодарю... — ответ путника почти растворился в рёве стихии. Но судьба, что вечно играет людскими жизнями, решила иначе. Испуганный особенно яростным порывом ветра верблюд внезапно встал на дыбы, издав пронзительный крик, больше похожий на плач призрака. Мужчина, не ожидавший такого резкого движения, не удержался в седле. В следующее мгновение он уже катился по склону дюны, а песчаный вихрь жадно поглощал его силуэт, словно пустыня наконец получила свою добычу. Поднимаясь на ноги, путник пытался кричать, но его голос безнадёжно растворялся в реве бури. Песок забивался в рот, хрустел на зубах, лишая возможности даже молиться. Оставаться на месте означало верную смерть – пустынная буря могла за считанные минуты похоронить человека под слоем раскалённого песка, превратив его в очередную тайну этих древних земель. Собрав последние силы, он попытался подняться туда, откуда, как ему казалось, скатился. Но измученное болезнью тело предавало его. Каждое движение отзывалось болью в суставах, словно его кости превратились в битое стекло. Горячий песок, подобно тысячам раскалённых игл, впивался в кожу даже сквозь плотную ткань одежды. "Господи, дай мне сил…" — Шептали его потрескавшиеся губы, пока он упорно карабкался вверх по склону дюны. Песок предательски осыпался под ногами, унося его на шаг назад после каждых двух шагов вперёд. Его попытки казались жалкой насмешкой судьбы. Он, привыкший решать судьбы королевств одним жестом руки, теперь чувствовал себя беспомощным ребёнком, затерянным в бескрайних песках. Но даже сейчас, перед лицом смертельной опасности, в нём теплилась несгибаемая воля к жизни – та самая сила духа, что помогала ему править королевством, несмотря на проказу. Постепенно ярость бури начала стихать, словно сама пустыня устала от своего неистовства. Путник медленно поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие. Его колени дрожали от усталости, а дыхание вырывалось хриплыми, прерывистыми толчками. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался лишь бесконечный океан песка. Ни следа каравана, ни признака жизни – лишь величественное безмолвие пустыни, нарушаемое свистом ветра да шорохом песчинок. На мгновение он остановился перевести дыхание, и ноги сами подкосились. Дрожащими руками он достал с пояса бурдюк – воды оставалось совсем немного, едва ли на пару глотков. Он бережно отпил, позволяя живительной влаге смочить пересохшее горло. Каждая капля могла стать разницей между жизнью и смертью. А впереди его ждала лишь пустыня, бескрайняя и беспощадная, древняя, как сам мир. Палящее солнце, вновь появившееся из-за туч, заливало горизонт ослепительным светом, делая путь к спасению неразличимым в мареве раскалённого воздуха. В памяти всплыл недавний разговор, подобно видению, рождённому жаром пустыни: — И всё же, я считаю вашу затею опрометчивой, сир, — со вздохом произнёс рыцарь. Он с усталостью провёл рукой по лбу, на котором уже давно пролегли глубокие морщины от постоянного беспокойства за своего господина. Свеча в королевских покоях отбрасывала причудливые тени на стены, украшенные гобеленами с историями крестовых походов. — Не волнуйся раньше времени, Раймунд. — Молодой король даже не взглянул в сторону своего верного друга, продолжая собирать необходимые вещи в дорожную сумку: лекарства, привезённые венецианскими купцами, чистые льняные бинты, немного серебряных и медных монет. — Тогда позвольте и мне отправиться с вами! — В последний раз взмолился Раймунд, прижимая одну руку к груди, а другую протягивая к королю, словно пытаясь удержать его от рокового шага. — Дороги опасны, сир. Даже после заключения мира с Салах ад-Дином не все его эмиры соблюдают перемирие. — Нет, — строго, но спокойно ответил король. Поверх серой туники он надел скромный кафтан синего цвета, цвета дома Анжу, и повязал платок, тщательно скрывая лицо и шею. Руки он спрятал в хлопковые перчатки, привезённые из Дамаска. — Балдуин, прошу... — После