Индивидуальная терапия

Прошел час, два, и, наконец, Лололошка очнулся. Мир предстал перед ним расплывчатым пятном, словно кто-то разлил на холсте акварель боли. Все тело ломило так, будто его пропустили через мясорубку, предназначенную для переработки сверхпрочных сплавов. Слезы, горячие и обильные, как весенний ливень, навернулись на глазах. Было больно. Невыносимо, космически больно! Но, несмотря на этот адский симфонический оркестр боли, в его голове, помимо прежнего хаоса голосов, пробился тоненький росточек ясности. Он… он чувствовал свои собственные мысли! Не чужие, навязчивые, шепчущие бредни, а свои, родные, запутавшиеся, но всё же его. Это было похоже на победу над целым легионом злобных говорящих попугаев, одетых в латексные костюмы. Лололошка попытался сесть – и тут же его пронзила волна боли, словно кто-то вонзил в него стаю светящихся медуз. Живот, ребра, спина – все ныло и протестовало. Джон, не глупый конечно же, сразу заметил пробуждение своего, недавно избитого им же пациента. Его лицо выражало спокойствие профессионального палача, только что завершившего свою работу. Психотерапевт понимал, что ему за эту "процедуру" ничего не будет. Он слишком умело выворачивал факты наизнанку, коверкал правду, или не договаривал, но никогда не врал, как опытный фокусник, превращая голубей в кроликов, а кроликов – в высокопоставленных чиновников, которые закроют глаза на его маленькие шалости. Он был как тот самый неуловимый Джо, только вместо кражи алмазов он практиковал все что ему в голову взбредёт, использует пациентов как подопытных крыс. Хмыкнув, – звук похожий на скрип ржавых качелей, – Джон перевел взгляд на Лололошку. Его холодное, как арктический лед, спокойствие неожиданно сменилось чем-то похожим на жалость. Или это было просто временное затмение его безжалостности? Кто знает, что творится в голове у таких людей? Глубоко вздохнув, Джон вышел из кабинета, предварительно захлопнув дверь на ключ, словно запирая в клетке редкого, но очень больного зверька. Лололошка остался один на один со своими мыслями и болью. Мироходец не посмел пошевелиться. Вдруг его снова начнут бить? Нет, нет, нет! Этого он точно не хотел. Одного раза ему было предостаточно. Его мозг, превратившийся в кисель от побоев, мог только одно: смотреть куда-то прямо перед собой. Боль не прекращалась. Дышать было тяжело, как будто легкие превратились в забитые ватой воздушные шарики. Смирительная рубашка – это было нечто отдельное, ощущения непередаваемые. Это как быть зажатым в объятиях огромного осьминога, который решил тебя обнять до смерти. Минут через пятнадцать Джон вернулся, неся в руках небольшой пластмассовый поднос, выглядевший так, будто он пережил авиакатастрофу. На нём были три тарелки – вот она, троица зла, и стакан. Первое – обычный куриный суп, второе – пюре с котлеткой, которая подозрительно напоминала ему маленького ежика, и десерт – натертая морковь с яблоком и сахаром, запить все это предлагалось морсом из ягод. Аромат еды, распространяясь по комнате, напоминал Лололошке о том времени, когда он ел за один присест десять пирожков с капустой вместе с Рич....Рича.... Как его звали? Кого звали? Почему его звали? Что? Что происходит?! Не важно... Джон поставил поднос на край стола, словно жертвенного алтаря, и пододвинул маленькую табуреточку, за которой Лололошка выглядел как крошечный гриб, выросший под огромным деревом. Психотерапевт, не глядя на Лололошку, развязал смирительную рубашку, медленно и аккуратно, как будто пытался развязать узелок на ниточке с нанизанными жемчужинами. Затем, с помощью небольшой ловкости, он перенес Лололошку к столу, помогая ему сесть на табуретку. Джон молча вернулся к работе, прежде чем дал понять молчаливым жестом – что-то вроде пожелания приятного аппетита от хирурга – что Лололошка может всё это съесть.