того, как мы наладили шаткий мир с Салах ад-Дином, моя болезнь будто уснула, — вдруг перебил Раймунда король. Он наклонил голову вбок, внимательно глядя на своего друга, и в его голубых глазах отразилось пламя свечи. — В тот день, когда я понял, что моё состояние не становится хуже, я решил, что обязан отправиться с паломниками. Пока в землях Иерусалима воцарилось спокойствие и мой зять не плетёт интриг... — В чём я сомневаюсь, — проворчал Раймунд, нервно теребя крест на груди. — Я должен отправиться в путь, — закончил король. — А ты нужен мне здесь, чтобы никто не прознал о моём отсутствии. Меня не будет пару недель. Никто этого и не заметит. Ведь ранее я уже не появлялся на людях из-за болезни. Просто скажешь им, что я отдыхаю после битвы, — Балдуин подошёл к своему рабочему столу, где среди свитков и карт лежала его корона, тяжёлая от золота и ответственности. Он протянул её Раймунду. — Сохрани это до моего возвращения. Балдуин тряхнул головой, возвращаясь из воспоминаний к жестокой реальности пустыни. Снова поднёс бурдюк к потрескавшимся губам, понимая, что делает последний глоток. Холодная, спасительная влага на мгновение унялась жар в горле, даря короткое облегчение. "Не допущу, чтобы Раймунд оказался прав, что мне не по плечу это испытание, — мелькнула яростная мысль. — Да, он тот, к кому я должен прислушиваться. Но сейчас я должен верить себе и своим желаниям. Господь не зря даровал мне эти дни без боли..." Он шёл вперёд, спотыкаясь и падая, но каждый раз поднимаясь снова, как учил его когда-то наставник по фехтованию: "Король может упасть, но должен встать, пока бьётся его сердце". Песок, казалось, тянулся до самого края земли, до тех мест, где по преданиям жили чудовища и обитали демоны пустыни. Кожа на лице начала шелушиться от безжалостного зноя, глаза нестерпимо болели от песка, а губы покрылись болезненными трещинами от жажды, сочащимися сукровицей. С каждым новым шагом он чувствовал, как силы покидают его, словно вода, утекающая сквозь пальцы. И вот, когда Балдуин уже не мог больше идти, когда ноги окончательно подкосились, и он рухнул лицом в горячий песок, до его слуха донеслись какие-то звуки. Сперва он решил, что это галлюцинации от истощения, видения, посланные злыми духами пустыни, но вскоре различил характерный стук копыт и звон металла. Разбойники. Тяжёлые шаги приближались, и вскоре над ним нависла тень. Один из них склонился, разглядывая распростёртого на песке путника. От его одежды пахло конским потом, кожей и железом – запахи, знакомые любому воину. — Смотрите, кого мы тут нашли, — прошипел он, указывая на короля грубым, мозолистым пальцем. — Какой-то прокажённый, пытающийся пересилить свою участь. Должно быть, отстал от каравана паломников. Смех разбойников прозвучал холодно и резко, разрезая воздух как удар кинжала. Они обступили короля, который теперь стоял на коленях, изнурённый и покорный. Их тени падали на песок, подобно когтистым лапам хищных птиц. — Воды... пожалуйста, — прошептал Балдуин. Его голос, когда способный командовать армиями, сейчас звучал как шелест песка, словно последняя просьба умирающего. Один из разбойников, широкоплечий мужчина с лицом, наполовину скрытым под грязной чалмой, выхватил кожаный мешок с водой и поднял его на уровень глаз Балдуина. Капли, просочившиеся сквозь швы бурдюка, падали на песок, мгновенно испаряясь в жарком воздухе. — Тебе давать воду - всё равно что разлить её на песок. Бессмысленно. Просто прими свою участь. — Предложил он, злорадно ухмыляясь и демонстрируя редкие жёлтые зубы. — Говорят, эта болезнь – кара Божья за грехи. Какой же грех совершил ты, путник? Из-за спин разбойников медленно выступила тёмная фигура, закутанная в просторные одежды цвета ночного неба. Движения были плавными, словно у призрака, явившегося из миража пустыни. — Что ты делаешь, женщина?! Он прокажённый! — Воскликнул разбойник, стоявший рядом с Балдуином, когда незнакомка взяла деревянную чашу, украшенную простой резьбой, налила воду и направилась к королю. Она не ответила, лишь её взгляд встретился с глазами разбойника. Этого оказалось достаточно. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на страх или, возможно, невольное уважение, будто он увидел в её глазах нечто, заставившее его душу содрогнуться. Он отвёл глаза и замолчал, отступая на шаг. Спокойно и уверенно девушка протянула чашу Балдуину, и в этом простом жесте было больше благородства, чем во всех церемониях королевского двора. — Пейте, — сказала она тихим, но чётким голосом, в котором не было ни малейшего колебания или страха. Её голос напоминал журчание родника, неожиданно найденного в пустыне. Король, не в силах оторвать глаз от её лица, принял чашу и медленно выпил. Ощущение прохладной влаги на губах и в горле было почти самозабвенным. Но даже этот момент блаженного облегчения не мог затмить загадочной красоты и силы этой неизвестной девушки. В ней было что-то нездешнее, словно она принадлежала не этому миру, а тем временам, когда по земле ещё ходили святые. — Благодарю… — Произнёс он слабым голосом, возвращая чашу. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и даже сквозь ткань перчаток он ощутил тепло её рук. — Мы должны доставить его к людям, — сказала девушка, внимательно разглядывая паломника. Её произношение звучало непривычно для слуха короля. Она говорила на арабском, но с сильным акцентом, будто каждое слово нужно было извлекать из глубин памяти, словно драгоценный камень из-под толщи песка. Разбойники тут же взбунтовались. Они принялись кричать и размахивать руками, их голоса сливались в какофонию страха и предрассудков. Они нависли над девушкой грозной тучей, но она, казалось, даже не замечала их. Спокойно продолжала сидеть возле путника, наливая ему ещё воды, словно была окружена не бандитами, а назойливыми мухами. — Без него я никуда не пойду. — Вдруг произнесла она с той особой твёрдостью в голосе, которая бывает у людей, привыкших, что их слушаются. — Мой долг помогать нуждающимся. И он таковым является. — Пусть. — Раздался грубый, гортанный голос, похожий на рычание пустынного льва. Балдуин не видел его хозяина среди толпы разбойников, но чувствовал его властность – так говорят люди, привыкшие повелевать. — Раз она так хочет. Только не подпускай его близко к моим людям. Они на вес золота. А этот прокажённый – просто пыль, которую развеет ветер. Девушка, не обращая внимания на эти жестокие слова, осторожно помогла Балдуину подняться на ноги. Когда он выпрямился во весь рост, она невольно отступила на шаг – даже сейчас, измученный жаждой и болезнью, он возвышался над ней подобно древней статуе, найденной в песках. Она едва доходила ему до плеча, и её хрупкая фигура казалась особенно уязвимой рядом с его внушительным ростом. "Он точно был воином." — Промелькнула мысль, глядя на его осанку и то, как даже в слабости он держал голову. Но она тут же отбросила эти размышления – сейчас важнее было оказать помощь, а не гадать о прошлом незнакомца. Медленно, поддерживая путника под локоть, девушка двинулась к краю лагеря, где стояла отдельная палатка. Разбойничий стан раскинулся беспорядочно, как обычно располагаются временные пристанища людей пустыни: потрёпанные шатры из грубой верблюжьей шерсти, расставленные без всякого плана, чадящие костры, вокруг которых валялись объедки и пустые бурдюки. Некоторая одежда сушилась на наскоро сооружённых деревянных стойках, рядом на расстеленных покрывалах лежали оружие и доспехи, добытые явно не в честном бою, кривые сарацинские сабли соседствовали с франкскими мечами, дамасские кинжалы с венецианскими стилетами. Люди, сидевшие у огня, провожали странную пару долгими, настороженными взглядами. Кто-то сплёвывал в песок, кто-то бормотал молитвы, кто-то демонстративно отворачивался, но Балдуин чувствовал на себе их взгляды – так смотрят на диковинного зверя, пойманного в силки.